Текст книги "Будь проклята страсть"

Автор книги: Стивен Коултер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

   – Сволочи!

   – Падаль!

   – Гляньте на эту шлюху!

Ги почувствовал, как Эммануэла заколебалась – но лишь на секунду. Она спустилась с ним по нескольким ступенькам в зал. В тусклом свете и клубах дыма видны были люди за дощатыми столами, злобно глядящие на них. Полы были неровными, каменные стены поблескивали от влаги. Там собралось парижское отребье. Несколько совершенно пьяных мужчин и женщин уронили головы на стол или разлеглись на скамьях; остальные покачивались, орали, пели песни. Рядом с Эммануэлой появился желтоглазый и повёл их к столу, в дальнем конце которого сидел круглоголовый человек со словно бы гниющим носом. Он пристально поглядел на Эммануэлу.

   – Нравится вам здесь? – улыбнулся Ги. – Достаточно сомнительное заведение?

   – Я не могу сесть...

Графиня стояла, глядя на залитый вином и заваленный объедками стол. Из толпы раздался ещё один насмешливый вопль, и какая-то женщина с длинным подбородком подалась к ним.

   – Что такое, дорогуша, стол недостаточно чистый?

Снова послышались насмешливые возгласы. Подошёл желтоглазый, стёр всё со стола рукавом и, прихрамывая, удалился.

   – Выражать отвращение здесь не стоит, – сказал Ги.

Графиня села.

   – Что это за заведение?

   – Кабаре «Каторга». Как сами видите, притон головорезов. Принадлежит оно Максиму Лисбонну, носящему прозвище Полковник. Он действительно был полковником во времена Коммуны[106]106
  ...во времена Коммуны... – 4 сентября 1870 г. в Париже вспыхнула революция, империя пала. Однако «Правительство национальной обороны» продолжало политику Наполеона III и стало саботировать оборону Парижа, осаждённого немецкими войсками. 28 января 1871 г. было заключено перемирие между Францией и Пруссией. 18 марта члены Национальной гвардии заняли Ратушу. До 21 мая шла борьба коммунаров с версальцами, в результате которой версальцы вторглись в занятый коммунарами Париж. Подавление революции сопровождалось невиданным разгулом террора. Более 30 тысяч коммунаров было замучено и расстреляно. Общее число расстрелянных, сосланных на каторгу, заключённых в тюрьмы достигло 70 тысяч человек.


[Закрыть]. Должен вскоре появиться. Предполагают, что руки его в крови парижского архиепископа и других заложников, убитых в семьдесят первом. Во всяком случае, его дважды приговаривали к смерти и отправили на каторгу. Возвратясь после амнистии, Полковник открыл это кабаре с целью создавать у своих клиентов приятное впечатление, что они находятся в той тюрьме, где он провёл семь лет.

К Эммануэле быстро вернулась самоуверенность. И когда она бегло оглядывала зал, Ги понял, что её капризной натуре хотелось именно этого – трепета перед сбродом, сублимированного сексуального чувства близкой опасности, физической грубости, сознания того, что она отдана на милость негодяев. Подошёл человек в халате, поставил на стол бутылку вина и бутылки со срезанным верхом вместо стаканов. Как только Ги принялся разливать вино, к столу подошли несколько небритых здоровяков и склонились к Эммануэле.

   – Налейте чуть-чуть, мадам герцогиня.

Толпа заревела.

   – Я только что вышел из тюрьмы, герцогиня. Отсидел десять лет за то, что укокошил тёщу.

   – Мадам, я просто-напросто разрубил на куски рантье. На шесть кусков – и её задницу так и не нашли.

Из толпы снова раздался хор голосов.

   – Расскажи ей, как пахнет гильотина, Пепин! – послышался чей-то выкрик. Раздался хриплый восторженный хохот. Все четверо, шатаясь, отошли с полными стаканами. Эммануэла содрогнулась. Ги понял, что страх переходит у неё в наслаждение. Взгляд его упал на двух уличных женщин за столом по соседству; одну из них по-хозяйски обнимал за плечи мужчина в полосатой майке – сутенёр, который жил на её заработки и которого она наверняка обожала. Казалось, ей было чуть больше двадцати лет. Под взглядом Ги она взяла руку мужчины, сунула себе под блузку и принялась сладострастно тереться о неё грудями. Изо рта сутенёра свисала сигарета. Он даже не моргнул глазом. Поближе, в полумраке, куда не падал свет керосиновой лампы, Ги увидел пустой стол и силуэт склонившейся над скамьёй женщины. Опустившись на колени, она обнимала лежавшего на скамье мужчину.

   – Дорогой друг, – окликнула его Эммануэла и указала на человека, сидящего в конце стола. Ги поглядел на него: тот неотрывно таращился на жемчуга Эммануэлы, но в ту же секунду поспешно отвёл взгляд.

   – Полковник вам понравится, – сказал Ги.

От её чуть сардонического взгляда Ги охватила страсть к ней. И в мысли обладать ею в этой грязной атмосфере, сокрушить её неприступность именно в этом унизительном окружении было что-то свирепо-заманчивое. Он поднял руку и стал гладить Эммануэлу по шее, кожа её была прохладной, нежной. Несколько секунд она оставалась неподвижной, потом отстранилась.

   – Расскажите мне о нём.

   – Что? А, о Лисбонне. Он бы актёром; играл самых необузданных персонажей, и, разумеется, Коммуна показалась ему ответом на его молитвы. Он будто бы играл в мелодраме плаща и кинжала – с огромным пылом и высокопарностью. Разграбил театральные костюмерные, расхаживал в самых невероятных мундирах и с радостью бросался в самые жаркие схватки. Он был не просто смельчаком, он был безумцем. И шесть раз просто чудом оставался в живых.

   – Господи, – сказала она, – посмотрите, что они делают.

Двое мужчин, пошатываясь, стояли возле стола, на котором без сознания лежал, запрокинув голову, третий. У них был мастерок, цементный раствор, и они замуровывали трубку в его беззубом рту.

   – Видишь, герцогиня? – К ней подался здоровяк со спадающими на глаза волосами. – Это Бражник Франсуа. До того упился – даже не понимает, что они делают. – Он неприятно засмеялся и протянул стакан. – Нам с тобой надо бы выпить, а?

Эммануэла налила ему вина, он чокнулся с ней, коснувшись её голым локтем, – тут к нему бросилась, выкрикивая ругательства, какая-то маленькая женщина, ухватилась за тряпку вокруг его шеи и уволокла.

Ги поглядел на парочку в полумраке. Женщина была молодой. Эммануэла с лёгким шумом втянула воздух. Ги бросил на неё быстрый взгляд. И на краткий ошеломляющий миг увидел, что она глядит на эту парочку, приоткрывая губы, словно участница происходящего, и у неё такой вид, словно страсть ей внушает животный страх. Потом, резко отвернувшись, графиня издала смешок.

   – Дайте, пожалуйста, сигарету.

Казалось, она хочет исправить свою оплошность, снова приняв насмешливый вид, искушавший и приводивший в отчаяние всех мужчин из её окружения. Да... кокетка, и только. Теперь Ги в этом убедился. Она не будет принадлежать ни ему, ни «трупам». Никому. Ги сомневался, что Эммануэла долго принадлежала графу Потоцкому. Она прекрасно владела искусством удерживать мужчин возле себя, постоянно убеждая их – как ни странно, оскорблениями, – что именно он близок к вратам успеха, к блаженной интимности с ней. Глядя на неё, Ги внезапно понял, что не питает к ней никаких чувств. Любить Эммануэлу было нельзя – даже влюблённость в неё была до того сложным состоянием, что она не походила на обычную страсть к другим женщинам. И всё же он ощущал её физическую привлекательность. Да, от мучений, которые она причиняет, избавиться не так просто. Он хотел её даже больше, чем раньше, хотел зверски. К ним подошли ещё несколько бродяг, обращаясь на «ты», они попросили выпить.

К их столу, слегка пошатываясь, приблизился высокий, тощий человек с длинным носом.

   – Моё почтение. – Он сдёрнул берет и откланялся. – Арполен, император пьяниц, к вашим услугам. Окажите мне честь, позвольте исполнить перед вами свой номер, а? Всего за литр красного, месье?

Он икнул.

Ги бросил на стол монету в пятьдесят сантимов. Арполен накрыл её длинной потной ладонью, качнулся назад, сунул монету в карман и вытащил белую мышь. Позволил ей побегать по его руке и плечам; потом поймал её, высоко поднял за хвост, запрокинул голову и уронил себе в горло. Сидевшие поблизости заржали.

   – Арпо, проглоти эту тварь!

   – Не жуя только.

   – Глотай, глотай!

Внезапно у Арполена словно начался эпилептический припадок. Взгляд его застыл, пальцы поднятой руки скрючились, лицо скривилось в гримасе. Казалось, он всецело сосредоточился на горле, откуда, судя по всему, сопротивляясь его глотательным мышцам, пытался выбраться зверёк. Кадык Арполена конвульсивно двигался, брови полезли вверх, шея дёргалась, как у рассерженного гуся. На миг показалось, что мышка одержит верх, выберется и просунет розовый носик между его гнилых зубов. Но Арполен чудовищным глотком отправил мышку вниз, постепенно согнал гримасу с лица, потом с облегчением широко улыбнулся и откланялся снова.

   – Теперь надо утопить эту тварь, мадам, иначе она прогрызёт себе путь наружу через мою печень.

Он вытащил из кармана бутылку вина и, не отрываясь, выпил из горлышка под рёв толпы половину.

Потом пролетела какая-то бутылка и разбилась в углу, началась драка, две женщины вцепились друг другу в волосы; но разгореться драке не пришлось. С колоритной бранью вошёл Полковник Лисбонн. Угрюмый, длинноволосый, со спускающимися к подбородку усами. Кто-то пинками разогнал дравшихся женщин. Полковник окинул свирепым взглядом столы.

   – Почему он приволакивает одну ногу? – спросила Эммануэла.

   – В тюрьме к ней было приковано ядро.

Кто-то крикнул:

   – Спой, Гражданин!

Полковник выпалил какое-то заковыристое ругательство и, шаркая вокруг столов, сперва стал хрипло изрыгать оскорбления, потом голосом, похожим на скрип ржавого колеса в тумане, затянул непристойную песню. Толпа принялась стучать в такт кулаками. Самые гнусные строки, судя по всему, Полковник приберёг для Эммануэлы. Он подошёл к столу, где сидели она и Ги, и выпалил их ей в лицо, глядя на неё в упор со злобной иронией. Графиня, застыв, отвечала ему тем же. Ги видел, что она наслаждается, трепещет от восторга, выслушивая грубости, которыми Полковник унижал её. Для Эммануэлы это было способом обладания. Один раз она облизнула губы. А Ги, захваченный, как и другие зрители, этой сценой, вновь удивился привлекательности этого мерзавца для женщин. Правда, приходилось признать, Максим Лисбонн был занятным мерзавцем.

Полковник повернулся и пошёл, волоча ногу. Заметил парочку в тёмном углу. Женщина собиралась лечь на мужчину и расстёгивала одежду. Лисбонн выругался и указал на неё. Это открытие было встречено торжествующим воплем, несколько человек из-за ближайших столов подошли и стали рядом. Кто-то нагнулся и ухватил женщину, не позволяя ей подняться.

   – Давай, давай!

Большинство сидевших лишь глянуло туда и больше не обращало внимания на парочку. Эммануэла вздрогнула и поднялась.

   – Дорогой мой, я хочу уйти.

Ночь была тёплой. Эммануэла внезапно сбросила с себя напряжение и презрительно рассмеялась.

   – Да, вы знали, куда ехать, не так ли, Милый друг? Надо будет повторить эту поездку.

На обратном пути она без умолку говорила, воздвигая между собой и Ги стену насмешки, пробиться сквозь которую всегда было трудно. На авеню Фридланд бросила ему: «Завтра, завтра» – и беззаботно поднялась на крыльцо. Ги видел, как большая дверь закрылась за ней, и потом представил себе, как она проходит мимо сонных лакеев и поднимается по лестнице в спальню.

Кокетка? Да, но мысль об обладании ею была неодолимо заманчивой. В ней таилась загадка, присущая всем женщинам. И мучительный соблазн всех женщин, спасения от которого нет.

Этот визит к Полковнику Лисбонну послужил началом новых требований. Эммануэла еженедельно заставляла Ги возить её по местам столь же сомнительного пошиба. Просто грубые притоны графиня почти сразу же отвергла и стала искать подозрительные, непристойные, опасные. Может быть, она всё более и более умело скрывала свои чувства, но Ги казалось, что это её новый утончённый способ издеваться над ним. Однако противиться ей он был не в силах. Видел, что она знает о его подозрениях. Но это ничего не меняло. Однажды, когда Ги не захотел пойти ей навстречу, она заявила: «Мой дорогой, я ведь просто-напросто веду себя, как та женщина из «Милого друга» – одна из ваших героинь. Разве нет?»

Будучи один, он неистово клялся себе не терпеть больше от неё разочарований. Но потом приходила записка с лёгким запахом её духов – и решимость покидала его, он со жгучим нетерпением дожидался назначенного часа и мчался на авеню Фридланд, где его ждало очередное разочарование, ещё одна шпилька, которой блестящая графиня даже не замечала. И в довершение его страданий она стала всё больше и больше сближаться с Арманом Ле Пелтье.

   – Очень, очень рад, дорогие собратья. – Широко улыбаясь, Артур Мейер проводил Ги и Поля Бурже к выходу. – До свиданья.

Курьер, нашивший на свой мундир позолоченные эполеты, чётко откозырял и широко распахнул дверь.

   – Да... Бурже, вы не забудете передать это герцогу де Лине? – просил Мейер.

   – Нет. Можете быть спокойны.

Выйдя из здания, они пошли по бульвару. Было ясное утро, дул лёгкий ветерок. Бурже доверительно взял Ги под руку.

   – Дорогой друг, я хочу вернуться к нашему разговору. Продолжать его при Мейере не стоило.

Они встретились по пути в редакцию «Голуа» и разговорились.

   – Не понимаю, почему ты не расширяешь охвата жизни, почему всё время пишешь о крестьянах, проститутках, этом незначительном слое общества. Они ужасно скучны, невежественны и в конце концов притупят твою художественную зоркость.

Ги искоса посмотрел на приятеля. Бурже, человек двумя годами моложе его, шёл в гору. Модные романы создали ему репутацию правдивого рассказчика о жизни светского общества. Несмотря на свой снобизм, он нравился Ги.

   – Я веду вот к чему, – продолжал Бурже, – ты достаточно знаешь о приличных людях, чтобы подняться как писатель выше. Я не говорю, что твоим хроникам в «Голуа» и «Жиль Блаз» недостаёт проницательности. И знаешь, они, по-моему, избирательнее, чем твои рассказы. В «Милом друге» есть блестящие места – просто блестящие.

   – Бурже, кто такие приличные люди?

   – Оставь, ты знаешь, что я имею в виду. Натуралистическое копание в сточных канавах, настойчивое изучение жизни низов общества – неужели оно так уж замечательно? Или хотя бы нужно? Для Золя, может быть, и да. При такой биографии это, возможно, неизбежная форма самовыражения. И понятно, когда молодой человек пробивался в литературный мир, это было надёжным способом шокировать людей, обратить на себя внимание.

   – Другим молодым людям следует поступать так же?

   – Нет... – Бурже бросил на Мопассана смущённый взгляд. – Этого я не говорю. На многих из нас Золя оказал очень большое влияние. В конце концов, «Пышка» была шедевром. Но Бог мой! Нужно же подняться выше этой среды.

   – То есть писать об аристократии?

   – О цивилизованном мире. – Бурже, несомненно, уловил иронию в его голосе. Он много лет приучался улавливать малейший намёк на неё во фразе герцогини или в шутке маркиза. – Я только хочу сказать, что ты умышленно обходишь вниманием общественную среду, которой, как художник, не можешь пренебрегать. В эстетическом плане, разумеется.

   – Разумеется, – повторил Ги.

Он прислушивался к ясному, чёткому голосу шедшего рядом человека. Бурже просто не понимал, что не нужно уходить с головой в светские пустяки, стремиться писать о пустоголовых светских дамах, скучающих бездельниках, вырождающейся аристократии Сен-Жермена и Лазурного берега. Да, подумал Ги, Эммануэла принадлежит к этому кругу, по крайней мере отчасти. И внезапно ему вспомнилась Мари Кан – обаятельная, спокойная, умная красавица, какой, пожалуй, не найти в других слоях общества. Эта мысль поразила его. Неужели то, что он искал, можно найти в том мире, которого он не понимал и понимать не хотел? Мари Кан стояла перед его мысленным взором, красивая и манящая.

   – Поверь, – продолжал Бурже, – многие из моих друзей читают тебя только потому, что питают симпатию к тебе лично.

Ги уловил в его словах лёгкую профессиональную зависть. Но, возможно, в них была и какая-то доля истины. В конце концов, романы Бурже расходились большими тиражами. Может, он был и прав.

   – Господи, я не говорю, что нужно ограничивать свой художнический кругозор! – сказал Бурже. – Что выиграет французская литература, если кто-то из наших знакомых сочтёт, что так и надо? Но поверь, Мопассан, тебе, при твоих талантах...

Он умолк. Наступила странная пауза. Бурже повернулся к Мопассану и, увидев выражение его лица, остановился. Они стояли на оживлённом тротуаре. Бурже не сводил глаз с Ги.

   – Мопассан, что случилось?

Ги смотрел вдаль, слегка наморщив лоб, будто к чему-то прислушивался. Через несколько секунд он потряс головой, заморгал и произнёс:

   – Что? Ничего... Извини, Бурже.

Они пошли дальше.

Бурже продолжал пристально смотреть на Мопассана.

   – Ты, мне показалось, прислушивался к чему-то.

Ги издал нервозный смешок.

   – Ерунда. Иногда мне кажется, я кричу так громко, что собеседнику хочется зажать уши. – Говорил он тише, чем обычно, старательно выделяя каждое слово. – А когда умолкаю, слышится какое-то странное эхо, словно несколько людей хором кричат со дна пещеры. – Он снова рассмеялся. – Устал, наверное, слегка, вот и всё.

   – Да. Конечно, – сказал Бурже. – Напугал ты меня, старина.

   – Чепуха! – Ги повёл тростью. – Гляди, вон Шолль и Мендес. Идём к ним.

Они подошли к кафе «Риш». Катюль Мендес, Кладель, Сеар и ещё двое мужчин, окружавшие Шолля, вставали из-за столика на тротуаре, собираясь войти внутрь. Они шумно приветствовали Ги и Бурже.

   – Пошли, Мопассан. Посмотришь.

   – Что происходит? – спросил Ги.

Торопливо подошёл официант.

   – Шолль заключил пари, – ответил Сеар. – Собирается есть обеденные блюда в обратном порядке. Он уже выпил две порции коньяка вместо аперитива, потом кофе с малагским виноградом и шоколадным пирожным.

   – Боже мой!

   – И примусь за остальное, – сказал Шолль, пожимая руку Ги. – Привет, Мопассан. Традиционность – вот с чем нужно бороться как в жизни, так и в искусстве. Разве нет?

Они вошли, сели за столик, и пока Ги с остальными обедали «традиционно», Шолль выражал протест против рабского подражания. Это было впечатляющее зрелище. С убийственными комментариями – он был одним из первых бульварных остряков – Шолль стал есть после шоколадного пирожного козий сыр, запивая его бордо, потом принялся за говядину с кровью, овощи, слоёный пирог. Когда ошеломлённый метрдотель принёс большую порцию холодной рыбы, раздались сочувственные возгласы. Шолль съел её с майонезом, за ней суп и завершил обед абсентом.

   – Остаётся только, – сказал Шолль, откидываясь на спинку стула, – чтобы какая-нибудь жрица любви поиграла мне на скрипке.

   – Ладно! – сказал Кладель. – Я знаю такую. Талантливая девочка, надо сказать. Гарсон!

   – Кладель, перестань.

Бурже поднялся.

   – Мне надо идти...

   – Гарсон! – рявкнул Кладель – Отправь посыльного к мадемуазель Розе, проезд д’Антен, три...

   – До свиданья, до свиданья.

В поднявшемся шуме Бурже ушёл.

   – ...и пусть захватит скрипку! – прокричал Шолль, перекрывая одобрительные возгласы.

Доктор Ноке-Тюль был одним из светил медицинского мира. Не просто выдающимся. Не просто авторитетом. Он воплощал собой Учёного Девятнадцатого Века, причастного к окончательной достоверности и Абсолютной Истине. Добившись такого положения, доктор Ноке-Тюль жил и практиковал – так, по крайней мере, казалось – во внушающей благоговение неприступности вершин. Увидеться с ним было почти невозможно. Приём у доктора Ноке-Тюля означал, что человеку, видимо, придётся отправиться в мир иной, но пока что он имеет значение в этом. Размеров его гонорара не знал никто. Одно время трудно было узнать, где он проживает, поэтому многие думали, что доктор Ноке-Тюль парит где-то в высшей сфере в укоризненной позе, и это вызывало у них неприятные ассоциации с виной и первородным грехом. С другой стороны, все знали, как выглядит доктор – по портретам. Он был бородатым и рослым. Мало кто смог бы описать его подробнее.

Добиться у него консультации Ги тщетно пытался в течение трёх недель, потом вскользь упомянул об этом в письме матери. Мадам де Мопассан написала из Канна, где жила теперь, что Ноке-Тюли были друзьями её семьи в Фекане, что знала доктора в юности и напишет ему. На следующей неделе Ги был назначен приём.

   – Так-так, – произнёс доктор, осматривая его. Он повторил объяснения Ги с таким видом, словно встреча их лишь подтвердила то, что он уже знал каким-то таинственным образом. – Так-так. Правый глаз устаёт после непродолжительной работы. Боли в желудке. Так-так. Учащённое сердцебиение. Иногда ощущение прилива крови к голове. При головных болях внешняя сторона предплечья становится нечувствительной. Так-так.

Осмотр занял много времени. Когда он окончился, доктор Ноке-Тюль встал под бюстом Наполеона, заложил одну руку за спину, другую сунул под бороду, выставил одну ногу вперёд и объявил:

   – У вас, мой дорогой месье, расстройство пищеварения – избыток желудочной кислоты, что связано с лёгким, очень лёгким нарушением кровообращения и, вполне естественно, вызывает лёгкую нервную реакцию. Причина этого кроется главным образом в вашей диете. Вам нужно пройти курс лечения серой. Рекомендую минеральные воды в Шатель-Гийоне.

Ги не почувствовал доверия к доктору. Ливрейный слуга с поклоном проводил его. Он ушёл, жалея о потерянном времени и деньгах, но когда вернулся домой, Франсуа подал ему письмо от мадам де Мопассан. Она написала доктору Ноке-Тюлю и настаивала, чтобы Ги последовал его рекомендациям. Ноке-Тюль определённо должен был ей ответить и сообщить о своих советах.

Шатель-Гийон – унылая дыра в Оверни! При мысли о ней Ги содрогнулся. Ему представились маленький мрачный отель, музыкальное трио, скучные люди, невыносимые дни с питьём вод, ужасное казино, козьи тропы... Но мадам де Мопассан обладала непреклонным характером, и Ги понимал, что его упорный отказ только расстроит её. Это будет предосудительно. Поэтому, скрепя сердце, он сдался, велел Франсуа уложить вещи и поехал поездом на двадцатипятидневный курс лечения в Шатель-Гийон.

Скука? Это заблуждение быстро развеялось. В отеле оказались две хорошенькие «вдовушки», как они отрекомендовались ему, которые, как выяснилось, тоже боялись «скуки», – и они втроём провели три весёлые недели в тесной компании, к возмущению местных и приезжих буржуа. Они засиживались в низкопробном кафе до глубокой ночи. Втроём нанесли визит в местный бордель, завязали оживлённое знакомство с мадам и толстыми, весёлыми девицами, Ги подарил им по экземпляру «Заведения Телье» под восторженные восклицания тех, кто узнавал в персонажах себя. В конце первой недели Ги вспомнил, что его старый парижский приятель Дюран де Рошгюд живёт неподалёку в родовом замке. Они приехали туда втроём. Рошгюд пригласил их пожить несколько дней в летнем домике.

   – Я бы предложил вам жить в замке, – сказал он. – Но... видите ли, здесь мать, а у неё свои взгляды.

   – Конечно, – радостно ответил Ги. – Мы понимаем.

Он однажды видел мадам Рошгюд – неприятную женщину с бородавками, носившую громадные шляпы.

На другой день Ги предложил обеим спутницам осмотреть местную достопримечательность, находившуюся во владениях Рошгюда, возвышенность Тазена, погасший вулкан с чистым голубым озером в кратере. День был жарким. Идеальный круг неподвижной голубой воды, прозрачной как стекло, оказался неодолимо привлекательным.

   – Давайте выкупаемся, – предложил Ги.

Женщины сразу же согласились. Все вместе разделись и бросились в воду. Вскоре Ги в шутку сцепился с одной из них, та, держась в воде вертикально, стала разводить ноги и притягивать его к своему крепкогрудому телу, другая медленно плавала вокруг, подбадривала их и корчила смешные рожи.

   – Ну давай же, дорогой, – сказала первая, страстно прижалась к нему и крепко обхватила за плечи.

   – А меня, дорогой? – Вторая стала брызгать на них.

Неожиданно с берега послышались вскрики и восклицания. Быстро разъединясь, они посмотрели в ту сторону и увидели мадам де Рошгюд в шляпе с широкими трясущимися полями, возле неё стояли несколько женщин и священник, все таращились на них, выкатив глаза. Наступило короткое замешательство. Стоявшие на берегу залились краской. Потом все они с испуганными криками развернулись и пустились прочь, тряся полями шляп и зонтиками от солнца, последним, подобрав полы сутаны, бежал священник.

Трое в озере переглянулись и расхохотались.

   – Это дамское историко-геологическое общество вышло на работу в поле! – простонал Ги.

   – Йо-хууу! Вернитесь!

Дюран приглашал всех троих на другой день к обеду в замок, но в домике не появлялся всё утро. Ги и его спутницы, готовые ко всему, решили отправиться туда как ни в чём не бывало, но потом увидели сквозь деревья величественную процессию лакеев с тарелками, блюдами и корзинками еды. Мажордом с важным видом поклонился.

– Мадам де Рошгюд приветствует вас, месье. Обед подан!

Однако на следующее утро, когда они уже были в отеле, появились двое мужчин с большими, закрученными вверх усами, и час спустя Ги обнаружил записку от обеих женщин, уехавших вместе с ними. Усмехаясь, он прочёл её. Мужчины явно были сутенёрами и хотели найти для своих «вдовушек» более доходные места!

Ги обрадовал их отъезд: ему уже много дней приходилось сдерживать порывы к работе. Он хотел написать роман, действие которого происходит на курорте вроде Шатель-Гийона – вывести целую шутовскую галерею врачей. И чёрт возьми! Это будет любовная история, но в «цивилизованном» мире. Он покажет Бурже...