Текст книги "Будь проклята страсть"

Автор книги: Стивен Коултер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Ги отправил критические статьи Флоберу вместе с шутливым письмом. Он знал, что его учитель наконец-то приближается к концу романа и намерен устроить себе двухмесячный отпуск в Париже. Четвёртого мая от Флобера пришёл ответ: «Уже вышло восемь изданий «Вечеров»? Мои «Три повести» выдержали только четыре. Я начинаю завидовать! Но ты должен сделать для меня список тех идиотов, что пишут так называемые литературные обозрения для газет. Потом мы откроем по ним огонь из своих орудий! В субботу или воскресенье я выеду в Париж. Так что в начале будущей недели увидимся».

В субботу Ги вернулся на улицу Клозель около половины четвёртого. День стоял прекрасный, река неодолимо манила к себе; он познакомился в Нантере с новой девицей и торопился туда. Поезд отправлялся в четыре тринадцать; в понедельник утром Ги хотел вернуться и сразу же зайти к Флоберу. Когда он подходил к лестнице, из гостиной выглянула мадам Анжель.

   – Месье Ги, вам телеграмма.

   – Спасибо, мадам.

Ги повернулся и увидел телеграмму на столе. Решил, что, видимо, Одноглазый и остальные предлагают встретиться в воскресенье. Вскрыл её и прочёл: «У Флобера удар. Положение безнадёжно. Выезжаем в шесть». И подпись: «Каролина Комманвиль».

   – Хорошие новости, месье Ги? – спросила мадам.

Отворилась дверь на площадку второго этажа, полуголая Арлетта перегнулась через перила; наверху появились ещё две девицы с сигаретами. Ги прошёл мимо них. Они улыбнулись, но ничего не сказали. Ги кое-как дождался шести часов и встретился с Комманвилями на вокзале Сен-Лазар. Каролина была чопорной, сдержанной.

   – Дядя умер. Нам сообщили, – сказала она. – Должно быть, он был уже мёртв, когда отправляли первую телеграмму. Как глупо с их стороны!

Всю дорогу до Руана Каролина шепталась с мужем. Объятый горем Ги сидел в другой стороне тёмного вагона. В Круассе они нашли Флобера распростёртым на постели. Внешне он почти не изменился, только шея распухла и почернела. Доктор Фортен, сосед и друг покойного, сидел в непривычно пустой гостиной со своим помощником доктором Турно. Он объяснил, что случилось. Ги не знал, собственные ли его чувства тому виной, но ему виделась в поведении врача какая-то решительность. Даже показалось, что он глядит на него с какой-то странной пристальностью.

   – Я обедал с ним вчера вечером, – сказал Фортен. – Он говорил, что ему не терпится развеяться в Париже. Мы весь вечер декламировали Корнеля. Он был полон жизни. Слуги говорят, что проснулся он в восемь часов, принял ванну, прочёл полученные письма и выкурил несколько трубок. Около половины девятого позвал служанку, сказал, что плохо себя чувствует.

Врач немного помолчал.

   – Служанка пришла за мной, но в тот момент я только что отправился кататься на лодке. Возвратясь, она нашла Гюстава стоящим в кабинете, слегка растерянным. Он спокойно сказал: «Кажется, я упаду в обморок; но лучше сейчас, чем завтра в поезде. Откупорил флакон одеколона, стал растирать им виски, потом лёг на диван. Кухарка уже пошла за доктором Турно, моим помощником. Турно нашёл Гюстава лежащим на спине без сознания. Во время осмотра сердце остановилось. Вот и всё.

Наступило недолгое молчание. Мадам Комманвиль спросила:

   – Что явилось причиной смерти?

Фортеч твёрдо посмотрел на неё, и Ги снова ощутил его решительность.

   – Апоплексический удар, мадам.

   – Да. Понимаю.

Ги захотелось остаться наедине со своим старым учителем. Он обмыл тело и провёл возле него эту ночь и следующую. Съезжались друзья и соседи; в понедельник приехали Эдмон де Гонкур и Клодиус Поплен. Мадам Комманвиль часами разбирала в одиночестве в кабинете флоберовские бумаги. Она ничем не выдавала своих чувств; и несмотря на её присутствие, в доме царил беспорядок.

Днём, идя на кухню за горячей водой, Ги услышал громкие голоса и хмыканье. Там находились двое родственников кухарки и ещё какая-то местная женщина. Один мужчина говорил:

   – Хорошо. Только все знают, что он повесился в ванной. Ну и какая разница?

   – Нет, нет.

Кухарка, сидя за столом, плакала в передник.

   – Пусть доктора говорят что угодно...

Ги вошёл. Мужчина смущённо умолк.

   – Это ложь, – сказал Ги.

   – Я только говорю, что все...

   – Ну и молчите, раз так! – выкрикнул Ги.

Вышел он разъярённый, расстроенный, в памяти опять всплыли почерневшая, распухшая шея Флобера, настороженный взгляд Фортена. Нет, этого не могло быть. Флобер умер от удара.

В ту ночь Ги снова находился подле любимого учителя. Утром парижским поездом приехали Золя, Коппе, Доде, Сеар и многие другие. По небу неслись серые тучи, деревья гнулись от ветра. Похоронная процессия двинулась вдоль реки по грунтовой дороге к возвышенности Кантеле, где стояла церковь, а оттуда медленно потянулась к Руану. Прохожие, не знавшие, кто умер, таращились на неё. Ги услышал, как Гонкур позади говорит о нормандской бородке.

Взвод кривоногих туполицых солдат на кладбище – Флобер был кавалером ордена Почётного легиона – представлял собой нелепое зрелище. Когда гроб стали опускать в могилу, он застрял. Могильщики, как ни старались, не могли ни выдернуть его, ни втиснуть вглубь. Дикость происходящего больно кольнула переполненное сердце Ги, напомнила о похоронах Каролины и злорадном пристрастии самого Флобера к несуразностям.

Гроб окропили святой водой, повернулись и пошли прочь, оставив Флобера застрявшим наискось в могиле. Ги содрогнулся. Внезапно ему стало холодно. За воротами кладбища Золя пожимал руки.

   – Я не могу остаться. К вечеру мне надо быть в Медане.

   – Спасибо, что приехали, – сказал ему Ги.

   – Золя, постой.

Гонкур с Доде влезли к нему в экипаж, и он тронулся. Остальные бесцельно стояли или разыскивали свои экипажи. Кто-то подёргал Ги за руку.

   – Поминальный ужин состоится?

Это оказался Эмиль Бержера, издатель и журналист.

   – Да. Надеюсь, Лапьер всё устроил.

Однако дикость не кончилась. Провожавшие – измученные жарой и жаждой – поспешили обратно в город. Почти до вечера пили поминальное вино. Потом, когда сели в руанском ресторане за уже накрытый стол, кто-то обнаружил, что их тринадцать.

   – Господи, тринадцать после похорон. – Теодор де Банвиль[87]87
  Банвиль Теодор де (1823—1891) – французский писатель. Начинал как поэт романтического направления, затем сблизился с парнасцами и опубликовал сборник стихов «Сталактиты». Как теоретик «искусства для искусства» разрабатывал теорию жанров и французского стихосложения.


[Закрыть] побагровел. – Найдите ещё кого-нибудь – быстрее, быстрее.

Бержера подскочил и выбежал. Сидящие видели, как он обращается к незнакомым на улице. Руанцы отказывались. Он вернулся.

   – Не могу найти никого.

   – Скажи, что это в честь Флобера! – крикнул Банвиль.

Бержера выбежал снова. За столом поднялся общий шум, все стали тянуться к блюдам, передавать их друг другу. Официанты побежали выполнять новые заказы. Банвиль крикнул Бержера: «Подают утку!» Бержера появился снова и безнадёжно пожал плечами. «О нём никто даже не слышал». Но не успел он сесть, как Банвиль ухватил его за грудки.

   – Скажи им, что здесь я! И приглашаю их! Иди же, иди, Господи!

Бержера вернулся, ведя лупоглазого солдата с зобом.

   – Он тоже ничего не слышал о Флобере, но хочет тушёных угрей.

На столе высились горы рыбы, паштетов, ветчины, птицы, позвякивали бутылки, голоса повышались, лица краснели; поминки превратились в шумную пирушку, затянувшуюся далеко за полночь, это застолье словно бы оглашалось флоберовским смехом и его долгим, восхищенным: «П-п-п-п-п-потрясающе!»

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

8

Ги тщательно подровнял бритвой усы, стёр мыльную пену с лица и надел рубашку. На улице заиграла шарманка. Он высунулся из окна, насвистывая её мелодию, и бросил два су.

   – Спасибо, – помахал рукой шарманщик.

   – Привет, Жюло! – крикнул Ги лучшему шарманщику на Монмартре.

Стоя у окна, Ги оглядывал лежащие внизу улицы и крыши Парижа. От полноты души ему хотелось кричать. Он наконец ушёл из министерства. Утро было прекрасное. Сияло солнце, голубели небеса. Невдалеке, где среди садов и полей кончался город, дымил на ходу паровоз. Ги одевался, напевая слова любимой песенки Гортензии Шнайдер, мелодию которой выводила шарманка Жюло:

 
Нннничто не свято для сапёра...
 

Внезапно с шумом распахнулось окно комнаты, находившейся этажом ниже. Послышался возмущённый голос:

   – Эй ты, убирайся-ка отсюда со своей жестянкой! Дай людям поспать.

Ги, усмехаясь, выглянул. Гнала шарманщика Полетта, одна из девиц мадам Анжель. Видимо, ночь у неё выдалась нелёгкой. Полы старого халата, которые она придерживала одной рукой, распахнулись, обнажая бедра и нижнюю часть живота.

   – А ночью ты что делала? – отозвался снизу Жюло.

   – Законом это не запрещается, идиот!

   – Смотри не проспи клиентов, дорогуша.

Они принялись осыпать друг друга оскорблениями.

В ближайших домах распахнулось около дюжины окон, и соседи тоже вступили в перебранку. Ги с удовольствием следил за ней. Внизу остановился фиакр, из него вышел человек, постоял, созерцая это зрелище, затем вошёл в дом. Клиенты появлялись во всякое время. Жюло заиграл во всю громкость и загорланил. Полетта и Роза, девицы с первого этажа, принялись орать в ответ. Потом женщина из дома напротив выплеснула полный ночной горшок на голову вмешавшейся в скандал женщины в нижнем окне. На этом скандал прекратился. Все головы тут же скрылись. Многоопытный Жюло втянул шею в плечи, подхватил шарманку и пустился наутёк. Ги с нетерпением ждал, что будет дальше, но тут раздался стук в дверь. Он нехотя отвернулся от окна.

Дверь медленно открылась, вошёл невысокий еврей с бакенбардами, как у императора Франца-Иосифа[88]88
  Франц-Иосиф (1830—1916) – император Австрии и король Венгрии из Габсбургско-Лотарингского дома.


[Закрыть], кивнул, широко улыбнулся и прижал шляпу к груди.

   – Простите за неожиданное вторжение. Месье де Мопассан? – Он подошёл, поклонился и протянул визитную карточку. – Позвольте представиться.

Ги прочёл: «Месье Артур Мейер[89]89
  Мейер Артур (1844—1924) – главный редактор «Голуа».


[Закрыть]. Главный редактор «Голуа». Этот роялистский еженедельник уступал популярностью только «Фигаро».

Ги поклонился.

   – Прошу вас, присаживайтесь.

Артур Мейер отвесил ещё один поклон. И хотел было сесть, потом оглянулся на полуоткрытую дверь, в которую вразвалку вошла Сюзи. Видно было, что под тонким халатиком на ней больше ничего нет.

   – Здравствуй, малыш. Пришла узнать, не хочет ли твой друг, только что вошедший месье, ознакомиться с домом. Я свободна сегодня утром и...

   – Нет, Сюзи, не хочет.

Ги сильно шлёпнул её по заду и выпроводил.

   – До свиданья, Сюзи.

И закрыл дверь.

   – Очаровательно, – сказал Артур Мейер, поглаживая бакенбарды. Поперёк его розового лысого черепа было зачёсано с виска несколько прядей длинных волос. – Уж не одна ли из этих юных дам послужила прототипом для Пышки?

   – Отчасти, – ответил Ги.

   – Рассказ этот, месье де Мопассан, я прочёл, как и все, с огромным удовольствием. Позвольте мне выразить своё восхищение. Надеюсь, могу сказать – как собрат собрату, – вы талантливый молодой человек, месье де Мопассан.

Мейер говорил, размахивая маленькими белыми руками, кивая, улыбаясь. Казалось, он играет роль и ждёт похвалы.

   – Я приехал к вам, месье де Мопассан, решив, что объединение вашего таланта с моими издательскими возможностями может оказаться выгодным для нас обоих. – Пауза. Ещё более широкая улыбка. – Поверьте – надеюсь, вскоре смогу называть вас «мой дорогой собрат», – поверьте, я понимаю ваше положение, поскольку...

Он подался вперёд, коснулся руки Мопассана и заговорил более серьёзным тоном:

   – Я еврей. Или, во всяком случае, был евреем. Из Палестины – в эту республику! Только представьте себе такое расстояние!

Ги невольно рассмеялся. Артур Мейер с лучезарной улыбкой откинулся назад, довольный тем, что произвёл благоприятное впечатление.

   – Однако меня приняла в своё лоно католическая церковь, наша мать. Я новообращённый. Да, да. И знаете, что подвигло меня к этому?

То был один из тех риторических вопросов, на которые любой еврей ждёт ответа.

   – Что? – спросил Ги.

   – Постыдные религиозные гонения. Я пошёл в церковь святой Клотильды к аббату Гарде и сказал: «Аббат, раз церковь меня преследует, я перехожу на её сторону».

Когда он по-еврейски развёл руками, удержаться от смеха было трудно. Однако Ги ощущал, что за этим странным признанием кроется нечто гораздо более сложное, чем своекорыстие или стремление подладиться под окружающих.

   – Откровенно говоря, – продолжал Мейер, – все мы люди, и надеюсь, могу сказать, что некоторые недостатки, присущие моему народу, были смыты святым обрядом крещения.

Сбивающая с толку откровенность, пользоваться которой по-настоящему умеют только евреи, была великолепна. Ги не выдержал искушения и спросил:

   – Какие?

   – Ну, прежде всего, – ответил Мейер, – карьеризм. – И снова лучезарно улыбнулся. Ги он нравился. – Месье де Мопассан, вы молоды и только становитесь на ноги. У журналистики есть свои достоинства. Хотели бы вы сотрудничать с «Голуа»? В качестве постоянного автора!

   – Я... э...

   – Видите ли, я верю в ваш талант. И предлагаю постоянное сотрудничество.

   – Что от меня потребуется?

   – Пишите всё, что угодно. Лёгкие, развлекательные рассказы; сотню строчек на злобу дня за подписью автора «Пышки». – Мейер потёр руки. – Вы читаете «Голуа», месье де Мопассан? Почитайте, почувствуйте её тон, поймите характерные особенности. Газета роялистская. Я верю в Дело. Это навлекает на меня множество оскорблений. Но я такой же, как месье Тьер[90]90
  Тьер Адольф (1797—1877) – французский государственный деятель, историк, член Французской Академии. В 1821 г. приехал из Экса, где был адвокатом, в Париж. Сотрудничал в либерально-буржуазных газетах. Содействовал вступлению на престол Луи-Филиппа Орлеанского. Был членом Государственного совета, заместителем министра финансов, министром внутренних дел; в 1836—1840 гг. возглавил правительство. В период Реставрации был одним из руководителей либерально-буржуазной оппозиции, после Июльской революции превратился в крайне реакционного буржуазного политика. Организовал в 1834 г. жестокое подавление республиканского восстания в Лионе и Париже. В 1848 г. поддержал кандидатуру Луи Наполеона Бонапарта на пост президента. В 1863 г. примкнул к умеренно-либеральной оппозиции. В июле 1870 г. выступал против войны с Пруссией. В феврале 1871 г. был назначен главой исполнительной власти. Правительство Тьера заключило мир с Пруссией. После провозглашения Парижской Коммуны бежал в Версаль. Подавил Парижскую Коммуну, стяжав себе славу кровавого палача.


[Закрыть]. Старый зонтик, на который дождь льёт вот уже сорок лет. – Он пожал плечами и широко улыбнулся. – Что значат лишние несколько капель?

   – Хорошо, – сказал Ги. – Когда начинать?

   – Вы согласны? Замечательно!

Они стали обсуждать начало сотрудничества Ги с «Голуа» и решили, что для начала он напишет серию из восьми – десяти рассказов о разных аспектах парижской жизни.

   – Между ними должна быть связующая нить, – сказал Мейер. – Кстати, нашу газету читают и светские люди, и буржуа.

   – Связать рассказы можно действующим лицом. Министерским чиновником, назовём его, к примеру, Патиссо. Такого я смогу изобразить достоверно.

   – Отлично.

   – Можно будет перемещать его с места на место, по Парижу, по пригородам. И всюду будет свой сюжет. Серию озаглавим «Воскресные прогулки парижского буржуа».

   – Замечательно! Превосходно! Я дам объявление, что публикация начнётся с будущей недели.

Мейер подскочил и начал многословно, забавно рассказывать о возможностях, о розах и шипах журналистики, о жизни парижской биржи, где он работал до того, как уйти в газету, о католичестве, о своём пристрастии к похоронам и к театру. И в этой красноречивости, наигранности, неожиданных признаниях Ги открылись ещё некоторые черты Мейера – щедрость, не особая обременённость принципами, доброта. Мейер схватил руку Ги и крепко пожал её.

   – Дорогой собрат, вы должны приехать ко мне. Жду вас в редакции на улице Друо два...

   – Малыш! – Дверь открылась, появилась Арлетта с сигаретой во рту. На ней не было ничего, кроме шали. Увидев Мейера, замерла, потом с неторопливой улыбкой раздела его взглядом. – Тебя кто-то спрашивает внизу, – сказала она Ги, не сводя глаз с покрасневшего гостя.

   – Спасибо, Арлетта, – сказал Ги и крепко взял её за локоть. Уходя, она сладострастно завертела бёдрами и, перед тем как скрыться за дверью, послала Мейеру воздушный поцелуй.

Мейер кашлянул.

   – Очаровательная... э... не буду вас задерживать. – Он взялся за шляпу. У двери остановился и заговорил доверительным тоном: – Я не решался предложить. Всё-таки известный писатель, может... э... имеет смысл сменить адрес? Я вовсе не хочу...

   – Да, да. – Ги это казалось весьма забавным. – Очень любезно с вашей стороны. Пожалуй, придётся переехать отсюда. Сейчас я спущусь вместе с вами, иначе это путешествие может быть для вас чревато приключениями.

Пока они спускались, отворилось несколько дверей, девицы ласково приглашали их. У двери Артур Мейер раскланялся и вышел на улицу. Ги потёр руки.

   – «Голуа»! Мадам Анжель! – Он чмокнул её, обнял и закружился вместе с ней по вестибюлю. – Я сотрудник «Голуа»! Сотрудник «Голуа», мадам! Я «дорогой собрат»!

Потом, внезапно увидев женщину, стоявшую в дверном проёме гостиной, замер. То была Ивонна Фоконье.

   – Но... мадам.

Ги поспешил к ней и поцеловал руку.

   – Решила поздравить вас с успехом, – сказала мадам Фоконье. Он увидел, что она улыбается, пытаясь скрыть нервозность. – Услышала о вас в Брюсселе. Я вернулась оттуда несколько дней назад.

   – Очень любезно с вашей стороны... Ивонна.

Какой-то внутренний голос кричал ему: «Ей до смерти хочется. Погляди на неё. Она пришла отдаться тебе!»

   – Любопытное место, – сказала Ивонна, быстро поводя глазами. – Та женщина...

   – Они художницы, – торопливо сказал Ги. – Богема, ведут рассеянный образ жизни. Не обращайте внимания.

И, взяв её под руку, повёл к лестнице, но она неожиданно упёрлась.

   – Куда мы идём?

Ги чувствовал, что она дрожит. И сам ощущал лёгкую слабость в коленках.

   – Я живу наверху. Пойдёмте.

   – Нет... Нет... не могу.

У мадам Фоконье пока оставалась ещё воля противиться. На Ги она не смотрела, но он, не выпуская руки, мягко и настойчиво повёл её к лестнице. Они поднялись на несколько ступеней. Ивонна прошептала: «Нет... нет... пожалуйста...» – и продолжала подниматься, потупив глаза и придерживая одной рукой юбку. На второй лестничной площадке Ги обнял её за талию. Пока они поднимались, выглянули только две девицы и тут же спрятались снова. Ивонна Фоконье их не видела. Войдя с нею в квартиру, Ги запер дверь и поцеловал её в шею. Ивонна отвернулась. Её била дрожь. Ги обеими ладонями взял её лицо и поцеловал в губы; она попыталась высвободиться, но невольно ответила на поцелуй. Прижалась к Ги грудью. Ему стало интересно, какую же борьбу с собой она выдержала, прежде чем наконец пришла сюда.

Ги стал раздевать её. Она стояла, словно ей было стыдно, позволяя ему снимать вещь за вещью, пока на ней не остались лишь чулки и подвязки, чернеющие на белой коже. Потом уткнулась лицом ему в шею.

   – Ги, клянусь... клянусь, у меня никогда не было любовника...

Таким голосом говорят: «Клянусь, я девственница».

Он уложил её на кровать. Она издала обречённый вздох. Обняла его и обвила ногами.

С соседней улицы доносились слабые звуки шарманки Жюло:

 
Ннничто не свято для сапёра...
 

Девять дней спустя, в солнечное субботнее утро, Ги распрощался с улицей Клозель. Девицы вышли провожать его. Мадам Анжель, заливаясь слезами, повисла на шее молодого человека.

   – Месье Ги, кто же будет заботиться о вас в этом жестоком мире?

Послышался лёгкий стук. Пеншон, спускаясь с большим чемоданом по лестнице, поскользнулся.

   – Я всегда буду помнить, что вы жили здесь вместе с нами, – всхлипывала мадам Анжель. – Обещайте вернуться, если что случится.

   – Обязательно. И мы пришлём к вам множество новых клиентов. Правда, Пеншон?

   – Конечно.

Полетта утёрла глаза.

   – Пусть говорят, малыш, что Они от тебя, мы их обслужим по высшему классу.

   – Имей в виду, дорогой, постель для тебя здесь найдётся всегда, – сказала Арлетта. Глаза у неё тоже были влажными.

Подошла насурьмлённая Сюзи.

   – Не связывайся с дурной компанией.

   – Будь спокойна, девочка.

Ги поцеловал её; она была самой младшей, девятнадцатилетней, и работала больше всех.

   – Такого жильца у нас никогда не бывало, – сказала Арлетта, и мадам Анжель прослезилась снова. Вся сцена прощания сопровождалась лобзаниями и объятиями.

Все девицы, стоя на крыльце, прощально махали руками, слали воздушные поцелуи. Ги и Пеншон, высунувшись из фиакра, отвечали тем же. Соседи, которых накануне вечером пригласили на шумную прощальную вечеринку, желали Ги всего хорошего. В последнюю минуту распахнулось окно на первом этаже – Роза, вынужденная принимать не вовремя явившегося клиента, высунулась совершенно голая и замахала его брюками и рубашкой в прощальном салюте. Фиакр свернул за угол.

   – «Прощанье с моряком»!

Ги с Пеншоном рассмеялись так, что фиакр закачался. Они решили покинуть Безон, спустились на яликах по большой излучине Сены к Сартрувилю и нашли жильё в доме у самого берега. Сартрувиль находился дальше от Парижа, ниже «Лягушатни» и вдали шумных воскресных толп. У каждого была спальня, между ними находился рабочий кабинет Ги, окна выходили на зелёные берега, на реку, вьющуюся между парком Мезон-Лафит, сен-жерменским лесом и холмами Кормей.

Ги хотел приехать в гребной майке и в полях от старой соломенной шляпы, сохранившихся со времён «Лепестка розы». Они с Пеншоном переоделись в поезде. Когда ехали со станции, Мопассан, стоя, громко декламировал, к возмущению прохожих, строки своей новой поэмы «Последняя шалость»:

 
Опять зажглось в крови былое нетерпенье,
И прежних радостей в сердцах восторг возник...
 

Домовладелица мадам Леванер оживлённо приветствовала их.

   – На обед мидии. Мидии. Ха!

Это была местная прачка, низкорослая, с огромными ступнями, иссохшим лицом, закрученным пучком волос и неуёмной энергией. Ги и Пеншон уже много лет водили знакомство с приречными жителями. Силой она превосходила двоих мужчин. Иногда она стирала бельё на плоту напротив дома по восемнадцать часов подряд. Ги приподнял её на вытянутых руках и поцеловал.

   – Матушка, давайте устроим гонки на лодках. В Эрбле я приду раньше вас.

   – Пусти! Пусти! – завопила она.

   – С такими ручищами, ей-богу, она может тебя и обогнать, – сказал Пеншон.

Они собрали свои вещи и внесли наверх. Жильё у них было непритязательным, просторным, дешёвым, чистым и довольно удобным. Пеншон стал прибивать к стенам вымпелы. Ги, упёршись ладонями в стены оконного проёма, выглянул наружу.

   – Вот это жизнь, старина! На свободе. Без начальства. Представляешь?

   – Ты окончательно ушёл со службы? – спросил Пеншон.

   – Я в отпуске. И намерен его продлить.

   – Кстати, как оплачивается блестящая литературная работа – и оплачивается ли?

Ги засмеялся.

   – Нам всем отчисляется процент с каждого проданного экземпляра. А книга разошлась большим тиражом. Я получил работу в «Голуа»; Мейер выдал мне аванс. «Нувель ревю» и «Ревю Блё» просят что-нибудь для публикации. А у меня, можно сказать, готовы двадцать хороших рассказов. Нужно только время, чтобы написать их. – Внезапно он вздрогнул и растёр руки от плеч до запястий. – Чертовски холодно здесь.

Пеншон удивлённо посмотрел на него.

   – Холодно?

Ги принялся расхаживать по комнате.

   – Сквозняком, наверное, потянуло. – И снова принялся растирать руки. – Давай спустим ялики на воду, согреемся.

   – Ладно, – сказал Пеншон. – А это что?

Он вытащил из принесённых вещей газету. «С понедельника тридцать первого мая «Голуа» предлагает читателям новую серию еженедельных статей месье Ги де Мопассана, молодого, блестяще одарённого автора «Пышки», в котором Флобер видел своего преемника». Ну, что скажешь о такой характеристике?

   – Выбрось ты её, – усмехнулся Ги. – Бедняга Флобер небось перевернулся в гробу. Пошли.

Мадам Леванер толкала перед собой к дому тележку с выстиранным бельём. Увидев двоих друзей, остановилась и упёрла руки в бока.

   – Не ходите в тот бордель. Не ходите. Зря потратите время.

Они уставились на неё.

   – Хорошо, матушка, – сказал Ги. – Мы, собственно, и не собирались. Но почему не ходить?

   – На двери висит объявление. Сама видела. «Закрыто по случаю первого причастия».

   – Не может быть!

Друзья изумлённо переглянулись и расхохотались. Лицо мадам Леванер расплылось в широкой улыбке, изо рта, где не хватало нескольких зубов, раздался похожий на кваканье смех.

В ближайшую после их переезда в Сартрувиль пятницу Сеар приехал в гости. На лестнице он почувствовал тошнотворный запах эфира – потом увидел на лестничной площадке Ги. Тот стоял на коленях, уронив голову на пол.

   – Господи!

Сеар бросился к нему. Лицо Ги посерело; глаз он не открывал и, казалось, не замечал присутствия друга. Сеар поднял его, распахнул ногой дверь, втащил и уложил на кровать. Стол в комнате был опрокинут, на полу валялись разбитые чашки. Сеар расстегнул Ги воротничок и вытер полотенцем пот с лица.

   – Опять головная боль?

   – Да. – Ги открыл глаза. – Сеар, ради всего святого, раздобудь какое-нибудь лекарство.

   – Что делает та старуха внизу? – Входя, он видел мадам Леванер. – Она не знает, что ты заболел?

Ги покачал головой.

   – Я сказал ей, чтобы она меня не беспокоила. Боли начались внезапно.

Ги умолк. Сеар увидел, что его челюстные мышцы подёргиваются от боли. И огляделся.

   – Где эфир?

   – Не осталось. Сеар, раздобудь, ради Бога.

   – Конечно. Лежи, не двигайся.

   – Возьми лодку. Его продаёт в Мезоне аптекарь по фамилии Анжье.

У дверей Сеар остановился, оглянулся на Ги, вцепившегося в рубчатую простыню обеими руками. Подошёл, сдёрнул её, закрыл шпингалет окна и поспешил наружу. Эта его поездка оказалась не последней. Потом он почти весь день плавал в Мезон-Лафит за новыми флаконами эфира. Как только у Ги кончался очередной флакон, головные боли возобновлялись. Возвратясь из четвёртого путешествия, Сеар увидел, что он лежит совершенно обессиленный и тяжело дышит.

   – Ты ведь был у врача? Что это за болезнь?

   – Не знаю, – ответил Ги. – Не знаю.

К середине следующего дня приступ прошёл, и Ги подбодрило полное похвал письмо от Артура Мейера. Он писал, что «Воскресные прогулки парижского буржуа» имеют успех. Серия «запущена хорошо». Во второй половине дня Ги отправился поездом в Этрета. Мать встретила его на дорожке усадьбы Ле Верги с распростёртыми объятиями.

   – Ги – мой знаменитый сын!

Когда они расцеловались, мадам де Мопассан сказала:

   – Жозефа, прочтя «Пышку», плакала три дня!

   – Почему?

   – Всё повторяла: «Так правдиво... так правдиво!»

Не разжимая объятий, оба рассмеялись.

Вышла Жозефа. Она совершенно не изменилась. В её лице с мужскими чертами боролись улыбка и плач. Когда Ги обнял её, слёзы одержали верх, но она быстро овладела собой.

   – Месье Патиссо в «Воскресных прогулках» напоминает моего дядюшку Нисефора, – сказала она.

   – Жозефа, неужели ты читаешь «Голуа»?

Ги с радостью собрался на пляж. Этрета был поистине очаровательным; он вошёл в моду, там появилось казино, вдоль берега днём гуляли отдыхающие. Когда он вышел на тропинку, его окликнул Люсьен. Они тепло поздоровались. Люсьен поведал местные новости. Капитан Куто был прикован к постели, но духом не падал. Альбер Тарбе в конце концов женился на Жозе, привлекательной широкоплечей девушке, и у них родилось четверо детей. К всеобщему удивлению и возмущению, Дидина, прачка с пляжа, недавно овдовев, стала «домработницей» у нового кюре в соседней деревне – в Этрета понимали, что это значит.

   – Что это, говорят, ты теперь пишешь в Париже книги? – спросил Люсьен.

   – Так... рассказы.

   – И о продажных женщинах в том числе, а? – Люсьен подтолкнул его локтем и улыбнулся.

   – Да, и о них.

   – Будь осторожен, малыш. – Люсьен посерьёзнел. – Чёрт знает, во что могут втянуть тебя эти женщины. Я рассказал священнику, что был у одной такой в борделе, когда последний раз ездил в Гавр с Арманом Пайроном. Священник спрашивает: «И вступил с ней в греховную связь?» Я отвечаю: «Она была очень соблазнительной, месье аббат, я только после третьего раза угомонился». А он мне: «Раз так, Люсьен, три дня не пей вина, завтра обедай без мяса и, выходя, опусти пять су в ящик возле двери». Я ему говорю: «Но, месье аббат, я заплатил девице!»

Возвратясь, Ги застал у матери гостью. Мадам де Мопассан представила её.

   – Это Эрмина Леконт дю Нуи[91]91
  Эрмина Леконт дю Нуи – жена Андре Леконта дю Нуи – архитектора, который в 1870—1880-е годы занимался реставрацией исторических памятников в Румынии.


[Закрыть]. Муж её – архитектор и, кажется, проводит всё время в Румынии, – откровенно сказала она с улыбкой. – Мадам дю Нуи купила виллу Ля Бикок, что позади казино. Мы с нею приятельницы; по-моему, она очаровательная женщина.

Ги поклонился и поцеловал руку гостье.

   – Месье Патиссо великолепен, – сказала мадам дю Нуи.

Это была женщина лет тридцати, с блестящими золотистыми волосами, белокожая, голубоглазая. Высокая переносица придавала её лицу особое своеобразие; она оказалась хорошей собеседницей, умной и образованной. Сквозь её холодную сдержанность иногда прорывался циничный юмор, видимо, она сблизилась с мадам де Мопассан благодаря их общей нелюбви к условностям. Они немного поговорили втроём, затем Ги пошёл проводить гостью. Когда они стояли на крыльце её дома, уже темнело, и в казино зажглись газовые фонари. Ги поинтересовался:

   – Почему вы решили жить здесь?

   – В Этрета? Да потому, что мне нравится здесь. Считаете, что не стоит?

   – Я думал, вы предпочли бы Париж.

   – Это так. Но подчас предпочтения не приводят ни к чему хорошему. – Она засмеялась. – Доброй ночи.

На третье утро Ги чуть свет отправился проверить крабовые ловушки, и вдруг мадам дю Нуи вынырнула рядом с его лодкой.

   – Здравствуйте. Влезайте сюда.

   – С удовольствием. Я удивлена, что вы ещё здесь.

Ги помог ей влезть в лодку. Волосы её, перехваченные лентой, сверкали. Купальный костюм облепил тело, обрисовывая соски и неожиданно крутые при узкой талии бедра. Она вытаскивала вместе с ним ловушки, касаясь его рук своими. Потом поинтересовалась:

   – Море – ваша стихия, так ведь? Вы делаете всё очень мастерски.

Он потянул верёвку, привязанную к большой ловушке.

   – Так мастерски, что ловушка застряла.

Им было видно, что ловушка засела в расселине выступа скалы и верёвка обвилась вокруг него.

   – Придётся нырять, – сказал Ги. Снял майку, потом глянул на женщину. – Я могу нырнуть в брюках.

После недолгой паузы они оба рассмеялись.

   – Может, скромно отплывёте в сторону? – предложил Ги.

   – Ни в коем случае, – ответила мадам дю Нуи и отвернулась. Он снял брюки и тут же очутился за бортом. Держась за планшир, сказал:

   – Верёвку не трогайте. – Женщина поглядела на него. – Ловушка тяжёлая, и, когда я высвобожу её, она пойдёт ко дну.

Их лица чуть ли не соприкасались за бортом лодки.

   – Понимаете?

   – Да.

Мадам дю Нуи не отводила взгляда. Лодку слегка качнуло. На лоб ей упал большой локон волос.

   – Вы красавица. Вы нравитесь мне, – сказал Ги.

Она улыбнулась.

   – С берега, должно быть, это выглядит любопытно.

Ги нырнул, и вскоре, когда ловушка пошла вниз, верёвка с силой хлестнула по борту лодки. Молодой человек вынырнул.

   – В носовом ящике должно быть полотенце, – сказал он, указав пальцем.

Мадам дю Нуи нашла его, подала и отвернулась, когда Ги влезал в лодку. Он моментально обтёрся и натянул брюки. Потом они вытащили ловушку с шестью замечательными крабами.

   – Плывём к берегу? – спросил Ги.

Мадам дю Нуи села на скамью перед ним, опёрлась руками о борта, склонила набок голову и чуть насмешливо улыбнулась.

   – Чудесный день, – сказала она.

Но когда Ги вечером зашёл за ней, сообщила, что от мужа пришла телеграмма, через два дня он приезжает на месяц. Они пообедали в казино, зашли в Ле Верги, потом молодой человек проводил её домой. Он был расстроен и слегка робел перед ней. Такие, как она, ему ещё не встречались.