Текст книги "Будь проклята страсть"

Автор книги: Стивен Коултер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

12

Гостиная в особняке на авеню Фридланд была заполнена изысканной публикой. Ги стоял у открытого окна, в которое задувал лёгкий ветерок. Большая люстра сверкала огнями. Рядом в маленькой гостиной оркестр негромко играл вальс. Эммануэле, одетой в белое, ниспадающее красивыми складками платье, всеми силами старались угодить её «трупы». Она развлекалась тем, что не обращала внимания на мужчин, которые все подходили, кланялись и целовали ей руку. Мужчины замирали с настойчивым и несколько глупым видом, некоторые делали шаг вперёд, пытаясь привлечь её внимание сбивчивой речью. Потом отступали и оглядывали остальных.

Кто-то тронул Ги за локоть. Это был Альфонс Доде.

   – Посмотрите на Монтескью с черепахой, – сказал он, поведя в ту сторону своей козлиной бородкой. Робер де Монтескью, поэт и экстравагантный эстет, друг Гюисманса, водил среди посмеивающихся гостей черепаху на ленточке. Панцирь её украшали большие драгоценные камни, красные и зелёные.

   – Кто это с ним? – спросил Ги.

У спутника Монтескью было круглое напудренное лицо, тонкие, судя по всему, подкрашенные губы, светлые напомаженные волосы и грузное тело.

   – Это? Оскар Уайльд.

Доде и Ги переглянулись.

   – Привет, старина.

К ним подошёл Анри Жервекс, художник, застенчивый «труп». Вскоре возле них собралась группа гостей. Ги потихоньку отошёл в сторону и услышал рядом с собой чей-то голос:

   – Ага! Le mauvais passant[107]107
  Мовэ пассан (дословно: недобрый прохожий – фр.) – созвучно с именем писателя.


[Закрыть].

Он повернулся, увидел Мари Кан и замер, поражённый её красотой. Она была в платье, обнажающем шею и плечи, широкие скулы подчёркивали изящный овал лица, в её улыбке сочетались наивность и холодный цинизм, что было внове для него. В ушах у неё были длинные персидские серьги из цветной эмали на золоте, зачёсанные вверх чёрные волосы блестели. Под скулами темнели ямочки. В декольте виднелась ложбинка между грудями. Кожа у неё была с легчайшим золотистым оттенком. На шее не было никаких украшений.

   – Таков, значит, у вас способ приветствия? – спросила она.

Ги осознал, что таращится на неё, и поцеловал ей руку.

   – Прошу прощения.

Ги тщетно подыскивал, что сказать, чтобы спасти свою репутацию.

   – Вы до того очаровательны, что я вас не сразу узнал.

   – Это уже лучше!

   – Когда приехали?

   – Вчера вечером. И завтра уезжаю.

Они находились неподалёку от маленькой гостиной, где играл оркестр; Ги до сих пор почти не замечал музыки.

   – Давайте потанцуем, – предложил он.

Мари поглядела ему в глаза. Потом лёгким движением оправила платье и протянула к нему руки. Ги взял её за талию, и они закружились в танце. Мари слегка откинулась назад. Он ощущал ладонью корсаж и тяжесть её тела. Брови её были подкрашены.

   – Значит, я mauvais passant? – спросил он.

Мари чуть запрокинула голову и рассмеялась:

   – О нет.

   – Один лодочник на Сене называл меня guillemot passant[108]108
  Гиймо пассан (дословно: идущий пингвин – фр.) – созвучно с именем писателя.


[Закрыть].

   – Guillemot – птица, гнездящаяся высоко в неприступных скалах, так ведь? – спросила Мари, блеснув глазами. Ги рассмеялся.

Мари сказала, что находится в Париже проездом по пути к сестре и друзьям во Флоренцию. Когда они перестали танцевать и прогуливались среди прочих гостей, она говорила весело и отвечала ему с нескрываемым удовольствием. Однако лёгкая ирония нескольких её фраз смутила его – что она тут же заметила и постаралась сгладить произведённое впечатление. Мари вернулась со Средиземноморья, проведя там летний сезон.

   – Значит, мы разминулись с вами, – сказал Ги. – Я был в Антибе в пятницу. – И поймал её насмешливый взгляд. – Нет! Я покупал тендер. Хорошую морскую яхту, в киле семьсот килограммов свинца, общий вес без полезного груза девятьсот. И чтобы дать вам полное представление о ней, там есть команда из двух человек, Бернар и Раймон.

   – И называется она «Милый друг»?

   – Как... да.

Он изумлённо вскинул брови. Потом оба рассмеялись.

Ги находил Мари необыкновенно красивой. Мужчины подходили и целовали ей руку. Эммануэла дважды подсылала стареющих вдов туда, где они находились чуть в стороне от остальных. После того как они избавились от второй, снова начав танцевать, Ги сказал:

   – Очевидно, мне намекают, чтобы я не монополизировал вас.

   – Потоцкая определённо считает это опасным, – ответила Мари. – Хочет, чтобы вы оставили в покое молодых женщин и вселяли надежды в поблёкших!

Подобное заявление можно было б услышать от самой Эммануэлы. И Мари сказала это, глядя ему в глаза, со смесью колкости и наивности.

В конце концов им пришлось расстаться. Ги подумал, что Эммануэла, должно быть, знала об их знакомстве; и с её стороны было утончённой провокацией отыскать Мари и пригласить на этот вечер. Графиня хотела продемонстрировать свою власть над ним, при этом ей приходилось выглядеть и весьма заинтересованной в нём, и совершенно безразличной. Это было характерно для Эммануэлы – предоставить доказательство того, что она хочет властвовать над тобой, и при этом сделать вид, будто ты ей совершенно не нужен.

Ги видел среди голов и плеч гостей чёрные волосы и улыбку Мари. А ещё дальше – Эммануэлу и, глядя на неё, желая её, ощущал лёгкую дрожь в мышцах.

Он желал их обеих. И переводил взгляд с одной на другую. Желал так, словно мог раздвоиться и слиться в любовном порыве с обеими одновременно. Обе были сейчас в высшей степени недоступны и потому в высшей степени соблазнительны. Он желал улечься с обеими на пуховую перину, чтобы каприз одной возмущал другую. Желал упиваться влекущими к себе объятиями обеих, чтобы они были соперницами, чтобы обеих разжигали лёгкая ненависть и лёгкий стыд! Эммануэла с ледяным видом не желала его замечать.

Ги поймал себя на том, что, глядя на Мари, прислушивается, надеясь услышать её голос, тщетно и глупо пытается догадаться, что она говорит. Когда она уходила с человеком, с которым почти не разговаривала, Ги ощутил острый укол зависти.

Рано утром Ги отправил к ней посыльного с запиской, но тот вернулся и сказал, что она уехала. Он решил посвятить утренние часы работе. Новая книга, «Монт-Ориоль», писалась трудно. Он не мог передать той атмосферы, которая казалась ему столь многообещающей, когда замысел только возник у него в Шатель-Гийоне. Такого с ним ещё не бывало. Раньше он писал целые повести без необходимости возвращаться хотя бы к одной фразе. Теперь часами корпел над одной страницей и в конце концов перечёркивал её с раздражением и презрением к себе.

Ги сидел с пером в руке, глядя на улицу Моншанен, мысли его блуждали. Эрмина оказалась неотзывчивой; на его предложение приехать в Париж она прислала безучастный ответ. И Клем – прежде всего Клем. Она жила в Этрета, присматривала за виллой, писала только ради напоминания о связанных с ней делах. Под давлением различных обстоятельств их отношения вернулись к исходной точке. Никто из них, казалось, ничего не мог с этим поделать. Клем приняла это со своей нежной нетребовательностью.

И что теперь?.. Внезапно Ги ощутил одиночество и неприкаянность, от которых не было спасения после того ветреного вечера в парке много лет назад. Раздался стук в дверь, Франсуа принёс почту – обычную пачку писем, главным образом от женщин. Луи Ле Пуатвен писал из Лондона о последнем концерте старого Ференца Листа, который обернулся небывалым, неслыханным триумфом, «исступлением без конца». На следующем конверте стоял штемпель Нейи, но письмо переслали из издательства Авара. Писала женщина. Она слышала, что он в Париже, и хотела встретиться с ним наверху у Биньона в час дня девятого или шестнадцатого. «Я высокая, белокурая, кареглазая. Буду в тёмно-коричневом платье...» Подписано было: «Кристина». Ги взглянул на календарь. Шестнадцатое. Час – странное время для свиданий. Это расшевелило его любопытство.

Ги вымылся, неторопливо оделся и пошёл в ресторан Биньона. Через сорок минут никто похожий на автора письма не появился, и у него вышла стычка с несколькими охотниками за знаменитостями. Это был розыгрыш. Глупо было отзываться. На бульваре он остановил коляску. «Улица Моншанен, десять». Под стук подков лошади он внезапно поймал себя на мысли о Мари Кан... Мари...

Париж был охвачен горячкой преклонения перед героем, генералом Буланже[109]109
  Буланже Жорж (1837—1891) – французский генерал и политик. Окончил Сен-Сир, служил в Италии, участвовал во франко-прусской войне. Был военным министром.


[Закрыть], который собирался, встав во главе войск, воздать отмщение Германии. Когда он, красивый, величавый, мужественный, гарцевал на вороном коне по Елисейским полям на параде Четырнадцатого июля, это вызвало бурю народных приветствий.

   – Да здравствует Буланже! Да здравствует Буланже! – ревела густая толпа, из множества окон махали платочками. Где бы ни появлялся «отважный генерал», его встречали шумно, радостно, восторженно. А женщины! У Буланже было сто тысяч поклонниц. У всех швей и прачек в чердачных квартирах висели его портреты. Каждая светская дама мечтала, чтобы он блеснул в её гостиной. Алые гвоздики – эмблема Буланже – красовались в каждой петлице, на каждом корсаже, словно сердца, отданные мужественному генералу. Ги взирал на всё это с любопытством.

Пришла неожиданная весть. Эрве собрался жениться! Мадам де Мопассан написала из Антиба:

«Её зовут Мария-Тереза д’Андон. Эрве было почти перестал видеться с ней, и я решила, что между ними всё кончено, но вчера вечером он сказал, что они уже объявили о предстоящем браке и должны пожениться через десять дней. Рада ли я этому, не пойму. Приданого у неё нет. Девушка она хорошая, и видно, что любит его. Но как они будут жить, не знаю. Эрве рассчитывает на то, что ты присылаешь нам, и не выказывает склонности работать – разве что садовником, а в садовники его вряд ли кто наймёт».

Эрве женится! Ги стоял с письмом в руке, охваченный каким-то неожиданным чувством. Потом крикнул:

   – Франсуа! Закажи фиакр. И возьми билеты до Антиба. Завтра едем на юг.

Ги нашёл Эрве спокойным, счастливым, влюблённым. Мария-Тереза была маленькой, слегка застенчивой и, подумал он, очаровательной. Эрве рассказал ей всё об их детстве в Этрета, об аббате Обуре и играх в церковном дворе. Братья засиделись до глубокой ночи, радуясь сохранившимся в памяти именам и улыбаясь воспоминаниям.

   – Господи, была бы здесь Жозефа! – со вздохом сказала Ги мадам де Мопассан. – Эрве хочет пригласить на свадьбу самое меньшее пятьдесят гостей, большинства которых не знаю ни я, ни кто бы то ни было.

Старая Жозефа ушла на покой и осталась в Этрета.

Ги перед свадьбой подолгу разговаривал с матерью, много разъезжал. Утром в день бракосочетания ярко светило солнце. Мария-Тереза в белом платье выглядела обворожительно; Эрве потел в чёрном костюме и нервничал. Когда после венчания выходили из церкви, Ги сказал:

   – Старина, что скажешь, если мы сделаем крюк и поедем по грасской дороге? Это не намного удлинит путь. Мы с матерью впереди, вы сзади.

   – Хорошо, – ответил Эрве и обратился к Марии-Терезе: – Мы, кажется, выбрали самый жаркий день в году, не так ли, мадам?

Из-под конских копыт вздымалась пыль. Развевалась бахрома на тенте экипажа, море было залито солнцем. На минуту оно скрылось из глаз, когда дорога сделала поворот, потом она снова пошла вдоль берега. На полпути Ги велел кучеру:

   – Остановите здесь.

Мадам де Мопассан удивлённо взглянула на него.

   – Ги, в чём дело? Гости будут недоумевать, где мы.

   – Не беспокойся. – Ги ободряюще пожал её руку. – Подождут. А теперь сойди.

   – Дорогой, я ничего не понимаю.

Позади них остановился подъехавший экипаж с Эрве и Марией-Терезой.

   – Почему мы остановились? – крикнул Эрве.

   – Хочу вам показать кое-что, – ответил Ги и поманил их. – Идите сюда.

В густой живой изгороди, окаймлявшей дорогу, были ворота. Ги распахнул их, подождал брата с невесткой и повёл внутрь. Там был большой сад, простирающийся к самому морю, с цветущими клумбами, сверкающими теплицами, стоящим на месте оборудованием.

Эрве утёр пот со лба.

   – Старина, чего это ради...

   – Вот, Эрве, – Ги повёл рукой, – это всё твоё. Поздравляю.

   – Моё? – уставился на него брат.

   – Свадебный подарок от меня, старина. Теперь ты садовод.

   – Ги, я не верю своим ушам. Ги... – На глазах Эрве навернулись слёзы. – Как... как ты... – Он обнял брата и расцеловал. – Это же стоит, должно быть, целое состояние!

Сияя от радости, он побежал мимо теплиц. Мария-Тереза обняла деверя.

   – Спасибо. Ты так добр. Он больше всего мечтал об этом.

Мадам де Мопассан утирала глаза.

   – Мария-Тереза! – радостно позвал Эрве. – Иди посмотри.

Они осмотрели сад – наскоро, потому что их ждали гости, – и на обратном пути, когда кучер погонял лошадей, Эрве оживлённо говорил:

   – Какой большой! Я смогу продавать цветы в Антибе, Ницце, Канне. Видела мимозу? В сезон её будет столько, что мы станем отправлять её в Париж... Ги, теперь тебе нужно жениться и осесть здесь вместе с нами.

   – Да, да, – поддержала его Мария-Тереза.

   – Что скажешь, Ги? – спросила мать, всё ещё подносившая платочек к глазам.

Ги засмеялся. Он ни разу в жизни не бывал так счастлив. Эрве заслуживал сада. В армии ему приходилось несладко. И всегда не везло, но он никогда не жаловался. Пора Эрве обрести независимость и возможность заниматься тем, что он любит. Прежде они часто спорили; Эрве то и дело залезал в долги, правда, тому существовало оправдание, но теперь всё это в прошлом. Он поглядел на счастливые лица брата и Марии-Терезы.

   – ...Ги, но это целое состояние.

Ничего, он зарабатывает большие деньги – большинство писателей в Париже назвало бы их баснословными. Дела его так хорошо не шли ещё никогда. Газеты, журналы добивались от него рассказов; за какую-то хронику он получал пятьсот франков. Одно за другим выходили подарочные издания. Он был богат. Знаменит в тридцать шесть лет. Счастлив... да, в данную минуту счастлив. Ги поглядел на сияющее под солнцем море, сквозь стук копыт и громыхание колёс слышались голоса Эрве и Марии-Терезы. Вот этого счастья он достигнуть не смог. Эрве достиг; жизнь вознаградила его таким образом. Этого не могли дать Мари, Эммануэла, Эрмина, Клем – их образы проплывали перед ним, любимые, желанные, причиняющие страдания. «Ги, чего ты ищешь?» – однажды спросила его Эрмина. Возможно, покоя – где-то за пределами длинного, тёмного, пустого бульвара одинокого сердца.

   – Послушай, Ги, – похлопал его по колену Эрве. – Теперь мы должны вывести фамильную розу. «Полианта Мопассантиа».

Ги повернулся к ним.

   – Подвид «Милый друг Виргиниана».

Все засмеялись.

   – Это первым делом!

   – Ой, они уже съезжаются, – сказала мадам де Мопассан, когда они подъехали к вилле, где гости вылезали из экипажей и шли навстречу с поздравлениями.

   – Вот и новобрачные! Поздравляем... Желаем счастья...

Над Сеной сгустилась тьма. Ги, мерно загребая вёслами, повёл лодку в направлении Шату. Потом, обогнув островок, бросил вёсла, лодка по инерции подплыла к берегу и уткнулась носом в камыши. Отдыха ему не требовалось; он чувствовал себя полным сил и даже как-то странно оживлённым. Но почти бессознательно уловил какую-то перемену в атмосфере и перестал грести. Поднял глаза к луне, холодно светившей сквозь высокие облака. Слышен был только лёгкий плеск воды о берег, да пробежавшая крыса свалила в воду камешек.

По возвращении со свадьбы Эрве ему неудержимо захотелось на любимую реку его безденежной юности, и он приехал один, чтобы вновь насладиться её прежним очарованием.

От воды стал подниматься туман, нежный, таинственный. Глядя на него, Ги не сразу осознал, что взгляд его прикован к одному месту у дальней кромки острова. Туман там не стелился над рекой тонким слоем. Он клубился, завивался спиралью вверх, казалось, обретал форму человеческого тела и приближался, скользя по поверхности воды. Качнулся было, и Ги подумал, что эта фигура двинется через остров прямо к нему; но она изменила направление и, приближаясь, стала словно бы приседать. Руки и ноги Ги напряглись до боли. Он ощущал нечто вроде «присутствия», как в комнате на улице Моншанен. Силился отвести взгляд от туманной фигуры, но не мог. То был Орля. Это странное имя, которого Ги никогда раньше не слышал, прозвенело у него в голове. Орля! С какой-то смутно колышущейся массой вместо головы, что придавало всей фигуре нечто особенно зловещее.

Ги хотел уплыть. Но мозговые импульсы не доходили до его рук. Орля был уже гораздо ближе, у самых, камышей. Напряжённые руки Ги отказывались повиноваться. Внезапно в его ушах раздались те звуки, о которых он говорил Бурже. Далёкие слившиеся голоса вопили и стенали из гулкой пещеры. Ги почувствовал, как по лицу его струится пот. Голоса оборвались, и плеск воды тут же усилился до оглушительного. Ги неистовым усилием дотянулся до весел, схватил их и сделал мощный гребок. Лодка едва двинулась. А Орля был уже почти возле неё. Мозг Ги всё ещё плохо координировал работу мышц. Он загрёб снова, чувствуя, что мускулы натянулись, как тетива; и опять лодка почти не двинулась.

Орля пригнулся, готовясь вскочить на корму, видно его было вполне отчётливо. Ги изо всех сил налёг на вёсла – лодка сорвалась с места, и в следующий миг он широко загребал вёслами на стрежне реки, туман вокруг был белым, пустым.

Ги приплыл в Шату; слуга из дешёвого придорожного отеля, который содержали старики Катркювы, знакомые Мопассану ещё по временам «Лепестка розы», впустил его, и он поднялся к себе в комнату, охваченный волнением и любопытством. Постоял у окна, глядя на чуть поблескивающую реку. Что это было – самовнушение, гипнотический эффект тумана и неверного света? Ги был уверен в одном: дело тут обстояло иначе, чем с видением собственного призрака на улице Моншанен в ту ночь, когда он позвал на помощь Мезруа. Тот случай он счёл раздвоением личности – одним из тех загадочных феноменов, о которых доктор Шарко[110]110
  Шарко Жан-Мартен (1825—1893) – французский учёный, автор многих работ по болезням нервной системы.


[Закрыть] и его коллеги заставили в последнее время говорить всю Францию.

Но Орля... как это странное имя пришло ему в голову? Ги ходил взад-вперёд по комнате; мысли теснились в голове, разум, казалось, был открыт потоку импульсов, впечатлений, озарений. Ярко горящая лампа отбрасывала на стену его громадную, чёткую тень. Орля – как жутко, когда тебя преследует этот неодолимый таинственный призрак! В памяти Ги всколыхнулись древние поверья.

Внезапно ему показалось, что за дверью комнаты кто-то молча стоит. Ги выглянул. Никого. Потом сел за стол и принялся писать рассказ о человеке, которого преследует Орля, перо его быстро бежало по бумаге.

Ветер, продувавший улицу Моншанен, гудел, словно слабые голоса, над стеклянными панелями, из которых состоял потолок комнаты. Серое февральское небо уже темнело. Ги сидел за письменным столом, прислушиваясь к журчанию воды в канаве снаружи. Комната – «оранжерея», как называл её Франсуа, – была тёплой, уютной, однако его била дрожь. До чего ненавидел он эту погоду! Она напоминала ему о днях службы в морском министерстве, об отчаянии при виде того, как деревья в Тюильри сбрасывают листья и долгая зима окутывает город. Ги хотелось бы оказаться на борту «Милого друга» в весеннем Средиземном море. Однако требовалось уладить неприятные дела с Аваром; он решил покончить с ними сегодня.

Ги поднялся и дёрнул шнурок звонка. Франсуа было велено не входить без вызова; с гостьями очень часто возникали пикантные ситуации. Господи, до чего эти женщины были доступны! Казалось, все они стремились соблазнительно разлечься на шкуре белого медведя перед камином, даже замужние. Они ждали от него любовного акта, и если он не проявлял инициативы, заводили речь о его «репутации» в таком тоне, что сомнения относительно их желаний не оставалось. Стоило войти в гостиную – к сенатору, к банкиру, – и он ощущал на себе взгляды всех женщин; их застенчивость и лукавство выражали невысказанные напрашивания. И не исключено было, что в ближайшие дни произойдёт немало странных «совпадений». Он столкнётся с одной из женщин, «случайно проходящей» по улице Моншанен; другие выйдут из фиакра, когда он будет стоять возле кафе «Мадрид» или Тортони; ещё одна только что получит письмо от младшей кузины из провинции, которая хочет стать писательницей, и забежит с визитом «по пути за покупками». Два раза женщины приходили, заявляя, как любезно с его стороны было пригласить их на чай – хотя не получали от него никаких приглашений.

Он брал их – почти всех. Большинство молодых оказывались пылкими любовницами на час-другой, отдавшись после недолгих колебаний со всей страстью. Потом почти неизбежно наступали осложнения, потому что они хотели ещё встреч. Те, что были постарше, но ещё аппетитными, доставляли ему насмешливую радость тем, как жадно, со стонами прижимались к нему на ковре, полураздетые, в позах, представлявших полнейший контраст с тем величественным, надменным достоинством, которое они напускали на себя, играя главные роли в своих гостиных, в своих семьях, на званых обедах, которые устраивали их влиятельные мужья. У замужних, стремящихся сохранить тайну свиданий с ним, существовала излюбленная хитрость. Под вечер они садились в фамильный экипаж, ехали к «Галерее Лафайет», большому магазину на бульваре Османн, быстро проходили через многолюдный главный вход со свёртком, который хотели «обменять», потом спешно выходили в другую дверь и брали фиакр до улицы Моншанен. Кучер ждал и ждал у тротуара, пока мадам «ходила по магазину». Потом перед закрытием она выходила из главного входа с «обменённым» свёртком, вздыхала: «Ах, до чего же утомляешься в этих магазинах. Домой, Жюль» – и усаживалась в экипаж.

Франсуа постучал и вошёл с несколькими письмами.

   – Подбрось ещё угля, – сказал ему Ги.

   – Сейчас, месье.

Франсуа занялся печью, поворошил кочергой в топке и высыпал туда остававшийся в ведре уголь. Ги стал вскрывать письма. Второе пришло от Эммануэлы – она написала из Карлсбада четыре строчки, почти бесстрастных, но исполненных прежней обольстительности. Закончила характерным для неё: «Пишите!»

Франсуа вернулся снова с полным ведром.

   – Я жду месье Авара, – сказал Ги. – Проводи его сюда, как только он приедет.

   – Хорошо, месье.

Ги продолжал просматривать письма. Как, опять? Он вскрыл последний конверт и прочёл на слегка надушенном листке:

«Вы жестоки ко мне. Придя на последнее назначенное свидание, я прождала целый час. А вы не появились. Почему вы так обходитесь со мной? Я люблю, я обожаю вас. Вы для меня всё. Я отдаюсь вам душой и телом. Прошу вас, пожалуйста, придите на свидание завтра, в среду. Я буду в чайной на улице Дону в пять часов. Кристина».

Ги скомкал письмо и швырнул в мусорную корзину, вновь придя в раздражение. Чёрт бы побрал эту особу! Шутка была удачной (он несколько раз смеялся над собой после той истории), но нельзя же продолжать её вечно. Эта самая женщина назначила ему свидание в ресторане Биньона несколько месяцев назад – и не появилась. Потом раздобыла каким-то образом его адрес и стала слать ему свои школьнические писульки по три раза в неделю. В них всегда было одно и то же, она предлагала себя и просила о встрече. Один раз он сглупил, отправился на свидание – и, разумеется, она не пришла. Должно быть, ей это доставило удовольствие.

Раздражение Ги не проходило. Это письмо и мысль о предстоящей встрече с Аваром действовали ему на нервы. Почему не пишет Мари? Ежедневно приходят идиотские письма вроде этого, а от неё ни строчки. Зачем ей понадобилось ехать чёрт знает куда, в Россию, когда они только начади сближаться? После того вечера у Эммануэлы они часто виделись; Мари обладала привлекательностью, какой не обладали другие женщины. Она находила с ним общий язык, и вместе с тем в ней было нечто циничное, дразнящее, что он разглядел с самого начала. Мари была избалована вниманием. Возможно, в России... Проклятье!

Ги взглянул на часы. Авар опаздывал. Почему он не может являться вовремя? Беда в том, что ему недостаёт чувства ответственности. Ги не хотелось ехать для этого разговора в издательство; это поставило бы его в психологически невыгодное положение. С издателями вечно не всё ладно – постоянно какие-то придирки, какие-то споры; к тому же надо просматривать их счета, как бухгалтеру, чтобы тебя не надули. Чёрт возьми – где же он? Ги снова направился к шнуру звонка, но, едва поднял руку, раздался стук, и Франсуа открыл дверь.

   – Месье Авар.

Издатель вошёл, как всегда, неряшливый, вертя своей круглой головой, одна рука была протянута для пожатия.

   – Дорогой друг. – Он повернул голову. – Как? Огонь в печи? Вы что – пишете о чистилище? Тут сущее пекло.

   – Да? Мне холодно, – ответил Ги.

   – Холодно? – Авар поглядел на него, потом издал короткий смешок, словно принял это за шутку. – Итак, мой дорогой друг, я принёс ваш последний счёт. Думаю, вы найдёте его вполне удовлетворительным – вполне, вполне. Если желаете, можете взглянуть. – Издатель стал рыться в портфеле, его слишком оживлённый тон создавал впечатление, что он хочет оградиться от неприятностей, которые явно не заставят себя ждать.

   – Спасибо, счёт я уже видел в издательстве, – ответил Ги. – И если вы называете его удовлетворительным, то будь я проклят, если придерживаюсь того же мнения. Авар, в чём дело с «Монт-Ориолем»?

   – Дело?

   – Чёрт возьми! На книгу написаны хорошие рецензии, почти все восприняли её благосклонно – и смотрите, как медленно она продаётся.

Авар замялся.

   – Она... несколько отличается от вашей обычной манеры, от того, что люди привыкли находить у Ги де Мопассана.

   – Вы хотите сказать, что она о светской публике? У Бурже все книги о светском обществе, разве не так? И они прекрасно распродаются.

   – Я не говорю...

   – В «Жиль Блазе» книгу сочли замечательной. Просто вырвали из рук, чтобы печатать с продолжениями. А посмотрите, как она продаётся у вас – посмотрите, Авар, вы ничего для книги не делаете. Не рекламируете её, даже не пытаетесь этого делать.

   – Это несправедливо.

   – Не было никаких рекламных кампаний. Должен ли я убеждать вас как новичок, что книга должна хорошо продаваться? Должен ли я побуждать вас привлечь к ней внимание читателей, будто меня никто не знает? Вы ведёте себя так, будто вам на всё наплевать, и в результате на неё всем наплевать!

Ги выходил из себя.

   – Я не могу заставить людей покупать книги.

   – Мои до сих пор покупали.

   – Эта несколько в ином роде.

   – Господи, тем проще вам возбудить к ней интерес. Будь она в прежнем духе, тогда бы у вас были причины жаловаться.

Лицо Авара приняло обиженное выражение.

   – Вы забываете, что распродать книгу и в моих интересах.

   – В таком случае могу только сказать, что вы пренебрегаете как моими интересами, так и своими. «В ином роде»! Вы просто ищете отговорку, Авар.

   – Разве я могу что-то поделать, если в публике существует сопротивление?

   – Да?! Ваше дело сломить его.

   – Я делаю всё, что могу. – Авар отвернулся от раскалённой печи, лицо его раскраснелось от жара в комнате. Сделав над собой усилие, он примиряюще заговорил: – Дорогой друг, «Монт-Ориоль» – случай особый; можно поговорить об этом впоследствии. Прошу снова, дайте мне ту повесть о призраке, «Орля», которую публиковали в «Жиль Блаз» осенью, и увидите, она будет иметь огромный успех, как «Пышка». Ну как? – Он улыбнулся и утёр лицо платком. – Ну как?

   – Извините, Авар. Я решил податься в другое место.

   – То есть к другому издателю?

   – Да. К Оллендорфу.

   – Но... но... – Авар растерянно зашевелил руками. Шагнул вперёд и заговорил умоляющим тоном: – Прошу вас, подумайте. Мы сотрудничаем много лет. Мы старые друзья. Не раз добивались в прошлом успехов – с самого начала, так ведь? «Заведение Телье», «Жизнь», «Милый друг», все рассказы. Вы знамениты. Мне приятно сознавать, что в этом есть и моя небольшая заслуга. Я рисковал. Сегодняшнее осложнение – пустяк. Нас связывает старая дружба, не так ли?

   – Я заключил контракт с Оллендорфом.

   – Ах вот оно что! Так, так. Понятно.

Авар печально отвернулся.

Через десять минут разговор окончился, они распрощались. Авар крепко пожал Мопассану руку и ушёл. Ги вернулся в комнату. Ну что же, с этим покончено. Это было неизбежно. Авар сдавал позиции, он не мог больше заниматься издательскими делами с прежним жаром и чутьём. Ги постоял, прислушиваясь к журчанию воды в канаве на улице. Ему хотелось забыть укоризненное выражение на лице Авара. Это был разрыв с прошлым; он неловко себя чувствовал. Снова потянул за шнурок звонка.

   – Франсуа, ещё угля.

Тот заколебался, глядя на пламенеющую топку.

   – Э...

   – Господи, печь вот-вот погаснет! – громко произнёс Ги.

   – Да, месье.

Франсуа высыпал несколько совков угля в печь, уже начинающую раскаляться докрасна внизу.

   – И приготовь душ – похолоднее.

Он чувствовал приближение головных болей.

   – Хорошо, месье.

Франсуа вышел.

Ги бросился на кушетку. Его охватывало какое-то непонятное смятение; он понимал, что должен отделаться от него, выбросить из головы Авара, будущее, лёгкое беспокойство о Мари. Взял лежавшую под рукой книгу. Её принёс Бурже. То был сборник морских рассказов, присланный его приятельницей, какой-то графиней, которая ими восхищалась. Бурже просил написать на сборник рецензию в «Нувель ревю». Ги открыл первую страницу, пытаясь сосредоточиться. Выпал листок бумаги. Он развернул его.

   – Что за чёрт...

Он отложил книгу, поднялся и стал читать записку. Приятельница Бурже прислала её ему вместе с книгой. Почерк был тем же самым, что в докучных письмах от «Кристины». Он быстро шагнул к мусорной корзине, вытащил брошенное туда смятое письмо и сравнил почерки. Никакого сомнения, одна и та же рука. Подписана записка была «Лили де М.». В верхнем правом углу листка была вытиснена графская корона, в левом – адрес графини на улице Курсель. Ну конечно! Лили де Мунес – маленькая испанская графиня, с которой он познакомился у Эммануэлы. Так вот кто писал эти письма! Он вспомнил её – маленькая, стройная, но широкобёдрая, с массой чёрных волос и миндалевидными глазами. Ги слегка флиртовал с нею несколько раз – насколько можно было флиртовать в присутствии графини Потоцкой с другой женщиной. Ну что? Ги повеселел, депрессия внезапно прошла. Графиня Лили получит желаемое свидание. Ги посмотрел на часы – пять пятнадцать. Идеальное время для занятий любовью. Может, он застанет её за писанием очередного письма к нему! Ги распахнул дверь и столкнулся с Франсуа.

   – Душ готов, месье.

   – Забудь о нём. Найди мне фиакр.

Дождь лил как из ведра. Стоя в просторном, красиво обставленном вестибюле дома на улице Курсель, Ги вспомнил, что графиня как будто не замужем. Желтолицый лакей с поклонами проводил его в гостиную. Ги обратил внимание на большой диван с подушками. В самый раз. Через минуту графиня, изящная в новомодном облегающем платье, подошла и протянула ему руку с холодной самоуверенностью.