Текст книги "Будь проклята страсть"

Автор книги: Стивен Коултер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

В Париже на Лионском вокзале суета вывела его из себя. Ги увидел, что санитар протискивается к ним через толпу, и предпринял отчаянные усилия для успокоения брата. К счастью, внимание Эрве что-то отвлекло, Ги быстро усадил его в фиакр, сделав вид, что замешкался с вещами, назвал кучеру адрес, потом сел сам.

Стоял свежий, ясный вечер. Поездка по медленно темневшим парижским улицам и Венсенскому лесу, казалось, доставляла Эрве удовольствие. Он успокоился, повеселел и принялся говорить, главным образом о деревьях и насаждениях в лесу.

   – Смотри, Ги, это каменное дерево. Красивое, правда? Можно бы разводить их в Антибе. Пожалуй, осенью я заведу питомник саженцев. Что скажешь?

   – Хорошая мысль.

Они проезжали рядом с полноводной Марной. Там плавали две гребные четвёрки и несколько парусных лодок. Потом, когда фиакр стал спускаться по склону холма к Виль-Эврар, Ги собрался с духом. У подножия холма они свернули налево, поехали по тихой, обсаженной деревьями дороге и остановились у декоративной решетчатой ограды, за ней в сгущавшихся сумерках виден был большой дом с двумя флигелями. Ги почувствовал, что сидящий рядом с ним Эрве слегка напрягся.

   – Что-то не хочется мне здесь жить.

Ги увидел, что брат недовольно хмурится. И заставил себя беззаботно сказать:

   – Ну и не надо.

   – Поехали обратно. Скажи кучеру. Чего сидишь, скажи.

   – Знаешь, Мерио готовился тебя принять. Собственно, приехали мы посмотреть, понравятся ли тебе дом и окрестности. Но раз уж оказались здесь, то следует хотя бы повидаться с Мерио.

Он почувствовал долгий, пристальный взгляд Эрве, желающего убедиться, что это не обман. И наконец услышал спокойное:

   – Хорошо, Ги.

Привратник открыл ворота, и они поехали к дому. Ги страшился крика из какой-нибудь палаты или зрелища, которое испугает Эрве, и, когда, поднявшись по ступеням, они позвонили, заговорил так громко, как смел, чтобы заглушить все другие звуки.

   – Мерио – большой знаток экзотических растений. Знаешь, здесь обрабатывается десять гектаров.

Неожиданное молчание Эрве привело его в отчаяние. И кто подойдёт к двери? Ждать им пришлось, казалось, целую минуту. Потом дверь отворилась. Вышел невысокий человек, почти лысый, с переходящей в бакенбарды бородкой, одетый в чёрный костюм.

   – Дорогой друг! – Вышедший с приветливой улыбкой протянул руку. – Как поживаете?

Это явно был доктор Мерио, помощник доктора Бланша, было условлено, что он встретит их, разыгрывая роль «друга».

   – Отлично, Мерио, – ответил Ги, пожимая ему руку и через силу улыбаясь. – Вы не знакомы с моим братом. Эрве – Жан Мерио, у которого ты будешь гостем.

   – Надеюсь, – сказал Мерио с доброй улыбкой. – Если смогу убедить вас провести здесь несколько дней.

Они обменялись рукопожатиями.

   – Входите, входите.

Эрве по-прежнему молчал, но, казалось, успокоился. Дверь за ними закрылась, и пока Эрве оглядывал тихий, пустынный холл, Ги уловил взгляд Мерио, говорящий: «Быстрее!»

   – Надеюсь, здешняя погода не заставит вас жалеть о средиземноморском солнце, – сказал Мерио Эрве. И взял руководство положением на себя. – Я решил, что вы предпочтёте комнату, выходящую окнами на реку, это самая солнечная сторона дома. – Он мягко засмеялся и повёл их за собой. – Но сперва нужно посмотреть, понравится ли она вам, не так ли?

Они поднялись по широкой лестнице с перилами из дубовых панелей. Мерио шёл впереди, за ним Эрве, Ги сзади. На втором этаже Мерио свернул в короткий коридор, распахнул дверь, вошёл и остановился, придерживая её.

   – Прошу вас.

Эрве вошёл очень медленно, глядя на Мерно. Видимо, он почувствовал лёгкий запах лекарства и оглядел какую-то голую комнату – с кроватью, столом, стулом, без картин, без зеркала, со шкафом у стены. Уловив его пробуждающиеся подозрения, Ги быстро подошёл к нему и взял за руку.

   – Взгляни сюда. – Он подвёл брата к окну. – Видишь, какой замечательный вид открывается отсюда.

С минуту они стояли бок о бок, глядя на парк в сумерках. Потом Ги уголком глаза заметил жест стоявшего у двери Мерио. Тот предлагал ему выйти. Ги стал медленно отступать к выходу, не сводя глаз с Эрве. В комнате было тихо. Ги продолжал пятиться. И когда он уже почти подошёл к Мерио, Эрве неожиданно обернулся. По лицу его стало ясно, что он всё понял. Потом он вздохнул и, старательно сдерживаясь, собрался последовать за братом.

   – Ги!

В этот миг двое дюжих людей ворвались в комнату. Эрве закричал:

   – Ги! Ты подлец, Ги, ты мерзавец!

В комнате началась борьба. Мерио потащил Ги в коридор, но Эрве всё же сумел ухватиться за косяк.

   – Ги, ты сажаешь меня под запор! Но это ты сумасшедший, слышишь? Ты, а не я. ГИ-И!

Крики слышны были даже внизу. У Ги разрывалось сердце.

Все дни той недели были свежими, ясными, январское солнце отбрасывало длинные тени. В субботу Мопассан стоял в пустом холле Ле Верги. Повсюду лежала пыль, со стены свисал сорванный лоскут обоев. В одном углу лежала куча соломы из упаковочных ящиков. В левую дверь видны были голые плети вьюнка, свисавшие над окном, ветер постукивал ими по стеклу. Ставень медленно качнулся и хлопнул по раме.

Ги прошёлся по комнатам, гулко ступая, в окружении призраков. В доме умирали призраки прошлого; они бродили, ища места, где бы остаться, но всё, среди чего они обитали, исчезло. В лучах солнца видна была пыль на полу – их прах.

Снаружи донёсся стук молотка. Ги выглянул и увидел, что двое людей приколачивают на садовую калитку объявление. На нём крупными буквами было написано: «Продаётся». Ради этого он и приехал. Дом уже давно был почти пустым, но мадам де Мопассан не хотела с ним расставаться. Теперь, с болезнью Эрве, она, кажется, решила избавиться от него, чтобы сохранить прошлое.

– Ги, я не хочу возвращаться туда и видеть дом не таким, как раньше, когда мы жили там все вместе, – сказала она. – Продай его.

Ги поднялся наверх. Сквозь щели в ставнях проникали лучи послеполуденного солнца. Вот и его прежняя комната, куда он столько раз взволнованно вбегал, сбрасывал одежду и одевался для рыбалки, где он изнеможённо валился в постель после многочасовой гребли под летним солнцем, где они с Эрве тайком гримировали друг друга в последний день карнавала и выскакивали к матери и Жозефе с пиратскими воплями. Вот комната Эрве. Он подобрал с пола открытку с изображением Наполеона, у которого была оторвана голова, – из той коллекции, что подарила им Жозефа в тот день, когда мать с отцом уезжали из замка.

Ги отвернулся. Он жалел, что вернулся в пустой дом. Мать была права; лучше всего сохранять в памяти яркие образы прошлого, словно они ещё существуют в реальности и словно там, где они созданы, ничего не изменилось.

Снаружи доносился стук молотка. Ги чувствовал, что наступил конец ещё одного периода его жизни. Годы детства, потом Париж, Сена, долгое ученичество у Флобера – это первый период, «Пышка» завершила его и начала новый. Теперь заканчивался и он. Куда приведёт следующий? Он вспомнил о Мари – с лёгким волнением, словно узнавал кого-то после долгой разлуки и многих событий.

Ги стал спускаться. Внизу он увидел на плинтусе медленно ползущего толстого паука; подошёл, занёс ногу, чтобы раздавить его, но паук исчез. Ги нагнулся, пытаясь отыскать норку, в которую скрылся паук, но не мог разглядеть её и через несколько секунд смутного страха и беспокойства понял, что, если сейчас же не уйти, поиск этой норки станет для него чрезвычайно важен. С усилием выпрямился. Пустой дом неожиданно стал очень холодным. Ги содрогнулся. Открыл дверь и торопливо вышел.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

13

Подвески люстры поблескивали, лица сияли, большая красивая гостиная принцессы Матильды оглашалась шумом голосов.

   – Нет, нет, этого нельзя отрицать. Революция была самым страшным взрывом благородных идей, какой только видел мир!

   – Благородных? – раздался мягкий дрожащий голос Тэна. – Но ведь правление сотни людей, которым без революции никогда бы не подняться из низов, опиралось на фанатизм восьми – десяти тысяч головорезов, бакалейщиков, священников, лишённых сана?

Ги отдал лакею в вестибюле шляпу и трость, посмотрелся в зеркало, поправил галстук. Лицо его сильно похудело, но было покрыто тёмным загаром, усы курчавились, глаза блестели, краснота век уменьшилась. Да, таким свежим он не выглядел уже несколько лет.

Ги с улыбкой вошёл в гостиную.

   – Мопассан!

Наступила очень недолгая тишина, затем послышался хор приветствий.

   – Почему вы не приехали к обеду? – Принцесса, сидевшая в кресле очень прямо, протянула руку. Она могла позволить себе носить платья с большим декольте, хотя ей было под семьдесят. – Мы обсуждали «Сильна как смерть». И Боже мой, откуда вы взяли такое солнце?

Ги поцеловал ей руку.

   – Прошу прощения, мадам. Я тогда только вернулся из Алжира. И меня засыпали письмами со всех сторон.

С его возвращения из Алжира и сумасшествия Эрве прошло больше года. Эти пятнадцать месяцев пролетели быстро и были богаты событиями. Его роман с Мари не начался, как он ожидал, решительным объяснением и ответом от неё. Несколько недель после отправки Эрве в сумасшедший дом он пребывал в унылом, подавленном состоянии, мучился головными болями, не мог работать. И когда они увиделись, то казалось, что их прежнее взаимопонимание наложило на их встречу особый оттенок. Ги был увлечён ею, как до сих пор ни одной из женщин. Он её обожал. Однако между ними оставалось что-то невысказанное – может, из-за её сбивающей с толку неуравновешенности. Иногда она казалась влюблённой, исполненной страсти и замкнувшейся в себе. Иногда нежной, прелестно-простой, и он открывал ей сердце. Потом ни с того ни с сего она ссылалась на светские обязанности, долг перед родными, чтобы избежать встречи с ним, и в такие дни он невольно вспоминал сарказм, который она приберегала для тех случаев, когда бывала в дурном настроении. Однажды она принесла газету со статьёй о человеке, который устроил скандал с тремя женщинами в отдельном кабинете парижского ресторана и оказал сопротивление полиции, заявив, что он «месье Ги де Мопассан». Ги прочёл статью.

   – Как нелепы иногда бывают люди, – сказал он и взглянул на Мари. – Но ты не особенно этим возмущена, так ведь?

Она засмеялась.

   – Дорогой мой, люди всё чаще и чаще выдают себя за Мопассана.

Ги вынужден был признать, что это правда. Такое происходило каждую неделю. Мари рассказала ему последний «мопассановский» анекдот, над которым смеялся весь Париж. К Мопассану поздно ночью стучится разъярённый муж. «Месье, где моя жена? Я знаю, что она здесь». «Её нет, – отвечает Ги. – Можете поискать, если угодно». Муж ищет, не находит, возвращается и пожимает плечами. «Вот видите, – говорит ему Ги, – она обманывает нас!»

В начале лета Мари уехала с Лулией.

И тут жизнь вновь стала ему улыбаться. Головные боли прошли. Зрение улучшилось, вернулась прежняя бодрость. Его новый светский роман «Сильна как смерть» публиковался в «Ревю иллюстре» и пользовался большим успехом. Он чувствовал, что вырвался из пугающего мрака. И обнаружил, что Мари, более ослепительная, чем когда бы то ни было, ждёт его.

Вокруг все были заняты разговорами. Принцесса оживлённо спорила с Тэном о своём предке, императоре Наполеоне Первом.

   – Как же я могу не защищать его, человека, которому обязана всем? Если б не Наполеон Первый, я бы торговала апельсинами на пристани в Аяччо!

   – Мопассан. – К нему подошёл располневший Катюль Мендес в шёлковом галстуке со следами недавнего обеда. – Ну, ты становишься бродягой.

   – Чего ты ещё ждал, дорогой друг? Он же мощный повествователь! – Это сказал поэт Эредиа[111]111
  Эредиа Жозе-Мария (1842—1905) – французский поэт, член Французской Академии. Выходец из знатной испано-кубинской семьи, сын француженки, Эредиа получил образование во Франции. Стихи его, появлявшиеся с 60-х годов, собраны в его единственной книге «Трофеи». Выступал как наиболее последовательный представитель парнасской школы французской поэзии.


[Закрыть]. – У него появилась новая яхта!

Они с искренней радостью обменялись рукопожатиями. «Какие замечательные люди, – подумал Ги, – ни следа мелочности или зависти. Они художники, живут ради литературы, видя в ней благородный идеал».

   – Куда же ты плаваешь на яхте? – подмигнул Мендес.

   – Вот представь себе, что приплыл весенним утром в какую-то тихую гавань и ведёшь себя как вздумается среди людей, которых никогда больше не увидишь. – Ги засмеялся. – Потом отплываешь вечером, держа курс всё равно куда, без желания бросать якорь где бы то ни было – с этим не сравнится ничто.

   – Я же говорил тебе, что он бродяга.

Вскоре Ги, к его удивлению, остановил Фердинанд Брюнетьер, редактор журнала «Ревю де Монд». Этот человек был одним из самых неуёмных критиков «банды Золя» и натурализма вообще. Поддерживал близкие отношения с Бурже и Теодором де Банвилем.

   – Дорогой Мопассан, когда предложите нам один из своих романов?

   – Что?

Ги был слегка ошарашен; уж этого он никак не ожидал. Брюнетьер должен был слышать его презрительные отзывы о «Ревю де Монд», они повторялись довольно часто.

Банвиль, явно слышавший их и разделявший его взгляды, подмигнул ему:

   – Дорогой друг, это прямой путь в Академию. Академия и «Де Монд» исповедуют один и тот же принцип – блестящее образование, хорошие связи и определённая респектабельность должны вытеснять гениальность. – Ги заулыбался. – Ты наверняка обратил внимание, что как только писатель начинает метить в Академию, то первым делом стремится предложить «Де Монд» роман, где люди, нашедшие на улице кошелёк, не забирают из него деньги, а вкладывают туда собственные!

Брюнетьер смущённо переступил с ноги на ногу, однако издал вежливый смешок.

   – Нет, серьёзно, если предложите нам какую-нибудь из своих книг, мы бы могли гарантировать вам солидное вознаграждение – весьма солидное.

   – На мой взгляд, роман «Сильна как смерть» вполне бы подошёл, – вмешался Бурже.

   – Да, в самом деле, – подхватил Брюнетьер. – Поздравляю вас, Мопассан, с этим произведением. Оно очень возвышенно. Мы все говорили за обедом о том, как благородны там чувства, как отличаются место действия, характеры, общественный слой от тех, что были в прежних ваших работах, дорогой друг...

   – То есть там нет проституток, – вставил Банвиль.

   – ...и поэтому оно вполне годится для «Де Монд», – продолжал Брюнетьер, пропустив мимо ушей эту реплику.

   – Полностью согласен, – сказал Бурже. – Тэн тоже придерживается того же мнения. Это лучшая твоя книга.

«Искренне ли они говорят? – подумал Ги, оглядывая их лица. – Не кроется ли за похвалами сарказм, насмешки?» Гонкур неотрывно смотрел на него. Но Ги был в хорошем настроении и оставил эти мысли. Тяжёлый год миновал. Он удачлив, богат, знаменит, он любит, и его любят. Ги беспечно подкрутил усы.

   – Господи, до чего чудовищна эта Эйфелева башня, – сказал Бурже.

   – Вот-вот! Это называется «индустриальное искусство» – одно из достижений общественного развития. Уфф!

   – А Роден работает над статуей «Фотография»!

Ги ушёл незадолго до одиннадцати, не дожидаясь общего разъезда. Бодро зашагал к улице Моншанен. Его холостяцкая квартира находилась на улице де Токвиль, за углом. Он увидел, что там горит свет. И вошёл.

   – Мари.

В полуоткрытую дверь спальни он увидел брошенную на стул её одежду, чулки у изножья кровати. Вошёл. Мари лежала раздетой, накрывшись простыней до талии, голова её находилась на краю подушки, восхитительная белая рука свисала к полу. Ги решил, что она спит, поцеловал её в плечо и в розовые соски. Свисавшая рука шевельнулась, Мари слегка заворочалась.

   – Я люблю тебя, Мари, люблю. – Он погладил её руку, коснулся лица. Она слегка повернула голову, в уголках губ затеплилась улыбка, глаза оставались закрытыми.

Ги поднялся, вышел в другую комнату и снял пиджак.

   – Дорогая, знаешь, что произошло сегодня вечером? Брюнетьер попросил меня писать для «Ревю де Монд»! Представляешь? Клянусь, его подвигнул к этому Бурже. Но послушать Брюнетьера, так можно решить, что он уже много лет мечтал привлечь меня к сотрудничеству. – Он сделал паузу и оглянулся на неё. – Ты, кажется, не особенно удивлена.

Мари смотрела на него с кровати.

   – Дорогой, ты красавец.

   – А не твоих ли рук это дело? Брюнетьера ты знаешь хорошо, и мне послышалась в его голосе некая нотка...

Она засмеялась как-то странно, как ему показалось, и медленно убрала с лица прядь волос.

   – Который час? Уже, наверное, почти утро.

   – Утро? Ещё нет половины двенадцатого.

Они хихикнула снова и медленно, сладострастно изогнулась.

   – Ммммм.

Взяла груди и прижала одну к другой, словно предлагая их ему.

   – Ги, иди же.

Простыня сползла, обнажив её длинные ноги.

   – Почему ты пропадал так долго? – спросила Мари, голос её звучал чуть хрипло.

   – Да нет же. Говорю, ещё только двенадцатый час. – Неожиданно что-то в её лице показалось ему странным. Он подошёл к кровати.

   – Мари... – Она протянула к нему руки и приоткрыла губы. – Мари.

Ги взял её за плечи, приподнял, у неё качнулась голова. Под подушкой что-то блеснуло. Ги сунул туда руку и достал стеклянный флакон с маленькими белыми таблетками.

   – Это что? Ты принимала эти таблетки? От чего?

Он мягко усадил её.

   – Ерунда, дорогой. Оставь... брось.

Мари обняла его за шею. Ги посмотрел на зрачки её глаз. Они уменьшились до крохотных точек. Мари находилась в наркотическом опьянении. Он снова посмотрел на флакон.

   – Что ты принимала? Мари, возьми себя в руки. Что это?

Она улыбалась, волосы спадали ей на лицо.

   – Пппросто мои таблетки... очень хорошшшие. Ги, почему тебя так долго не было? Я... ждала много часов...

   – Кокаин, да?

   – ...часов. – Она хотела поцеловать его, но лишь провела влажными губами по щеке. – Предадимся любви...

Ги уложил её и накрыл простыней. Потом поднялся, огорчённый, взволнованный. Попытался уверить себя, что это пустяк. Винить её нелепо. Что может значить пристрастие такого рода? Возможно, наркотик ей необходим, как ему эфир, – только лучше бы она продолжала это скрывать. Лучше бы никогда не видеть её такой. Теперь стали понятны её необъяснимые перемены настроения, подчас блеск остроумия. И её отсутствия, когда она якобы находилась с родными. Может быть, она лечилась? Он посмотрел на неё – восхитительную, своенравную, лежащую с голыми плечами, разметав волосы по подушке, на губах её сохранялась улыбка. Эту женщину он любит – ещё один тяжёлый удар.

   – Ты не очень любезен. Я так долго ждала...

   – Сейчас принесу чёрного кофе, – сказал Ги.

Ранний летний вечер был безветренным, тёплым. Ги ехал в коляске к Казн д’Анверам. В свете газовых фонарей стояли неподвижные, словно из бронзы, каштаны. Вместе с цокотом копыт слышались и другие городские шумы – слившийся гул голосов с террас кафе, крики кучеров омнибусов, музыка шарманок, гудки пароходов на реке. Ги поглядел на свой алый фрак. Эта одежда казалась ему нелепой, но, видимо, ей предстояло стать гвоздём сезона. Эту новую моду вводил Альбер Казн. Мари сказала:

   – Сообщаю, чтобы ты заказал такой заранее, только никому не говори. Пальбер настаивает.

   – Но такой фрак будет выглядеть дантовским!

   – Дорогой, пожалуйста. – Она обняла его за шею. – Пожалуйста, исполни мою просьбу. Я хочу, чтобы ты выглядел превосходно.

   – Ладно, будь по-твоему.

Мари являлась центром той новой жизни, которая его захватила, – жизни светского общества. Она блистала среди этой публики и втянула его туда, чему Ги не сопротивлялся. Хоть он раньше и презирал свет, но ему были приятны похвалы критиков, выдающихся людей, льнущих к нему элегантных женщин. Роман «Сильна как смерть» пользовался успехом в светских парижских гостиных. Из любимого всеми писателя он превратился в модного; это далеко не одно и то же. Он был принят в цитадели светской лести. Но как бы то ни было, он доказал Бурже – одержал над ним верх в его родной стихии!

Коляска проезжала мимо залитого огнями дома. Ги достал крохотную записную книжку, раскрыл её. Сегодня вечером к Казнам. Завтра утром к Пьеру Верграну; потом обед с Мари у графа де Люзе. Вечером театр с де Бретиньи, ужин с Мари (видимо, у Жоржа де Перта). Сидя в тёмной коляске, он признался себе, что с головой ушёл в жизнь гостиных. Дни, недели протекали в визитах, приёмах, поездках, обедах, в беспощадной рутине, заведённой светским обществом для своих членов. В Париже открылась Большая Всемирная выставка[112]112
  …В Париже открылась Большая Всемирная выставка. — Имеется в виду Выставка 1889 года.


[Закрыть], на которую все стремились попасть. Он даже перенял жаргон светских клубов и принял условности, с которыми люди этого мира требовали считаться. И течение событий притупило его способность к анализу этой новой для него жизни. Возможно, из-за Мари он и не хотел её анализировать.

Мари больше не скрывала от него пристрастия к наркотикам, и Ги понимал, что все другие близкие её знакомые знали об этом давно. Однако это его знание сблизило их ещё больше; периоды бесцеремонного безразличия возникали у неё реже. И сохранившаяся капризность стала менее назойливой.

Огни концертного зала вызвали в глазах у Ги боль, заставили отвернуться. В последнее время глаза его беспокоили почти беспрерывно. Возобновление головных болей после возвращения из Алжира в начале года повергло его в отчаяние, да ещё начались нелады с пищеварением. Антипирин, рекомендованный новым врачом, помог, и Ги вышел из депрессии, но ему не давала покоя мысль, что надо работать. Кроме романа «Сильна как смерть» он за последние полтора года написал всего с полдюжины рассказов и почти забросил работу в газетах.

Артур Мейер, ставший теперь на позиции ройялистских салонов, подходил к нему, потирая руки.

   – Так-так. Когда я получу новую хронику? Напишите мне о выставке, хорошо? Париж, столица Науки Искусства и Прогресса, приветствует мир на крупнейшей Всемирной выставке.

   – Спасибо, Артур, за это я не возьмусь.

   – Может, тогда сказку? Юная девушка – Эйфелева башня – томится по любви, может, собирается покончить с собой, а?

   – О Господи! Хватит с меня того, что приходится писать для путеводителя по выставке. – Ги взял Мейера за руку. – У Оллендорфа есть идея. Он говорит, что вам нужно разбрасывать номер «Голуа» с крыши павильона.

   – Что? – Тщательно выбритое лицо Мейера оживилось, он подался вперёд. – Да... да, это блестящая мысль! Превосходная! Я непременно... – Лицо его медленно вытянулось, он посерьёзнел. – Нет. «Голуа» нельзя. «Жиль Блаз», может быть, но не «Голуа». Это уронит достоинство газеты.

Коляска ехала между людными тротуарами в направлении к Опере. Ну что ж, он скоро примется за работу. Сейчас ему лучше. За будущее можно быть спокойным. Он любит красавицу; ему предстоит приятный вечер с самыми культурными людьми самого цивилизованного города на свете. Ги снова глянул на огненно-красный фрак. В конце концов, почему бы нет? Казн д’Анвер – человек приятный, и эта идея достаточно экстравагантна, чтобы сулить какое-то развлечение.

Снаружи послышались крики:

   – Буланже, Буланже!

Ги выглянул. Вдоль бульвара стояла возбуждённая толпа, люди размахивали трёхцветными флажками и потрясали кулаками.

   – Долой правительство!

   – Буланже!

Два месяца назад правительство распорядилось арестовать Буланже за подготовку государственного переворота, и генералу пришлось бежать в Брюссель; его приверженцы пытались вновь разжечь жар народной любви к нему. Ги улыбнулся; Мейер был пылким сторонником Буланже; потом, когда бравый генерал завершил годы вызывавших недоумение колебаний бегством к любовнице, у Мейера вырвался стон: «Бог мой, я считал его Цезарем, а он оказался Ромео!»

Коляска свернула на улицу Шоша, и Ги вылез из неё возле большого дома, где жили д’Анверы. Просторная гостиная была залита светом и заполнена светскими, уже привычными ему людьми, все оживлённо разговаривали.

   – Месье Ги де Мопассан! – громко объявил лакей.

Взгляд Ги, ищущего Лулию и Альбера Каэнов, прошёлся по остальным гостям. В красном не явился никто. Все были одеты, как обычно. Женщины – в тёмные платья, мужчины – в чёрные фраки.

   – А, вот и вы! – услышал Ги голос Лулии. Покинув собеседников, она пошла ему навстречу; в ту же минуту гул голосов прекратился, все гости таращились на него и быстро переглядывались.

   – Здравствуйте, мой дорогой!

Лулия протянула руку, Ги вовремя опомнился и коснулся её губами. Она отступила, демонстративно разглядывая его красное одеяние с изумлённой улыбкой.

   – Это что? Новый стиль «а-ля Мопассан»? До чего дико! – Она засмеялась и обернулась. – Альбер, иди посмотри. Или нет, лучше не ходи!

Ги почувствовал, как у него багровеет шея, он ощущал себя посмешищем. Все пялились на него, подталкивали друг друга локтями, насмешливо улыбались, саркастически кривили губы, обменивались замечаниями. Приутихший разговор возобновился, но всё же был достаточно тихим, и нетрудно было догадаться, о чём он шёл. Где-то в глубине захохотала женщина.

   – Чёрт возьми! – произнёс Альбер Казн, покачивая головой.

   – Вот уж поистине! – поддержал его кто-то, и все, не таясь, захихикали.

Ги тщетно подыскивал какую-нибудь остроту, шутку, чтобы выпутаться из этого положения.

   – Я думал, все приедут в красном.

Альбер Казн, запрокинув голову, громко засмеялся, и Ги понял, как нелепо прозвучали его слова. Казн определённо не поверил ему, счёл, как и остальные, что он нарядился так, дабы привлечь к себе внимание, из тщеславия, нелепого стремления к оригинальности. Если сказать, что услышал это от Мари, он только выставит себя ещё большим дураком. Кстати, где она?

   – Жюль, – позвал Альбер Казн метрдотеля. – Шампанского месье Мопассану.

Оставалось только поддержать шутку, отделаться смехом.

   – Розового, – сказал Ги.

Он вошёл в толпу гостей, стал усмехаться их замечаниям, поддерживая общее веселье, словно собирался развлечь их таким дешёвым образом. Но почувствовал, что гости настроены против него и не позволяют ему выпутаться. Они держались вкрадчиво-непринуждённо, смеялись вместе с ним, пожимали ему руку, прикасались к красному фраку, но он чувствовал их отчуждённость, насмешливость. Они не желали лишать себя тайного наслаждения, удовольствия от мысли, что он поставил себя в дурацкое положение. Они хотели смеяться над ним, а не вместе с ним.

Ги увидел Мари, и она ту же направилась к нему под руку с Лулией; с ними были двое мужчин, Анри Валь, банкир, и Жорж де Пёрт, владелец скаковой конюшни.

   – Правда, он выглядит... э... величественно?

   – Моему портному пришлось поспешать, чтобы успеть к сегодняшнему вечеру, – сказал Ги.

   – Вы собирались читать нам в этом одеянии, мой дорогой? – спросила Мари. – И засмеялась вместе с Лулией, держа её под руку.

   – Охотничий костюм – сами знаете, для охоты на какую дичь, – сказал, подмигнув, Валь, и они снова рассмеялись.

   – Сшили бы лучше трёхцветный.

Ги не стал искать Мари, когда они разошлись. В какой-то момент он увидел их вместе с Лулией, головы их были сближены, видимо, они очень радовались успеху этой шутки, явно задуманной совместно.

   – Как дела, Мопассан?

Ги обернулся на раздавшийся рядом писклявый голос. Он принадлежал Жану Лоррену, писателю и критику, известному гомосексуалисту. Кто-то подослал его.

   – Очень хорошо. Очаровательно.

Лоррен оглядел Мопассана с головы до ног. Ги замечал восхищенные взгляды со всех сторон. Волосы Лоррена были выкрашены хной. Глаза подведены бирюзовой краской, губы напомажены, и он слегка ёрзал в корсете; пальцы были унизаны кольцами. Это был его обычный вид, но Лоррену он нравился! Лоррен, которого Ги знал много лет (родом он был из Фекана), завоевал себе место в этом мире дерзкими остротами, откровенно вызывающим поведением.

Ги ощутил его вялую руку в своей.

   – Что с тобой?

Он указал на припудренный пластырь на носу Лоррена.

   – Ты о моей ране? А, эта сука миссис Боб Уолтер ударила меня связкой ключей в партере «Жимназ». Вонючка!

Вокруг раздался смех. Однако костлявая женщина, которой Ги прежде не видел, явно не знавшая Лоррена, принялась обмахиваться веером.

   – Тьфу! – громко произнесла она. – Надушенные мужчины!

Лоррен повернулся и впился в неё подведёнными глазами.

   – Мадам, не стану мешать вам смердеть. – И увёл Ги. – Пойдём, выпьем по стаканчику.

Вскоре ему удалось отделаться от Лоррена и уйти.

Прохладная ночь окутывала город. Ги остановил фиакр.

   – Авеню Фридланд.

Он был разъярён и со злобой понял, что Эммануэла окончательно выведет его из себя; представил, как она идёт к нему через всю гостиную с насмешливым видом.

   – Кучер, – передумал Ги, – поезжай через лес. Куда угодно.

Появляться сейчас перед Эммануэлой было нельзя. Он злился на себя за то, что его это волнует. Сколько раз в прежние дни на Сене он с удовольствием издевался над буржуазными условностями, почему он должен больше беспокоиться о том, что подумает этот другой мир с его чванливыми, столь же нелепыми ценностями? Чёрт возьми, он сам устраивал немало розыгрышей, и никто на это не обижался. Но тут Ги ощущал недоброжелательность, насмешливость, в которой не было ни добродушия, ни остроумия, только желание уязвить. Такой шут, как Лоррен, преуспел в этом обществе потому, что сам пользовался его оружием. Ги вспомнился Флобер. Как бы он избегал этой публики! «Не доверяй никому, – говорил этот нормандский викинг. – Будь честен. Прям. Презирай умничанье. Научись скептицизму». «Мой великий учитель, – произнёс Ги в темноте, – если б только я мог быть таким, как вы».

Фиакр медленно ехал по авеню дю Буа.

Ги не сомневался, что Мари устроила это вместе с Лулией. Однако последние несколько недель она была очень нежной. Мари... Разве не пытался он убедить себя, что она его великая любовь? Не пытался поверить в это, ища гармонию, какой не мог найти? Он поглядел на тёмную массу проплывающих мимо деревьев. «Людям может оказаться очень трудно поладить, когда они любят друг друга по-настоящему». Он внезапно осознал, сколь долгие узы связывают его с Клем. Связь с Мари была менее прочной, и поэтому за неё нужно крепче держаться. Снаружи раздался крик:

   – Эй! Куда ты... с дороги!

   – Сворачивай, чёрт возьми!

Фиакр свернул, подскочил и со стуком врезался во что-то. Ги выглянул. Кучер бранился, ему из темноты более смачно отвечали тем же близкие голоса, женский и мужской.

   – Идиот, если не умеешь ездить...

Фиакр дёрнулся. Послышался храп другой лошади. Фиакр снова остановился. Очевидно, они столкнулись с каким-то экипажем и теперь им предстояло разъехаться. Кучер слез, стал осматривать свою лошадь и осыпать кого-то ругательствами. Ги вылез из фиакра. Они столкнулись со старым рессорным ландо. Мужчина сидел на козлах. Женщина стояла на земле, цветистый поток её оскорблений заставил умолкнуть даже поднаторевшего в перебранках кучера. Очевидно, никакой поломки не случилось. Женщина увидела Ги и направилась к нему.

   – А ты, дружок, можешь сказать своему... чёрт возьми, это ещё что? Смотри, Пьеро, сам дьявол!

В свете далёкого фонаря женщина разглядела цвет его фрака. Ги видел, что она глядит на него, уперев кулаки в бедра. Потом вдруг она подалась вперёд.