Текст книги "Будь проклята страсть"

Автор книги: Стивен Коултер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Эрмина пошла впереди по узкой лестнице. Дом был странной постройки, с внезапными перепадами уровней пола, неожиданными стенными выступами и дверями в неподходящих местах. Все комнаты были маленькими. На площадке, находившейся – насколько Ги мог судить, пройдя по этому причудливому маршруту, – на первом этаже, Эрмина открыла дверь в комнату с разностильной мебелью. На столе лежала куча стеклянных подвесок. Взяв несколько штук, она стёрла с них пыль.

   – Вот, видите, в каком они состоянии? Всё остальное валяется где-нибудь вместе с ненужным хламом.

Эрмина снова повела Ги по каким-то лестницам на ещё более тесную площадку, находившуюся, очевидно, под самой крышей. Открыла одну из двух дверей, и Ги шагнул следом за хозяйкой в темноту.

Их встретили сильный порыв воздуха, проблески света и неистовое хлопанье ставень. Дверь за их спиной с громким стуком закрылась. От окна послышался тонкий звон разбитого стекла.

   – Закройте это окно, – сказал Ги, почти ничего не видя. – Начался шторм...

Потом вздрогнул, услышав какой-то шелест и громкий вскрик Эрмины.

   – Ги! Ги! О Господи!

Найдя его ощупью, она прижалась к нему и порывисто обхватила руками.

   – Ничего. Это какая-то птица.

Ги теперь видел её – большая птица в паническом страхе летала по комнате, билась в окно, захлопнувшееся от сквозняка после того, как открыли дверь. Он шагнул вперёд вместе с державшейся за него Эрминой, распахнул створки окна, оттолкнув болтавшийся ставень, пригнулся, и птица – сова? канюк? – вылетела и скрылась.

   – Ну, вот и всё. Чья-то заблудшая душа улетела. Окно, наверное, было открыто всё время, пока вы находились в отъезде.

Ги поглядел на Эрмину. Она, видимо, ещё не совсем опомнилась и стояла, положив руки ему на грудь. Он приподнял её голову и поцеловал её. Она обвила его руками за шею. Ги обнял её и прижал к себе. Она слегка выгнула спину. Наконец они разжали объятия.

   – Ги...

Эрмина прижалась лицом к его груди и принялась одной рукой расстёгивать ему рубашку, гладя по коже. Он поцеловал её в шею и раздвинул вырез платья. Одна застёжка расстегнулась, он стал расстёгивать другие, предоставив ей заняться крючками верхней части платья и корсета под ним. Груди её были маленькими, овальными, твёрдыми. Он стал ласкать их, целовать, она отвернула лицо, закрыла глаза и глубоко задышала. Ги попытался расстегнуть пояс на её талии.

   – Ги, не здесь.

   – Я люблю вас.

Ги поднял её. Эрмина прижалась к нему лицом и крепко схватила пальцами его плечи. Он протиснулся в дверной проем, держа её на руках, открыл другую дверь на площадке и увидел, что комната совершенно пуста. Спустился по лестнице, открыл ещё дверь – это оказался стенной шкаф. Толкнулся в соседнюю – она была заперта. Он выругался. Дошёл до поворота коридора, обогнул его, спустился на три ступеньки, распахнул ещё одну дверь – за ней оказалась запылённая маленькая гостиная.

   – Чёрт возьми! Где кровать? – выкрикнул он.

Эрмина рассмеялась, обняв его ещё крепче за шею.

   – В соседней комнате.

Там она соскочила на пол, захлопнула дверь, повернулась к нему и стала снимать с него одежду.

Они катались на лодке, купались. Ездили верхом по зелёным вершинам утёсов. Бродили по садам и пропахшим навозом фермам. Занимались любовью. Читали Беранже. Вели бесконечные разговоры – в том числе и о романе «Жизнь», который Ги собирался писать. Молча смотрели друг на друга.

   – Я люблю тебя.

Эрмина сказала:

   – Только никаких уз, никаких обязательств.

   – И никакой ревности.

   – Да, милый друг. Поцелуй меня.

Возвращаясь поездом в Париж, Ги уже тосковал по ней. Она назвала его Милым другом. Он глядел в окно на проплывающие мимо поля. Ему виделась её улыбка. Нашёл он в Эрмине то, что искал?

10

С лестницы дома на улице Дюлон послышался такой шум, будто по ней поднималась свинья с выводком поросят. Пришедший на завтрак Бурже, резко вскинув голову, взглянул на Мопассана. Ги как ни в чём не бывало продолжал намазывать джемом рогалик, потом поднёс его ко рту, откусил и помешал кофе. Снова взял газету «Голуа».

   – Боже мой, что это... – произнёс Бурже.

Ги беззаботно отхлебнул кофе.

   – Хороший отчёт о дебатах в палате, – сказал он.

В следующий миг дверь распахнулась, и, переваливаясь, вошла консьержка, мадам Тето.

   – Хххха, – выдохнула она.

Мадам Тето была очень толстой. Телеса её колыхались, будто она была заполнена жидкостью; громадные руки казались вылепленными из теста, отвислые живот и груди как будто жили своей обособленной жизнью.

   – Хххха. – Из груди её вместе с одышкой вырывалось несколько визгливых нот, словно из дырявого органа. – Вот смотрите. Опять письма. Они меня в гроб сведут. Карабкайся с ними по лестницам.

   – Спасибо, мадам Тето, – сказал Ги, опуская газету.

   – Возьмите их.

Женщина шагнула к столу. Казалось, она упадёт на него, и он расколется в щепки. Бурже, вскрикнув, подскочил. Но мадам Тето лишь вывалила пачку писем из сложенного пополам фартука и распрямилась.

   – Вчера было четыре таких пачки. И сегодня ещё будут. Ххххха. Только поглядите на них. Опять пахнут духами. Все женщины... женщины...

Она пошла к двери, всё так же колыхаясь, будто медуза.

   – Женщины... вгоняй себя в гроб... таская эти любовные письма... женщины. Хххха.

Консьержка с громким стуком захлопнула громадной ручищей дверь и, пыхтя, стала спускаться с лестницы.

Бурже бы потрясён.

   – Господи Боже – ну и создание!

   – Матушка Тето? Она добра, как голубка. У неё было пять мужей, старина. И все любили её. Последний был учителем.

Бурже передёрнуло. Ги громко захохотал.

   – И все эти письма от женщин?

   – Не знаю. Давай посмотрим.

Протянув руку, Ги взял одно письмо и вскрыл. Пробежал глазами страницу, перевернул листок другой стороной, потом прочёл вслух: «...так тронута замечательным пониманием женского сердца в вашем романе «Жизнь», что теперь знаю – вы тот мужчина, которого я ждала». Напрашивается на свидание.

Он бросил письмо Бурже.

   – Если хочешь попытать счастья, сходи.

   – Как?

Ги вскрыл другое.

   – То же самое.

Бросил и его. Бурже взял письма с выражением восхищения и страха на лице.

   – Вот наконец приличное, – сказал Ги, вскрыв ещё одно. – Принцесса Матильда, Суаре, двадцать десятое мая. Давай, Бурже, распечатывай. Вдруг какое-то заинтересует тебя. – Увидел, что тот смутился. – Ещё кофе?

   – Спасибо.

Бурже подлил себе кофе и взял письмо.

   – Смотри, какая игривость. – Ги показал фотографию женщины в трико, бросил её Бурже и развернул письмо, лежавшее в том же конверте. – Это, дорогой друг, Эфазия Пюжоль, она – погоди-ка – владелица кафе и особняка на улице Гамбетта, предпочитает брюнетов и стремится «к большему, чем просто дружба».

   – Господи!

После паузы Бурже сказал:

   – Вот этого я просто не понимаю. – Он слегка покраснел. – Здесь на бумаге вытиснена графская корона. Подписала письмо некая Лейла, она сообщает, что в четверг в пять будет под большими часами на вокзале Сен-Лазар!

   – Аристократка!

Бурже допил кофе и через минуту объявил:

   – Мне пора. Ты идёшь?

   – Да. Подожди меня.

Стояло солнечное майское утро. Они шли, разговаривая на ходу. Бурже любил поговорить. Ги знал, что его друг пробивается в светское общество; он обладал талантом и стремился к успеху. Расстались они на бульваре Османн. Ги хотел поговорить с Аваром о своей новой книге «Рассказы вальдшнепа» и подарочном издании «Жизни». Мадемуазель Гинье, большезубая помощница издателя, спросила:

   – Месье де Мопассан, вам не встретился фиакр?

   – Фиакр?

   – Да. Он был здесь с полчаса назад. Кучер сказал, что его отправил за вами ваш брат по срочному делу. Я послала кучера на улицу Дюлон.

   – Видимо, я разминулся с ним.

   – На всякий случай он оставил адрес: Нейли, улица Пишегрю, двадцать три.

   – Спасибо, – сказал Ги. – Передайте Авару, что я загляну попозже.

Он торопливо вышел и вскочил в первый же кабриолет. Его охватило беспокойство; опять Эрве вляпался в какую-то неприятность, да и делать ему в Париже было нечего. Полк его находился в Бурже. Улица Пишегрю состояла из небольших домов, двадцать третий был с садом. Ги велел кучеру подождать и позвонил. Грузная горничная встретила Ги и проводила в красиво обставленную комнату.

   – Подождите, пожалуйста, минутку, месье, – сказала она и вышла.

Ги оглядел светлую комнату с зеркалами, с восточными статуэтками и посудой в шкафах. Было тихо, Ги не слышал ни звука. Через минуту дверь открылась, вошла рослая, крашенная под блондинку женщина с накидкой из розовой вуали поверх платья и протянула руку.

   – Дорогой друг, очень любезно с вашей стороны, что вы приехали.

Ей было около сорока лет. Она поджала губы, подошла к нему, благоухая духами, и взяла за руку.

   – Давайте присядем.

   – Мадам.

Он хотел поклониться, но женщина тянула его к дивану, чуть ли не прижимаясь щекой к его лицу.

   – Знаете, ваш роман очень жесток. Не могу поверить, что вы в душе находите жизнь такой суровой, лишённой нежности. Каждая женщина знает – да, знает, – что может добиться её от мужчины.

Ги поглядел на неё. Она не выпускала его руки.

   – Не говорите мне, что вы ожесточились. Нет, нет, дорогой друг, вы молоды, в расцвете сил. Очень любезно с вашей стороны так откликнуться на мою записку, я хотела пригласить вас...

   – Мне передали, что здесь мой брат, – сказал Ги.

   – Ах да. – Она жеманно улыбнулась, глянув на него из-под ресниц, и погладила по колену. – И вы сразу же догадались, что это шутка. Проницательность светского человека, который...

   – Шутка?

Она вновь жеманно улыбнулась и прижалась к нему плечом. Ги заметил, что накидка умышленно распахнута на её груди. И в раздражении поднялся.

   – Значит, это предлог?

Женщина не ответила. Ги поклонился.

   – Прошу прощения.

   – Нет, нет. Посидите со мной.

Она вскинула подбородок и протянула руку так, что накидка распахнулась, открыв одну большую овальную грудь.

Ги взял шляпу. Женщина откинулась назад и саркастически смерила его взглядом.

   – Я определённо не ошиблась в вас, месье де Мопассан. Вы мужчина с опытом, так ведь? – Потом пылко заговорила: – Приезжайте завтра, в это же время, или послезавтра...

   – Скучнее всего, мадам, совершать прелюбодеяние в назначенное время.

   – О!

Однако поднялась и пошла следом за ним.

   – Загляните завтра, прошу вас...

Ги откланялся снова, вышел и, дурачась, запрыгал на крыльце. Но этот инцидент унял беспокойство об Эрве. Возвратясь в издательство, он сказал Авару:

   – Будьте добры, не давайте моего адреса блондинкам, которым нужен любовник.

   – Хорошо.

Авар протянул ему пачку писем.

   – Как – ещё?

   – Их прислала некая мадам Брюн; там есть письмо и от неё.

   – Клем?

Ги вскрыл конверт, достал листок бумаги и прочёл: «Письма эти пришли после отъезда вашей матери. У вас, кажется, очень много литературных друзей! Водопроводчик прислал две сметы. Я отдала их архитектору. Или не следовало? Напишите, могу ли я сделать здесь что-то для вас. Клем».

Ги сложил письмо. Отлично. Отношения с Клем наладились. Ему послышался её весёлый голос. Милая Клем... Выходя из кабинета, он ущипнул мадемуазель Гиньи за ягодицу.

   – Ой! – Она сверкнула на него всеми зубами. – Месье де Мопассан!

Ги неторопливо пошёл по улице Обер к Бульвару. Террасы кафе заполнялись шумной предобеденной публикой. Мимо семенили юные франты, наряженные по последнему крику моды – в брюки-дудочки и остроносые туфли, с печаткой на левой руке, расставя локти и помахивая тросточкой, которую держали за металлический наконечник. Кто-то напевал популярную песенку «Любовник Аманды».

На площади Оперы человек с причёской и бородой ассирийского владыки, одетый в средневековый флорентийский камзол из голубого бархата и плащ с алой подкладкой, проходя мимо, экстравагантно отсалютовал ему. Ги вскинул руку, отвечая на приветствие. То был Сар Пеладан[100]100
  Сар Пеладан – Пеладан Жозефен (1858—1918) – французский писатель-декадент.


[Закрыть] – эксцентричный мистик и оккультист.

Подойдя к кафе Тортони, Ги остановился и стал оглядывать сидящих, потом из-за столика в центре закричали и замахали руками, приглашая его:

   – Мопассан!

Там были Катюль Мендес, Кладель, Мезруа, Шарпантье, Гюисманс – Ги не видел его несколько месяцев – и Орельен Шолль, журналист и бульварный остряк.

   – Везёт же тебе!

   – Счастливчик!

Его тормошили, ему жали руку.

   – Мало тебе того, что ты оказался под запретом?

   – Чёрт возьми, чего бы я только ни отдал, чтобы обо мне зашла речь в палате депутатов, – сказал Мезруа.

   – О чём речь? Что случилось? – спросил обросший, как никогда, Кладель. – Кто-нибудь мне скажет?

   – Как, ты не слышал, что правительство ополчилось против Мопассана?

   – Кладель устраивал облаву на собак в провинции, – сказал Гюисманс.

   – Ашетт запретил продавать «Жизнь» в привокзальных киосках, поскольку эту книгу нельзя рекомендовать для семейного чтения, – объяснил Катюль Мендес. – Клемансо[101]101
  Клемансо Жорж-Бенжамен (1841 —1929) – врач, сделал политическую карьеру на следующий день после революции 4 сентября 1870 г. (падение Второй империи), стал мэром 18-го округа Парижа. Радикальный депутат, в 1871 г., он перешёл к левым радикалам на Ассамблее 1876 г., был в оппозиции Мак-Магону. Спровоцировал отставку многих министров, отсюда его прозвище «могильщик министров». Поддержал кандидатуру Буланже на пост министра военного ведомства. Объявил свои претензии на диктатуру, но на выборах в 1893 г. провалился.


[Закрыть] – ну ты знаешь, тот самый депутат – пытался добиться отмены запрета; потом мы отправили петицию за двадцатью с лишним подписями. В общем, дело кончилось тем, что в дополнение к громкой рекламе, созданной запретом Ашетта, месье Ги де Мопассан и его рассказы обсуждались вчера на вечернем заседании палаты депутатов – вот так.

Довольный Ги пытался протестовать.

   – Я обратил внимание, газеты пишут, что там царило «общее веселье», – сказал Шолль.

   – Все расхохотались, когда Рейналь, министр труда, сказал, что часто получал жалобы от отцов семейств на то, что эта книга продаётся в привокзальных киосках!

   – Мне бы добиться запрета! – вздохнул Мезруа.

   – Его стремление к рекламе – чистейший натурализм, – сказал Шарпантье, подталкивая Ги локтем. – Школа Золя.

   – Авар говорит, у тебя должна скоро выйти новая книга?

   – Да, – ответил Ги. – «Рассказы вальдшнепа». Появится в пятницу.

   – Как?! – зашумели все. – Вот это срок!

   – Неслыханно.

   – Иду домой, побыстрее писать новую книгу, – объявил Мезруа.

   – Послушай, Шолль, – сказал Ги. – Ты что пьёшь – шампанское? Кажется, вчера ты хоронил дядю?

   – Хоронил, – ответил Шолль. – Это поминальное шампанское!

Все громко рассмеялись. Ги сидел в окружении раскрасневшихся умных лиц, наслаждаясь этими приятными, весёлыми минутами.

Перед окном дома на улице Дюлон вырос столб дыма, похожий на белое движущееся дерево, и рассеялся, когда поезд прошёл. Ги писал за столом. Раздался стук в дверь, и вошла мадам де Мопассан.

   – Ги, я не помешаю тебе. Одно только слово. Я распорядилась, чтобы привезли эти новые шторы. – Она помолчала. – Как голова?

   – Сейчас хорошо, мама. – Ги сжал большим и указательным пальцами уголки глаз. – Боли прошли.

   – У тебя усталый вид, сынок. Не пора ли отдохнуть?

«Подавленный он какой-то», – подумала она. С самого приезда в Париж две недели назад ей казалось, что у сына что-то неладно. Жила мадам де Мопассан у старых друзей на улице Жоффуа, а теперь возвращалась в Этрета. Она стояла возле стола, глядя на Ги.

   – Кто эта твоя новая пассия? – И указала на стопку писем с написанным чёткими, крупными буквами адресом. – Приходят изо дня в день, почерк один и тот же.

Ги поднял на неё глаза.

   – Эммануэла. Графиня Потоцкая.

   – Так вот это кто! Понятно. – Мадам де Мопассан помолчала. – Говорят, она очень красивая.

   – Да, – неохотно ответил Ги. – Мы с ней знакомы уже несколько месяцев.

Мать поняла, что сын не хочет разговаривать о графине.

   – Ну ладно, мне надо идти. Внизу ждёт фиакр. Нет, нет, не спускайся. – Она легонько поцеловала его в щёку. – И не переутомляйся.

   – До свиданья, мама.

Он обнял её, и она ушла.

Ги снова сел за рукопись, написал две фразы, зачеркнул их и бросил перо. Работа не шла.

Он встал и подошёл к окну. Эммануэла... Эммануэла. Да, она красивая. Если б дело было только в этом! Эта женщина, в отличие от всех других, представляла собой сплошную загадку. Была изумительной. И мучила его. Они познакомились на вечеринке в Аженора Барду. Эммануэла почти не замечала его; она весь вечер была в центре внимания, Ги оказался одним из группы тех мужчин всех возрастов, которые ходили за этой женщиной, наперебой добивались её взгляда, поклонялись ей. Он – один из группы ходящих за женщиной! Но ему было всё равно.

Эммануэла была ослепительной, космополитичной, бессердечной. Ги узнал, что она дочь польского графа, дипломата, и певицы из Да Скала, урождённая Пиньотелли. Внучка англичанки. Богатая, влиятельная, непредсказуемая. Она со смехом сказала ему: «Я свободна как ветер».

И он видел её в ореоле особой красоты, которую подчёркивало крепкое, немного неженственное телосложение. Головой она напоминала древнегреческую богиню – низкий лоб, длинные брови, прямой нос, толстая шея. Грудь её была почти плоской, она ничем не стягивала довольно объёмную талию, ростом была невысока, с толстыми пальцами. Он ни разу не видел её в декольтированном платье. Косметикой она не пользовалась, не носила почти никаких украшений, кроме жемчужного ожерелья, одевалась просто, в высшей степени красиво и изысканно по контрасту с вычурными одеяниями других женщин.

И половина умнейших мужчин Парижа лежала у её ног. Она могла управлять Академией по собственному капризу. Её насмешки губили репутации, остроты ходили по светским гостиным. Большой особняк на авеню Фридланд, строительство которого обошлось в двенадцать миллионов, где она жила одна в окружении ливрейных слуг, являлся ареной ожесточённого ревнивого соперничества политиков, профессоров, писателей, художников. Каждый из них надеялся стать её любовником, которого у неё пока не было – во всяком случае, они надеялись, что любовника у неё пока нет, – однако, глядя ей в глаза, не были уверены ни в чём, кроме того, что обожают её. Чтобы удостоиться её улыбки, они раздевались в её гостиной до пояса и устраивали дуэли на малярных кистях. Шпионили друг за другом, обманывали друг друга. Всё для того, чтобы побыть в её обществе. Муж её, граф Николас Потоцкий, почти всё время находился за границей, изредка появлялся, поскольку обожал её немногим меньше, чем остальные мужчины, а потом уезжал охотиться на волков в России, на кабанов – в Силезии, на уток – в итальянских болотах или ездил в своих каретах и фаэтонах с блестящими упряжками на выставках лошадей в разных странах Европы.

Эммануэла относилась к мужу с бесстрастной снисходительностью. В пику ему назвала одну из своих борзых Ники. Наиболее отчаянные поклонники, стремясь добиться капитуляции, вторгались к ней в дом и бывали в высшей степени обескуражены, неожиданно обнаружив десяток собак, которые грациозно расхаживали, охраняя её. Иногда она ругалась как извозчик, выдающиеся члены Медицинской академии, зная вкусы графини, пытались заслужить её благосклонность тем, что приглашали смотреть, как они режут пациентов на операциях. Для неё резервировались почётные места на лекциях в Коллеж де Франс, в сенате, в палате депутатов, на генеральных репетициях в Театре комедии и в Опере. Она неизменно опаздывала, и всё словно бы останавливалось, когда её с поклонами провожали к первому ряду, блестящую, независимую, неподатливую, как алмаз.

Теперь Ги знал всё это... теперь. Но сперва Эммануэла просто разговаривала с ним о литературе, упоминала о своих знакомых-писателях. Вскоре, когда их отношения сложились, у неё вдруг появилась склонность к внезапным капризам, насмешкам, домогательствам, которые приводили его то в недоумение, то в печаль, то в состояние радостного ожидания. Однажды графиня принялась поддразнивать мужчин, упрекая их в недостатке физической силы (она была гимнасткой-любительницей), и Ги посреди гостиной проделал старый номер, который демонстрировал в Аржантее, – поднял за ножку кресло с пола на вытянутой руке. Она тут же назвала его хвастуном и стала поддразнивать его, обсуждая с другими его мускулатуру. И всё же доводы рассудка о том, что не нужно ещё больше запутываться в эту сеть, неизменно подавлялись радостью, что он вскоре снова с ней увидится. Он приезжал на авеню Фридланд, поднимался по великолепной, не хуже, чем в Опере, лестнице, находил Эммануэлу в окружении полудюжины мужчин или, хуже того, с двумя-тремя наиболее блестящими, привлекательными – и вечер превращался для него в пытку.

Ги стоял у окна в раздумье. Что ж, возможно, этот вечер окажется не таким. Эммануэла сказала, что они будут вдвоём. Он повернулся. Пять часов. Стал одеваться. Час спустя он вошёл в особняк, поднялся по сиреневой мраморной лестнице с тем волнением, которое у него всегда вызывало предвкушение встречи с Эммануэлой, и неизбежной спутницей этого волнения – смутной неловкостью. Слуги и лакеи, казалось, прятали лёгкие насмешливые улыбочки, словно слышали, как она отзывается о нём в его отсутствие. Эммануэла играла на рояле в большой гостиной на втором этаже. И там находились пятеро её поклонников. Вот тебе и вечер наедине с ним! Он тут же ревниво отметил, что это поклонники, пользующиеся благосклонностью Эммануэлы, прозванные её «трупами», так как они делали вид, что готовы пожертвовать для неё жизнью, – Каро, трясущийся от старости, глухой, знаменитый профессор философии из Сорбонны, Жан Видор, юный политик-дилетант, Иньяс Эфрусси и Робер Теньи, два бульвардье. Эммануэла была более привлекательной, чем когда-либо, загадочной и непостижимой. Она поиграла ещё немного и остановилась. Ги поклонился и поцеловал ей руку.

– Почему вы всегда приезжаете последним? – услышал Ги обвинение вместо приветствия.

Ответить было нечего. Это была Эммануэла. Ле Пелтье рассказывал что-то интересное о Салоне и импрессионистах, и это привлекло её внимание. Она встала и подошла к нему (казалось, другие вечно придумывают хитрости, чтобы привлечь её внимание к себе – видимо, так же как и он сам, почти бессознательно). Недоумевая, как же дальше будет строиться вечер, он заговорил с Теньи. Потом внезапно услышал за спиной её голос:

   – Чёрт возьми, мои жемчуга!

   – А? – Каро приложил ладонь к уху и подался к ней.

   – Мои жемчуга! Порвалась нить.

Эммануэла не поднимала глаз от ковра.

Все торопливо принялись искать жемчужины, подбирать их и отдавать ей. Графиня стояла неподвижно, глядя на своих поклонников.

   – Ещё. Должны быть ещё, – сказала она, держа в ладони собранные жемчужины. – Давай-давай, старый дурень, ищи! – И властным жестом указала Каро на ковёр.

   – А?

Двое из четверых захихикали – за любой намёк, что один из них пользуется меньшей благосклонностью, чем остальные, хватались безжалостно.

   – Одна вон там.

Графиня небрежно указала под рояль. Старик нашарил свои очки и опустился на четвереньки, утратив всякое достоинство. Стал ползать по ковру, пытаясь найти жемчужину. И Ги, хоть сам тоже безропотно подчинялся, был уверен, что Эммануэла разорвала нить сама, нарочно и что никакой жемчужины под роялем нет.

Он, согнувшись, искал вместе с остальными, нашёл одну и отдал; графиня приняла её, даже не взглянув в его сторону, показывая всем своим видом, что он должен продолжать поиски. Ги повиновался. И, продолжая это занятие, как все остальные, твердил себе, что освободился от её чар, что она не та женщина, которую можно любить. Скользя взглядом по узору ковра, он сознавал, что Эммануэла изумительная, бесконечно желанная, очаровательная – и совершенно загадочная. Она привлекала его какой-то тонкой гармонией, но была совершенно бессердечна. Он добивался её малейшей благосклонности в ту минуту, когда говорил себе, что нужно посмеяться над ней, как он поступил бы с любой другой женщиной, – и содрогался при мысли о том, как бы повела себя она, если б он рассмеялся. Её «старый дурак» Каро постоянно унижался перед ней. Ги стало любопытно, как часто она своими замечаниями о нём давала повод «трупам» хихикать с такой же жестокостью.

Наконец Ги поднялся и огляделся. «Трупы» рассыпались по всей гостиной, кто сгибался пополам, кто ползал на четвереньках. Каро, едва не касаясь носом ковра, заглядывал под комод. Все искали жемчужины – но Эммануэлы в комнате не было. Створка ведущей на лестницу двери была открыта. Эммануэла ушла. Такое у неё было чувство юмора. Эфрусси тоже поднялся, поискал взглядом графиню, увидел, что её нет, и сконфуженно улыбнулся Ги. Тут же все, кроме Каро, приняли вертикальное положение, оправили манжеты и одёрнули пиджаки, не глядя друг на друга и стараясь держаться как ни в чём не бывало. Все понимали, что графиня ушла. Каро, мучительно пыхтя, ползал вокруг комода, напоминая свинью, ищущую трюфели.

   – Превосходно! – сказал Видор. Эфрусси попытался непринуждённо засмеяться, ведь, даже находясь в таком положении, можно сделать вид, будто ты один по особому благоволению заранее знал о том, какая шутка будет сыграна с остальными. И никто не предполагал, что графиня просто вышла на минутку и сейчас вернётся. Все знали, что это не так.

   – Восхитительная женщина – ну и вечеринка! – сказал Теньи.

Из-за комода появился Каро, поднял взгляд на остальных, оглядел комнату и понял, что опять стал жертвой шутки Эммануэлы. Все говорили о каких-то пустяках, делая вид, что с минуты на минуту ждут появления графини. И внезапно Ги вышел из себя. Он пожелал остальным доброй ночи, спустился по лестнице, взял шляпу, трость, открыл парадную дверь и шагнул в тёплый бархатный ночной воздух. Эммануэла просто невыносима! Он не станет... не станет... Однако, несмотря на жгучий гнев, ему недоставало решительности, как и в других подобных случаях. Он уже зарекался видеться с ней – зарекался – и вот зарекается снова. Чёрт бы её побрал!

У тротуара стоял фиакр. Ги вспомнил, что утром в издательстве у Авара попросил Клем отвезти его только что написанную статью Орельену Шоллю; статья понадобилась ему для какого-то сборника. Может, Клем сейчас у него? Он подошёл к фиакру, назвал адрес Шолля – улица ла Бриер, три. Оказаться рядом с Клем, почувствовать её беззаботное, трогательное прямодушие – всё равно что подставить лицо прохладному, чистому ветру. Он влез в тёмный фиакр, хлопнул дверцей, сел – и, повернувшись, увидел в дальнем углу очертания лица Эммануэлы.

   – Что это...

Послышался бессердечный, терзающий душу смех.

   – Я же говорила – с вами наедине. Но что оставалось делать, если они явились и заполонили дом? Разве так не лучше?

Графиня смотрела на него из тёмного угла. Ги показалось, что она играет с ним; он даже знал это наверняка – но смирился. Они ещё никогда не оставались вдвоём! А теперь он был и не рад этому – нервничал, робел, не знал, как вести себя, чтобы избежать её насмешек. И внезапно вспомнил, что они едут к Шоллю – возможно, там окажется Клем. Эммануэла наверняка обойдётся с нею жестоко.

   – Эммануэла... э... погодите. Куда вы хотели поехать?

   – Вы же только что назвали кучеру адрес Шолля. Едем туда.

   – Нет... это была ошибка.

   – Если так, то вдохновлённая свыше, потому что мне сразу же захотелось поехать к нему. Сидите спокойно. Нашли вы остальные жемчужины?

В голосе её звучала откровенная насмешка. Ги пребывал в возбуждении и отчаянии. Делать было нечего. Он знал, что, если станет настаивать, Эммануэла может устроить сцену. Она потешалась над ним.

   – Хорошо, – сказал он, – едем туда.

Эммануэла заговорила о картинах Ле Пелтье, которыми Ги восхищался, сперва с нарочитой наивностью, потом со скрытой жестокостью, от которой у него по коже пошёл холодок. Но путь у них был недалёкий. Фиакр остановился. Ги помог Эммануэле сойти, и они вошли в дом.

   – Моя вечная любовь! – восторженно приветствовал Шолль Эммануэлу у входа и обнял её. Квартира была просторной, красивой, по ней летали любимые утки Шолля. Гостей оказалось около полудюжины. Эммануэла отстала от Мопассана. К ней бросились с приветствиями Катюль Мендес и ещё один гость.

Ги увидел, что Клем среди гостей нет. И внезапно ощутил какую-то пустоту.

Эммануэла, уже забыв о нём, разговаривала с Шоллем и Мендесом – и к Ги вернулось раздражение. К тому же по какой-то непостижимой случайности, которыми Эммануэла словно бы могла управлять, вскоре приехали Эфрусси и Камиль Дусе, один из «полутрупов». И она, непонятная, недоступная, оказалась в центре всеобщего внимания.

Ги ждал этой возможности уехать. Окружённая людьми графиня даже не заметила, как ушёл Мопассан. Он вернулся на улицу Дюлон; ещё было не очень поздно, и кафе не бульваре де Батиньоль были переполнены. Едва Ги закрыл дверь, комната и привычная, проходящая рядом железная дорога показались мрачными, неприветливыми. На столе в слабом отражении света, падавшего из окна, лежала рукопись. Он содрогнулся, подошёл к окну и закрыл его. Внезапно Ги словно бы обдало ледяным холодом; приступы озноба случались с ним всё чаще, и это начинало пугать его, непонятно почему.

Ему вспомнилось оживление в квартире Шолля, откуда он только что уехал. Работать? Ги зажёг газ – и раздался стук в дверь.

   – Войдите, – пригласил он. Но никто не появился. Подошёл к двери и открыл. – Клем?

   – Привет. – По глазам было видно, что настроение у неё хорошее. Потом она спросила: – Что случилось?

   – Ничего. Всё в порядке. – Ги взял её за руки. – Клем, я очень рад вас видеть.

   – Вы опять в лихорадке?

   – Это пройдёт.

Она пристально поглядела на него.

   – Я ждала у Авара. Только что оттуда уехала. Гранки не пришли, и я не могла отвезти их на улицу де Бриер. Отвезу завтра. Там была записка для вас; Авар, кажется, считал, что вы ей обрадуетесь.

Записка оказалась от женщины – писательницы, печатавшейся у Авара, которая не давала Ги проходу. Он скомкал листок. Клем сказала:

   – Ваша приятельница хотела, чтобы вы получили её сегодня вечером. Спрашивала...

   – Да, спасибо. – Он догадался, что та женщина виделась с Клем, что Клем всё поняла. – Это просто-напросто...

   – Ги, – спокойно сказала она, – не надо ничего объяснять.

Клем открыто смотрела на него. И внезапно в порыве нежности он почувствовал, что благодаря её милому простодушию мрачный вечер преобразился. Клем смотрела ему в глаза без малейшего упрёка или требовательности.

   – Клем.

   – Я рада, что приехала, – сказала она. – У вас был такой несчастный вид.

Ги взял её за плечи. Сильно прижал к себе, она, запрокинув голову, ответила ему долгим поцелуем, обнимавшие его руки слегка дрожали.

   – Клем, почему мы ждали так долго?

   – Не знаю.

   – Клем, я люблю тебя. Останься, ладно? Завтра поедем в Гранваль. Вместе. Останешься?

   – Конечно, дорогой, – ответила она.