Текст книги "Будь проклята страсть"

Автор книги: Стивен Коултер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Рядом послышался лёгкий шорох. Ги поднял глаза. На него свирепо смотрел месье Понс. Он не шмыгнул предостерегающе носом! Склонясь, месье Понс постукал длинным толстым ногтем по рукописи.

– Это что такое, месье? Своя, с позволения сказать, литературная работа в служебное время? – Его водянистые глаза-бусинки были устремлены на Ги, а не на рукопись, стало быть, он определённо знал, что за бумаги лежат на столе. – Я этого не потерплю. Это недопустимо. Администрацию, месье, не должны обкрадывать начинающие бумагомараки! Понятно? Вы здесь не у месье Золя!

От столов месье Фестара и месье Тома, младших чиновников, послышались сдавленные смешки. Ги догадался, откуда у месье Понса неожиданная неприязнь к литературе. Несколько дней назад в одной из газет появилась язвительная статья о нём, Гюисмансе, Сеаре и остальных из «банды Золя». «Западня» прогремела на весь Париж. Это был громадный, небывалый успех. На Золя даже нарисовали карикатуру, где он скрещивал шпаги с самим Бальзаком! А раз частичка этой славы коснулась пяти его пылких последователей, то и критика тоже. Месье Понс, очевидно, соглашался с теми критиками, которые считали книги Золя непристойными, а его последователей, особенно чиновника третьего класса Мопассана, – выскочками.

Ги отложил рукопись и вернулся к списку материалов. Полчаса спустя месье Понс позвал его из-за ширмы. Ги пошёл туда.

   – Будьте добры, проверьте эти заказы. И выпишите всё по пунктам.

Он шмыгнул носом и указал на громадную стопу документов.

   – Слушаюсь, месье Понс.

Ги мысленно застонал. Это была одна из самых неприятных работ в отделе. Месье Фестар подтолкнул локтем месье Тома.

   – Свою другую работу – официальную – отложите до тех пор, пока не закончите эту, – сказал месье Понс.

Ги видел, что она займёт у него несколько дней.

На другое утро произошло ещё одно столкновение. Вскоре после одиннадцати, когда Ги сидел, зарывшись в нескончаемые требования, от главного входа пришёл один из привратников и громко сказал:

   – Месье, вас кто-то спрашивает.

Месье Понс случайно оказался поблизости, так как просматривал одну из стоявших на полке папок.

   – Что? – Он вскинул голову, сделал паузу и всем своим видом выразил удивление. – Кто-то спрашивает меня?

Было ясно, что подобного нарушения официальной рутины с ним никогда не случалось, и его замешательство усиливается бесцеремонностью привратника. Привратник повёл подбородком в сторону Ги.

   – Нет. Месье де Мопассана.

Ги поймал раздражённый взгляд месье Понса. Поднялся со стула и вышел, прежде чем тот успел сказать хотя бы слово. В вестибюле он обнаружил Эрве.

   – Господи, что случилось?

Лицо Эрве распухло и было покрыто синяками; возле одного глаза запеклась кровь. Одежда его была рваной, пыльной.

Эрве печально улыбнулся.

   – Подрался.

Импозантного вида человек в блестящем цилиндре и визитке, возможно какой-нибудь член правительства, прошёл мимо Эрве, смерив его враждебным взглядом; один из привратников раболепно семенил за ним по пятам.

   – Идём сюда.

Ги торопливо огляделся и взял брата за руку. У привратника в наружной пристройке была комната отдыха. По счастью, она оказалась пуста.

   – Ничего, драка была хорошей, – сказал Эрве, небрежно отряхиваясь.

   – Ты всё ещё не бросил этой своей манеры?

Ещё с детства Эрве любил найти где-нибудь хулиганов и вступить с ними в драку. Он был очень похож на старшего брата, только постройнее, носил такие же усы.

   – Где твой полк? – спросил Ги, ещё раз глянув на его одежду.

   – Не беспокойся, я в отпуске. Хотел поехать в Ле Берги, но... свернул в сторону.

Эрве обаятельно улыбнулся. «Странный он какой-то, – подумал Ги. – Кажется, его привлекают только драки и фехтование. Хорошо, что он стал военным».

   – Собственно говоря, – продолжал Эрве, – я хотел узнать, не сможешь ли ты ссудить меня деньгами. Свои я... потерял вчера вечером.

   – В драке?

   – Нет. Ещё до неё. Ги, это ничего, что я появился здесь, правда? Здесь сплошь одни чиновники. Ты и сам становишься похож на них!

Эрве засмеялся.

   – Нет, конечно, ничего, – ответил Ги и с лёгким испугом понял, что младший брат прав; он постепенно превращается в чиновника. Ему было понятно, как это происходит. Ещё несколько лет – и песенка его спета окончательно. Беспокойство, с которым он увёл Эрве в эту комнату отдыха, было симптоматично; поспешный уход из отдела под свирепым взглядом месье Понса тоже. Ещё несколько лет, и он будет не способен дать себе волю, как Эрве. Станет осторожным. Духовным мертвецом, вроде месье Каравана.

   – Держи, старина. – Он достал луидор и отдал Эрве. – Вот тебе ещё ключ от моей квартиры, приведи там себя в порядок. Я вернусь примерно в половине седьмого.

   – Спасибо, Ги.

Проводив брата, Ги вернулся в отдел. Месье Понс, всё ещё рывшийся в папке, шумно потянул носом.

   – Территория министерства, месье де Мопассан, – сказал он, – не место для личьых разговоров. Это касается даже чиновников треты го класса с литературными претензиями.

Ги, не отвечая, пошёл к своему столу. Это становилось невыносимым.

Вечером, когда он вернулся на улицу Клозель, его ждала записка: «Возвращаюсь в казарму; отпуск всё равно почти окончился. Спасибо за помощь. Что здесь за девицы? Э.» Стало быть, брат отправился в Невер, где расквартирован его полк.

Ги умылся, переоделся и попытался приняться за работу. Однако месье Караван вставал со страниц, как ужасный прообраз его самого в будущем. Ги обратился к черновику другого рассказа, совершенно не похожего на этот, в котором действие происходило в сельской местности, – «Папа Симона». После часовой борьбы бросил перо. Ничего не получалось. Попытка забыть о министерстве, заставить себя думать о другом оказалась безуспешной. Будь прокляты все министерства! Как Гюисманс, Дьеркс[80]80
  Дьеркс Леон (1838—1912 – французский поэт. С начала 60-х годов сблизился с главой группы «Парнас» Леоптом де Лилем и начал печататься в журналах парнасцев. Считал целью искусства само искусство. Увлекался живописью, музыкой, был близок к кругу художников-импрессионистов. Был избран «принцем среди поэтов Франции».


[Закрыть] и другие ухитряются писать в подобных условиях, он не представлял; но, возможно, у них нет месье Понса. Глаза у него болели, и он ощущал приближение головных болей.

Ги надел пиджак и спустился вниз. В гостиной сидел толстый краснолицый мужчина, потный, с девицами на каждом колене. «Дорогой», – окликнули они Мопассана и помахали ему. Ги предстояло сопровождать Флобера на обед к Шарпантье[81]81
  Шарпантье Жерве (1805—1871) – французский издатель. Был издателем Бальзака, Готье, Мюссе, Жорж Санд. Его сын Жорж Шарпантье (1846—1905) был наследником и продолжателем дела отца. Был тесно связан с Флобером, братьями Гонкур, Золя. Своей издательской политикой способствовал утверждению натурализма.


[Закрыть]. Шёл он быстро; тротуары тёмных улиц поблескивали от дождя. Флобера он нашёл одетым в плащ с красной подкладкой и шёлковый жилет, на ногах у него были лакированные сапоги.

   – Дорогой мой! – Флобер, в отличие от него, пребывал в весёлом настроении. – Здравствуй. Что случилось?

Ги поведал ему о последних днях в министерстве. Особенно не жаловался, но рассказал о многих неприятностях.

   – И легче не становится.

   – Ну, естественно! – сказал Флобер. – Скажи, ознакомился ты с составом нового правительства?

   – Нет.

   – Вот, смотри. – Флобер протянул ему газету. – Аженор Барду[82]82
  Барду Аженор (1829—1897) – французский историк и политический деятель. С 1877 г. – министр народного образования.


[Закрыть], министр народного образования. Господи, наконец-то появился поэт в правительстве! Я много лет знаю его. Он посвятил мне сборник стихов; ни о ком из нынешних политиков ничего подобного сказать нельзя! – Флобер развеселился. – Я могу поговорить с ним, чтобы он перевёл тебя в свой кабинет. Это будет благоприятнее, чем министерство флота.

   – Да, конечно.

   – И прекрасно, дорогой мой. Мы всё устроим.

Воскресенье выдалось солнечным, и Ги не мог удержаться от поездки на Сену. Они с Марселлой отправились в Безон и взяли лодку. Марселла имела склонность в таких случаях принаряжаться, словно стремясь уничтожить отпечаток, наложенный на неё Фоли-Бержер, а у Ги было упрямое желание компенсировать свои недовольства вызывающим поведением. Несмотря на близость, в их отношениях существовала область, которой они не касались, оба знали о существовании ограждающего её барьера, но не говорили о нём в открытую.

В кабачке у папаши Пулена Ги переоделся в полосатую майку и нахлобучил на голову поля от старой соломенной шляпы. Проплыв немного вверх по течению, он причалил к дамбе.

   – Смотри, какая вода. Дорогая, я намерен искупаться. Пошли.

   – Спасибо.

Голос её прозвучал равнодушно. Потом, увидев, что он снимает майку, Марселла сказала:

   – Не глупи. Вода ледяная. Ги! Смотри, идут люди.

   – Эти буржуа? – Он изобразил удивление. – Дорогая, ты...

Но договорить не смог. Марселла подскочила с внезапной, поразительной горячностью и бросилась к нему. Они сцепились, лодка закачалась, от смеха Ги не мог толком защищаться и слабо сопротивлялся Марселле.

   – Берегись!

Продолжая смеяться, он вытянул руки, она попыталась схватить его, но не успела. Ги нырнул спиной вперёд, подняв тучу брызг. Через несколько секунд появился на поверхности, выпустил изо рта струйку воды и широко улыбнулся.

   – Иди сюда, птичка. К чёрту этих буржуа. Вода... – И при виде выражения её лица умолк.

   – Смотри.

Она показала ему целый пучок его волос.

Ги был слегка раздосадован; переживать выпадение волос слишком серьёзно он не мог. Однако оно усиливало его нежелание появляться в министерстве. Месье Понс, чья враждебность к Ги породила и неприязненное отношение к нему других чиновников, не счёл бы ниже своего достоинства использовать случившееся как ещё один повод для нападок. Но в понедельник месье Понс оказался донельзя загружен работой, которую поручил ему директор. Месье Патуйя сказал:

   – Так! Так! Теряете волосы, Мопассан?

   – Да. А кто их здесь не теряет?

Без поддержки месье Понса эти слова заставили всех прикусить язык.

Следующие несколько дней Ги пребывал в относительном покое и даже понемногу работал над рассказами. Волосы у него продолжали выпадать, но он отнёсся к этому философски. Хотя Флобер и стал бы рычать на него, он надеялся, что когда-нибудь, став писателем, освободится от работы в министерстве. Да и Флобер обещал добиться перемены в его участи.

Но прошла весна, наступило лето, а от Барду не было никаких новостей. Флобер жил в Круассе. Он приглашал Ги приехать, но денег на дорогу у молодого человека не было, да и сам Флобер жил небогато. Казалось, они постепенно отдаляются друг от друга. В порыве отчаяния Ги написал ему, что обстановка в министерстве становится невыносимой и что он болен. Флобер ответил суровым письмом, предостерегающим от «чрезмерного количества шлюх» и побуждающим работать.

Потом, как обычно, дела наладились. Волосы у него перестали выпадать. Он написал Флоберу: «Врачи решили, что сифилиса у меня нет». А на другое утро пришло письмо от Барду. Ги был зачислен в его кабинет.

   – Марселла! – крикнул он, размахивая письмом. – Флобер всё устроил. Я служу в министерстве народного образования! Марселла...

Потом вспомнил, что она чуть свет ушла по каким-то делам. Ликующе потёр руки; ему не терпелось оказаться в министерстве. Насвистывая, он спустился к конному омнибусу. Месье Понс, как обычно, пришёл минута в минуту. Ги ждал до десяти часов, тая свою радость, потом зашёл за ширму.

   – Месье Понс, я ухожу в министерство народного образования.

Понс вытаращился на него, сглотнул и заговорил:

   – Вы... вы имеете наглость, месье, обращаться ко мне с подобной просьбой?

В комнате стояла мёртвая тишина; Ги понимал, что все чиновники прислушиваются.

   – Я не разрешаю. Чиновники третьего класса...

   – Вам ничего не нужно разрешать, месье Понс. Всё решено наверху – между министрами. Знаете, у вас каплет с носа на галстук. – Ги поклонился. – Всего доброго!

Спустя час, войдя в один из кабинетов министерства народного образования, он увидел Сеара.

   – Это ты? – воскликнул Сеар. – Как ты оказался здесь?

   – Я ушёл из министерства флота. Причислен к кабинету Барду.

   – Я тоже. Перевёлся из военного министерства!

Они исполнили шумный воинственный танец.

   – Барду – замечательный человек, – выдохнул Сеар и плюхнулся в кресло.

   – Просвещённый законодатель, покровитель литературы, – ответил Ги. – А какой кабинет! – Большие окна его выходили на частный парк. – Господи, видел бы ты морское министерство и тамошнюю гнусную публику!

Раздался стук в дверь. За ней находился посыльный в сюртуке и с серебряной цепочкой на шее.

   – Спрашивают месье де Мопассана.

   – Кто? – поинтересовался Ги.

   – Женщина, месье, – ответил посыльный. – Имени не знаю.

   – О...

Ги и Сеар переглянулись; на лице Сеара играла лёгкая улыбка.

   – Проводите её сюда, – попросил Ги. Сеар тут же извинился и направился к выходу.

   – Не глупи, – остановил его Ги. – Интересно, как эта женщина, кто бы она ни была, нашла меня так быстро.

Они с улыбкой посмотрели друг на друга. В следующий миг дверь отворилась, посыльный придержал её, старательно отводя взгляд. Вошла Арлетта, одна из самых популярных девиц с улицы Клозель.

   – Привет, Арлетта.

На ней было чёрное атласное платье с узкой юбкой, большая красная шляпа и символ профессии – боа из перьев. Её приятное лицо не портила даже краска.

   – Малыш... – Она машинально бросила взгляд на Сеара.

Ги сказал:

   – Арлетта, это Анри Сеар.

Тот откашлялся, попятился и вышел.

   – Присаживайся, Арлетта. – Молодой человек не представлял, зачем она явилась.

   – Послушай, малыш. Я принесла печальную весть. Знаю, что моё появление здесь пойдёт тебе не на пользу, но там никого больше не было. С Марселлой произошёл несчастный случай. Её привезли домой. Поедешь? Говорят, ей жить осталось не больше получаса. Снаружи меня ждёт фиакр. Она сказала: «Пожалуй, он не захочет приезжать», но всё же поехали, а, малыш?

Ги крепко стиснул руку Арлетты и вместе с нею пошёл к выходу.

Марселла лежала на диване в гостиной, вокруг неё стояли, всхлипывая, беспомощные девицы. Она взглянула на вошедшего Ги и слегка улыбнулась.

   – Красавчик.

Ги опустился на колени и взял её за руку.

   – Марселла, когда поправишься, мы снова будем вместе.

Она покачала головой.

   – Нам было хорошо, правда?

   – Как нельзя лучше.

   – Ты мой мужчина.

Она держала его руку в своих.

   – Да. Навсегда, Марселла.

И тут Ги увидел, что она уже мертва.

Когда Ги привязывал ялик, в вечернем воздухе щебетали ласточки. Он перелез через ворота, втащил вёсла и пошёл мимо небольшой беседки вверх по склону, на котором был разбит сад. Подойдя к дому, увидел Флобера, гуляющего по липовой аллее. Услышал, как он произносит одни и те же фразы с разной интонацией.

Это было флоберовским испытанием прозы. Каждая написанная фраза, даже если он шлифовал её несколько дней, должна была прозвучать в аллее; Флобер, расхаживая, твердил её, вслушиваясь в лёгкое эхо, в ассонансы, продолжая борьбу за совершенство, стремясь даже подстроить её ритм под дыхание и сердцебиение читателя.

Поглощённый своим занятием, близорукий Флобер на замечал Ги, пока тот не подошёл вплотную.

   – А, это ты, сынок.

Флобер вышел бы из себя, если б ему помешал кто-нибудь другой; но к Ги он питал особую привязанность. Обнял молодого человека, потом отступил.

   – А это что?

Ги был в гребной майке, с вёслами в руке.

   – Я шёл на вёслах, – ответил он.

   – На вёслах? Из Парижа?

Ги кивнул.

   – Чёрт возьми!

По пути к дому Флобер, вскинув руки, воскликнул:

   – Сынок, как я страдал! Ты представить не можешь моих страданий из-за того, что не с кем было поговорить о Жермини.

   – О ком?

   – Ты не читал об этой истории в газетах? – Флобер улыбнулся. – Полицейский недавно арестовал в саду возле Елисейских полей мужчину и мальчика за непристойное занятие. Мальчик – рассыльный по фамилии Шуар. Мужчина воспылал буржуазным негодованием, грозился отхлестать полицейского кнутом. В участке выяснилось, что это граф де Жермини, муниципальный советник Парижа, церковный староста в приходе святого Фомы Аквинского, вице-президент клуба рабочих-католиков, издатель журнала «Католик ревю». Представляешь? П-п-потрясающе!

Когда они со смехом вошли в кабинет Флобера, к ним подбежал волкодав по кличке Жюлио. Хозяин рассеянно его погладил. Там всё дышало фанатичной флоберовской аккуратностью; если ему мешала хотя бы какая-то мелочь, он приходил в ярость. Ги оглядел знакомые вещи – массивную, не очень удобную мебель, круглый стол на гнутых ножках, на котором лежали письменные принадлежности, монументальные книжные шкафы, кресло с высокой спинкой, в котором Флобер просиживал много ночей, напоминавшее орудие пытки. У одной стены стояли диван, покрытый шкурой белого медведя, бюст давно покойной сестры Флобера работы Прадье[83]83
  Прадье Жам (1794—1852) – французский скульптор.


[Закрыть], на камине стоял бронзовый позолоченный Будда, повсюду виднелись сувениры – кинжалы, амулеты, маски и две мумифицированные ступни, которые он использовал как пресс-папье.

   – Ну и как идёт народное образование, молодой человек?

   – Неплохо.

Ги положил на стол привезённые бумаги и достал оттуда визитную карточку.

   – «Месье Ги де Мопассан, – прочёл Флобер. – Причисленный к кабинету министра народного образования, вероисповеданий и искусств, особоуполномоченный по переписке министра и по делам управления отделами вероисповедания, высшей школы и учёта». Чёрт возьми, это ничем не лучше морского министерства!

Ги видел, что он в хорошем настроении. Флобер поплотнее запахнул свой неизменный коричневый халат.

   – Знаешь, его много лет назад прислал из России Тургенев. Мне всегда хотелось ходить под ним голым и укрывать полами черкешенку.

   – Вы похожи в нём на монаха, – сказал Ги.

   – Да, это недалеко от истины. Архиепископ Руанский, когда приезжал сюда последний раз, подал несколько су просившей у ворот матушке Анэ, она близоруко посмотрела на него, кивнула и сказала: «Спасибо, месье Гюстав!»

Было решено, что Ги останется на ночь. Поскольку он собирался отправить ялик обратно в Безон пароходом, Ги спустился, втащил его в сад, а потом искупался в реке. Надел привезённые с собой рубашку и куртку. Флобер сидел за письменным столом, обложась раскрытыми томами и выписками для романа «Бувар и Пекюше», над которым уже очень долго трудился.

   – Роман большой, огромный, я не могу писать его, мой мальчик, – и всё же напишу, я должен. Иногда, бывает, плачу от усталости. Только что закончил третью главу – и знаешь, сколько томов мне пришлось проштудировать? Поначалу я думал, что в романе будет триста страниц. Сейчас в нём тысяча триста пятьдесят, и думаю, дойдёт до двух тысяч. Смотри, сколько выписок.

Флобер указал на большую стопу. Лицо его прямо-таки светилось. Он потянулся к одному тому.

   – Вот. «О Бонапарте и Бурбонах» Шатобриана[84]84
  Шатобриан «О Бонапарте и Бурбонах» – памфлет французского писателя Франсуа Рене де Шатобриана (1768—1848) о гибели империи Наполеона III. Книга увидела свет в 1814 г.


[Закрыть]. Послушай. «Бонапарт действительно мастер выигрывать сражения, но во всём прочем самый посредственный генерал искуснее его». И это Шатобриан!

Оба злорадно рассмеялись.

   – Или вот. – Флобер взял «Словарь терминов медицинской науки» Мюрата и Патиссье. Прочёл: «Женскую грудь можно рассматривать как предмет, приносящий удовольствие и пользу».

Потом порылся в газетных вырезках.

   – «Ля Рив Гош» от двенадцатого марта шестьдесят пятого года цитирует Наполеона Третьего: «Богатство страны зависит от общего благосостояния».

Вошла служанка, стала зажигать лампы. Ги нечаянно смахнул с камина стопку листков и, подбирая их, стал разглядывать.

   – Это что-то странное.

Флобер подошёл.

   – А, я обнаружил их сегодня в глубине ящика стола. Это признания Шойе, убийцы-гомосексуалиста. Ты его не помнишь. Это письмо проститутки сутенёру.

Ги увидел, как блеснули глаза Флобера, когда он взял бумаги – его привлекали странные, причудливые сочетания, которыми полна жизнь, – горечь в радости, жестокость в минуту нежности, фарс в трагических событиях, уродливое в красоте. Однажды вечером в Париже он рассказал Ги о похоронах любимой сестры Каролины, умершей тридцать лет назад. Могилу вырыли слишком узкую, гроб в неё не входил. Провожающие стояли вокруг, а кладбищенские служители сражались с гробом, пока один не ударил по нему ногой, прямо туда, где находилось лицо, и не вогнал в яму. Видно было, что Флобер ощущал нелепость, гротеск, дикость этого случая.

После ужина они вернулись в кабинет. Ги сидел молча, хозяин читал рукописи, которые привёз его ученик, – два рассказа и стихотворение. Дочитав, Флобер поднял на него глаза. Ги сказал:

   – Вы впервые прочли то, что я показал вам, без ругани.

   – Рассказы хорошие. Превосходные, мой мальчик. Ты усвоил мои уроки. – Со слезами на глазах он любовно посмотрел на молодого человека. – Любой писатель в Париже дал бы отсечь себе руку, лишь бы написать их. Знаешь ты это?

   – Нет.

   – Для тебя они ещё не предел мастерства. Теперь ты писатель, сынок.

У Золя шёл громкий спор о войне.

   – Говорите что угодно, но вольные стрелки были шайкой бандитов, – сказал Ги.

   – Чёрт возьми! С нами было их десятка два, хватали всё, что попадалось под руку. Совсем как пруссаки.

   – А те сухие галеты помните? – заговорил Энник. – Маленькие, круглые, лёгкие, потрескавшиеся. Их ели пригоршнями – и через полчаса едва не умирали от жажды.

   – Ну а газеты – что они писали о немецкой армии? «Жалкие, нищие германские войска»! Можно было подумать, что они голодные, оборванные и мрут тысячами на обочинах дорог.

   – Да, и Бисмарк[85]85
  Бисмарк Отто Эдуар Леопольд фон Шёнхаузен (1815—1898) – князь, прусский фельдмаршал, государственный деятель. В 1847—1848 гг. был одним из самых реакционных депутатов первого и второго соединённых ландтагов Пруссии; был посланником в России и во Франции. G 1862 г. – министр-президент и министр иностранных дел Пруссии. Осуществил объединение Германии. В 1871 г. оказал активную помощь правительству Тьера против Парижской Коммуны.


[Закрыть] у них умирал от какой-то загадочной болезни, – сказал Ги. Все засмеялись.

   – Мы как-то три дня шли под дождём и не видели ни одной провиантской телеги, – вспомнил Алексис.

   – А мы шли четырнадцать часов вперёд, потом четырнадцать обратно и не видели ни единого пруссака.

   – Даже генералы не знали, куда идти. Их всех снабдили картами Германии, но ни у одного не было карты Франции!

   – Правда! – сказал Гюисманс. – Мы были в Шалоне, когда Луи Наполеон проезжал со своим штабом.

   – Да-да! – выкрикнул Сеар. – Помнишь ту вереницу телег и поваров при нём? У него было двадцать пять офицеров, шестьдесят человек охраны, с полдюжины жандармов – и семьдесят три человека обслуги: дворецких, камердинеров, поваров, лакеев плюс четыре его верховые лошади, две кареты, около пятидесяти других лошадей, и не забудь дюжину багажных телег, две – только для поваров!

   – Вот-вот.

Мадам Золя, высокая, смуглая, раздала печенье и маленькие бутерброды.

   – Вы, кажется, пережили всё это очень горячо, – сказал Золя. – Почему вам вместе не написать книгу о войне? Тема громадная.

   – Что? – зароптали все. – Писать впятером?

   – Мы даже одной главы не напишем.

   – Нет-нет, – сказал Золя. – Каждый по рассказу – страниц на сорок – пятьдесят. Потом опубликуйте их вместе.

Собравшиеся переглянулись.

   – Если хотите, – предложил Золя, – я тоже напишу рассказ.

С рассказом Золя разошлась бы любая книга. «Западня» раскупалась вовсю, инсценировка её шла при переполненных залах. Золя внезапно стал знаменитым, разбогател, купил дом с садом в Медане возле Сены. Что до остальных, Энник последовал советам мэтра о создании известности и разжёг дискуссию о «банде Золя» тем, что под вымышленной фамилией нанёс ей ловкий «удар» в газетной статье. И критики попались на эту удочку! Все пятеро стали почти знаменитостями.

   – Отлично. Я готов.

   – Я тоже.

Согласны были все.

   – Как мы назовём книгу?

   – «Комическое вторжение», – предложил Гюисманс.

Все протестующе зашумели.

   – Давайте озаглавим её «Меданские вечера», – сказал Сеар.

   – Прекрасная мысль!

Это предложение дружно поддержали.

Вечером, когда Ги вернулся домой, мадам Анжель и четыре девицы развлекали клиентов в гостиной перед тем, как приступить к делу. Он поднялся к себе; снизу доносились звуки пианино, потом на нижнем этаже прямо под ним хлопнула дверь – малышка Сюзи уединилась с одним из мужчин. У Ги существовал замысел рассказа о публичном доме, но для этого сборника он был, пожалуй, слишком дерзким. И всё же было бы приятно вывести в рассказе этих девиц. Он раскрыл окно и высунулся в прохладную ночь. Ему припомнилась маленькая пухлая проститутка, которую они с Пеншоном, будучи ещё лицеистами, встретили в Руане. Пышка... Он улыбнулся. Внизу бренчало пианино.

Сеар, насвистывая, вошёл в кабинет Ги и протянул пригласительную открытку.

   – Фоконье ждёт меня завтра к званому обеду. Я не смогу. Будь другом, сходи ты.

Предполагалось, что Сеар и Ги будут принимать многие приглашения от влиятельных чудаков, оказывающих помощь своим протеже, честолюбивых женщин, стремящихся устроить у себя политический салон, щедрых предпринимателей, желающих сделать того или иного министра своим должником.

   – Извини, старина, завтра вечером нужно быть у Золя. Тебе тоже.

   – Знаю, в том-то и дело. Мне надо ехать с Барду в муниципалитет. К Золя вынужден буду опоздать. Поезжай, у Фоконье тебе задерживаться не придётся.

   – Кто он такой? – спросил Ги.

   – Арман Фоконье? Судовладелец, издатель газеты; контролирует половину Туниса. Очень влиятельный. Увлекается изготовлением керамики. Она чудовищна, но он хочет получить «академические пальмы» от Барду.

   – Хорошо. Получит он их?

   – Конечно. А ты получишь лучший в Париже обед. Ги положил открытку на стол. Казалось, в жизни его наступает новая фаза. Атмосфера в министерстве народного образования была приятной, товарищи – молодыми, дружелюбными, честолюбивыми, работа лёгкой; однако, может быть, из-за этого контраста с морским министерством здесь у него не было ощущения постоянства – тем более что, как один из сотрудников министра, он зависел от политических перипетий, позволяющих месье Барду занимать свою должность. Ги стал даже неожиданно для себя втягиваться в мир политики; и люди, которых он встречал там, вызывали у него острое любопытство.

На следующий вечер Ги отправился к Фоконье. Хозяин, крупный громкоголосый мужчина, весь вечер обсуждал с группой гостей коммерческие дела в Тунисе. Мадам Фоконье была моложе мужа, ей не было ещё сорока, белокурая, в кружевном платье, облегающем пышные груди. Ги ощутил вызов в её взгляде, в том, как она неприметно для окружающих старалась привлечь его внимание. Однако казалась слегка колеблющейся, чем только усиливала интерес к себе молодого человека. Он постарался уйти пораньше, так как его ждали у Золя. Мадам Фоконье намекнула на ещё одно приглашение к обеду и с признательным взглядом пожелала ему доброй ночи.

– Всего доброго, мадам.

Ги поклонился, поцеловал ей руку и спустился по разукрашенной лестнице. Он был уверен, что эта женщина желала любовного приключения, но старалась держать себя в руках.

Вечер был лунным; Ги быстро шёл по улице, высматривая фиакр. Золя и пятеро «членов банды» собирались, чтобы прочесть друг другу свои рассказы, уже завершённые, подготовленные для издания у Шарпантье в сборнике «Меданские вечера». Ги подумал, что его отношения с Золя и остальными становятся более ясными, более прочными. И снова ощутил какую-то надвигающуюся перемену в своей жизни. Только бы избавиться от болей в глазах и в голове.

   – Эй! Кучер!

Фиакр подкатил к тротуару. Ги сел и назвал адрес Золя. Сунул руку в карман. Да, рукопись на месте. За три дня между приступами головных болей он набросал рассказ начерно, потом неустанно дорабатывал его, вспоминая все уроки Флобера, ощущая необычайную пульсацию жизни в персонажах. Они были яркими, колоритными, из плоти и крови, неподвластными его воле. Ги не навязывал им тех или иных поступков; он, казалось, извлёк их из какого-то другого измерения, где они всегда находились. Закончил рассказ Ги в восхищении от той силы, которую обрёл.

Гостиная Золя была ярко освещена. Все остальные уже сидели там в приподнятом настроении. Вечерний костюм его, в котором он приехал от Фоконье, был встречен громкими замечаниями.

   – Господи, и этот принарядился. Вы с Сеаром на одну колодку!

   – Они, можно сказать, члены правительства, вы что, не знали?

Хозяин учтиво приветствовал Ги и предложил гостям перейти в кабинет. Все решили, что открывать сборник должен рассказ Золя.

   – Остальные места разыграем по жребию, – предложил Энник. Его поддержали и принялись тащить номера из шляпы. Ги достался первый, это означало, что его рассказ будет помещён вторым в сборнике.

   – Везунчик.

   – В таком случае читать я буду последним, – сказал Ги.

Рассказ Золя назывался «Осада мельницы»; он с выражением прочёл его и удостоился аплодисментов. Потом читал Сеар, за ним Энник и Алексис. Разрумянившийся Золя держался доброжелательно; постоянно протирал маленькое пенсне, которое носил уже полтора года. Рассказ Гюисманса «С мешком за плечами» понравился ему, притом читал Гиюсманс хорошо. Наконец настал черёд Ги.

   – Начинай, Ги де Вальмон.

Он усмехнулся:

   – Нет. На сей раз автор Ги де Мопассан.

   – Как называется рассказ?

   – «Пышка».

Ги оглядел собравшихся. Кроме той единственной поэмы никто из них не читал написанного им – тех тысяч, десятков тысяч слов, над которыми он бился все эти годы.

И начал читать. «Несколько дней подряд через город проходили остатки разбитой армии. Это было не войско, а беспорядочные орды...»[86]86
  Перевод с французского Е. А. Гунст.


[Закрыть]

Слушателям явственно представлялись холодные дни, храп лошадей, холмистая нормандская равнина под снегом. Пышка, маленькая пухлая проститутка, и руанские буржуа, месье Карре-Ламандон, граф Юбер де Бревиль с графиней, месье Корнюде, демократ, пугало всех почтенных людей, и прусский офицер; «Торговая гостиница» в Тоте. Рассказ был полон беспощадной иронии, и в то же время в нём были горький трогательный юмор, печаль и красота.

Ги дошёл до конца. «Тогда Корнюде стал насвистывать «Марсельезу»... Ехали теперь быстрее, так как снег стал более плотным; и до самого Дьеппа, в течение долгих, унылых часов пути и нескончаемой тряски по ухабистой дороге в вечерних сумерках, а затем в глубоких потёмках, он с ожесточённым упорством продолжал свой мстительный однообразный свист, принуждая усталых и раздражённых спутников следить за песнею от начала до конца, припоминать соответствующие слова и сопровождать ими каждый такт.

А Пышка всё плакала, и порою между двумя строфами, во тьме прорывались рыдания, которых она не могла сдержать».

Ги умолк. Никто не проронил ни слова. Он оглядел слушателей. Все они смотрели на него. Потом дружно поднялись.

   – Господи, – послышались восклицания, – вот это да!

   – Шедевр.

   – Мопассан, как тебе это удалось?

   – Самый лучший рассказ.

   – Жаль, что написал его не я. Пышка.

Книга вышла весной, когда на улицах цвели каштаны. Через неделю «Пышка» и Ги стали предметом разговоров и насмешек в салонах. Через две – восторгом Бульвара. Через три – увлечением жриц любви, потаскух из Фоли-Бержер, девиц с улицы Клозель. Казалось, все лодочники, смотритель шлюзов, девицы с барж на Сене читали «Пышку» и приветственно окликали Ги. Люди улыбались ему на улицах Монмартра, в кафе на Бульваре. Выходило одно издание за другим. К маю о Мопассане говорили больше, чем о любом парижском писателе. Принцесса Матильда устроила обед в честь того, что он стал полноправным членом её круга знаменитостей.

Флобер, неутомимый художник, наиболее взыскательный и бескомпромиссный мастер, писал из Круассе: «Я считаю «Пышку» шедевром. Эта маленькая повесть останется в литературе, поверь мне. Девица очаровательна...» Буржуазные критики, как и следовало ожидать, отнеслись к рассказу сурово. Грозный Альбер Вольф из «Фигаро» раскритиковал пятерых молодых людей и вынес вердикт: «Вечера» ниже всякой критики. За исключением рассказа Золя, все прочее крайне посредственно». Никакого результата это не возымело – книги в магазинах, в киосках, на лотках шли нарасхват.