Текст книги "Будь проклята страсть"

Автор книги: Стивен Коултер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

9

В тот сентябрьский вечер Париж дышал после дождя свежестью. Ги во франтовато заломленном цилиндре шёл, помахивая тросточкой. Он был рад возвращению на Бульвар с его шумом, лязгом, толпами гуляющих под фонарями. В Алжире оказалось много интересного. Он пересёк Атласские горы и двадцать дней ездил по пустыне с двумя армейскими лейтенантами. «Заведение Телье» до сих пор хорошо распродавалось. На улице Дюлон он обнаружил письмо от Тургенева, только что вернувшегося из Петербурга. «Ваше имя в России вызывает всеобщий интерес. Там переведено всё, что можно, и я привёз большую статью о вас, опубликованную в журнале «Голос», весьма восторженную».

Ги позвякал золотыми наполеондорами[94]94
  Монета в двадцать франков.


[Закрыть] в кармане. Жизнь прекрасна! Он готов был кричать от ликования.

   – Привет, Мопассан!

Ги оглянулся. За столиком на террасе кафе «Эльдер» сидели Поль Бурже и Эдмон де Гонкур.

   – Привет.

Он подошёл и подсел к ним. Гонкур, как обычно, протянул ему для пожатия два пальца и похлопал по тыльной стороне ладони.

   – Вы опять наделали ужасного шума своими шлюхами, молодой человек, – сказал он, касаясь белого шарфа, повязанного с тщательной небрежностью.

   – Что? А, вы о «Заведении Телье»? – произнёс Ги.

На лице Гонкура появилось кислое выражение. Бурже, которого Ги после знакомства в «Репюблик де летр» несколько раз видел у принцессы Матильды, сказал:

   – Герцогиня де Лине находит, что эти рассказы лучше «Пышки».

Ги обратил внимание, что лицо Гонкура стало ещё более кислым, но тут их внимание привлёк человек, который выскочил из кабриолета и направился к ним. Это был знакомый всем троим журналист Рене Мезруа[95]95
  Мезруа Рене (1856—1918) – французский писатель, друг Мопассана.


[Закрыть].

   – Мопассан! Какая удача, чёрт возьми! Я повсюду тебя искал. Говорили, ты ещё не вернулся. – Поприветствовал двух других небрежным кивком. – Бурже. Мэтр.

Его хрипловатый голос был под стать умному, смуглому лицу с тёмными глазами, чеканным профилем и циничным выражением.

   – У меня катастрофа! Я лишился литературного «негра».

Мезруа сотрудничал одновременно в стольких газетах, что вынужден был прибегать к чужой помощи; иначе бы даже он не смог строчить потока рассказов, очерков, статей, заметок и романов с продолжением, публиковавшихся за его подписью.

   – Ты единственный, кто может спасти мою репутацию.

   – Вот как?

Ги почувствовал себя польщённым. Мезруа был одним из лучших знакомых ему журналистов.

   – Я как раз дошёл до середины романа, который публикуется в «Жиль Блаз». Решающая сцена. Обдумывал её несколько недель.

   – И «негр» умер? – спросил Ги.

   – Нет! Этот мерзавец забастовал. Требует повышения платы – двенадцати сантимов за строчку. А завтра нужно сдавать очередную главу!

   – Понятно.

   – У меня в работе ещё три вещи. Можешь сделать мне громадное одолжение, написать за меня на этой неделе?

   – Гарсон, кружку пива для месье Мезруа.

   – Подумай о читателях, о сердцах, которые в среду утром забьются быстрее, если ты согласишься! Ну как, согласен?

   – Да, конечно, – ответил Ги, посмеиваясь про себя.

   – Слава Богу! – Мезруа порылся в кипе бумаг, которые держал под мышкой, вынул один лист и протянул Мопассану. – Здесь краткое изложение событий и последний эпизод. Продолжай оттуда. Полторы тысячи слов. Я завтра пришлю за написанным рассыльного. Не позднее пяти. Идёт?

   – В этом нет нужды. Я всё равно собираюсь в «Жиль Блаз». Дюмон хочет привлечь меня к сотрудничеству.

   – Что? – Лицо Мезруа приняло испуганное выражение. – Послушай, ты не скажешь ему о нашем уговоре, а? И вообще о «неграх»?

   – Не скажу.

Мезруа быстро допил пиво и подскочил.

   – Большое спасибо. Нужно обежать других «негров», пока они не узнали о забастовке.

И под смех Ги он скрылся в толпе гуляющих. Бурже, ведший с Гонкуром свой разговор, спросил с неприязненной миной:

   – Насколько я понял, Мезруа написал роман?

   – Два, – ответил Ги. – Он окончил Сен-Сир[96]96
  Сен-Сир – учебное заведение, созданное в 1686 г., было преобразовано Наполеоном I в 1808 г. в специализированное военное училище. Здание училища было разрушено в 1944 г.


[Закрыть] и ушёл из армии. Одержим зудом писать – что угодно. Настоящая его фамилия Туссен. Он, между прочим, барон.

– Вот как? – Выражение лица Бурже изменилось; он выпрямился и с любопытством поглядел на Ги. – Барон? В самом деле?

Подошло несколько знакомых Гонкура. Бурже сказал, что приглашён на обед, и ему пора. Ги попрощался и зашагал по бульвару. Внезапно он увидел идущую навстречу женщину в чёрно-зелёном платье и зелёной шляпке. Произнёс вполголоса: «Клем!» – с весёлой улыбкой шагнул к ней, поднимая руку к шляпе, – и увидел, что это не она. Женщина, отвернувшись, прошла мимо. Ги смотрел ей вслед. Походкой, лёгким колыханием юбки она напоминала Клементину. Он ощутил лёгкую боль в душе, как всегда при воспоминании о ней после их последней встречи. В Алжире он часто вспоминал Клем. И очень жалел, что обидел её. Теперь ему было понятно, что радость возвращения в значительной степени объяснялась предвкушением встречи с Клементиной. Ги пошёл дальше и внезапно почувствовал себя на людном бульваре одиноким.

На другой день незадолго до пяти часов он свернул с площади Оперы на бульвар Капуцинов и вошёл в здание, где находилась редакция «Жиль Блаз». Эта газета становилась всё более популярной благодаря своему дружелюбно-вульгарному тону. При всей её развязности она была одной из самых интересных в Париже.

В коридоре первого этажа было людно и очень шумно. Женщины с ярко накрашенными губами и подведёнными глазами, в туфлях на высоких каблуках бесцеремонно обращались к мужчинам в цилиндрах, касались плечами неряшливых поэтов, хохотали вместе с молодыми людьми, сидевшими, не вынимая сигарет изо рта. Они поглядывали на проходившего мимо Ги, две подмигнули ему. Когда он толкнул дверь в дальнем конце коридора, она открылась всего на несколько дюймов из-за набившихся в комнату людей. Ги кое-как протиснулся внутрь и оказался в тесном помещении, в окружении лиц, накрашенных губ, плеч, моноклей, галстуков. Ги не представлял, что эта комната способна вместить столько народу. Шум стоял неимоверный, было душно, пахло дешёвыми духами и табачным дымом. Публика была такой же, как в коридоре. Стиснутый со всех сторон Ги оглядел её – актрисы, завсегдатаи скачек, шлюхи, дельцы, маклеры, писатели, спортсмены, хорошенькие девушки, «синие чулки», лесбиянки, педерасты. Одна девушка с приятной улыбкой сказала ему: «Знаешь, а я графиня Балафрен».

   – Очень приятно, – ответил Ги и, протискиваясь мимо, ущипнул её за ягодицу. Увидел Мезруа, которого прижали к рыжеволосой женщине с громадным бюстом, протянул руку и отдал ему то, что написал по его заказу. Потом прокричал:

   – Где Дюмон?

   – Наверху. В редакции.

Мезруа кое-как высвободил руку и указал в дальний конец комнаты. Ги протиснулся сквозь толпу к узкой винтовой лестнице и поднялся в маленькое низкое помещение с захламлёнными столами, скомканными бумагами на полу, старыми стенными картами, умывальником с кувшином и раковиной, треснутыми газовыми лампами и чучелом пони. Сразу же оказался лицом к лицу с Огюстом Дюмоном, владельцем газеты, тот крепко пожал руку Ги и громко заскандировал: «Пре-крас-но, пре-крас-но!» На столах сидело несколько репортёров.

   – Что за толпа внизу? – спросил Ги.

   – Несколько друзей, – ответил Дюмон. – Друзей газеты.

Это был невысокий полный человек с массивными чертами лица. Подбородок его зарос седой щетиной, крупные зубы были редкими.

   – Пойдёмте ко мне в кабинет.

Он вышел вместе с Ги в коридор с неровным полом и множеством дверей. Когда они проходили мимо первой, из-за неё послышался женский смех – громкий, вульгарный.

   – Пре-крас-но, – пробормотал Дюмон, к удивлению Ги. Мопассан уже решил писать для газеты, если условия – Дюмон славился прижимистостью – окажутся приемлемыми. Перед ним открывалась возможность публиковать лёгкие рассказы, которые он писал с удовольствием, но не мог пристроить в «Голуа».

Однако Дюмон даже не стал торговаться.

   – Я не делаю секрета из того, зачем пригласил вас, – сказал он. – Беру новый курс. – Он откинулся на спинку кресла и забросил ногу на ногу. – Привлекаю лучшие литературные таланты. «Жиль Блаз» не должен терять своей развязности. Но это будет художественная развязность! Ха! – И взял номер газеты, исчёрканный красным карандашом. – Видите, что мы публикуем? Пикантные сплетни, скандальные истории, а теперь и рассказы. Развлекательное чтиво. Всё мастерски написано! Мы твёрдо ведём свою линию с тех пор, как пре-крас-на-я парижская пресса прошлым летом устроила кампанию против нас, добиваясь, чтобы газету закрыли за порнографию!

Дюмон с каким-то шуршанием потёр свои громадные ладони, поскрёб подбородок.

   – Сегодня утром здесь был Артур Мейер. Этот человек мне нравится. Знаете, что он сказал? «Власть прессы? Ерунда! Если читатели моей газеты не соглашаются с тем, что там пишется, как, по-вашему, они поступают? Меняют свои взгляды? Нет! Меняют газету. Обращаются к «Фигаро», к «Эвенеман» – туда, где находят взгляды, подкрепляющие их собственные. Скажите, когда газеты начинают влиять на мнения и когда мнения начинают влиять на газеты? Я не знаю».

Ги засмеялся; это было совершенно в духе Мейера.

Дюмон поднял глаза.

   – О серьёзных вещах нужно говорить легко. Главное в журналистике – научиться придавать серьёзность пустякам!

И громко расхохотался.

Раздался стук в дверь, потом заглянул человек лет пятидесяти с тремя бородавками, симметрично расположенными на одной стороне носа.

   – Мадам Батиста, – хрипло сказал он, бросил на Дюмона лукавый взгляд, потом широко распахнул дверь, и в неё, распространяя вокруг себя запах духов, вошла высокая брюнетка с белым как мел лицом, широкими скулами, громадными подведёнными глазами и насмешливой улыбкой на губах.

Оба мужчины встали.

   – Извините, – торопливо сказал Ги. – Мне пора.

Это явно была Подруга Газеты.

   – Э... да... конечно. – Дюмон особого смущения не выражал. – Хорошо. Договорились. Мы оповещаем о вашей первой публикации на будущей неделе. Рассыльный! Проводи месье. Пре-крас-но.

Ги пришлось протискиваться к двери вплотную мимо мадам Батисты. Он поклонился, как только сумел. Из её низкого декольте ему в лицо пахнуло духами. Стоявший за дверью рассыльный – мужчина с бородавками – пошёл вместе с Мопассаном по коридору.

   – Кто она? – спросил Ги.

Рассыльный подмигнул ему.

   – Зовут её Лотти Шварц. Бывшая судомойка из кафе Поля. Мы спасли её от участи худшей, чем смерть. Спросите Детека.

   – Кого?

   – Детека – Бражника.

Они подошли к редакционному залу. Ги увидел Мезруа, разговаривающего с полулежащим на столе долговязым юнцом и с ещё одним человеком. Мезруа бросился к нему и схватил за руку.

   – Ну как?

   – Я сотрудник газеты, – ответил Ги.

   – Отлично. Познакомься с коллегами. – Он указал на юнца. – Шарль Детек, неустрашимый Опустошитель Бутылок, известный как Бражник. Светский хроникёр.

Молодой человек, худощавый, симпатичный, добродушный, как утомившийся картёжник, с улыбкой пожал Ги руку.

   – Барон де Во, – представил Мезруа другого. Тот щёлкнул каблуками и поклонился. У него были усы с загнутыми вверх кончиками, маленькие острые зубы, приталенный, похожий на корсет пиджак и вид дуэлянта.

   – Он светский обозреватель, – сказал Мезруа.

   – А в чём между ними разница? – поинтересовался Ги.

   – В классе, – ответил барон.

   – Ерунда, – презрительно произнёс Бражник. – Доказательство тому – Лотти только что зашла к Дюмону. Можете похвастать чем-то лучшим?

   – Чёрт возьми! – Барон в ужасе прижал ладонь ко лбу. – Лучшим, чем эта... эта корова?

Все рассмеялись.

   – Бражник, – сказал Мезруа Ги, – спасает несчастных молодых женщин. А они снабжают его сплетнями.

   – Они ничем не могут снабжать меня, пока не преобразятся, – сказал Бражник. – Что мы делаем? Берём эти красивые, но безденежные создания. Первым делом вырываем их из лап несговорчивых матерей, стремящихся внушить им тщетную, несовременную и безнравственную надежду на замужество, а затем выводим в свет. Это фиалки. Простые, прекрасные, наивные фиалки. Мы учим их разговаривать, одеваться, появляться в свете, ходить, протягивать руку для поцелуя. Учим танцевать, ездить верхом, – с этими словами он указал на чучело пони, – требовать много денег, получать много денег и тратить ещё больше.

Бражник улыбнулся – и все остальные тоже.

   – Они должны уметь быть хозяйками в доме; знать, как вести хозяйство, как обращаться со слугами, заказывать продукты, рассаживать гостей за столом, управлять лошадьми, грумами, лакеями. – Бражник усмехнулся. – Заметьте, мы не требуем от них невозможного. Потом, вытащив из безвестности, мы выпускаем их в Париж – и эти маленькие очаровательные фиалки появляются среди потоков шампанского под именами маркизы де Торр Пеллиси или графини Садия. Это искусство добиваться Успеха! А потом они только рады снабжать сплетнями нас, своих благодетелей.

Де Во, подкрутив усы, сказал:

   – С другой стороны, истинная аристократия...

   – Дерьмо!

Все рассмеялись. Снизу доносился шум толпы. Мезруа сказал:

   – Де Во оберегает своих фиалочек от вульгарности, так ведь, дорогой мой?

   – То есть своих подстилок.

   – Бражник, – сказал де Во, – я пришёл сообщить тебе, что появилась та рыжая малышка с широченными бёдрами.

   – Что, Луиза? – Бражник как будто даже оживился. Слез со стола. – Многообещающая девочка. Я размышлял, сделать ли её герцогиней Малагена или мадам Попофаламитигрос. Вечером у неё свидание с графом д’Анси, и она не должна ударить лицом в грязь. Позовём её сюда.

Он подошёл к винтовой лестнице, крикнул: «Рассыльный!» – и отдал распоряжение человеку с бородавками. Тот немедленно привёл девушку.

   – Господа!

Девушка быстро оглядела мужчин. Она была очень привлекательной – со вздёрнутым носом, длинными чёрными ресницами, белоснежной кожей и лёгким налётом вульгарности. Стройной, широкобёдрой. Де Во щёлкнул каблуками, поклонился, поцеловал ей руку и спросил нарочито доверительным тоном:

   – Как дела?

   – Светская женщина, мадемуазель, – раздражённо вмешался Бражник, – не говорит: «Господа!» – подходя к группе мужчин.

   – Прошу прощения. Забыла.

   – Она ждёт, чтобы они поприветствовали её. Теперь стой спокойно, не двигайся.

Бражник медленно обошёл её вокруг, не вынимая изо рта сигареты. Другие торжественно последовали за ним, оглядывая девушку с головы до ног. Когда они остановились лицом к ней, Ги оторвал взгляд от её прекрасной фигуры и взглянул ей в глаза. Она слегка покраснела.

   – Хм-м. – Бражник легонько сжал двумя пальцами одну её грудь, затем другую. – Вата?

   – Нет, месье... то есть немного – здесь. – Она повела бедром.

Де Во с полной серьёзностью пошлёпал её.

   – Не подкладывай слишком много, дорогая моя. Нельзя переусердствовать.

Бражник резко спросил:

   – В чём разница между Дю Барри[97]97
  Дю Барри Жанна (1743—1793) – фаворитка Людовика XV. Казнена после Революции.


[Закрыть] и Манон Леско?

   – Э... Дю Барри спала с Людовиком Пятнадцатым, а Манон – с Де Грие.

   – Хорошо, хорошо. – Бражник встретился взглядом с остальными. – Лишний раз спросить не помешает. А это очень важно, малышка.

Он снова обошёл вокруг неё.

   – Как нужно обращаться к герцогине?

   – Ваша светлость.

   – Чёрт возьми! – вскинул руки Бражник.

   – Нет, нет. Мадам герцогиня.

   – Ты не служанка!

   – Тьфу ты, чёрт! – выпалила она, потом в испуге зажала ладонью рот. – Ой, простите.

Но эта непроизвольно сорвавшаяся грубость развеселила всех.

   – Отлично, – сказал де Во. – Все герцогини бранятся, как рыночные торговки.

   – А происходящие из рода Малагена курят сигары, – сказал Ги.

Девушка взглянула на него, внезапно став похожей на знатную даму.

   – Мадемуазель... – Ги поклонился и поцеловал ей руку. – Гаэтан де Мофринез, к вашим услугам.

   – Маркиз де Мофринез, – поправил Мезруа.

   – О... да.

Девушка вильнула бёдрами. Ги всё ещё держал её руку.

   – А теперь, малышка, о сегодняшнем вечере, – заговорил деловым тоном Бражник. – Тебе надо быть начеку. Граф д’Анси может задать много вопросов. Как звали твоих дедушку с бабушкой?

Ги взял девушку под руку и медленно повёл к выходу.

   – Запомни, дорогая, старого герцога Малагена звали дон Себастьян Алонсо Сальвадор Мартинес де Вильякева и Уэте, маркиз де Компилос, он был знатоком религиозного искусства двенадцатого века.

   – У графа может возникнуть желание поговорить по-испански, – сказал вслед Бражник.

   – Если память не изменяет мне, – заговорил Ги, – Малагена приставляли ко всем детям французских гувернанток, правда, Луиза?

Девушка улыбнулась ему и закивала.

Они вышли к лестнице. Ги приподнял шляпу.

   – Мы продолжим этот урок.

   – Откуда у этой семьи деньги? – крикнул из зала Бражник.

Они стали спускаться.

   – У нас были громадные поместья, так ведь, малышка? Но noblesse oblige[98]98
  Положение обязывает (фр.).


[Закрыть]. Мы продали их – и отдали деньги на строительство «Непобедимой Армады»[99]99
  «Непобедимая Армада» (исп. La Armada Invencible) – крупный военный флот (130 больших и малых судов), созданный в 1588 г. Громоздкие испанские корабли потерпели сильный урон в столкновениях с английским флотом, и по пути домой, в Испанию, многие корабли «Непобедимой Армады» погибли от шторма.


[Закрыть]. Где-то в одном из старинных замков хранится пергамент...

Голос его утонул в доносившемся снизу шуме, и когда цилиндр Ги скрылся из виду, Мезруа и де Во весело рассмеялись. Бражник, болтавший ногами, сидя на столе, с усмешкой поглядел на них. Затем, повинуясь общему порыву, все бросились к окну.

   – Вон они!

   – Ну и бедра!

Потом дружно завопили, видя, как отъезжает фиакр, а Ги опускает занавеску.

– Пожалуйста, месье де Мопассан. Большое спасибо!

Ги собрал золотые монеты и кивнул кассиру. Было субботнее апрельское утро, и в редакции «Жиль Блаз» стояла необычная тишина. Он только что принёс рукопись и несколько минут поговорил с Дюмоном.

   – На обратном пути зайдите в кассу, – сказал Дюмон.

Ги нахлобучил шляпу и отправился к Авару. Что ж, литературный труд оплачивался неплохо. И так много он не работал ещё никогда. Запросы двух ежедневных газет, требования журналов, собственные замыслы удерживали его в Париже. К тому же он понимал, что репутация молодого писателя может испариться как дым и что, если он будет бездельничать, Франция, которая смеялась, читая «Заведение Телье», преспокойно его забудет. Работа для «Жиль Блаз» доставляла ему удовольствие. Ему нравились откровенное бесстыдство этой газеты, её остроумие, сочный язык, и он обнаружил, что почти бессознательно подстраивается под её запросы, пишет лёгкие, дерзкие, Цикантные рассказы, зачастую с оттенком гротескности, с флоберовской язвительностью.

Ги делал для себя открытия. Такие рассказы удаются ему лучше всего. Они самобытны. Позволяют раскрыть комичное в тех ситуациях и типах, о которых другие писали до сих пор с угрюмой серьёзностью. «Жиль Блаз» теперь еженедельно публиковала его сатиры, пародии, монологи, солёные истории. Иногда Ги отдавал в печать суровые, горькие рассказы – в этом жанре он чувствовал себя способным добраться до глубинных мотивов поведения людей. Он только закончил один такой, «На море», – о людях вроде Пайрона, Армана, Эжена из Этрета.

Ги нашёл Авара бурлящим энергией.

   – Мопассан! Очень кстати. Я хотел посылать за вами. Поговорить о рассказах, которые вы публикуете в «Жиль Блаз» и «Голуа». Отберите десяток лучших, и мы издадим их отдельной книгой.

   – Как? Это возможно?

Гонорар составит неплохую сумму.

   – Конечно. Притом с иллюстрациями.

   – Отлично, – сказал Ги. – У меня готов рассказ, который пойдёт в «Жиль Блаз» на будущей неделе, «Мадемуазель Фифи». Так и озаглавим книгу.

   – Прекрасно, прекрасно. Напишите, в каком порядке хотите их расположить, и присылайте побыстрее, дорогой мой.

Полчаса спустя по пути в «Голуа» Ги свернул на улицу Рояль и столкнулся с Пеншоном и Одноглазым.

   – Бог мой! Не верю глазам!

   – Куда ты пропал?

Они обменялись крепкими рукопожатиями и любовно побранили друг друга. Одноглазый настоял на том, чтобы зайти в ближайшее кафе и громко провозгласить тост за «Заведение Телье».

   – Поехали в Аржантей, – настоятельно уговаривали Ги друзья.

   – Мы сейчас едем. Всё будет, как в прежние дни.

   – Не могу, к сожалению, – ответил он. – В понедельник утром нужно сдавать три вещи.

   – Тебя с нами уже целую вечность не было.

Пеншон сказал:

   – Са-Ира, Мими, Сидони и вся компания из «Лягушатни» постоянно расспрашивают о тебе. Они прочли все твои рассказы.

   – Как Мими поживает?

   – Замечательно. – Одноглазый и Пеншон закатили глаза. – Говорит, с тех пор, как ты исчез, не узнает ничего нового.

Ги обнял друзей за плечи.

   – Ребята, как я рад вас видеть.

   – Жозе Сембозель, сестра Бетри, назвала свою лодку «Полина». В честь той лесбиянки, которую ты вывел в «Подруге Поля».

   – Как! Она стала...

Его друзья свистнули в унисон.

   – И тебе стоит взглянуть на новую буфетчицу у папаши Пулена.

   – О-о! – простонал Ги. – Постараюсь приехать на будущей неделе. Обязательно. На субботу и воскресенье, если удастся.

Но когда наступила суббота, увлечённый замыслом Ги не мог оторваться от бумаги. Работал он допоздна. Вдоль улицы Дюлон проходили со свистками ночные составы. Он поднимал голову, словно они воплощали собой уходящую весну, думал о реке и Этрета, об Эрмине Леконт дю Нуи и Клем. Все рассказы уже были у Авара, кроме заглавного. Ги хотел дополнить газетный вариант «Мадемуазель Фифи».

Он сидел в одной рубашке, при свете лампы, погруженный в работу. Медленно подошёл полуночный поезд из Гавра и Руана, заскрежетал тормозами и, как всегда, остановился напротив. Ги отложил перо и поднялся из-за стола. Когда он высунулся в окно, его окутал тёплый ночной воздух. Руан, Гавр, Нормандия. В памяти его всплыла Клем, потом Луиза. Затем Марселла, Арлетта, Эстелла, Мими... Повеял лёгкий ветерок, забрался под рубашку, под мышки, словно холодные, бесплотные руки.

Объятия ветерка похожи на женские; они пустопорожние. Тебе никогда не принадлежала ни одна женщина. Ни Мария-Луиза, ни Ивонна, ни Мушка, ни Фернана, ни девицы с реки. Знал ты их мысли, хотя бы когда они любили тебя? Никто, никто не принадлежит другому. Никто. Они манили тебя своими объятиями. Чтобы завладеть тобой на время. А не стать твоими. Нет.

   – НЕТ! – прокричал Ги. Это слово прозвенело над железной дорогой и вернулось эхом. – НЕТ!

Внизу неподвижно стоял поезд, чёрный в ночной черноте. Ги отошёл от окна, схватил пиджак и вышел, хлопнув дверью. Улица была пустынна. Он дошёл до бульвара де Батиньоль. Там горели фонари. Вдали, в конце мира, скрылся фиакр. Ги шёл быстро. Из какого-то подъезда навстречу ему вышла женщина.

   – Добрый вечер.

Голос одиночества, голос любви. В её пустых глазах таилась печаль всех женщин мира.

   – Сколько?

   – Луидор.

Ги взял её под лёгкую, бесплотную руку, и они пошли. У женщины поблизости была комната, временный склеп сотен людей.

   – Скольких сотен? – произнёс он.

   – Сотен...

Женщина обнажила острые зубы и стала раздеваться. Ги внезапно ухватил обеими руками платье и с силой сорвал его.

   – Не надо!

Женщина оборонительно выставила руки. Ги схватился за подол комбинации и разорвал её, потом сдёрнул с плеч. Тело женщины оказалось тощим, лишь бедра, перехваченные чёрными подвязками, были округлыми, гладкими, упругими. Не сказав больше ничего, она опустилась коленями на кровать.

В её личике с острозубой улыбкой соединялись любовь и смерть. Она не жалела сил. Впивалась ногтями ему в бедра, притягивая его к себе, выгибала спину, прижимаясь плотнее к нему. А когда всё было кончено, тут же поднялась и стала разглядывать разорванные одеяния. Ги заплатил ей за них.

Ночь была тёплой. Ги стоял под фонарём и смотрел, как дымок его сигареты вьющейся струйкой поднимается в темноту.

Поезд подошёл к Ле Иф, ближайшей к Этрета станции, и со скрежетом остановился. Ги спрыгнул с подножки вагона. За барьером обнаружил двухместную коляску папаши Пифбига. По слухам, это был самый старый экипаж в Нормандии, он забросил в него чемодан и громко сказал:

   – Погоняйте, папаша Пифбиг.

Старик, по своему обыкновению, издал что-то похожее на ржание, две гнедые клячи вскинули головы и, помахивая хвостами, пустились по дороге с подъёмами и спусками, коляска дребезжала, словно в ней развинтились все болты. Ги, стоя на продавленном заднем сиденье, выкрикивал:

   – Вот оно, море! Вот оно!

Наконец-то он освободился. Закончил «Мадемуазель Фифи», оставил по нескольку рассказов Мейеру и Дюмону, договорился обо всём с Аваром.

Мадам де Мопассан пребывала в бодром настроении. Она недавно совершила путешествие пешком по нормандскому побережью в одиночку, как до того на Корсике и Сицилии. А теперь перепланировала сад в Ле Верги и перекрашивала две комнаты на верхнем этаже, что соседи находили весьма эксцентричным. Однако за ужином Ги подумал, что одной ей живётся не так уж хорошо.

   – Мама, ты ведь никогда не скажешь мне, чтобы я приезжал почаще?

   – Боже милостивый, конечно нет! Матери должны оставлять сыновей в покое. Сыновья должны себя чувствовать свободными. Если они будут слишком близко друг к другу, это испортит самые добрые на свете отношения.

Ги поднялся и поцеловал её.

   – Мама, ты чудо.

   – Мне понравился твой очерк о корсиканских бандитах.

   – Не уходи от разговора. Я решил построить здесь дом – чтобы работать там и быть не слишком близко к тебе. Но и не слишком далеко от тебя.

   – Гранваль тебе нравится? – спросила мать. Этот участок земли на другой стороне Этрета являлся частью её приданого, и она его сохранила. – Если хочешь, построй дом там.

   – Правда? – Ги радостно подскочил. – Я куплю его у тебя. Вилла в Гранвале – именно этого мне и хочется. Где план участка? Здесь? Если построить дом фасадом на море, можно будет разбить сад. Притом большой. Давай прикинем, у тебя есть бумага?

Мадам де Мопассан мягко кивнула. Теперь ему лучше; теперь печаль исчезла из его глаз. Дорогой сын, у него всё будет хорошо.

Ги сразу же с головой ушёл в приготовления к строительству виллы. На другой день он провёл два часа с месье Дефоссе, местным архитектором. На следующий – рылся в кадастровых планах в Майри, разговаривал со строителями и вёл бесконечный спор с садовником. Отправил Авару письмо с просьбой о деньгах и принялся за подготовительные работы. Луи Ле Пуатвен, заглянувший в Ле Верги из странствий с мольбертом (он стал художником), пообещал расписать двери и панно новой виллы, когда она будет построена. Аббат Обур, уже постаревший, но всё ещё ковылявший по церковному дворику, оказался специалистом по дренажу и дал несколько ценных советов. Жозефа невесть откуда взяла несколько прекрасных изделий из руанского фарфора и подарила их Ги.

По приезде Ги немедленно отправил Клем записку с просьбой о встрече. Она ответила, что у неё гостит сестра и уйти ей непросто. Ги понял, что сильно обидел её. Потом однажды, возвращаясь из Гранваля, увидел, как с противоположной стороны появился папаша Пифбиг на своей коляске и остановился возле усадьбы Бикок. В коляске сидела Эрмина.

Ги подбежал:

   – Привет.

   – Уфф! – Эрмина откинулась на спинку сиденья. – Я была уверена, что мы свалимся с утёса. Кучер он замечательный, правда?

Папаша Пифбиг был известен своей глухотой.

   – Лошади, должно быть, унюхали в море сено или что-то вроде того.

Ги помог ей спуститься на землю.

   – Нет, – сказал папаша Пифбиг, который, как большинство глухих, временами прекрасно слышал. – Шторм они унюхали, вот что.

Глаза Ги и Эрмины встретились. Они оба старались скрыть радостное удивление.

   – Посмотрите, – сказала она. Задок коляски был завален чемоданами и дорожными корзинами. – Это безумие, но пришлось всё везти. Я освобождала в Париже нашу старую квартиру.

   – Я вам помогу.

Ги взобрался в коляску и принялся выгружать багаж. Старый Пифбиг в помощники ему не годился. Эрмина вошла в дом и вышла без пальто и шляпки. На ней было лёгкое платье цвета ржавчины с широким поясом. Подошёл Ги с двумя тяжёлыми чемоданами.

   – Вы замечательно выглядите. Куда их?

   – Сюда. – Она улыбнулась, слегка поджав верхнюю губу. Ги нашёл эту улыбку очень привлекательной. Они выгрузили остальную поклажу, папаша Пифбиг с грохотом уехал, и Ги принялся носить вещи в дом. Работа была нелёгкой.

   – Здесь уж наверняка не ваше вязанье.

Он взвалил на плечо последнюю вещь, большой кожаный чемодан.

   – Это?! О Господи! Там витражные стёкла!

   – То-то чемодан такой тяжёлый!

   – Витраж изготовил мой отец. Он так любил его, что я не могла оставить этот чемодан на станции с другой тяжёлой кладью.

Потом, когда Ги опустил чемодан на пол, спросила весёлым голосом, в котором словно бы крылся вызов:

   – Вы сильный, правда?

   – Кстати, как вы собирались внести всё это в дом без меня?

Её золотистые волосы были очень красивы.

   – Хотела попросить о помощи месье Крамуазона, садовника. Он живёт рядом.

   – Крамуазон работает у вашего нового соседа, – сказал Ги.

   – Кто же этот новый сосед?

   – Я. У меня будет вилла на участке Гранваль.

   – Вот как? – Эрмина зарумянилась от удовольствия, и Ги подумал, как эта черта – не наивность, а нечто более тонкое – в сочетании с холодным умом и юмором выделяет её среди всех знакомых ему женщин и делает очень привлекательной. – Какая же?

   – Новая. Она ещё не построена, – ответил Ги.

   – Великолепно. За это необходимо выпить. – Эрмина вышла и принесла бутылку со стаканами. – У меня только мускат. Богатые писатели пьют его?

   – Я не богат, а вы очаровательны.

   – Расскажите о вилле, – попросила она. Глаза её сияли. Он подошёл к ней и коснулся её плеча. – Нет, нет, Ги, расскажите о вилле.

   – Хорошо. – Он вытащил пробку, разлил вино, опустил в стакан палец и провёл им по столу. – Вот это Гранваль, а это дорожка, идущая от фермы Бельжамб. На сегодняшний день у нас...

И, сидя за столом в маленькой гостиной, они принялись обсуждать новый дом, чертя по столу смоченными в вине пальцами. Эрмина глянула в окно на темнеющее небо:

   – Лошади старого Пифбига оказались правы насчёт шторма.

   – Вот видите, здесь балкон. Я хочу, чтобы он проходил мимо этой спальни...

Потом они горячо заспорили о рассказах Ги в «Жиль Блаз». Эрмина сказала, что провела в Париже две недели, но была занята проводами мужа обратно в Румынию и освобождением квартиры, от которой они решили отказаться.

   – Чем он занимается? – спросил Ги. Раньше они никогда не говорили о её муже.

   – Андре? Он учёный. Большой специалист по византийской архитектуре. Любит свою науку больше всего на свете. Мы условились, что он будет приезжать домой каждый год на месяц.

Ги поглядел на неё, пытаясь догадаться, таит ли она какую-то горечь. Вроде бы нет, но как знать.

   – Ваши витражи ему нравятся?

   – Не особенно. – Эрмина улыбнулась. – Может, вы не поверите мне на слово, но этот витраж очень красивый. Ги, если хотите, возьмите его для своей виллы. Он небольшой.

   – А подойдёт он туда? Как думаете?

   – Где-то наверху есть его копия. Ах да, ещё люстра. Отдам и свою красивую люстру, которую здесь негде пристроить. Хоть где-то будет висеть. Пойдёмте посмотрим.