Текст книги "Гонка за счастьем"

Автор книги: Светлана Павлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)

ГЛАВА 6

Утром, несмотря на бессонную ночь, она встала свежая, в приподнятом настроении, в состоянии лихорадочной активности. Сомнения исчезли. Она ничего уже не может и не хочет менять. Да и что, собственно, произошло? Что здесь особенного, к чему этот драматизм, излишнее нагнетание, обсасывание каждой мелочи? Почему она все препарирует под микроскопом и постоянно критически оценивает? Наверное, издержки филологического образования – вместо того чтобы совершать поступки, занимается аналитическим суесловием… Да и в чем тут, собственно, поступок? Просто сегодня она свободна, без сопровождения идет на концерт, и делает это не в первый раз.

Но то был самообман, игра с собой – она точно знала, что в первый раз идет, нет, не идет – а мчится, летит на первое в своей жизни свидание с мужчиной, пусть это свидание и состоится в совершенно необычной обстановке. И это было главное, единственное, что сейчас имело значение, и, поняв это, она впервые приказала себе не думать, отпустить тормоза и заняться делом более приятным – подготовиться к встрече с ним…

Купив программу, она не обнаружила в ней замены. Оставалось ждать, гадая, кто же будет дирижировать во втором отделении.

В фойе уже был народ, мелькали знакомые лица – Александров с Орловой, Светланов с женой, Миронова с Менакером. Поднимаясь по лестнице, она встретила двух бывших коллег по университету, а у входа в зал – писателя Князева, с неизменно беременной женой, поэтессой-песенницей Кубанкиной, – это был их пятый ребенок. Места рядом с ней уже были заняты, и она не сразу поняла, кто же были его приглашенные – все шептались о своем. Осмотревшись по сторонам, увидела, что свободных мест нет. Слева мелькнул еще один знакомый профиль – великолепный Черкасов. Публика, посещающая такие концерты, не бывала случайной, абонементы продавались заранее и раскупались исключительно ценителями…

Первое отделение, в конце концов, закончилось – дирижировал именитый Георгий Красин – ровно, уверенно, но, ей показалось, суховато и бесстрастно-информативно, поэтому «зацепить» зал ему не удалось – аплодисменты были вежливые, умеренно-продолжительные, но и только.

В антракте она прошла в буфет и выпила бокал шампанского, что оказалось кстати и чуть подкрепило ее – все первое отделение, не взволновавшее ее, она просидела как на иголках, в ожидании второго… Сейчас же она волновалась так, словно ей самой предстояло выходить на сцену.

Как, при его душевной хрупкости, он справится с собой, а заодно с этим количеством народа в оркестре, в зале? У него было только две репетиции, хоть, может, этого и достаточно, она забыла спросить у него, сколько репетиций необходимо перед выступлением…

Ей сделалось страшно за него – ведь не всегда все может получиться, у него так мало опыта, да и не только от него все зависит… Хорошие отзывы для новичка – половина успеха, а у него наверняка нет никакой поддержки среди критиков… Да, без сомнения, в зале полно этих вампиров, которые только и ждут, чтобы блеснуть за чужой счет, а собственный блеск куда заметнее на фоне чужих ошибок, ей ли не знать этого… Уничтожать и красоваться, выставляя свою компетентность, – это их хлеб… Ну и профессия – каждый раз стоять перед всеми, как под прицелом, она бы так не смогла… не работа, а лобное место, эшафот…

Глубоко декольтированная пышнотелая дама с улыбкой райской гурии вновь выплыла на сцену и интонационно-компетентным, консерваторски выверенным контральто перечислила программу второго отделения. Дождавшись, когда смолкнут вспыхнувшие аплодисменты, она сообщила о произошедшей замене, пообещав при этом, что зрители разочарованы не будут.

Он стремительно вышел на сцену – после видавшей виды застиранной ковбойки в этом роскошном облачении его было не узнать. В отличие от шарообразного, важного и церемонного Красина, медленно выплывшего на сцену с распростертыми объятиями и профессиональной широкой улыбкой, он был необыкновенно гармоничен – сдержан, красив, без излишнего позерства. Легким поклоном ответив на аплодисменты, темпераментно повернулся к оркестру и, взяв палочку, поднял руки – наступила мгновенная, звенящая тишина.

Она почувствовала, как он напрягся, превратившись в сгусток энергии, которая непостижимыми, невидимыми излучениями незримо соединила их – в первом отделении ничего подобного не было. На мгновение она оторопела, перестала дышать, вцепившись в подлокотники кресла… В тот момент, когда она обрела дыхание, он взмахнул палочкой…

Непонятно, как воздушный, легкий жест, плавные движения могли вызывать такое разнообразие оттенков – сейчас это было совсем иное звучание, другой оркестр. Казалось, в первом отделении музыканты просто работали, играли свои партии, а теперь – творили, священнодействовали, дождавшись своего звездного часа. Да, это было необъяснимо-таинственное, магическое влияние – одного человека на оркестр, и их совместное – гипнотическое воздействие на публику гениальной моцартовской симфонии, то мощно-волевой, то изысканно-солнечной. Раньше ей казалось, что главное в этой профессии – умение читать ноты и владеть определенными техническими навыками, оказалось – не только это, тут была еще какая-то тайна, загадка, харизма, запредельность, может, даже то, что именуется – Божья искра… И все это в нем присутствовало…

После Моцарта была исполнена кантата Дебюсси «Блудный сын», а заканчивалась программа скрябинской «Поэмой экстаза». Успех был оглушительный, оркестр дважды играл на бис, а потом еще несколько минут зал стоя аплодировал и он трижды выходил на поклон… Значит, она ничего не нафантазировала себе, на сей раз «зацепило» всех…

Они заранее не договорились о встрече в этот вечер, и она не знала, как быть – отправиться куда-то за кулисы, чтобы поздравить его с успехом, или ждать, пока он появится сам и разыщет ее.

Некоторое время она колебалась, а потом, сообразив, что стоит одна в опустевшем зале, спустилась в фойе, из которого уже выходили последние слушатели. Взяв в раздевалке плащ, она медленно надела его, немного постояла у зеркала, растягивая время, еще на что-то надеясь, но, увидев направляющуюся к ней служащую, вышла на улицу, поняв, что не стоит ждать чуда – если бы он хотел ее увидеть, то сумел бы найти возможность дать ей об этом знать… Да мало ли чем он может быть сейчас занят, наверняка у них там какой-нибудь междусобойчик, прямо за кулисами – он празднует с коллегами, счастлив, а может, и где-то в более узком кругу или вообще с кем-то вдвоем – ведь она о нем почти ничего не знает… Скорее всего, он и не помнит, кого приглашал, а она торчит тут одна и изнывает в сомнениях…

От этих мыслей стало тоскливо – праздничное настроение улетучилось. Ну и состояние в последнее время – то на вершине блаженства, то на грани слез, совсем распустилась… Ей стало совсем одиноко и начало все раздражать – толпы проходящих мимо людей и даже шум вечернего города…

Она остановила такси – спускаться в метро не хотелось… вообще никого не хотелось видеть, и меньше всего она была готова на уединенный вечер с Андреем – сын был у ее родителей. Приехав домой, она тут же развернула могучую деятельность и до двух ночи возилась, вспомнив, что приближается лето и давно пора убрать подальше теплые вещи.

Все воскресенье она снова занималась накопившимися домашними делами, которые, вообще говоря, могли бы и подождать… Они-то – могли, а вот она делала это с трудом… Время тянулось необычайно медленно, а в голове крутились отрывочные мысли – вариации на одну тему: «Неужели он совсем не чувствует того же, что и я… а я только о нем и думаю, просто полное помешательство – жду-не дождусь понедельника, скорей бы увидеть его»…

– Что с тобой? Откуда этот стахановский энтузиазм? Ты носишься, как на крыльях… а время подходит к обеду, и мой пунктуальный желудок уже не просто на это намекает, а решительным образом бунтует…

Ничего не подозревающий муж вернул ее на землю.

– Ой, извини, и правда…

– Да ладно, занимайся и дальше, раз уж так увлеклась… сейчас сварганю что-нибудь незамысловатое, если ты не против…

– Обеими руками – за!

– Тогда приступим – пожалуй, изображу свою традиционную арию…

– В мундире?

– Нет, в честь воскресенья – в парадно-возвышенном стиле… Что может быть лучше жареной картошечки!

– А к ней открой баночку шпротов, есть и селедочка, и тамбовский окорок…

– Да под соленый огурчик…

Муж, балагуря, занялся на кухне чисткой картошки, а она, чтобы не слышать его голоса и не разговаривать, включила проигрыватель, решив послушать недавно купленную пластинку с записями Рихтера…

Она понимала, что суетится потому, что не знает, куда себя девать, – убивает время, продолжая думать лишь о том, что они снова увидятся…

* * *

По всему было видно, он тоже ждал этой встречи – сосредоточенный, чуточку исподлобья взгляд разом устремился к ней, просияв, как это бывает только в детстве или у людей очень искренних, от всепоглощающей радости мгновения, когда эмоции не взвешиваются и не дозируются, излучаясь в первозданном виде. Она так хорошо его чувствовала, понимала и уже так зависела от него, что было и сладко, и жутко…

Улыбка сразу изменила его – как будто лучик пробежал по лицу и стер все тени и сомнения…

– Доброе утро, как спалось? – она старалось быть ровной, боясь поверить в его радость.

– Совсем не спалось, я так ждал…

– Большое спасибо за прекрасный вечер… Я, конечно, дилетант, но вы просто затмили собой Красина…

– Что вы, Красин – корифей, личность, мысль, сдержанная изысканность, но он просто пришел на работу и хорошо делал свое дело…

– По-моему, просто хорошо делать свое дело на сцене невозможно, искусство без эмоционального наполнения – безжизненно.

– Не скажите – большой мастер должен все распределить, на одних порывах души и на вдохновении далеко не уедешь, кроме этого должны быть и расчет, и план, и контроль. Я бы сформулировал это так – важно умение организовать душу.

– Это какой-то уже недосягаемый, высший пилотаж – организованная душа. Но звучит красиво. Вам нужно писать теоретические статьи. По крайней мере, старайтесь записывать нестандартные мысли, которые позже могут во что-то вылиться.

– Спасибо за совет, обязательно учту, правда, с трудом представляю себя в роли теоретика…

Калерия подумала, что сам он и впрямь не станет утруждать себя таким занятием, предпочтя ему живой творческий процесс.

– Возвращаясь к Красину, – его умение контролировать и распределять сделало его манеру холодноватой, чересчур выверенной, что ли…

– Какой вы тонкий человек, как верно подметили очень непростую вещь… Сам-то я от страха забился в гримерную и в уме проигрывал свою программу – не слушал его на этот раз и не знаю, как он дирижировал… но полностью доверяюсь вашему восприятию… То, что вы заметили, вполне могло быть, ему ведь никому ничего не нужно было доказывать… да и не каждый день возникает это особое состояние души, такое сияние, что ли, внутри тебя…

– Вот-вот, именно это и было на сцене у вас, а не у него…

– Ну, я ведь не просто дирижировал – сдавал экзамен, боролся за себя, надрывался изо всех сил, и, кстати, очень недоволен собой – в двух местах можно было сыграть легче, чище, а я перестарался, пережал с эмоциями, громыхнул там, где должно быть сияние, прозрачная игра света, призрачность…

– Не знаю, о чем вы, а я – об общем впечатлении, что гораздо важнее.

– Но специалисты сразу чуют брак…

– Вы работаете не для горстки специалистов, следящих за партитурой и млеющих от отточенности деталей, а для публики в зале, реакция которой и есть единственный критерий оценки, и здесь, смею вас уверить, был единодушный восторг.

– В чем-то вы, конечно, правы, но я ориентируюсь на другой критерий – профессионализм и знаю, что зажечь музыкантов, вдохнуть в оркестр жизнь можно только душой, а она у меня была переполнена от волнения. Настоящий дирижер обязан с этим справляться – на концерте, на сцене все мешающие делу эмоции должны отходить на второй план.

– Не критикуйте себя сверх меры, оркестр звучал потрясающе… а к выходу на публику, наверное, вообще невозможно привыкнуть.

– Может, когда-нибудь я и научусь справляться с собой, преодолею этот страх сцены, но пока что каждый ответственный момент для меня – испытание.

– Да, все приходит с опытом – все, кроме главного – таланта… а он у вас, несомненно, есть… все остальное – дело наживное…

– Спасибо вам, что пришли, я знал, что вы в зале, и это мне очень помогло…

– Я хотела поздравить вас сразу после окончания концерта, но не знала, где искать – закулисный мир для меня в прямом и переносном смысле – полные дебри.

– А я сразу после концерта уехал домой, наш кларнетист живет недалеко, и мы заранее договорились, что он подвезет меня..

– Хорошо, что у вас в оркестре оказался знакомый… Наверное, не так просто приходить в новый оркестр, где никого не знаешь и где может быть любое отношение – вплоть до полного неприятия… особенно, когда предлагаешь музыкантам собственное видение темы, трактовку или новое отношение к уже известной вещи…

– Да, опять вы правы… При всем уважении к музыкантам, волю дирижера они должны воспринимать безоговорочно, иначе ничего не выйдет.

– Дурацкий вопрос – можно ли сносно прожить на одну зарплату?

– Все зависит, сами понимаете, от множества факторов – от имени, таланта, официального поста… Оркестровые музыканты – народ деловой, прирабатывают везде, где могут… у некоторых рабочий день концертом не заканчивается, они тут же торопятся на свои халтурки, что вполне понятно – на одну зарплату может и проживешь, но машины не купишь, это уж точно… Вот и Давид, мой знакомец, мчался в Клуб железнодорожников, это возле моего дома… иногда и сам я поигрываю на танцах, когда у них не хватает пианиста. Там мы и познакомились. Я очень рад, что вы довольны концертом.

– Только вторым отделением. И не пытайтесь больше ни в чем меня переубедить. Вы – гораздо талантливее Красина и, что особенно важно, у вас есть свой стиль. Я теперь не спутаю вас ни с кем. Дайте срок, и вы станете знаменитым, поверьте, будет именно так.

– Ваши слова – просто бальзам на душу. Лучший комплимент в моей жизни.

– Считайте, что с сегодняшнего дня я – самая горячая ваша поклонница. Фанатка. Но пора переключаться на нашу общую тему, было бы славно сорвать подобные аплодисменты и в театре.

– Все воскресенье я думал о том, каким должен быть общий музыкальный смысловой план, ведь видимое, зримое, будет усилено логикой звукового образа, а здесь много разных тонкостей, а иногда и подвохов… Придется еще раз все тщательно пересмотреть…

– Вот и закончим работу, – весело сказала она.

Они сели рядом, гораздо ближе, чем накануне, и произошло это само собой. Случайно соприкоснувшись с его плечом, она на мгновение застыла – весь мир сосредоточился для нее в этом захватывающем дыхание сантиметре… С восторгом и блаженством, в полном потрясении от неизведанных до того ощущений, она снова прикоснулась к этому чуду, а потом, слегка отодвинувшись от него, передохнула, чтобы через минуту-другую прикоснуться снова. Или это сделал он?.. Она полностью перестала себя контролировать – ощущения были такими неожиданными и сильными, что она растерялась…

Так вот как это бывает, думала она. Нужно срочно пересилить себя, я уже ничего не соображаю… ощущение пассивного дрейфа по волнам, которыми кто-то управляет… нет уж, все, держу себя в узде…

Она убеждала себя в чем-то еще, а сама – всецело – была только в этой частичке своего тела, которая, соединяясь с ним, обретала и таила в себе нечто такое, от чего замирало сердце и блаженная истома начинала волнами разливаться уже по всему телу… У нее закружилась голова, и тогда, немного отодвинувшись, она дала себе небольшую передышку, но ее тут же снова потянуло к нему, и сопротивляться уже не оставалось сил… Он что-то говорил, она кивала, с чем-то соглашаясь, хотя фразы, на которые он указывал, что-то с жаром объясняя, просто плыли перед глазами, она пыталась вычитывать их по нескольку раз, не понимая смысла, – просто тянула время, чтобы продлить эту сладостную игру…

Возможно ли такое – чтобы чувствовала только она, а он – нет? Она этого не знала, но точно знала одно – расстаться с ним не сможет… Поняв это, она испугалась – что же теперь делать? Случайно встреченный человек становится таким необходимым, а все остальное просто перестает иметь значение – ей хочется сделаться нечувствительной ко всему, что не относится к нему, забыть о существовании тех, кто еще вчера был ее жизнью… Если бы она была свободна – как все было бы легко…

Но вот и перевернута последняя страница… Лихорадочное состояние неожиданно прерывается выплывшей откуда-то прагматической мыслью, что судьба подарила ей ту единственную встречу, какой никогда больше не будет, такое – не может повториться… Нужно что-то сделать, немедленно; если сейчас она невероятным усилием воли подавит в себе это новое чувство, не пойдет у него на поводу, а встанет и уйдет, как ни в чем не бывало, она навсегда потеряет его…

Отсутствие предшествующего опыта и давняя привычка к умеренности в отношениях с мужем не давали фантазии разыграться и с ходу придумать легкую, непринужденную фразу, которая дала бы возможность продолжить встречи. Она до боли сжала пальцы – мучительно искала слова и, при всей своей словотворческой изобретательности, внезапно покинувшей ее, не знала, как подступиться и начать, потому что все еще сомневалась – нет, не в себе – в нем… Что, если это – ошибка? А вдруг ее активность покажется ему навязчивой?.. Может, у него это – просто манера общения, обычная вежливость, воспитанность, благодарность?..

Пауза затягивалась. Он сидел молча, глядя прямо перед собой, куда-то в стену, и каким-то чутьем до нее вдруг дошло – говорить придется самой, активное начало здесь – не он… И тогда, отбросив все сомнения, она решилась:

– На этом этапе можно закончить обсуждение, но, по правде сказать, мне хотелось бы послушать вашу музыку… живую… и, может быть, имеет смысл вдвоем отобрать что-нибудь из уже готовых вещей?.. Вы не против?

Она не узнала собственного голоса…

– Не против?! Да я только об этом и думал, просто боялся обидеть вас своим приглашением… Вчера всю ночь мыл свою берлогу. Я живу у тетки, она сейчас гостит у сына в Ленинграде. Это довольно далеко, на ВДНХ, обстановка – спартанская, зато не нужно ни на что лишнее отвлекаться.

Машина редакции была на месте, и она попросила шофера завезти их на ВДНХ. Сергей назвал адрес, который она от волнения даже не запомнила. Как же все стремительно развивается! Ну и пусть все куда-то движется, хватит вечно корректировать книжные страсти, пора не прятаться от своих собственных, вполне созрела для них…

Они с комфортом доехали. Ее не заботило, что может подумать о них водитель, – ее сейчас вообще ничто не заботило, и это было удивительно.

В каком-то оцепенении они поднялись на лифте, не глядя друг на друга. Он отпер ключом дверь – слева от лифта, запомнила она, – и они вошли в темный провал старой московской квартиры, и начали свой совместный путь, переступив не только через порог – она переступала через всю свою прежнюю жизнь, а он, пропустив ее вперед, последовал за ней.

ГЛАВА 7

В его маленькой, трогательно-пуританской комнате стоял обшарпанный рояль «Беккер», старый, довоенного образца, кожаный с валиками диван, стол, пара разномастных стульев и книжный шкаф.

Все остальное пространство занимали книги, ноты и папки, которые находились в картонных коробках, поставленных одна на другую вдоль стен, а те, что не поместились в коробках, лежали прямо на полу, перевязанные стопками, оставляя подходы к дивану, столу и инструменту. Непонятно было, как он ориентировался в этом хаосе…

Он усадил ее на единственный свободный стул – второй, под самую спинку, был завален вырезками из журналов и газет.

– С чего же начать?

Он волновался, и она, волнуясь еще больше, сказала первое, что пришло ей в голову:

– Играйте все, что уже закончено и что может подойти.

– Честно говоря, с ходу разобраться в этих залежах не просто… да и полностью готового – не так уж много. У меня полтонны всякой всячины, но закончить и отшлифовать как-то руки не доходят.

– А вы долго работаете над вещами?

– Симфонию я писал год, инструментальные концерты, камерную музыку пишу быстрее, но потом долго отделываю, а то, что обычно нравится неискушенной публике, то есть несомненному большинству людей – романсы, танго, фокстроты, вальсы, стилизации под фольклор и эстрадные песенки, – идет легко и быстро.

– Я по наивности считала, что консерваторская публика не снисходит до вкусов простых смертных и занимается исключительно высоким искусством.

– Может, это я так устроен, – мне интересно заниматься разными вещами…

– А как высокие лбы воспринимают ваши увлечения?

– В консерватории я это особенно не афиширую, но для себя не считаю зазорным заниматься легкими жанрами.

– И не трудно так разрываться?

– Мне – нет… Я без малейшего ощущения тягости улавливаю и выдаю всю музыку, целиком…

– Не очень понимаю…

– Проще говоря, я как бы ношу в себе множество музык, а в определенный момент во мне прорезается какой-то ее конкретный пласт… а может, все и того проще – я еще не до конца сформировался, не определился, поэтому и не замыкаюсь на чем-то одном, а отвлекаюсь, разбрасываюсь.

– Кажется, я теперь понимаю, о чем вы… я тоже с удовольствием слушаю и возвышенную, сложную музыку, и цыганские романсы, и народные песни…

– Вот-вот, именно это я и хотел сказать, решив упростить содержание, но с вами это – излишне… Так вот, выражаясь нормально, – мысль и ее звуковое выражение облекаются в определенную форму, которая обычно заранее обдумывается, но порой с этим непросто управиться…

– А что мешает?

– Скорее, кто… Ваш покорный слуга и есть тот самый балласт на собственном пути… Ленивец и человек настроения, зависящий от сиюминутного состояния, а оно и у меня, как у любого Другого, никогда не бывает постоянным, а, напротив, изменчиво, иногда даже в пределах суток…

– А есть у вас… любимые жанры, приоритеты?

– Естественно, серьезная музыка, крупные формы, но все зависит от настроения – утро могу начинать серьезной музыкой, а заканчивать день – каким-нибудь душещипательным или игривым мотивом.

– А как задумывается новая вещь?

– Иногда что-то возникает… мгновенно, именно играючи – сажусь размять руки, а какое-то, видимо, более раннее впечатление, начинает ими двигать… задумывалось одно, а получается совсем другое… порой мне и самому не вполне понятно, от чего это зависит. Скорее всего, влияют какие-то особые механизмы слуховой памяти… Правда, в случае сложных форм требуется раздумье, концентрация…

– А что же происходит, когда нужно работать по графику?

– Только не подумайте, что я не умею целенаправленно работать! Если нужно срочно подготовить что-нибудь для показа или в случае разного рода заказов – тружусь, как на галерах, ни сна, ни отдыха… А потом начинаю опять что-нибудь совсем другое…

– Наверное, не просто создать музыкальный архив… Как же вы успеваете записывать свои сочинения?

– Не сыпьте соль на рану – не все я успеваю записывать, в этом тоже нет никакой методичности… мой архив – если все это вообще можно назвать архивом – как видите, в кошмарном состоянии. Видно, нужен какой-нибудь специальный момент, чтобы я начал его разбирать, а пока все разбросано бессистемно… Иногда я и сам не могу разобраться, откуда или куда выпадает очередная заблудшая страница. Если честно, я совершенно безнадежен как организатор.

«Немного не от мира сего, – подумала она, – говорит, что думает, совсем не пытается подать себя, но до чего обаятелен!..»

Разговор успокоил их, оба постепенно пришли в себя…

«И не только не чувствуется никакой разницы в возрасте, но вообще ощущение такое, будто мы знакомы давным-давно, полный душевный комфорт и никакой неловкости… хотя напряжение и было – почти на грани безумия, но сейчас вдруг отпустило… правда, эта странная расслабленность, – подумала она, – какая-то опасная, не поймешь, когда потеряешь последние остатки бдительности».

Покопавшись в одном из ящиков, он вынул тонкую папку с наклейкой «Вальсы».

– Удивительно, что с ходу удалось вспомнить, где она может быть. Здесь вальсы разного времени, начиная с самого первого, написанного для маминого дня рождения, лет десять назад. Тогда мне казалось, что это – гениальное творение, а сейчас – смешно. Вот эти три, пожалуй, наиболее подходящие…

Он сыграл с небольшими интервалами три разных, сразу понравившихся ей вальса.

– Что вы об этом думаете?

– Мне нравятся все три, но я бы выбрала – второй, мне кажется, что в нем есть порывистость, мятежность, а это соответствует духу спектакля… но выбирайте сами, я не могу и не хочу жестко навязывать своего мнения.

– Знаете, я загадал – если вы выберете второй, значит…

– Что?

– Ничего, какие-то странные фантазии лезут в голову… Мне тоже кажется, что его музыкальная образность не противоречит логике последующего развития сцены, только придется поработать с темпом и, конечно, в диалогической части поубавить громкости – здесь идет накладка на речь, в общем, придется кое-что переделать с учетом зрительного ряда…

– Тут уж я не очень понимаю…

– Все просто – придется внести кое-какие изменения в оркестровку…

– У вас не очень много времени…

– Я знаю и потому собираюсь начать затворнический образ жизни, и прямо с сегодняшнего дня – «сокроем жизнь под сень уединенья»… Собственно, я уже начал, вставив этот вальс, и мне просто не терпится написать романсы… все отобранные вами стихи – чудо как подходят к действию, примусь за них, а они потом дадут ключ и к фоновой музыке…

– А как соседи воспринимают приливы вашего вдохновения?

– Сначала бывали периодические недоразумения, потом мы заключили джентльменское соглашение – играть до семи вечера, а позже, если вдруг накатит или есть необходимость, играю шепотом, я – пианист по начальному образованию, а в консерватории занимался дирижированием и композицией.

– А как пишете музыку для оркестра? Вы что, играете на всех музыкальных инструментах?

– Нет, конечно, я пишу даже без рояля… вообще, когда работаешь над серьезной музыкой, включается воображение, и наличие инструмента не всегда обязательно – тогда пишется на внутреннем слухе… Хороший композитор пишет сразу в партитуре, поэтому я и стараюсь работать именно так… хотя, если честно, бывает по-разному, и иногда я все же занимаюсь оркестровкой клавира.

– А как вы запоминаете такое количество материала? Я заметила, что на концерте вы ни разу не перелистнули своей партитуры.

– Старался делать это незаметно, и, видно, мне это удалось. Хотя именно эти вещи я знаю назубок и партитура мне была нужна, скорее, для подстраховки.

– Наверное, непросто раздваиваться между своим и чужим творчеством, между композицией и дирижированием…

– Я дал себе слово заниматься и тем, и другим, поэтому определенную часть времени стараюсь отдавать штудированию партитур… Фактически, занимаюсь этим каждый день. Кстати, это абсолютно не мешает соседству со мной, потому что занятие молчаливое…

– Даже если вы будете только дирижировать, вас ждет большое будущее…

– Большое спасибо за надежду, но в этой таинственной профессии столько всего завязано в один узел, что не знаю, смогу ли соответствовать ей… От Мравинского, например, шел настоящий гипноз – ничего подобного я в себе не ощущаю. Когда я слушал Ленинградский филармонический оркестр под его управлением, я просто леденел, у меня стыла кровь… Как он этого добивался, чем? И понятно ли все ему было в себе самом? Или эта тайна шла от грандиозной неповторимости его величия? Ведь он, конечно же, настоящий гений, недосягаемый вечный образец… После потрясения, пережитого на концерте, я не смог заснуть, да и позже мучился сознанием своей недостойности – долго приходил в себя…

В коридоре зазвонил телефон, и он, извинившись, вышел из комнаты… Судя по его ответам, это было запоздалое поздравление по поводу концерта. Договорившись с кем-то о встрече через неделю, он вернулся с бутылкой шампанского и двумя фужерами.

– Знаете, у меня предложение. Давайте выпьем по бокалу шампанского за наш совместный будущий успех…

Ей пока удавалось вести легкий разговор, но она не была уверена, что сможет и дальше балансировать столь же удачно – от пережитого в редакции волнения отойти было нелегко, да и его голос завораживал ее настолько, что хотелось закрыть глаза и отключиться. Все развивалось слишком непредсказуемо, вопреки доводам рассудка, и здравый смысл больше не проявлялся – он умолк, уступив место чувственной неге… Это пугало, потому что уже было ясно, что происходит, но непонятно, что с этим делать… Усилием воли она вернула себя на землю и, чтобы не забыться окончательно, представила себе лицо мужа…

«Как же я веду себя – это всего лишь наша третья встреча, сама ведь издевалась над скоропалительностью и нечистоплотностью интрижек и внебрачных отношений! Раскиселилась тут… Не сметь!»

Кроме призывов к бдительности, останавливала и мысль о работе – его работе, от этого многое зависело. Она тут же решила, что должна проявить твердость и предусмотрительность, чтобы максимально помочь ему.

– Праздновать мы будем позже, когда закончите работу, – она резко поднялась. – Извините, срочно должна мчаться – совершенно забыла об одной важной договоренности. Звоните, если возникнет необходимость. Вот телефон редакции. И, пожалуйста, не провожайте меня…

Он растерянно посмотрел на нее – не понял, что произошло.

А она бежала и от него, и от себя, потому что просто устала. Их отношения стали развиваться по каким-то собственным законам, о которых она имела смутное представление. Сделанные шаги требовали продолжения – она чувствовала, что больше не может себя сдерживать, что ей хочется ринуться в эту неведомую пучину, затягивающую так быстро, и познать все, что скрывается в глубине…

Бежать, бежать, что же это такое… Прежде всего, она – мать, убеждала она себя, летя по ступенькам, и нужно об этом помнить. Хороша мамочка, чуть не забыла, хотя с утра помнила, – просили заехать в школу, там назначено последнее в этом году заседание родительского комитета.

Пора переключиться от парения в заоблачных высотах и эмоциональных надрывов и настроиться на привычный размеренный лад, все уже распланировано – у сына через две недели заканчивается школа, он едет в Сибирь, на Байкал, с родителями Андрея, к их многочисленным родственникам. Андрей все лето будет занят работой в Москве и в экспедициях, она же будет мигрировать между Москвой и Баковкой, заканчивая перевод «Грешного ангела». Совместный отпуск они проведут в сентябре, уже заказаны путевки в закрытый санаторий в Сочи…