355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Светлана Павлова » Гонка за счастьем » Текст книги (страница 6)
Гонка за счастьем
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 17:17

Текст книги "Гонка за счастьем"


Автор книги: Светлана Павлова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)

ГЛАВА 8

Работы в этом семестре много, и, по крайней мере, днем не остается времени на тяжелые мысли и ненужные сожаления… Думаю, стоит выписать снотворное – все ночи напролет не смыкаю глаз и до одури читаю…

Наверное, из-за бессонницы и общего переутомления все происходящее воспринимается еще туманнее, чем раньше. Работаю в режиме автопилота – что-то объясняю, читаем вслух, повторяем хором, работаем в парах, в лингафонном кабинете, поем, чему-то даже смеемся – кажется, моей шутке… Так толком и не поняла, чему именно, но слушатели расходятся, судя по всему, вполне удовлетворенные происходящим…

Наконец наступает долгожданная пятница – еду домой, отпускаю прислугу, кормлю дочь ужином и думаю лишь о том, чтобы выспаться… Мари сообщает, что мне дважды звонила Клер.

Клер, конечно, умница, добрая душа, беспокоится и не хочет навредить ни мне, ни ему. Все еще на что-то надеется… Интересно, знает ли она уже всю правду? Наверняка – нет, иначе уже давно примчалась бы. Будет лучше, если она узнает все от меня. Я уже немного отошла от первоначального шока и способна общаться, но не сейчас – в присутствии ребенка говорить с ней об этом не буду…

Выключаю телефон – позвоню завтра: Мари уйдет с ночевкой к подружке и я буду свободна целый день.

* * *

Утром Клер опережает меня звонком – договариваемся встретиться и пообедать в уютном ресторанчике «Шартье», недалеко от моего дома. Там прекрасно готовят любые дары моря, а их мидии под сырным соусом – пальчики оближешь! В моем придворном ресторанчике я знаю весь персонал и все в нем знают меня. Я неважнецкая кулинарка и нередко заказываю еду на вынос. Здесь знают вкусы моего семейства и кормят нас со скидкой. Всех своих гостей я обязательно тащу сюда – столик нам всегда обеспечен, а моему приходу всегда рады.

Так и есть – увидев меня, Жан радостно улыбается, приветствует нас и проводит к свободному столику. Мы заказываем салат, мидии и бутылку божоле.

Клер справляется о моем здоровье и с беспокойством смотрит на меня – наверное, я похожа на привидение. Достаю пудреницу: действительно, в лице – ни кровинки, под глазами – тени, но ничего не хочется исправлять, хотя косметичка с собой. Сидя напротив солнца, чувствую, что солнечный свет неприятно действует на меня и в глазах начинает резать – сказываются бессонные ночи… Вынимаю из сумки темные очки, надеваю их – как будто спряталась, отгородилась от всего мешающего… Сразу становится легче…

Клер молчит и терпеливо ждет новостей – раз она ничего не говорит, значит, действительно, еще не знает всей правды…

– Клер, на сей раз, кажется, все-таки жена последней узнает подробности. Обыкновенная история, как ты и предполагала, – у него любовница.

– Он тебе сам сказал?

– Мне рассказала Моник – представь себе, ни для кого, кроме нас с тобой, это давно не тайна…

Сказала и тут же пожалела, поняла, что поторопилась, надо было как-то подготовить – она побледнела и полезла в сумочку за сердечными лекарствами, торопливо положила пилюлю в рот и, налив в стакан воды, жадно выпила… Я знала, что у нее давно пошаливает сердце, она не раз говорила, что без лекарств теперь – никуда, но мне не приходилось видеть, как это бывает – вдруг, сразу… С минуту она молчит, сидя с закрытыми глазами, потом, отдышавшись, говорит:

– Чертово сердце, всегда некстати… Не обращай внимания, скоро пройдет… Я так этого боялась… Ты ее знаешь?

– Некая Одиль, его старая связь.

– Боже мой, это же полный кошмар! Он влип! Эта вампирша высосет из него все силы! С другой стороны, может, оно и к лучшему, есть надежда, что это – временное затмение, ведь у него уже был с ней печальный опыт, не переживай… Нет, мне давно нужно было вмешаться…

– Послушай, Клер, я решила поговорить с тобой не потому, что хочу его вернуть, а потому, чтобы ты узнала от меня. Мы с ним уже все обсудили, если этот бред вообще можно назвать обсуждением, и решили развестись – здесь уже ничего нельзя изменить, прими, пожалуйста, этот факт, как сделала это я.

– Не порите горячку, нельзя так сразу, с места в карьер, у вас – ребенок…

– Только сразу и надо, а ребенком привязывать бесполезно, да и не хочу…

– И что же теперь – скандал, разбирательство?

– Никакого скандала. Несмотря ни на что, я решила, что все должно оставаться в цивилизованных рамках – не хочу уличать его в адюльтере, заниматься поисками свидетелей и тому подобными малоутешительными вещами… У нас в прошлом хоть и чертова дюжина, но не совсем уж все пропащие тринадцать лет, у нас навсегда остается общее – Мари, и ради ее покоя и будущего мы не должны расставаться врагами. Вот здесь ты и сможешь нам всем помочь.

Господи, выдаю одни стереотипные фразочки, как в дешевом романе, но, к сожалению, происходящее – не занимательное чтиво, а моя жизнь, и почему-то, кроме этих фраз, мне ничего другого не приходит в голову… А раз так, то придется выключить свою самокритичность и прочие интеллигентские штучки и действовать по плану. Мне нужно вырвать у него согласие на отъезд дочери, а для этого необходимо отслеживать каждую конкретную ситуацию, еще лучше – все предвидеть заранее, а не плестись в хвосте у событий.

– О Боже! Вы меня совсем сведете с ума! Ты серьезно? Без всякой паузы, сразу – на развод?

– А как иначе можно к этому относиться? Пойми, Клер, он сделал то единственное, чего я никогда не смогу простить, да ничего другого просто и не остается – прежде всего потому, что этого не хочет он…

– А вдруг потом одумаетесь, да будет поздно? Пережить можно все. Я ведь пережила гирлянды мужниных пассий…

– Клер, тебе надо поставить прижизненный памятник…

– Извини за бестактный вопрос, можешь не отвечать, если не хочешь – ты его совсем разлюбила?

– Какая любовь, о чем ты… я сейчас вообще ничего не чувствую, кроме усталости… знаешь, как говорится – «нет ни сил, ни стимулов бодрящих»… так это точно – про меня…

Я впервые говорю с ней по-русски. Происходит это совершенно механически – она понимающе разводит руками. Этот жест, очевидно, означает – вот, мол, уже оторвалась… Перевожу ей строфу и ловлю себя на мысли, что веду себя, как отец, который чуть что – начинает цитировать… Возвращаясь к ее вопросу, продолжаю:

– В данный момент я просто не могу и не хочу ни о чем думать. Он сделал для этого все, что мог… короче, не знаю, что тебе сказать, все так противно, не хочу больше в этом копаться…

– А как ты себе представляешь дальнейшие события?

– Скажу тебе правду – думаю о переезде в Москву. После всего, что случилось, я не могу здесь оставаться.

– Зайчику там будет непросто, это же такие изменения в жизни… Весь привычный мир рухнет…

– Все не так трагично, Клер – Мари неплохо говорит по-русски, у нее светлая головка, и я уверена – она все быстро наверстает, тем более что в Москве есть французские школы… само собой – родители на первых порах мне помогут…

– Ты уже сообщила им?

– Нет, и пока не собираюсь – расскажу им только тогда, когда все будет кончено.

– А может быть, нам всем стоит объединить усилия – ведь он так уважает твоих родителей…

– Только не это, Клер, пожалуйста… Я и так не в лучшей форме, а постоянные перезвоны с Москвой и их вмешательство не помогут мне ничем, только ухудшат ситуацию – я ведь им никогда ничего не рассказывала, изображая семейную идиллию… чего доброго, захотят приехать в Париж, выяснять и уговаривать… Я этого не вынесу, да и что они могу сделать, как повлиять на то, что уже случилось?

– Не могу в это до сих пор поверить…

– Придется… нужно только умерить эмоции и включить разум. Так вот, к вопросу о родителях – не хочу втягивать их в лишние проблемы, ты же сама знаешь, как они заняты, да и у отца постоянные проблемы со здоровьем. Хочу через все пройти сама, без воздействий и влияний со стороны – мне все равно теперь все придется делать самой…

– Не говори так, ты – не одна, и я, и даже Юзеф – на твоей стороне, и мы попытаемся сделать все, что можем…

– Ты – другое дело, не хочу никаких недомолвок между нами. Ты – близкий мне человек по духу, моя подруга, а не только наша бабушка… Очень прошу тебя – помоги, мне сейчас очень плохо…

– Моя дорогая, мой беспардонный сын теряет самую большую ценность в своей жизни из-за безответственности и глупой прихоти, но с этим, судя по твоей убежденности, уже ничего не поделаешь…

– Я смогла бы пережить все, кроме этого…

– Да, ты – слишком цельная натура, и мне так не хочется тебя терять, не говоря уже о нашей дорогой малышке. Бедный зайчик, сколько ей предстоит пережить… Как представлю себе, что весь ее мир, в котором так необходимы и мама, и папа, весь ее налаженный ритм будут потрясены и… уничтожены, так сразу начинает ныть сердце…

– Бои местного значения происходили у нее на глазах, хоть я и старалась сдерживаться, как могла. Думаю, для нее это не станет слишком большой неожиданностью…

– Наверное, он пошел в своего папочку и проклятые гены сделали свое черное дело… И все-таки знай – я хочу поговорить с ним, и поговорю… пусть посмотрит мне прямо в глаза… Уверена, ему это будет непросто, и он десять раз подумает, прежде чем окончательно сделать эту глупость. А уж я постараюсь привести его в чувство… еще посмотрим, чья возьмет… может, мне как-нибудь и удастся образумить его…

* * *

Клер решает выяснить детали у Виктора сама, и я не останавливаю ее, хотя понимаю, что все напрасно, и ничего не жду от этих переговоров. Просто не хочу ни на что влиять – пусть она делает сейчас то, что считает нужным, чтобы позже не мучиться напрасными сомнениями, упрекая себя в бездеятельности… как не раз делала я, размышляя о той истории с отцом.

Наверное, это был нелегкий для нее разговор – когда мы встречаемся в следующий раз, она выглядит бледной, измученной и постаревшей. Мы обнимаемся, и Клер, прижав меня к себе, вдруг начинает тихо плакать у меня на плече.

Я благодарна ей за эти слезы, не выдерживаю сама и тут же начинаю реветь… Мы стоим, обнявшись, понимая все без слов – так мы прощаемся друг с другом…

Беру себя в руки, усаживаю Клер в кресло и иду на кухню готовить кофе. Теперь придется научиться многому – в частности, как максимально спокойно, без нервов обсуждать малоприятные вещи. Взять на этот раз себя в руки мне помогает не только выстраданное желание быть твердой и присутствие Клер, но и малоутешительная, зато придающая злости мысль, что, в отличие от нашего минора и скорби, он-то уж точно не страдает, а пребывает совсем в иных измерениях.

Сварив кофе, разливаю его по чашкам и приглашаю Клер в гостиную, где и узнаю подробности разговора.

Не знаю, добавляет ли она что-нибудь от себя, чтобы сгладить результаты несостоявшегося трудного предприятия – переубедить его, или он действительно снова становится самим собой и показная вежливость и эстетствующие замашки возвращаются к нему… Ну, да это теперь не имеет особого значения, сейчас важно не то, чего хочется или не хочется ему для себя, а что он предпримет по поводу Мари.

– Во-первых, – говорит Клер, – он просит у тебя прощения за все неприятное, что когда-либо наговорил тебе… Во-вторых, благодарит тебя за все прожитые вместе годы и за прекрасный подарок – Мари…

В-третьих – и это для меня главное, Клер сообщает, что Виктор надеялся, что я все-таки останусь в Париже, считая, что Мари здесь будет лучше во всех отношениях, но он не будет противиться моему твердому желанию увезти с собой дочь в Москву, хоть это решение далось ему не просто.

– Он несколько раз повторил, что Одиль тут ни при чем, что ты слишком хороша для него и он не может, устал напрягаться, пытаясь соответствовать непревзойденным качествам твоего характера… он полностью осознал, что ему никогда не дотянуть до твоего совершенства, и эта вечная неполноценность рядом с тобой угнетает его – у него подрублены крылья…

– Как обычно, когда нечем оправдать себя, в ход идут лишь общие красивые фразы…

– Но вид у него и в самом деле ужасный… Может, не будешь спешить? Не верю я в повторную любовь с таким оборотнем, как эта бестия… Подождем, пока там что-нибудь пойдет не так, – она печально смотрит на меня, и я чувствую, что в этот исход она и сама не верит…

Бедная Клер, ее роли не позавидуешь, но даже и в этой ситуации она остается честной, порядочной и искренней. Я ей так за все благодарна, что говорю ей об этом.

– Я просто никчемная старушенция, которая ни одним из перечисленных тобой качеств не наградила своего великовозрастного балбеса.

– Наверное, дело не только в нем, что-то упустила и я…

– Презираю его за это свинство и безответственность, злюсь на себя и на свою беспомощность – ведь понимаю, что ничего не могу изменить.

– Клер, не нужно, я сейчас снова разревусь, хотя дала себе слово быть твердой…

– Моя дорогая, мне так жаль… жаль тебя, жаль его, потому что он еще не раз раскается в том, что сделал, и пожалеет о том, что потерял. И больше всего мне жаль нашу малышку – как она перенесет этот удар, да и как я смогу без нее… Теперь я боюсь будущего…

– Мы будем общаться…

– Обещай мне это…

– Обещаю, что бы ни случилось.

– Несмотря ни на что, можешь не сомневаться в одном – все будет делаться в открытую, без всяких тайных расчетов… Ваши интересы с Мари для всех являются главными. Даю тебе слово.

– Я слишком хорошо это знаю, без всяких слов…

Разговор постепенно продвигается от эмоций к конкретике – мы обе делаем явный прогресс… По закону я имею право на половину совместного имущества, которое не слишком велико – наша достаточно дорогая квартира, новые машины, мебель и небольшой банковский счет. Но это и немало, если учесть, что за квартиру все выплачено и у нас нет других долгов… Клер сообщает мне еще одно приятное известие – Виктор решил сделать благородный жест и перевести свою половину на счет дочери.

Но сначала нужно понять, как такие вопросы решаются технически. Клер всегда в курсе всего, ей и это известно, поэтому я знаю, что здесь мне не о чем беспокоиться. Она тут же предлагает вполне приемлемый план.

– Вы оба работаете, подневольные люди, а я все-таки сама себе хозяйка и всегда могу найти для себя время. Думаю, что будет проще, если продажей квартиры займусь я – конечно, если ты мне доверяешь…

– Доверяю ли я тебе? Ты же прекрасно знаешь, что да.

– Спасибо. Продавать квартиру стоит через риэлтерскую фирму – поручу своему адвокату подобрать кого-нибудь посолиднее. Нужно отдать им ключи, это избавит тебя от лишних беспокойств – они сами дают объявления, водят клиентов на осмотр квартир, отвечают за их надежность. Процесс не всегда быстрый, но в таких делах торопиться не стоит, нужно дождаться хорошего клиента. Вам с Мари лучше переехать пока к нам, и не только из-за этих неудобств – просто у нас тебе будет легче во всех отношениях. Раз всем предстоит пройти через это, постараемся помочь друг другу…

Кому же еще доверять, как не ей, и как хорошо, что она сама догадалась заговорить на эту тему – думать мне самой обо всех проблемах сразу слишком обременительно. Я с благодарностью принимаю ее помощь.

Теперь нужно подготовить Мари, ведь с ней говорил только Виктор, и по отсутствию вопросов с ее стороны понимаю, что сделал он это в своей привычной манере – обтекаемо, обойдясь общими фразами, а назвать вещи своими именами предоставлено мне.

ГЛАВА 9

Я уже решила, что дочери придется сказать правду о факте развода, но знать об истинной причине его пока не обязательно, это ведь может восстановить ее против отца, чего я совсем не хочу – они должны общаться в будущем. Кроме того, хочется облегчить этот и без того нелегкий удар…

– Понимаешь, малыш, у взрослых иногда так складывается жизнь, что они вынуждены развестись…

– Понятно, и эти взрослые – ты и папа.

Так я и думала, ребенок сам уже давно «просек поляну», как говорит в таких случаях Женька.

– Да, мы с папой разводимся. Папа будет жить отдельно, а мы с тобой переедем к Клер, потому что нужно продать нашу квартиру.

– Я сразу подумала, что вы разводитесь, когда он сказал, что поживет отдельно, потому что так нужно из-за работы. Ему же никто не мешал работать… Он думает, что я – маленькая и глупая, не понимаю, в чем тут дело. Да в нашем классе у половины детей родители или в разводе, или не живут вместе.

– У половины?..

– Даже немного больше… Не переживай, мама. Сейчас такое время. Это должно было случиться и у нас, я давно заметила, как его все раздражает, когда он дома. Наверное, это к лучшему – никому не нужно больше притворяться… Я ведь видела, как ты напрягаешься и проглатываешь слезы, и мне было жутко тяжело смотреть на все это. Пару раз я даже хотела вмешаться и попросить его выйти из гостиной, когда его слишком занесло, но он вовремя остановился сам… Он нас больше совсем не любит?

– Тебя он очень любит и никогда не перестанет любить.

– Значит, все дело в тебе… это ты виновата? Ты выгнала его? Или ты его раньше чем-то обидела? Ведь он ушел первый…

– Я его не обижала, просто наша любовь начала понемногу исчезать…

– И исчезла совсем? Никогда не вернется?

– Трудно сказать. Поживем – увидим, а пока, я думаю, хорошо бы отправиться в путешествие и немного отдохнуть. Повеселить себя, любимых… Хочешь, поедем в Москву?

– Давай сразу, завтра же – на фиг эту дурацкую школу, она мне в этом году совсем не нравится, у училок, наверное, климакс или проблемы дома – как с цепи сорвались, придираются по мелочам, нервные, всем недовольны…

– Что-то ты слишком решительно выражаешься… как-то непривычно…

– Довели…

– Сразу поехать – не получится, обязательства на работе, мне ведь надо закончить семестр и аттестовать студентов… Но как только появится первая же возможность…

– И пойдем в цирк, в театры… на ипподром?

– Туда, куда пожелаешь…

Я увожу ее от трудной темы – разговор переключается на другое, и начинается обычный диалог матери и ребенка…

Какой-то замкнутый круг – первая для Мари травма также наносится не чужими людьми, а собственными родителями – только слишком рано, гораздо раньше, чем это было у меня…

А может, оно и к лучшему, в таком возрасте все легче воспринимается – я ожидала слез, трудных вопросов или, на худой конец, удивления, а удивляться пришлось мне – ее необыкновенной наблюдательности, чуткости и вполне философскому восприятию развода. Да, все мы продукты своей эпохи – в ее возрасте я даже не задумывалась над тем, в каких отношениях находятся родители моих одноклассников, да и дети были другие – никто открыто не обсуждал семейных проблем.

Хотя, может, такое спокойствие только на поверхности, а что там в глубине – кто знает, как никто не знает и того, к каким результатам приведет эта травма, как повлияет потом на всю ее жизнь…

* * *

Переехать к Клер не получилось – заболела Мари, пролежав сначала с гриппом, потом с пневмонией целый месяц. До этого мы подали на развод с устроившей нас обоих мотивировкой – сексуальная несовместимость, для ускорения процесса.

Наконец, Мари отправилась в школу, а на следующий день после этого с высокой температурой свалилась и я, надолго, с какой-то особой тяжелой формой гриппа, а когда встала на ноги, поняла, что начинать переселение – собирать чемоданы, устраивать кратковременное жилье, а потом снова съезжать – не готова ни физически, ни морально. Решила – лучше подождать, когда все будет закончено, сидя на обжитом месте, а квартиру можно продать и позже.

При полном согласии сторон развод проходит по известной схеме, где все прописано, но жить три месяца в ожидании его – занятие не самое приятное.

Наконец наступает этот день – сама процедура проходит как-то буднично, обыденно: задаются ожидаемые вопросы, следуют заранее продуманные ответы.

По решению суда Мари остается со мной, у Виктора есть право на посещение и контакты с ребенком по субботам и воскресеньям, проведение каникул определяется по совместной договоренности. Виктор обязан платить алименты до восемнадцати лет – совершеннолетия дочери, имущество, приобретенное в браке, делится пополам…

Виктор позвонил мне накануне развода и спросил о том, как бы мне хотелось провести этот день, полагая, что у меня могут быть особые желания. Слишком задумываться над тем, для чего ему это было нужно, я не стала, но, зная его характер, могу предположить, что такой вопрос был связан с его представлением о красоте расставания. Я вполне искренне сказала, что мечтаю лишь об одном – чтобы все поскорее закончилось и забылось. Хорошо, что дошло – больше он не пытался вступать со мной в контакт и после развода, к счастью, также ничего не стал предлагать и незаметно исчез. Наверное, отправился к своей мымре праздновать освобождение.

Хорошо, что не пришлось общаться, видеть его сейчас – выше моих сил. Меня ждет Клер, с которой мы вместе приехали и заранее договорились пообедать после завершения процедуры.

Как во сне, сажусь в машину с одной мыслью: все, я сделала это – оборвала последнюю нить, которая еще связывала нас. Теперь мне хочется только расслабиться и хоть на время забыть обо всем… Мне срочно нужна передышка… Сейчас пообедаю и поеду выкупать билеты в Москву, которые предусмотрительно заказала. Родителям позвоню завтра.

* * *

На следующий же день, собравшись с духом, звоню в Москву. К счастью, к телефону подходит отец, и после приветственной части с ходу произношу заранее заготовленный телеграфный текст – на детали я просто не способна:

– У меня две новости, па, – хорошая и так себе. С какой начать?

– Конечно, с плохой…

– Не сообщала раньше, потому что не хотела беспокоить. У Виктора уже давно другая женщина. Мы только что официально развелись. Переживать не стоит, такое иногда случается. Я – в полном порядке и уже купила билеты на среду. Через три дня мы с Маришкой будем в Москве. Это – плохая новость.

– А хорошая?

– Хорошая связана с нею же – решила, что раз уж свободна, то пора рвать когти, и это – не шутка, я действительно хочу перебраться в Москву. Поговорим обо всем при встрече.

Следует пауза, я слышу его дыхание и физически ощущаю, как он постепенно входит в смысл сказанного. Наконец, вникнув, он медленно произносит:

– Знаешь, маленькая, я, наверное, настолько постарел и поглупел, что даже не знаю, что нужно говорить в таких случаях… прости меня, девочка. Только, пожалуйста, не страдай, а постарайся побыстрее забыть случившееся… Думаю, что лучше Булгакова тут не скажешь – «…зачем же гнаться по следам того, что давно закончилось»… Я очень тебя люблю и приеду встречать…

Милый, старый папка, это – лучшая из твоих речей, на более длинную я и не готова… Да и утешал ты меня наверняка тем же, чем пытался забыться сам…

Я говорю, что тоже очень люблю его, поспешно прощаюсь и кладу трубку. Хороший совет, хоть и исходит от Воланда… а гнаться за прошлым мы и не будем, ни за какие коврижки…

Минут через пять раздается телефонный звонок.

«Господи, хоть бы не мама!» – думаю я.

Но это, конечно, она. На сей раз в умении владеть собой она превосходит самое себя – ровным голосом говорит именно те слова, которые соответствуют случаю:

– Нужно было сообщить нам все заранее – мы бы приехали поддержать тебя. Жаль, что тебе пришлось быть одной в это трудное время. Приезжай, мы ждем, ты не одна. Все обязательно устроится.

– Спасибо, мама.

Ни одного вопроса, лишнего слова, невыверенной интонации. Лишний раз убеждаюсь, что мне никогда не дотянуть до такого высочайшего уровня. Просто непостижимо, как моей матери удалось вылепить из себя такой совершенный образец: сплав элегантности, сдержанности и утонченного вкуса не только во внешнем облике, в умении одеться, организовать свое жизненное пространство – это умеют не все, но многие, а в умении владеть собой, в жестах, всегда верной тембровой окраске голоса, в модуляциях громкости… Эта несуетность, несколько величавая, но без излишнего высокомерия, некая отстраненность всегда ставили ее как бы немного над ситуацией, давали возможность понять, что она не просто посвящена, а разбирается в предмете гораздо глубже и тоньше собеседника. Все органично, стильно, без перебора. Современному русскому человеку такая манера почти не свойственна, она скорее вызывает ассоциации с потомственной английской аристократией.

Не знаю, была ли у нас в роду английская знать, но совершенно точно знаю, что наш род мог похвастать массой титулованных имен собственного и заморского разливов. Именно это обстоятельство наверняка и заставляло мать застывать в своей броне. Правда, глядя на прямых потомков своей именитой родни – моего деда и его единоутробного брата, маминого родного дядю, маршала, – можно было легко засомневаться в том, что они связаны кровными узами с такими громкими фамилиями… их достоинствами могло быть все что угодно, но только не изысканность манер и аристократизм.

Я знаю немало людей, обожающих играть везде и всегда. В особенности это касается людей известных, творчески одаренных, у которых, очевидно, воображение стирает, сглаживает границы между реальностью и фантазией, и воображаемое, придуманное зачастую воспринимается за истинную жизнь, и тогда, почти бессознательно, начинается это странное занятие – театр для себя, игра с собой… Скорей всего, это – некая попытка бегства от себя или от реальности, с которой трудно справиться…

Моя мать – натура яркая и творческая, неуемная во всех своих проявлениях, взывающая к чувству меры, но сама его не признающая, если дело доходит до ее интересов, играя свою жизнь, зная о своих корнях и гордясь ими, давным-давно вошла в некий царственный образ, срослась со своей маской, напрочь позабыв свою внутреннюю сущность. Вместо этого были заимствованы внешний блеск и умение владеть собой, доведенные до совершенства недосягаемого, механизм которого до сих пор так и остается непостижимой загадкой для меня. Ни за что бы не поверила, если бы сама не оказывалась свидетельницей этой непостижимости – она ни разу в жизни не сорвалась, не вышла из себя!

С одной стороны, это производит впечатление, а с другой, выглядит как-то бессердечно – лишь бы не огорчить и не расстроить себя, единственную! – кажется неискренним, неестественным и мешает сближению с ней. Она как бы и не живет на самом деле, а делает свою жизнь и себя – такой, какой ей хочется казаться, как-то уж очень заморозившись, заледенев в своих установках…

С годами это становится особенно заметным и не очень привлекательным, ведь то, что хорошо работало на тот образ молодости, каким он некогда был у нее – утонченно-изысканная светская дама, известная переводчица, успешный критик, литератор, супруга знаменитого дирижера и композитора, счастливая в браке женщина, одна из немногих, достигшая всех вершин, образец для подражания и объект зависти, – уже давно не соответствует ни безжалостной реальности, ни возрасту…

Я думаю, ей самой было бы легче преодолевать доставшуюся ей отнюдь не легкую жизнь, если бы она смогла заставить себя не казаться, а быть, иногда уметь расслабиться, засомневаться в своей правоте, не держать все в себе… Но это означало бы – некие признания, а о них нельзя даже задумываться, иначе маску придется сбросить и – конец игре… поэтому все, что мешает образу, лучше попросту исключить и выдавить из себя – раз и навсегда…

Вот и снова, после короткого разговора с ней, возникает всегдашнее чувство досады… хотя в наших отношениях никогда не было излишней откровенности и близости, да мне и не хотелось долгих расспросов по телефону, но небольшая доля материнского участия и тепла – именно сейчас – совсем не помешала бы…

Но свои сценарии каждый создает сам, а уж тягаться с ней в этом занятии вообще бессмысленно – профессионал. Что ж, раз здесь ничего нельзя изменить, все так и нужно принимать – родители таковы, каковы они есть, с их характерами, прожитыми жизнями, проблемами, промахами и ошибками…

Удалось бы поменьше наделать своих…

* * *

От Галины я не скрываю правды – развелась с мужем, ухожу с работы пока на неопределенное время, а позже, скорее всего, уеду. Она задумчиво смотрит на меня, а потом говорит:

– А знаешь, я завидую тебе.

– Чему тут можно завидовать?

– Твоей решительности и свободе выбора.

– Выбор есть всегда, у всех.

– Если бы так… Мне вот некуда ехать, меня никто нигде не ждет.

– Как это может быть? Ты же раньше где-то жила?

– В свое время мне пришлось бежать от страшного брака с алкоголиком, с трехлетним ребенком на руках, из Тьмутаракани. Бежала за любовью и светлым будущим, а из одних тисков попала в другие – в полную языковую, а значит, и в культурную изоляцию. Почти в полное одиночество – муж очень много ездил. А потом и вовсе исчез.

– Как это – исчез? Куда?..

– Банальная история – ей всего двадцать лет и у нее упругая грудь. Пришлось сжаться в пружину и драться со всем миром, но больше всего с самой собой, преодолевая апатию, страх, комплексы, ностальгию…

– Преодолела?

– Ой, не знаю. Боюсь, что пружина может когда-нибудь разжаться с самыми непредсказуемыми последствиями…

– Слава Богу, что наступили другие времена. Сейчас, имея деньги, совсем не обязательно быть прикованной к Тьмутаракани. Если надумаешь переезжать, только свистни – и стол, и кров тебе будут готовы, да и любая другая помощь тоже гарантирована.

Мы обнимаемся на прощание, договариваемся перезваниваться, и она говорит, что если я передумаю, то в любое время смогу вернуться на фирму – работа для меня всегда найдется… а она пока должна тянуть свою лямку, ведь сын заканчивает университет через два года…

– А на добром слове – спасибо… Хоть я и не из тех, кто привык сидеть на чужой шее, слышать такое все равно приятно. И кто знает, может, видимся не в последний раз…

Милая Галина, мы раньше никогда не говорили так доверительно и искренне – я считала тебя слишком ограниченной, сухой и благополучной…

Наверное, я тоже слишком долго была в изоляции и кое-что растеряла в себе – разучилась видеть окружающее в истинном свете… Пора выходить из нее и возвращаться домой – к истокам.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю