Текст книги "Гонка за счастьем"
Автор книги: Светлана Павлова
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)
И он оказался прав – действительно, с восторгом было проглочено и это, и последовавшее за ним тесное сотрудничество с театром. И не просто проглотили – он сделался суперпопулярным, замелькал на телеэкране, на радио, в светской хронике, в интервью.
К таким событиям он готовился самым тщательным образом, начиная с внешнего вида, появляясь в очередном плейбойском облачении. Образы менялись – то ковбойский, в замшевых куртке и брюках, в американских сапогах и широкополой шляпе, то командорский – в белоснежной пиджачной паре и белой с золотом фуражке, а то и в шикарно-мафиозном новорусском обличии, где кошелек сразу бьет прямо в глаз, поражая уникальностью роскошного костюма и блеском дорогих запонок и перстней. Это тоже было частью его творческой независимости, призванной работать на образ, но теперь мать не могла проконтролировать и этого – все было в продаже, в открытом доступе, и он сам, в содружестве с визажистом, руководил своими преображениями.
Последнее его появление на телевидении в программе у известного ведущего Андрея Бардова было весьма показательным – отец, затянутый в черную кожу, сидел, откинувшись на спинку кресла, и, положив ногу на ногу, небрежно покачивал кончиком остроносой туфли. В руке он картинно держал инкрустированную трубку, которую периодически посасывал, хотя на самом деле отродясь не курил, всегда берег голос и безумно боялся респираторных заболеваний.
Сорокапятилетний ведущий, умная и тонкая штучка, немало повидавший за свою достаточно долгую жизнь в эфире, в явном шоке от просмотренной очередной премьеры, умело заводил отца, который старался вовсю, пытаясь произвести впечатление приобщением к новому мышлению суперпродвинутостью и раскованностью взглядов. Его заключительным откровением на вопрос об оценке состояния музыки сегодня и прогнозов на будущее было категорически заявленное:
– Великая, истинная музыка кончилась, новых имен нет и не предвидится, а все, что сегодня сочиняется, – упражнения для самих музыкантов, в основном бездарные и беспомощные.
– А что скажет ваше дирижерское начало?
– Не лучше обстоит дело и с дирижированием – остались считанные великие дирижеры, а за ними – выхолощенность, серость, а то и полный мрак. Многочисленные фестивали и конкурсы, в которых я полностью разочаровался и никуда никогда больше не поеду, доказывают лишь одно – все погрязли в коррупции, повязаны круговой порукой, оценка судей необъективна, поэтому все не только усреднено, а абсолютно обезличено…
Единственное, что после такой безапелляционной декларации смог выдавить из себя ведущий, было:
– Мрачновато мы что-то разобрались с высоким искусством… Зато уж точно повезло эстраде – пополняется именами самой высокой пробы…
Наверное, отец и сам не до конца осознавал, на кого и за что ополчился, но видеть и слышать его таким было довольно тяжело, я-то понимала, что за этим эпатажем и бессмысленной напористостью не стоит ничего, кроме желания скрыть боль и собственное бессилие.
Может быть, это немного и возвышало его в собственных глазах, но мне было ясно – ему плохо. Его мысли стали мельчать и оскудевать… Мне казалось, что и душа его тоже постепенно опустошается, и это было похоже на преждевременное старение. Неужели самое горькое человеческое состояние уже незаметно подкралось к нему, так рано? Мне не хотелось в это верить, ему было всего шестьдесят шесть лет. Но что же тогда это такое? Он меняется на глазах, неадекватно воспринимает реальность и даже внешне, несмотря на все ухищрения, выглядит старше своего возраста…
Иногда приходится смиряться с фактами и смотреть правде в глаза. Сколько угодно можно призывать себя к тому, что стареть нужно с достоинством, но это, увы, не у всех получается – по разным причинам, у каждого свой путь…
ГЛАВА 7Моя новая серия понемногу начала запускаться – вышел первый том с романом известной английской писательницы Камиллы Глостер, автора бестселлера этого года «Вторая жизнь». На подходе было еще три новых зарубежных и два российских имени…
Постепенно всеми главными делами пришлось заниматься мне, но теперь у меня была дельная помощница и хорошая команда единомышленников, отвечающих за конкретные вещи – прелестных, эрудированных, но не слишком усердствующих дам удалось перевести на договорные отношения, а на постоянные должности взять действительно работающих профессионалов.
С милейшими дамами разобраться было нелегко, но кончилось все без скандалов и явных взаимных обид – мы нуждались друг в друге, они были умницы и в делах, и в жизни и хорошо понимали, что конкуренция на рынке – жесткая, а молодежь давно наступает на пятки. Издательству же они тоже все были нужны – их опыт, образованность и связи работали на качество продукции и, в конечном счете, на его рейтинг. Заодно восторжествовали справедливость и рыночные отношения – материальная заинтересованность очень быстро поставила на ноги большинство из вечно болеющих. Теперь взятые обязательства начали выполняться в срок, а издательские графики перестали называться «потогонной вакханалией» или «очередным безумием».
Впервые за тридцать шесть лет я почувствовала себя способной не вовлекаться в дела, которые решить не способна, отличая их от вполне решаемых намеченных дел, впервые научилась как-то продумывать заранее и управлять собой – ведь управляя людьми, нужно, прежде всего, уметь контролировать себя. У меня не было времени на постепенное привыкание, мне сразу пришлось взять на себя полную ответственность за реорганизацию крупного предприятия, самой справляться с трудностями, а их оказалось немало, самой же и принимать решения…
Реформировать, наверное, легче, чем начинать с нуля, хотя иногда проще сшить из нового, чем переделывать старое… Но я приказала себе не ныть и не гнать вороных, а действовать в соответствии с целесообразностью, но при этом не забывать, что приходится иметь дело с живыми людьми…
Мое новое положение, связанные с ним трудности и головоломки сделали меня асом высокой дипломатии – любые проблемы и переговоры, даже самые кляузные, теперь не бросали меня в дрожь. Может быть, я стала более жесткой, или, скорее, просто научилась защищать себя от напрасных трат эмоций и энергии, не поддаваться внешним обстоятельствам, а больше прислушиваться к доводам рассудка и все подчинять интересам дела, ведь собственный опыт – ни с чем не сравнимая школа. В этом я оказалась истинной дочерью своей матери, и как хорошо, что я унаследовала именно это, лучшее ее качество – мы ведь и не начинаем с нуля, а являемся продолжением и достоинств, и, к сожалению, недостатков, переданных нам от рождения.
В целом свою новую жизнь мне было нетрудно начинать, ведь у меня был хороший старт – деньги, жилье и работа. Дочь вполне освоилась в новых условиях, родители находились рядом, подруги тоже – разве это можно назвать одиночеством? Почему-то принято считать, что если нет мужа, то это – одиночество. Мой личный опыт привел меня к противоположному мнению – я избавилась от одиночества, разведясь с мужем. Как хорошо, что я не побоялась вовремя сказать себе правду и принять правильное решение!
Огромное количество контактов в офисе и вне его способствовало развитию во мне потребности хоть немного принадлежать самой себе. Я вдруг обнаружила, что наедине с собой мне ничуть не скучно, и мое уединение – никакое не одиночество. Одиночество – это состояние души, неспособность выйти из погружения в себя, неумение отдать себя чему-то или кому-то… Я же, отдаваясь работе, заботясь о дочери, помогая родителям и встречаясь с подругами, почувствовала, что перестала нуждаться в мужском обществе, может быть, потому, что слишком перегорела в браке, не успев до конца насладиться независимостью. Мне такой образ жизни не просто нравился, он целиком соответствовал моему внутреннему состоянию, и я сказала себе, что больше никаких экспериментов с мужьями не будет. Все известные мне иллюстрации печального разнообразия реальных брачных сюжетов оптимизма не вызывали и доказывали лишь одно – этот институт неуклонно изживает себя, хотя ничего нового и не возникает взамен. Если я созрею для нового романа – так тому и быть, но никаким официальным оковам я больше не поддамся – ни за что! Нет, господа хорошие, может быть, некоторое, ничтожно малое количество из вас и ничего себе – хотя я таких что-то не встречала, – но это недостаточное основание для того, чтобы впускать вас в собственную жизнь. Опыт показывает, что вы ведь обязательно проявите себя – попозже, когда попривыкнете… А жизнь воистину дается только один раз, и прожить ее надо – по-своему! Отныне – пою безбрачие!
Не успела оглянуться – год закончился. По взаимной договоренности с Виктором Мари должна была провести лето во Франции.
Я решила сама отвезти ее в Париж, тем более что у меня там были и деловые интересы. Мне хотелось успеть перехватить только что вышедший нашумевший роман знаменитого Пьера Паррота «Кукушка в часах», и завершить зависшие по непонятным причинам переговоры с издательством «Буарон» о приобретении прав на издание трех новых романов, молодые и талантливые авторы которых, не известные в России, стали очень популярными во Франции, а один из них даже получил Гонкуровскую премию.
* * *
Мне совсем не хотелось встречаться с Виктором, но положение обязывало. Он приехал в аэропорт с огромным букетом цветов и широкой радостной улыбкой. Сразу бросилось в глаза – его стало несколько больше, килограммов на пять. Как минимум. Это уже не был мечущийся брюзга, от его унылой назидательной ворчливости не осталось и следа. Он по-прежнему был говорлив, но сменил тональность – сначала засыпал меня комплиментами, а потом принялся обрисовывать Мари их будущую совместную поездку в Ниццу.
Говорят, парижане любят обсуждать и осуждать, но не любят вникать. Это было как раз про бывшего мужа – таким я запомнила его, особенно в последние месяцы нашей совместной жизни. Сейчас же, почти за два часа общения, я не услышала от него ни одного интересного замечания, умного комментария или хотя бы легкого, ироничного выпада в чей-нибудь адрес – все было достаточно многословно и самодовольно, но бесцветно, бессольно и как-то плоско. Впечатления не получилось…
Даже Мари сникла и немного дичилась, односложно отвечая на его вопросы. Я не могла дождаться, когда мы доедем до дома Клер. Для себя я решила, что постараюсь побыстрее завершить дела и улететь в Москву. Но первый день придется все-таки провести у Клер, а потом будет проще для всех, если я сниму номер в гостинице.
Виктор помог внести чемоданы и, отказавшись от ужина – словно почувствовал мое тайное желание, – тут же укатил, сказав, что не хочет мешать нашей встрече.
Мне было странно ощущать свою полную бесчувственность, но при виде бывшего мужа не возникло ровным счетом никаких эмоций – ни грусти, ни раздражения, ни даже сожаления. Просто – ни-че-го, пустое место… правда, когда он исчез, стало немного приятнее.
И это непостижимо – как – из ниоткуда, из каких-то неведомых высей, далей и глубин возникают романтические порывы, трепетные чувства и эмоциональные восторги, которые в определенный момент полностью подчиняют волю и ведут к кардинальным переменам?.. И куда потом все это девается?
А впрочем, такое состояние души – результат особой химии мозга, и его формула еще никем не разгадана… не стоило и мне попусту тратить время, ломая себе над этим голову.
* * *
Клер, как и следовало ожидать, ждала нас и была так рада встрече, что это чувство передалось и мне. Она, конечно же, никуда меня не отпустила, решительно сказав:
– Что ты несешь? Какая гостиница сравнится с этим раем? Перестань заниматься ерундой. Я жила этой встречей, и не смей лишать меня такого подарка, сама ведь обещала, что будем общаться. Или уже и меня списала со счетов? На тебя это совсем не похоже.
На мое слабое возражение о целесообразности жизни в центре она столь же категорично сказала:
– Можешь пользоваться моей машиной. Да и какое это расстояние – лишние полчаса езды…
Я сдалась – как всегда, с ходу попала под обаяние ее искренности. Она сообщила мне, что Виктор еще не женился официально, но это дело считанных недель. Одиль дважды была у них, и хотя та ей по-прежнему не симпатична, они производят впечатление дружной пары. У Виктора какие-то новые планы, он уходит из издательского дела, собираясь заняться продюсерской деятельностью вместе с Одиль. В связи с этим и у Клер возник новый план – она решила продать компанию, которую раньше собиралась передать сыну, и пожить для себя, никуда не торопясь. У нее уже есть несколько интересных предложений, и она над ними как раз работает – по ее прогнозам, через месяц наконец станет свободной птицей без клетки. Часть денег она собиралась положить на счет Мари, который давно открыла и куда уже не раз переводила немалые суммы. Меня она нашла похорошевшей и деловой, а Мари – выросшей и окрепшей.
Еще бы не деловой! Мой телефон беспрестанно звонил, а календарь пополнялся новыми датами и местами встреч. Мой рабочий день на завтра состоял из двенадцати пунктов!
В восемь утра я уже выехала на шоссе, ведущее в Париж, – лучше пораньше, чтобы не попасть в пробку.
День прошел успешно – с «Кукушкой» все решилось сразу, в «Буароне», в общем, тоже, хотя и с небольшой оттяжкой – предстояла еще одна поездка на следующий день. Мне показалось, что за новичков запросили слишком много, и я надеялась, что после встречи с менее жестким Мишле – по совместительству старым знакомым Клер – мне удастся сбить цену.
Остальные плановые дела к вечеру были целиком закончены, после чего, позвонив Мари и поговорив с Клер, я решила побродить по вечернему Парижу… Я шла по улицам, никуда не заходя, не торопясь, просто рассматривая все это дивное переплетение истории и ультрасовременности, комфорта и роскоши. Впервые я шла по Парижу как туристка, и он меня снова, как в старые времена, заворожил…
И вдруг, неожиданно для самой себя, я начала вспоминать… Вспомнились мне и ощущения тех первых месяцев, когда у нас все только начиналось в Москве, и тот первый год жизни в Париже, который принес столько радости и столько горя… Вот ведь парадокс – встреча с бывшим мужем не всколыхнула ничего, а город поймал на ассоциациях, разбередил душу, потянул к воспоминаниям…
Завернув за угол, я на минуту замерла от первой же нахлынувшей яркой картинки – вот то очаровательное кафе, где мы пили кофе после первой совместной прогулки по центру. Позже оно стало моим любимым местом встреч и остановок, я познакомилась с его владельцем, который рассказал мне много интересного об именитых русских завсегдатаях минувших лет… Мне даже захотелось зайти и убедиться в том, что он меня не забыл, но я остановила себя вопросом – зачем? И прошла мимо…
Дошла до скамейки и села – она была другой, нового стильного дизайна, но стояла почти на прежнем месте. Отдохнув, пошла дальше; и снова картинка из прошлого – примерно здесь меня рисовал старый художник, сделавший мне через Виктора незабываемый комплимент в духе романов Дюма – «Ваш выбор делает честь вашему вкусу, месье».
Да, это было четырнадцать лет назад… Тогда казалось, что у прелестно начавшейся сказки «Москва – Париж» обязательно будет счастливый конец…
ГЛАВА 8Регистрация брака проходила в известном Грибоедовском загсе – только там разрешалось официально свидетельствовать браки с иностранцами. В назначенный день прилетел настоящий французский десант из пятнадцати человек, разместившийся в гостинице. Был заказан зал в «Метрополе», вместивший сто двенадцать приглашенных.
Вопреки ожиданиям, моя собственная свадьба мне даже понравилась. Здесь очень пригодилось умение моей матери продумывать детали – от букетов, вин и закусок до программы, которая плавно катилась от пункта к пункту и где гвоздем были два коротких фильма из жизни жениха и невесты с детства и до настоящего времени, соответствующим образом прокомментированные. Компания была смешанной, на этом настояла я – наряду с родственниками и всякими протокольными фигурами были и мои подруги, и несколько коллег с кафедры. Играл оркестр, гости танцевали, слушали исполнителей песен на двух языках. Отец сказал прелестную речь, а под конец вечера разошелся и спел несколько романсов собственного сочинения, аккомпанируя себе на рояле. Своим прекрасным тембром и задушевной манерой исполнения он покорил абсолютно всех присутствующих, а заодно и завел их – стихийно возникший многоголосый хор звучал вполне профессионально.
Виктор задержался в Москве на три дня, которые мы провели в полной суматохе, принимая гостей. Он торопился – ему хотелось до моего приезда продать холостяцкую квартиру и купить жилье попросторнее. Было заметно, что эта проблема его очень волнует.
– У меня перед глазами такой высокий образец жилья – дом и квартира твоих родителей, что я уже начал комплексовать и теперь просто обязан сделать все возможное и невозможное, чтобы хоть как-то соответствовать.
– Только, пожалуйста, не перенапрягайся и не переборщи – никакого антиквариата. Я с детства несколько перекормлена раритетами и хочу сделать собственный дом совсем в другом стиле. А все эти царские палаты с замысловатыми наворотами я терпеть не могу…
По выражению его лица я поняла, что он не ожидал от меня такого заявления.
– Я был бы безумно счастлив предложить тебе подобные навороты, но, к моему великому сожалению, о подобной роскоши остается только мечтать. Все ваши комоды или козетки во Франции стоят целое состояние.
Было ясно – начинают намечаться некоторые противоречия. Пока только во вкусах. Ну, да ничего, переживем, лишь бы – не антагонистические.
Он уехал, а я начала готовиться к отъезду, собирая по списку многочисленные справки и бумаги. Все действительно «стало вокруг голубым и зеленым», ведь я впервые была влюблена и поэтому так счастлива, что меня не раздражали даже рогатки советской бюрократии.
И тут я поняла, что жду ребенка. Мне было двадцать два года, я была абсолютно здорова, замужем, но об этой перспективе совершенно не задумывалась – мне казалось, что я приняла все меры предосторожности, – и вот…
Это известие оглушило меня, оно не соответствовало моему внутреннему настрою, оно выбивалось из общего размеренного ритма, заставляло думать о том, что теперь придется подчинять жизнь каким-то новым правилам, о которых я имела смутное представление.
Трудно понять, почему эта новость вызвала у меня все что угодно, кроме радости; скорее всего, я была к этому просто не готова. Мне было стыдно признаться в этих безрадостных мыслях матери – мы никогда не обсуждали с ней интимные темы. Я не решалась заговорить об этом даже с подругами, считая, что это – моя аномалия. Я ведь не знала, что через такое состояние проходят почти все женщины, когда перспектива стать матерью вдруг неожиданно сваливается на них.
Все начиналось совсем не так, как представлялось… Было непонятно, как же теперь сложатся наши отношения, ведь мы и без этой сногсшибательной новости еще не успели привыкнуть, узнать друг друга, а уже нужно было думать о новой жизни, которую мы совсем не ждали и которая так нарушала нашу собственную.
Это известие застало врасплох и Виктора – у него было столько планов для нас обоих: и поездка в Алжир, и зимний отдых на горнолыжном курорте в Альпах, и много более мелких, связанных с устройством быта и меблировкой новой квартиры. Но, как человек хорошо воспитанный, услышав от меня по телефону это ошеломляющее сообщение, он выдавил из себя что-то вроде «дети укрепляют семью» и закончил разговор желанием немедленно позвонить своей матери, чтобы обрадовать ее. Я думаю, что тогда Клер и была единственным человеком, которого эта новость действительно по-хорошему взволновала – я сразу поняла это, когда она минут через десять после разговора с Виктором позвонила и поздравила меня.
Моя же мать выслушала новость молча и ограничилась коротким «Поздравляю», сказанным без всякого восторга, а также абсолютно резонным комментарием – «зря поторопились, могли бы и немного пожить для себя, но раз уж это произошло, то теперь нужно»… Далее последовал перечень рациональных рекомендаций, которые отныне мне предстояло иметь в виду. Она, безусловно, была права, но слушать ее было – не менее безусловно – неприятно, тем более что можно было догадаться – никто никуда и не торопился…
Понемногу я стала привыкать к своему состоянию. Начала с того, что купила те немногие книги для будущих матерей, которые были в продаже, и взяла все, что нашлось в библиотеке. Потом побывала на приеме у врача, который и объяснил, что мои ощущения – абсолютно нормальны. Больше всего меня успокоили его ссылки на свою практику, из которой следовало, что почти каждая вторая беременность – незапланированная, обычно некстати, потому что всегда имеются другие планы и более важные дела. Он предупредил, что первые три месяца – самые трудные и психологически, и физиологически, поскольку идет перестройка организма, но я молода, здорова и кому же рожать, как не мне…
Ошеломляющая новизна события мало-помалу притупилась, я решила, что теперь должна искусственно развивать в себе материнские чувства, и дала себе слово избавиться от всего, что может навредить ребенку – отныне никаких волнений, сигарет, алкоголя, только прогулки на свежем воздухе, овощи и фрукты, рациональное питание и сон. И, конечно же, хорошая музыка, легкое чтение и приятные зрелища.
Приехал Виктор, чтобы увезти меня в Париж – мне ведь нельзя было теперь поднимать тяжестей; вообще, отныне меня полагалось беречь, увозить, выводить, выгуливать, не расстраивать, не волновать, не… Словом, я вынашиваю, и это – главное.
«Беременность – не болезнь, а нормальное состояние, свидетельствующее о здоровье женщины», – процитировала я ему своего московского доктора. Но это на него не подействовало, теперь он относился ко мне совсем иначе – с каким-то трепетным любопытством и почти мистическим страхом, боясь навредить. Сексуальные отношения были полностью прекращены, против чего я не возражала – не чувствовала в них никакой потребности.
Сейчас я понимаю, что мое погружение в собственное состояние, естественное для беременной женщины, вместе с этими «не» и явились первыми шагами, которые впоследствии привели его к будущему охлаждению – страсть еще не успела разгореться, а уже требовалось наложить массу ограничений и запретов на ее пути…
Отъезд и прощание с родными, друзьями и Москвой дались мне нелегко – мое сердце было полно любви к мужу, а душа разрывалась от горя…
Может быть, беременность сделала меня сентиментальной, а может быть, у меня уже тогда возникли какие-то неясные предчувствия, но решительность моя куда-то улетучилась, и я вдруг совсем некстати засомневалась в правильности своего выбора и застрадала – как можно было отважиться на отъезд? Ведь что-то у нас может не получиться, как не получилось у многих… И что тогда? Мне было и страшно, и жаль, что уже ничего нельзя переиграть. Это противоречие нужно было преодолевать, убеждая себя в том, что метания – неконструктивны… Счастлив тот, кто может соединить эти вещи, мне же отныне предстояло делить себя пополам…
Подруги в один голос утешали меня, утверждая, что все дурные мысли и сомнения улетучатся сами собой, как только я окажусь на другой территории и займусь устройством собственного гнезда, да и предстоящее рождение ребенка, по их мнению, не даст мне скучать. Я в это не очень-то верила, но старалась внешне не слишком проявлять свои печальные сомнения.
Последняя ночь в Москве прошла без сна, в слезах, которые я пыталась скрыть от мужа, зарывшись в подушку и накрывшись с головой.
* * *
Свой первый приезд в Париж я представляла себе много раз, и эта картинка, нарисованная воображением, всегда была отлакирована моей восторженной трепетностью перед этим городом, который я так хорошо изучила заранее, прочитав все, что только было можно найти о нем в Москве. Восхищение французской литературой и культурой также играло здесь не последнюю роль – я вся была в ожидании чуда, которое вот-вот должно было произойти. Оно несколько примиряло меня с тем, что приходится расставаться с домом…
Но все получилось иначе – полет был трудный, в самолете меня укачало, болели уши, раскалывалась голова, мы долго ждали багаж, лил дождь, и все это вместе вызывало лишь одно желание – закрыть глаза, зарыться в плед и отключиться…
Выходить же с кислой миной было неприлично да и не в моих правилах, поэтому я приказала себе изображать веселье и, поднатужившись, начала общаться, что оказалось не таким уж и непосильным делом – встретившая нас оживленная, сияющая Клер могла бы и лед растопить. Мой французский к тому времени был уже сносным, да и она оставалась все тем же тонким и доброжелательным человеком и потому легким собеседником – помощь Виктора нам не потребовалась.
– Думаю, ты извинишь меня – я немного похозяйничала и кое-что навязала тебе. Виктор не разрешил покупать мебель, сказал, что вы сделаете это вдвоем… но я слегка ослушалась – стол и стулья все-таки купила… Решила – надо отпраздновать приезд домой молодой хозяйки… Не на полу же это делать… не понравится – не огорчайся, а скажи прямо – у нас огромный дом, скоро сама увидишь, – я найду, куда это все пристроить.
Квартира была в старинном доме и не где-нибудь, а на рю дю Сабо, с окнами на Сен-Жермен-де-Пре – две большие спальни и просторная гостиная с эркером, которому по вполне разумному плану Виктора предстояло стать кабинетом, для чего в стену была специально встроена раздвигающаяся волнообразная дверь. Наша спальня и кухня-столовая были уже им меблированы, и надо отдать ему должное – с изяществом и тонким вкусом. Будущая детская была совсем пуста, а в гостиной стояли белые, в стиле барокко – о, ужас, опять эти антикварные заморочки! – стол и стулья, о которых говорила Клер, и – цветы… Вся гостиная была заполнена букетами живых цветов – яркие пятна на фоне белых стен – зрелище было фантастическим!
Виктор извинился за мать – это была ее идея. Я же, увидев этот райский сад, сразу почувствовала себя лучше.
– Клер, спасибо! У меня нет слов! Ты – чудо!
Виктор разлил шампанское, и мы выпили за счастье. Клер, видя мое сомнамбулическое состояние, заторопилась домой:
– Отдыхайте. Ждем вас в любое время. Если будет нужна моя помощь – звони.
* * *
Жизнь тоже оказалась немного сумрачнее, чем представлялась. Оказалось, что район – шумный, для прогулок беременной женщины – не слишком располагающий, ближайшие к дому французские курсы уже начались, и надо ждать еще полтора месяца до набора следующих.
Понимая, что с рождением ребенка мне понадобится машина, я решила не терять времени и осуществить свою давнюю мечту – получить права. Водить я немного умела, но закончить школу в Москве так и не получилось – вечно не хватало времени. Автошкола нашлась, к счастью, недалеко от дома – всего две станции на метро, и вскоре я уже занималась с частным инструктором.
Регулярные посещения доктора, автошколы и школы будущих матерей, выбор и покупка мебели и хозяйственных мелочей, а также знакомство с Парижем стали моими главными занятиями. Вынашивание было не в счет – оно шло само по себе и не доставляло пока никаких хлопот, может быть, я лишь утомлялась больше обычного.
Клер часто заезжала к нам, мы проводили конец недели в их загородном доме, все же другие контакты с друзьями Виктора в силу языкового барьера были неглубокими и кратковременными.
С Клер же мы очень подружились. Я была в восторге от ее прямодушия и бесхитростности. Она ничего не пыталась приукрасить или произвести заранее продуманное впечатление, и по ее виду всегда сразу можно было понять, когда она весела, грустна или озабочена – в ней все легко читалось. Она влетала, как ракета, и тут же, с порога, начинала выкладывать новости – и ее интонации и, в особенности, красочные и недвусмысленные комментарии всегда четко определяли ее отношение к излагаемому.
Она никогда не пыталась продемонстрировать безоблачности своего брака и не раз говорила мне:
– Надеюсь, Виктор в меня. Юзеф только сейчас угомонился, а раньше…
Тут она многозначительно поднимала брови, покачивала головой, но в подробности не вдавалась.
Я к этому не привыкла, у нас в доме при любых ситуациях, даже критических, внешне все всегда было благопристойно – обсуждались шаги и действия, но не комментировались внутренние проблемы, чувства и настроения. Мать всегда внушала мне: «Включай голову чуть раньше эмоций, и если приняла решение – действуй, а не страдай. Выигрывает тот, кто ничего никому не объясняет и не дает никакой пищи для разговоров. Чувство юмора и чувство меры – самое главное в жизни, никаких бурных всплесков».
Такие наставления не находили понимания – в отличие от нее, я никогда не обладала холодной отстраненностью и переизбытком генетической памяти. Достаточно рано поняв, что моя эмоциональность будет обязательно подвергнута критике, я уклонялась от откровений с ней, предпочитая делиться сначала с Феней, а позже – с подругами. В присутствии же матери, чтобы не нарываться, я всегда зажималась и вела себя так, как ей того хотелось – паинькой… Это постепенно привело к тому, что я полностью закрылась от нее и перестала искать с ней сближения. Позже, немного повзрослев, я стала не только ставить под сомнение правильность ее нравоучений, но и научилась сопротивляться многим из них, делая все по-своему.
С Надин и Моник, подружками лучших друзей Виктора, взаимной тяги к общению не возникло. Они хоть и не отличались особой интеллектуальностью, но были вполне милые и симпатичные парижанки, работающие, независимые, сами не прочь поразвлечься и вполне лояльные к свободе своих дружков – мне это было в диковинку, без Виктора мне совсем никуда не хотелось ходить, правда, мое положение не очень-то к этому и располагало. Оказалось, что говорить нам почти не о чем, потому что волновавшие их темы – тряпки и перемывание костей каким-то неизвестным мне подружкам – особенно не занимали меня, а предметами разговора, предложенными мной, объединиться так ни разу и не удалось – они не интересовали их.
Может, я стала излишне подозрительной, но мне показалось, что в их отношении ко мне была какая-то настороженность и напряженность, природу которых я не могла понять. Наверное, они посмеивались над глупостью этой русской разини, позволившей обрюхатить себя так быстро, а может, судачили о невероятной практичности этой проныры, ухитрившейся заманить в койку и сразу опутать брачными узами такого классного парня… Я спросила об этом Виктора, но он только отмахнулся: