Текст книги "Будь проклята страсть"

Автор книги: Стивен Коултер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

На другое утро, когда Ги с матерью завтракали, Жозефа принесла пачку писем. Теперь ему поступали предложения из многие газет и журналов, от него ждали рассказов, очерков, статей. У них была обширная переписка с Гюисмансом, который собирался издавать новый еженедельник «Комеди Юмен». Жозефа готовилась подать большое блюдо с омлетом.

   – Ги, смотри-ка.

Мадам де Мопассан взяла местную газету и прочла: «Вчера вечером в салоне принцессы Матильды Бонапарт на улице де Берри в Париже была поставлена пьеса «В старые годы»...

   – Не может быть!

   – «...нашего выдающегося земляка Ги де Мопассана».

   – Покажи! – Ги пришёл в восторг. Он торопливо прочёл сообщение. – Знаешь, это большая честь.

   – Не сомневаюсь, Ги.

   – Флобер давно уже отдал ей эту пьесу. Она постоянно говорила, что поставит её. – Ги снова стал читать газету, но внезапно его стал бить озноб.

   – Мама, в этой комнате холодно. Нельзя ли завтракать в другой?

Она поглядела на него с недоумением, словно хотела уловить скрытую в этих словах шутку, потом сдалась.

   – Ты не простудился?

   – Нет, не думаю. В этой комнате иногда бывает жуткий холод.

Он отложил нож с вилкой и стал растирать руки.

   – Оставь – какой же он жуткий!

   – Погода меняется. Я всегда чувствую смену погоды.

   – Ги, но ведь день солнечный.

   – А тепла нет. Здесь север. Северное море. Мне нужно средиземноморское солнце. Вот именно. Мама, я поеду на юг. Может быть, в Ниццу. Нет, в честь принцессы Матильды – на Корсику! – Он поднялся. – Где те карты, с которыми ездили вы? Наверное, вместе с книгами хранятся на твоём письменном столе?

– Да, – спокойно ответила мадам де Мопассан. Посмотрела вслед выходившему сыну и задумалась.

Фиакр въехал на улицу Друо, Ги открыл дверцу, собираясь выйти. Ивонна Фоконье взяла его за руку.

   – Ги, завтра? Ты ведь обещал.

   – Да, конечно. Не смотри так жалобно.

Он улыбнулся ей и вышел. Она откинулась назад, так чтобы её не было видно, и фиакр тронулся. Ги подошёл к дому, где находилась редакция «Голуа». Вздохнул. Ивонна становилась скучной и навязчивой. Он вернулся с Корсики четыре дня назад, и она трижды добивалась встречи с ним. Жаловалась, что в тот день они виделись утром, хотела увидеться вечером и сопровождала его в фиакре, чтобы побыть с ним подольше. И вместе с тем боялась, что их увидят вместе, что это навлечёт на неё «позор». «Напрасно я связался с ней, – подумал Ги. – А, ладно...»

Он вошёл в дверь с бронзовой табличкой «Голуа» и поднялся на последний этаж. В коридоре редакции царило оживление. Непрерывно сновали молодые люди с бумагами, входили и выходили посетители, репортёры мчались в комнату отдыха к приглашённым гостям. Однако атмосферу буржуазной сдержанности нарушал наполеоновский маршал в парадном мундире. Он торжественно откозырял и произнёс с акцентом жителя восточной парижской окраины:

   – Здрасьте, месье Мопассан, его нет.

Это был Курьер, человек лет пятидесяти. Никто не называл его иначе. Фасон мундира выдумал ему в свободную минуту Артур Мейер.

   – Спасибо, – ответил Ги.

Курьер согнул ноги, словно собирался побежать, невесть откуда взял окурок сигареты и затянулся.

Ги вошёл в обитую зелёным сукном дверь и пошёл по коридору в редакционную комнату. Там пахло, как во всех редакционных комнатах мира – залежавшейся бумагой и табачным дымом, чернилами, потом, нестиранными носками и бутербродами. Четверо репортёров играли на бильярде в конце зала. Ещё двое спорили о самоубийстве. Кайо, политический обозреватель, подошёл поздороваться с Ги.

   – У всех на уме только бильярд. Я сегодня до часу ждал, пока министр юстиции доиграет партию в Елисейском дворце.

В кабинете Мейера не было никого, но в соседней комнате Ги обнаружил Артура Кантеля, театрального репортёра, с Жаном Вальтером, одним из помощников редактора, и отдал последнему очередной рассказ из «Воскресных прогулок». Они кратко обсудили его.

   – Месье Мейер хочет, – сказал Вальтер, – чтобы вы написали зарисовку об Этрета. И статью о Флобере.

Из коридора послышался какой-то странный шум. Потом с грохотом распахнулась дверь в кабинет Мейера. Поль Феррье, один из журналистов, втаскивал туда с помощью Курьера и ещё нескольких человек полуживого, судя по всему, главного редактора.

   – Господи! – простонал Мейер, потянувшись к письменному столу.

Он был в вечернем костюме, цилиндр сбился набок, на лицо упала прядь волос. Его усадили в кресло. Коричневый пудель, стоя подле хозяина, тявкал. Лицо Мейера выражало непреходящее страдание.

Все столпились вокруг него.

   – Что с вами, месье Мейер?

   – Несчастный случай?

   – Нет, нет. Вальтер... – Он указал на дверь.

Феррье с Вальтером выставили всех и заперли её.

Мейер жестом пригласил Ги остаться.

   – Вы ранены?

   – Ой-ой. Нет, к сожалению.

Мейер в чисто еврейской манере провёл ладонями по бакенбардам. Ги подумал, что в любом положении он остаётся несколько комичным.

   – У нас только что состоялась дуэль с Дрюмоном, – сказал Феррье, стягивая перчатки. – То есть у Мейера. В Ля Сель.

Он явно исполнял обязанности секунданта, потому что тоже был одет в вечерний костюм.

   – Господи!

   – Вы его ранили?

   – В левое бедро, – кивнул Феррье.

Эдуард Дрюмон был известным издателем-антисемитом.

   – Ах, мои бедные друзья! – сказал Мейер, утирая лицо красным платком. – Мне конец. Всё рухнуло, обратилось в прах. Респектабельность – я добивался её всю жизнь – пошла псу под хвост. – Рукой с платком он описал широкий круг, показывая, что речь идёт обо всех, находящихся в здании. – Ни один порядочный человек больше не заговорит со мной.

Ги и Кантель вопросительно поглядели на Феррье.

   – Там произошёл один инцидент, – сказал тот. – Мейер придаёт ему чересчур большое значение.

   – Нет, нет. – Мейер выпрямился и пылко заговорил: – Дрюмон напечатал в «Ля Франс Жюив» ту грязную статейку Карла де Перьера. Я не мог оставить этого просто так. И отправил к нему своих секундантов. – А потом обратился к Феррье, словно бы оправдываясь: – Я слышал, что Дрюмон плохой боец. Говорили, он бросается на противника и колет, не думая о защите. И сегодня утром, когда мы сошлись, не знаю, что произошло. Вскоре мы оказались так близко друг к другу, что я лишился свободы движений. Не знаю, как это вышло... о, позор...

Ги огляделся и заметил, что Феррье и Кантель подавляют смех. Вальтер сохранял полнейшую серьёзность.

   – Я схватил его шпагу свободной рукой – схватил! – и принялся тыкать своей между его ног. Представляете? Ткнул два раза! Позор!

Он внезапно ссутулился, подался вперёд и закрыл красным платком лицо и голову, словно чадрой. Трое из находившихся в кабинете едва сдерживали смех. Мейер, считавший, что его репутация погублена, что благополучие и, главное, причастность к буржуазно-католическому миру уничтожены навсегда, был просто восхитителен.

   – Я неустанно твержу ему, что в схватке это оправданно, – сказал Феррье.

   – С ним был Доде, – произнёс Мейер. – И потом они кричали мне: «Грязный еврей. Еврейская свинья. Убирайся обратно в гетто».

   – В такую минуту даже самый лучший дуэлянт не способен владеть собой, – сказал Ги.

   – Нет, нет. – Мейер застонал. Отшвырнул внезапно платок и оглядел присутствующих. – Потребуется десять лет, чтобы люди забыли такое неблаговидное поведение – если не будет войны!

   – Оуууу! – заскулил пудель.

Через несколько минут Ги и Кантель давились в коридоре от смеха, поддерживая друг друга, чтобы не упасть.

   – Этот инцидент ведь ничего не значит?

   – Да нет, конечно.

   – Ну и человек!

   – Восхитительный, правда?

Сеар, не присаживаясь, оглядел обе комнаты.

   – Ну и квартиры же ты выбираешь, Мопассан, должен тебе сказать!

   – Ты об этой? Она идеальна.

Мир огласился пронзительным свистком. Из Батиньольского туннеля вырвался поезд и помчался мимо, совершенно заглушая хохот Ги. Они с Пеншоном заперли комнаты в Сартрувиле, и Ги снял эту квартиру на улице Дюлон. Она выходила окнами на железную дорогу. Выбор на неё пал отчасти из-за нескончаемых требований Ивонны видеться тайно.

   – Ну что ж, – сказал Сеар, – мне надо идти. Кстати, новая книга у тебя уже написана?

   – Э... пока нет.

   – Как? Ты должен закончить её к весне.

   – Знаю. До свиданья, старина.

Проводив Сеара, Ги вернулся к задумчивости. Новая книга! Шесть рассказов были готовы полностью. Но ещё три, необходимые для завершения книги, он никак не мог написать. Мешала Ивонна.

Она не оставляла его в покое. После их встречи у мадам Анжель Ивонна стала мучиться угрызениями совести из-за измены мужу и осыпать его горькими упрёками. Он попытался прекратить этот роман и стал избегать её. Но это привело лишь к тому, что она стала домогаться его ещё более настойчиво. Ги, не желая обижать женщину, уступил и оказался невольником её всепоглощающей страсти.

Ивонна донимала его требованиями видеться каждый день. Слала ему в любое время записки, телеграммы, что ждёт его на углу улицы, в одном из близлежащих кафе, в парке. Дожидалась в фиакре, когда он выйдет из «Голуа» или другой редакции. Ги помнил её наивный шёпот у мадам Анжель: «Ги, у меня никогда не было любовника...» – и знал, что это правда. Беда заключалась в том, что, сам того не ведая, он впервые в жизни пробудил в ней страсть!

Ивонна писала ему письма на десяти страницах, с наивной лестью, с ужасающими стишками вначале. Едва они оставались одни, обнимала его так, словно не видела целый год. Выводила из себя прозвищами «мой зайчик», «мой малютка», «мой котик». Когда занимались любовью, жеманничала, отвратительно изображала девичью скромность, раздеваясь с нелепыми ужимками и вскриками. Прижимая его к себе, спрашивала: «Они целиком мои, эти большие, сильные руки, правда? А, мой взрослый малыш? Всё моё, да?» – и требовала ответа. Находила бесчисленное множество причин, чтобы без конца повторять: «Ги, ты всё ещё любишь меня? А?»

   – Конечно.

   – Тогда скажи – я хочу это слышать.

   – Я же сказал.

   – Правда любишь, мой котик?

   – Да.

   – И верен мне?

   – Да.

   – Что «да»?

   – Верен.

   – Поклянись.

В конце концов Ги бледнел от усилий сдержаться.

Слова Сеара усилили его беспокойство. Сеар был сто раз прав: книгу надо подготовить к весне.

Ги подошёл к окну, потом вспомнил о записке, которую отдала ему консьержка, когда он входил. Достал её из кармана. И сразу же узнал почерк Ивонны. Прочёл: «Почему, почему, почему тебя не было утром? Я прождала целый час. Мы должны увидеться завтра. Я буду ждать в фиакре на улице. В десять часов. Ты мне нужен. И.»

Скомкав записку, Ги швырнул её в мусорную корзину, выведенный из себя готовностью Ивонны винить его за какую-то неявку на свидание утром, её неотступными притязаниями. Уехать – это единственный выход. Но чёрт возьми! Почему он должен спасаться таким жалким образом? Эта мысль привела его в ещё большее раздражение. Ивонна не оставит его в покое; такова уж её натура – постоянно напоминать о себе, прибегать к достойным презрения интригам. Увы, остаётся только уехать.

Утром Ги поднялся чуть свет, упаковал рукописи и сел на поезд до Этрета. Он знал, что мать в отъезде, и нашёл дом запертым, неуютным. Расположился в двух комнатах и с головой погрузился в работу. Книга обещала быть дерзкой. Рассказ о борделе, закрытом по случаю первого причастия, – им открывался сборник – был не совсем завершён. Работая над ним, Ги веселился. Название он уже придумал – «Заведение Телье». Писал просто, ясно, а это требовало тщательного подбора деталей. Рассказу были присущи характерные особенности «Пышки» – бесстрастная манера изложения и вместе с тем весьма ощутимая атмосфера предвидения, досконального знания окружающей обстановки и персонажей. Как много можно сказать умолчанием, лёгким намёком между ясных, чеканных строк! Этот секрет мастерства в числе прочих Ги почерпнул у Флобера.

На третий день, в пятницу утром, когда заключительная сцена близилась к концу, Ги внезапно ощутил острый голод и встал из-за письменного стола. В столовой была свалена груда немытых тарелок с остатками тех блюд, которые он готовил сам. Ги пошёл на кухню и обнаружил недоеденное мясо, тушенное с маслом и сыром. Но хлеба не оказалось. Он надел пиджак, открыл парадную дверь и замер. На крыльце лицом к лицу с ним стояла молодая женщина.

   – Я пришла к Жозефе.

Женщина была маленькой, круглолицей. Не красавицей, но с широкой, заразительной улыбкой.

   – Жозефы нет. Она уехала с моей матерью. Меня зовут Ги де Мопассан.

   – Знаю, – ответила женщина, мило улыбнувшись. – Я мадам Брюн.

   – Да, да. – Ги внезапно осознал, что держать женщину на крыльце неловко. – Прошу вас, проходите.

Он посторонился, и она вошла.

Его слегка удивило, что мадам Брюн не отказалась войти; буржуазная мораль запрещала порядочной женщине принимать приглашение холостяка, когда он один. Правда, гостья не знала, что в доме больше никого нет. И всё же...

   – О!

Мадам Брюн зажала ладонью рот. Ги увидел, что она со смехом смотрит на груду грязной посуды.

   – Прошу прощения.

Он шагнул к столу, чтобы убрать её, но гостья сказала:

   – Ради меня не надо. Вы здесь один?

   – Да.

Казалось, это позабавило её тоже.

   – В таком случае мне сюда входить не следовало, правда? Ничего, меня не волнует мнение здешних буржуа.

   – В самом деле?

   – Нисколько. Они в основном добрые и донельзя скучные. – Она бесцеремонно глянула на письменный стол. – Я вам не помешала?

   – Ничуть. Я собирался идти за хлебом.

   – Тогда мне надо уходить.

   – Пожалуй, у буржуа сложится ещё худшее мнение, если они увидят нас выходящими вместе.

   – Конечно, – подтвердила мадам Брюн.

   – В таком случае, вам лучше остаться. Может, пообедаем вместе?

   – Но ведь хлеба нет.

   – Я принесу.

   – Отлично, – сказала она. – А я займусь посудой.

И взяла тарелки.

   – Кажется, я знаю, где кухня.

Ги проводил её взглядом: она была занятной и привлекательной. Так состоялось его знакомство с Клем. Она сказала, что зовут её Клементина, но друзья обходятся только первым слогом. Ей было около тридцати лет, приехала она из Бургундии. Вдова оптового торговца кофе, она жила неподалёку от Ле Верги. У Ги мелькнула мысль, не ищет ли она сближения, потом он решил, что нет. Клем была на удивление открытой, и за её весёлым, добрым юмором крылось совершенно простодушное существо. Она предложила Ги делать по дому то, что в её силах, пока он один. Ги охотно согласился. Клем стала ежедневно приходить на несколько часов, и работа у Ги внезапно пошла спокойнее, раздражающих перерывов не стало, бумаги находились в порядке, лёгкие домашние дела не отвлекали его. Однажды поздним утром Ги почувствовал приближение головных болей, отыскал флакон эфира, увидел, что он на три четверти пуст. И отправился к Клем.

   – Можно раздобыть другой? Доктор Обэ должен дать.

   – Я взяла вчера. Сейчас принесу, – ответила она.

Приступ окончился быстро. Ги дописал «Заведение Телье», ещё два рассказа, оставалось только кое-что подправить. Он обнаружил, что Клем действует на него успокаивающе. В то утро, когда за ним приехал экипаж, чтобы отвезти к парижскому поезду, они постояли в гостиной, глядя на сад. Клем собиралась запереть дом после отъезда Мопассана.

   – Клем, я хочу поблагодарить вас. Вы очень мне помогли.

Она улыбнулась.

   – Отлично. Я рада.

   – Надеюсь, я не погубил вашу репутацию в Этрета.

   – А, ерунда. Вы знаете, что на столе у вас осталось два письма из «Пти журналы»?

   – Там хотят, чтобы я написал кое-что для них, а у меня пока нет такого желания.

   – Я напишу им об этом, – сказала она.

   – Правда? Клем, это очень любезно с вашей стороны.

Она дружески поцеловала его в щёку.

   – Идите, а то опоздаете на поезд.

Ги решил отделиться от группы Золя и в ознаменование этого отдать рассказы новому издателю. На другой день он поднялся по лестнице в небольшой кабинет с уродливой лепниной в стиле рококо. Имя издателя – Виктор Авар – и адрес издательства он обнаружил на обложке одного хорошо изданного романа. Авар был для него котом в мешке. Из-за письменного стола поднялась плоскогрудая женщина, широко улыбнулась и сложила руки.

   – Месье Авара нет.

Ги оставил три принесённых рассказа и написал свой адрес. На другое утро, когда он брился, раздался неистовый стук ногой в дверь. Ги открыл, и в комнату ворвался человек. Ги бросилась в глаза его похожая на ядро голова, покрытая жёсткими волосами.

   – Я уж думал, что здесь никого нет. Приношу свои извинения.

Вошедший был вне себя.

   – Виноват я! – прокричал в ответ Ги. – Иногда ничего не слышу. Из-за поездов.

Он подошёл к окну и закрыл его.

   – Моя фамилия Авар. Месье де Мопассан? Польщён. Позвольте извиниться за столь ранний визит.

Авар был молодым человеком с короткими сильными руками. Ги указал ему на стул.

   – Нет, нет. Спасибо, не сяду. Не люблю сидеть. Очень жаль, что меня не оказалось на месте, когда вы вчера заходили. Читая ваши рассказы, я не спал всю ночь. То есть прочёл их и так разволновался, что не смог уснуть.

   – Понравились они вам? – спросил Ги.

   – Но... Это ведь шедевры! – Авар непрерывно ходил по комнате, размахивая руками. – Я польщён, что вы принесли их мне.

   – Хорошо.

   – «Заведение Телье» – а! Пикантная вещь. Дерзкая. Она выведет людей из себя. Поднимется буря. Вот увидите.

Ги улыбнулся.

   – Да, да, – продолжал Авар. – Будет много притворного негодования. Но рассказ замечательный. Всё спасает ваш талант, мой дорогой Мопассан.

   – Значит, книгу вы издадите?

   – Конечно, конечно! И другой рассказ, «Папа Симона», тоже блестящий. Я удивлюсь, если вы не добьётесь большого успеха.

   – Коммерческого успеха? – спросил Ги.

   – Разумеется. Коммерческого, коммерческого, коммерческого. Именно к нему мы и будем стремиться.

   – В таком случае, как скоро вы отправите рассказы в типографию?

   – Как скоро? – переспросил Авар. – Они уже там. Все три рассказа я отправил сегодня утром. Если можно получить остальные... ещё мы должны обговорить сроки и условия. – Повинуясь жесту Ги, он сумел остановиться. – Что такое, месье де Мопассан?

   – Ничего. Просто глаза у меня побаливают.

Авар протянул свою сильную руку.

   – Мой дорогой Мопассан. Прошу вас, не болейте. Нет, нет. Сейчас не время болеть. Право же. Мы должны сколотить состояние, и болеть вам нельзя.

Ги засмеялся. Именно такого человека, как Авар, он и искал.

День был солнечным. Упряжные лошади лезли мордами в поилки. Сена искрилась. Тротуары у пристани испещряла тень листвы платанов. Мальчишки азартно играли в новомодную игру – бильбоке[92]92
  Бильбоке – игра привязанным к палочке шариком, который подбрасывается и ловится на острие палочки или в чашечку.


[Закрыть]. Слышались весёлые голоса прохожих и торговцев.

Однако Ги шёл по Константинопольской улице в мрачном настроении. Он уже целый месяц пытался порвать с Ивонной. Говорил с ней мягко. Она не воспринимала это всерьёз. Говорил спокойно и твёрдо. Она едва не доходила до истерики. Последние три встречи были ужасны. Он зря согласился на ещё одну встречу; но теперь был настроен решительно. Какой бы ни оказалась она мучительной, она будет последней. Он свернул к дому номер двадцать – Ивонна недавно сняла там квартиру с отдельным входом для встреч с ним – и вошёл в помещение на цокольном этаже.

   – Дорогой! – Ивонна подошла к нему с печальным лицом. На ней было кимоно, словно она готовилась заняться любовью. И когда обняла Ги за шею, оно распахнулось. Под ним не было ничего. – Ты мой, мой.

   – Ивонна!

Он решительно высвободился из её рук, обнял за плечи и усадил на кровать.

– Мы уже бесконечно всё обговаривали. Начинать сначала бессмысленно. Давай расстанемся со всем возможным достоинством и без сожалений.

   – А как же мне быть?

   – Быть?

   – Я рисковала ради тебя своей репутацией.

   – Мне очень жаль, если ты пострадала, Ивонна. Я охотно заглажу свою вину, чем смогу, но думаю, продолжать наши отношения – это не лучший выход.

   – Если б узнал мой муж! Моя семья, мои бедные дети. Я рисковала спокойствием, положением – всем.

Ги слышал это уже сотню раз.

   – Ты взрослая, ты понимала, на что идёшь.

   – Ги, как ты можешь? Сам знаешь, я была верна тебе.

   – Вот-вот. Женщины всегда верны своим любовникам.

   – Я была верна мужу до встречи с тобой.

   – А иначе бы знала, что, как только страсть удовлетворена, любовь превращается в вежливую признательность.

   – О!

   – У некоторых людей любовь длится год, у некоторых месяц. Наша уже умерла, и, Боже мой, давай спокойно это признаем.

   – Ги, но ведь это не так. Ты мне нужен. Кроме любви к тебе, у меня нет ничего. Ты знаешь это, знаешь.

   – Нет, – возразил он. – У тебя есть семья, дети.

   – О, какой позор! Иногда мне стыдно смотреть на них.

   – Гоняйся за женщиной, – сказал он, – и она будет от тебя убегать. Убегай от неё, и она будет тебя преследовать.

   – Ты ведёшь себя отвратительно.

   – Поневоле.

   – Неужели я слишком многого хочу от тебя – чуть-чуть любви? Вначале ведь ты тянулся ко мне.

   – Случись тогда подобная сегодняшней сцена – разве было бы начало?

   – Вот видишь? – сказала Ивонна. – Переменилась не я. О, на меня, должно быть, тогда нашло затмение. Но я готова принять на себя вину. – Она снова подошла к нему с распростёртыми объятиями и печальным лицом. – Ги, дорогой... Ты мне очень нужен. Я твоя крошечка. Пошли.

Ги отступил.

   – Ивонна, давай прекратим.

   – Дорогой... – Она всё приближалась к нему, по щекам её текли чёрные от туши на ресницах слёзы. Кимоно распахнулось. Вид у неё был нелепый. – Я тебя очень люблю, мой зайчик. Приголубь свою маленькую Вовонну.

Он в раздражении оттолкнул её.

   – Господи, почему женщины не признают любви без собственничества, без деспотизма?

   – Ги, скажи, что любишь меня.

   – В данную минуту ты мне даже не нравишься.

   – А что же будет с Вовонной?

Он взял шляпу.

   – Прощай. Очень жаль, что всё так вышло.

   – О нет, нет, нет.

Ги видел – она до последней секунды надеялась, что он сдастся.

Но он вышел, хлопнул дверью и быстро зашагал прочь. На миг ему показалось, что Ивонна его зовёт. Он остановил проезжающий фиакр, вскочил в него и сказал кучеру:

   – К Опере.

Ги испытывал ярость и отвращение. Он не мог избавиться от чувства вины, хотя понимал, что ничего иного ему не оставалось. Почему разрыв с женщиной должен быть таким отвратительным? Внезапно он почувствовал, что больше сидеть в фиакре не может, велел кучеру остановиться, расплатился и вылез. Находился он неподалёку от авеню Опера и, чувствуя потребность в разрядке, быстро пошёл широким шагом. Чёрт! Сейчас бы в руки вёсла – и грести, грести, грести.

Взгляд его привлекла вывеска над окном железнодорожной компании: «Алжир. Страна солнца». Несколько секунд он смотрел на неё. Потом, поддавшись соблазну, вошёл и купил билет до Алжира. Кассир сказал, что он может успеть на пароход «Абд-эль-Кадер», если уедет завтра утренним поездом. Выйдя, Ги отправился в издательство к Авару. Авар стоял у стола, окружённого пачками «Заведения Телье».

   – Смотрите! Пятое издание. Замечательно! – воскликнул он.

   – Мне хотелось бы получить какие-то деньги, – сказал Ги.

   – Конечно, конечно.

   – Я еду в Алжир. Завтра утром.

Авар, неожиданно посерьёзнев, взглянул на него.

   – Завтра? В Алжир? Мой дорогой Мопассан... вы шутите.

Ги выложил на стол билет.

   – Но... но... вся Франция возносит вам похвалы. Все читают «Заведение Телье». Вам нельзя сейчас уезжать. И куда – в Алжир!

   – А чем он плох?

   – Пустыня, чума, там не может не быть чумы. Безводье. Притом ещё этот отшельник – как там его? Бу-Амама[93]93
  Отшельник Бу-Амама – предводитель арабских повстанцев (см. о нём: Мопассан, «Под солнцем»).


[Закрыть]. Он велит своим приверженцам убивать всех европейцев.

   – Отлично. В такую обстановку мне и хочется.

   – Но... – Авар пристально поглядел на него и понял, что спорить бесполезно. – Ладно. Сейчас расплачусь.

Полчаса спустя Ги свернул на улицу Дюлон. Осторожно глянул, не стоит ли возле дома номер восемьдесят три фиакр, это означало бы, что его поджидает Ивонна. Фиакра не было; Ги выругался, вновь ощутив раздражение от необходимости этой нелепой осторожности. Он понимал, что Ивонна вскоре появится; она не уймётся, пока хоть какая-то сохранившаяся между ними пристойность не будет втоптана в грязь. Ну нет, такой возможности он Ивонне не предоставит. Уедет на всё лето. И тут Ги замер словно вкопанный. По тротуару шла... да, это была Клем. Очаровательная, в чёрно-зелёном платье и зелёной шляпке. Она с улыбкой протянула ему руку.

   – Я только что оставила у вас несколько писем. Приехала на день и решила не отправлять их почтой, а захватить с собой.

   – Спасибо, мадам. – Ги увидел по её лицу – она отметила, что он назвал её не по имени. – Доставьте мне удовольствие, отобедайте со мной?

   – Спасибо, не могу. – Клементина глянула на приколотые к платью часики. – Мой поезд до Этрета отходит в пять, а до того у меня ещё свидание – через двадцать минут.

   – Я помогу вам найти фиакр на бульваре.

Они пошли по бульвару де Батиньоль. Свидание. При этой мысли раздражение Ги вспыхнуло снова. Он почувствовал извращённое желание сорвать его на Клем; и она сама облегчила ему эту задачу.

   – Скажите, пожалуйста, вы недовольны моим появлением здесь?

   – Нет, ничуть.

   – Что-нибудь стряслось, да?

   – Ничего. Я только что поругался с женщиной. Может ли что-нибудь доставить больший восторг?

Клементина искоса глянула на него.

   – Она надоела мне. И знала это, но не хотела разрыва. Что может быть хуже?

   – Н-не знаю.

Ги хотел причинить ей боль. И это извращённое желание не позволяло ему уняться.

   – Если бы Французская академия хотела принести человечеству какую-то пользу, то назначила бы премию в пять тысяч франков за лучший трактат о том, как просто, прилично, пристойно, без шума, сцен или физического насилия порывать с обожающей нас женщиной, которая смертельно нам надоела.

   – Вы говорили ей об этом? – спокойно спросила Клементина.

   – Да – только попусту. Некоторых женщин не поймёшь, покуда не свяжешься с ними. Стоит только им улыбнуться – и пиши пропало. Они хотят знать, чем ты занимаешься, обвиняют тебя в том, что ты забываешь о них. Если завяжешь с ними хотя бы лёгкую дружбу, на тебя немедленно предъявляют права. Отношения превращаются в обязанность. Ты прикован. И начинается обременительная связь, сопровождаемая ревностью, подозрительностью, слежкой, потому что двое считают себя привязанными друг к другу только из-за того, что им было хорошо вместе одну неделю или два месяца.

   – Это говорится в предостережение мне?

Ги с изумлением увидел, что она улыбается ему мягко, любезно.

   – Клем...

   – Смотрите, вон фиакр. Остановите его.

Ги окликнул кучера.

   – Клем, знаете, я...

   – Я опаздываю, – спокойно сказала она. Села в фиакр; Ги поцеловал ей руку и прикрыл дверцу. Услышал, как Клементина назвала кучеру адрес; – Улица дю Сирк, дом номер семь.

   – Я завтра уезжаю в Алжир, – сказал Ги. – И возможно, пробуду там всё лето.

– Веселитесь. Пишите рассказы. До свиданья, – ответила она и, когда фиакр тронулся, приветливо помахала ему.

Ги пошёл домой. «Проклятье! – мысленно твердил он про себя. – Проклятье! Проклятье!»