Текст книги "Современная американская новелла (сборник)"

Автор книги: Стивен Кинг

Соавторы: Трумен Капоте,Джон Апдайк,Уильям Сароян,Роберт Стоун,Уильям Стайрон,Артур Ашер Миллер,Элис Уокер,Сол Беллоу,Энн Тайлер,Сьюзен Зонтаг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 38 страниц)

Мэри Гордон
Делия

Каждый бы согласился: из сестер О’Рэйли самую красивую назвать непросто. Вот зеленоглазая Кэтлин. Она с семнадцати лет работала швеей. Замуж вышла за итальянца. На свои деньги вырастила младших сестер, хотя у самой уже были дети – до тридцати пяти лет рожала через год. Вот черноволосая, злая на язык Бриджет. Муж у нее ростом всего в полтора метра. Пять лет была бездетна, потом родила рыжего мальчика. Говорили, от полицейского. Вот крошка Нэтти. Ножки у нее такие изящные, точно кукольные. Ее муж, мистер О’Тул, что поет в церковном хоре, – известный пьяница. У нее рождались одни девочки. И все же красивее всех, наверное, была Делия, самая младшая. Делия вышла замуж за протестанта и уехала в другой город.

Кэтлин защищала сестру, уверяя всех, что Джон Тэйлор похож на ирландца.

 – У него голубые глаза, – говорит она Нэтти и Бриджет, – у протестантов я таких глаз не видела.

 – Уж эта мне Делия, – говорит Бриджет. – Все ведь из-за тебя, Кэтлин. Потакала ей, вот она и решила, что всегда права. А как с детьми будет? Тебе что, нужны племянники-протестанты?

 – Он же подписал обязательство, крестить их будет, – говорит Нэтти.

 – Нашла кому верить, – говорит Бриджет. – Они тебе что угодно подмахнут.

 – Зато он детей любит. Мои от него без ума, – говорит Кэтлин.

 – Твои и есть без ума. Сразу видно, горячая кровь, – говорит Бриджет. – Да ты небось и сама на голубые глаза купилась. Недалеко же ты от нее ушла.

 – А с Норой как он ласков, – говорит Кэтлин.

Тут даже Бриджет пришлось замолчать. У Норы, дочки Кэтлин, от рождения одна нога короче другой.

 – В нашей семье такого сроду не бывало, – сказала Бриджет, увидев Нору в первый раз. – Вот и выходи после этого за иностранцев.

Джон Тэйлор сажал Нору на колени. Он рассказывал ей про Запад.

 – А вы ковбоев видели? – спрашивала она, вынимая из кожаного футлярчика его часы. От футлярчика чем-то приятно пахло, и был он похож на кукольную сумочку. Однажды Нора сказала насчет сумочки и получила его в подарок – для куклы.

 – Ковбоев? Да ведь они грубые, невоспитанные.

 – А мистер Дюпон? – спрашивала Нора.

 – Он настоящий джентльмен. Работать у него – одно удовольствие.

Джон Тэйлор служил у Дюпона шофером. Он жил в штате Делавэр и много рассказывал Норе о чудесных садах в поместье Дюпона.

 – В молодости он был совсем бедный, – говорил Джон Тэйлор.

 – Расскажите еще про сады. И про машину, про серебряную лошадку на капоте.

Подходила Делия, останавливалась, положив руки на руки мужа. Руки у нее были белые с голубыми прожилками, цвета молока в кувшине, от них исходило ощущение прохлады. Она ждала своего первого ребенка.

 – Ты приезжай к нам в Делавэр, когда маленький родится, – говорила она, переглядываясь с мужем. Нора чувствовала, что эти их взгляды как-то связаны с ребенком. Норина мать от беременности всегда становилась короче, приземистей. Делия, наоборот, вытянулась, казалась легче и выше, будто носила не такого плотного человечка, как Норины братья и сестры, а один только воздух. Голубой воздух.

Делия и Джон Тэйлор ходили с ней гулять. Она шагала в середине, держа их за руки. Их руки так не похожи. Узкая, чуть влажная – у Делии, у Джона Тэйлора – широкая, сухая, крепкая. И ботинки у него крепкие, выглядят всегда как новые. Джон и Делия знают, как с ней ходить, а большинство людей не знает. Большинство ходит слишком медленно. Ей всегда хочется сказать: не нужно из-за меня так идти. Но она боится их обидеть. Только Джон Тэйлор и Делия знают, думала Нора.

Через две недели они уже уехали в Дэлавер.

 – Что-то больно она худая, – сказала Бриджет.

 – Зато красивая, – сказала Нора. Кэтлин шлепнула ее по губам: спорить с тетей не полагалось.

Писем Делия не писала. Незадолго до рождества Нора отправила ей подарок к дню рождения. Это были сухие духи – мешочек из голубого атласа в форме сердца, наполненный лепестками роз, которые Нора собрала летом и хранила с тех пор в банке. Вместе с мамой она мастерила разные вещицы, сохраняющие запах.

Делия прислала Норе открытку: «Спасибо за прелестный подарок. Я положила его в ящик с бельем».

С бельем… Мать читает открытку Норе, обе тети у них в гостях, сидят пьют чай.

 – Писать ребенку про белье! – говорит Бриджет. – Да еще в открытке.

 – А белье у нее красивое, – говорит Нэтти.

 – Нора, сходи наверх, посмотри, как там братик, – говорит ей мать.

 – Когда они приехали в Нью-Йорк, он дал ей двадцать пять долларов на одни только нижние юбки и рубашки, и она купила все с шелковыми кремовыми лентами и ручной отделкой, – говорит Нэтти.

 – Небось какая-нибудь неумеха вышивала за спасибо, – говорит Бриджет.

Теперь Нора знает, что назвала Делия бельем. Она-то думала, что Делия пишет о скатертях, и получалось непонятно. Зачем хранить такие хорошие розовые духи в скатертях? Она пытается себе представить, какие у Делии рубашки – белые, как ангелы, и благоухают, как розы. Видел ее в таком белье Джон Тэйлор? Нет. То есть да. Он же ее муж. Что же видят мужья?

Хорошо, что тети заговорили об этом. Теперь она знает, какое бывает нижнее белье. С кремовыми лентами, сказала Нэтти. Живот у Делии вырос, но не так сильно, как у Нориной мамы. Хотя мама должна родить в мае, а Делия раньше. Говорили, в марте. Живот у нее был легкий и твердый, как воздушный шар. У Нориной матери он был тяжелый и твердый, как репа. Интересно, отчего это, думает Нора. Наверное, оттого, что у мамы пять детей, а Делия рожает первого.

Когда мама писала Делии письмо, Нора попросила кое-что добавить. Она спрашивала, когда день рождения у Джона Тэйлора. Наверное, летом. Если правда летом, она ему сошьет подушечку с хвоей. Когда их семья в июле проводит неделю за городом, мама дает Норе пакет, и она собирает хвою для рождественских подарков.

Наступил и прошел март, но известий о Делии и ее ребенке не было. Ей писали все: Норина мама, Нэтти, даже Бриджет, – но вестей так и не дождались.

 – Она у нас отрезанный ломоть, – говорит Бриджет. – Ребенка-то точно не крестила, вот и боится объявляться.

 – Первые дети всегда запаздывают, – говорит Кэтлин. – Я с Норой целый месяц переходила.

 – Может быть, что-нибудь с ребенком. Может, он больной, и Делия не хочет волновать нас, – говорит Нэтти.

 – Сроду в нашей семье такого не бывало, – говорит Бриджет, фыркнув. – В наших краях о таком и не слыхали.

 – А как же Том Хоган? У него трое детей слабоумных. А у миссис Келли мальчик слепой, – говорит Нэтти.

 – А ты, Бриджет О’Рэйли, скажи хоть раз в жизни доброе слово, помолись за сестру! Куда лучше будет, чем корить ее, – говорит Кэтлин.

 – Знаешь что, – говорит Бриджет, – послушай она меня, обошлась бы и без молитв.

 – Помилуй тебя бог, да кто же без них обойдется? – говорит Кэтлин, крестясь.

 – А в Делавэре какая погода? – говорит Нэтти.

 – Сырость там, – говорит Бриджет. – Дожди.

 – Они живут прямо в поместье, – говорит Кэтлин, – и едят то же, что сам мистер Дюпон.

 – Так-то оно так, да не за тем же столом, – говорит Бриджет. – Слуги-то внизу едят. Я бы лучше ела чего попроще у себя дома. Очень нужны разносолы за столом для прислуги.

 – Ну что, мы ей больше не пишем? – говорит Нэтти, обращаясь к Кэтлин.

 – Пусть сперва напишет она. Должна же быть причина, – говорит Кэтлин.

 – Это ведь она от нас уехала, – говорит Бриджет.

 – Если бы что случилось, мы бы узнали. Плохое всегда узнаешь. Она, наверное, вся в заботах. Или Дюпоны ее избаловали, – говорит Кэтлин.

Нора вспоминает, как Джон Тэйлор рассказывал про день рождения миссис Дюпон. Там был торт в виде лебедя. И мороженое с настоящей клубникой – в середине ноября! А дамы, говорила Делия, были в перьях, как павлины. Красивые были дамы, говорил Джон Тэйлор. Тебе виднее, говорила Делия. Это ведь ты усаживал их в машины и пристегивал полости; стоял там, как цапля на одной ноге. Не появись я вовремя, где бы ты сейчас был? Ты спасла меня от верной погибели, говорил Джон Тэйлор и крутил воображаемый ус.

Нора вспоминает их смех. Она не знает других мужа и жену, которые смеялись бы вместе, как Джон и Делия.

 – Мы что, больше никогда Делию и Джона не увидим? – спрашивает Нора мать.

 – Никогда не говори «никогда», это не к добру, – отвечает Кэтлин. Она хватается за поясницу. – Спина болит, скоро роды, – говорит она. – А тогда тебе придется слушаться тетю Бриджет и не перечить ей.

 – Хорошо, мэм, – говорит Нора. Впрочем, мать знает, что Нора слушается и никогда не спорит. Только в тот раз не удержалась, когда разговор шел о Делии.

Норина мать удалилась перед родами в свою спальню, младших детей отправила к Нэтти, только Нору оставили дома. «Побудь с папой, – сказала ей мать. – Без тебя ему будет одиноко, ведь в дом придут чужие люди».

Но и при Норе отец ходит по комнатам робко, неуверенно, будто боясь кому-то помешать. Стоят теплые дни, и каждый вечер отец с дочкой идут на угол за мороженым. Обычно они мало встречаются, и говорить им почти не о чем. Ей случалось видеть его в минуты раздражения и в минуты усталости. С непривычной галантностью он сопровождает Нору домой, ложится спать засветло и уходит утром, когда она еще спит.

Наконец у Кэтлин начались роды, и Бриджет на весь день выставила Нору на улицу. Она сидит на крыльце и боится отойти, чтобы не пропустить первого крика новорожденного или известий о каком-нибудь осложнении. То и дело прибегают дети, зовут играть, но она только отмахивается, и им скоро надоедает ее уговаривать. Она разглядывает свои руки, потом свои белые туфельки – одна больше другой, потому что, как сказала мама, у бога о ней особый промысел. Что же это за промысел? Может, бог уже передумал? Может, он забыл о ней? Она считает розовые камушки в бетоне парапета. Слышно, как вскрикивает мать. Слышно, наверное, всему кварталу – окна-то настежь. Ребром ладони она сметает со ступеньки песок.

Вдруг прямо перед ее глазами появляются коричневые мужские ботинки. Сначала она пугается, но тут же узнает их. На лицо можно даже не смотреть – это ботинки Джона Тэйлора, лучшие ботинки на свете.

 – Здравствуй, Нора, – говорит он так, будто она вовсе не должна удивиться его появлению.

 – Здравствуйте, – говорит она ему в тон, поняв, что он не хочет, чтобы она удивлялась.

 – Мама дома?

 – Она наверху лежит.

 – Что, заболела?

 – Нет. Еще одного ребенка рожает.

У Джона перехватывает дыхание. Осекшись на полуслове, стиснув зубы, он шумно дышит. Воздух вокруг него сияет, как стекло. Он оглядывается по сторонам, ему хочется уйти.

 – А как поживает Делия? – говорит Нора, думая, что так спросила бы мама.

 – Она умерла, – говорит Джон и смотрит куда-то вбок.

 – А ребенок? У вас мальчик или девочка?

 – Он умер. Мертвый родился.

 – А вы возите Дюпона на машине? – спрашивает она, пытаясь понять, что же это он сказал. Родился мертвый. Как же так? И Делия умерла. Из окна слышен крик матери.

 – Я в отпуске, – говорит Джон, опуская руку в карман.

Ей хочется как-то задержать его. Что же придумать, чтобы пойти с ним погулять, послушать еще раз о садах и машинах.

 – А вы как поживаете? – спрашивает она.

 – Хорошо, – говорит Джон Тэйлор.

Но взрослому он бы так, понятно, не сказал. И оставаться он не собирается.

 – Нора, – говорит он и наклоняется к ней, – давай у нас с тобой будет тайна? И еще: давай я тебе что-то подарю?

 – Хорошо, – говорит она. Он сейчас уйдет. Его не остановишь. Но так хочется что-нибудь от него на память. Она сохранит тайну, а он подарит ей подарок.

Достав из кармана серебряный доллар, он кладет его Норе в ладошку и слегка сжимает ей пальцы.

 – Не говори никому, что я здесь был. И про Делию, и про ребенка тоже молчи.

Вот как странно! Он приехал все рассказать, а теперь нужно молчать, думает она. Может, он только ей одной хотел сказать. Вот оно что: он приехал из Делавэра открыть ей свою тайну и подарить подарок.

 – Я ничего не скажу, – говорит она и глядит ему в глаза, впервые в жизни глядит прямо в глаза взрослому. От волнения у нее даже мурашки по коже бегут.

 – Значит, договорились, – говорит он и быстро идет прочь, оглядываясь на ходу.

Она заходит в дом. Сверху доносится голос Бриджет, измученный голос матери, но новорожденного еще не слышно. Подняв юбку, она прижимает свой доллар к животу резинкой штанишек. Сначала монета холодит живот, но скоро нагревается от тепла ее тела.

Энн Битти
Дачники

Когда Джо и Том с Байроном поселились в своем летнем доме в Вермонте, они в первую же субботу поехали в пиццерию. Потом Том решил, что неплохо бы потанцевать в придорожном баре. Байрон скрепя сердце согласился ехать с отцом и с Джо – пиццу он любил, но опасался, что они вернутся слишком поздно.

 – Тут есть разные занятные конструкторы для ребят, – сказал Том сыну, ставя машину на стоянке возле бара, и Байрон явно заколебался – идти с ними или нет.

 – Вы будете танцевать, а я болтайся среди пьяных. Нет уж, спасибо, – наконец решил он.

Байрон захватил с собой спальный мешок. Он никогда с ним не расставался – со спальным мешком и с десятком комиксов. Скатав мешок валиком, он превращал его в подголовник. Сейчас он развернул его, так что получилась подушка, взбил и улегся на сиденье, показывая, что идти никуда не собирается.

 – Может быть, не стоит? – сказала Джо, когда Том открыл перед ней дверь бара.

 – Почему?

 – Потому что Байрон…

 – Мы и так его слишком избаловали. – Том положил ей руку на плечо и легонько подтолкнул вперед.

Байрон был сын Тома от первого брака. Уже второе лето он жил с ними в Вермонте. Ему самому предоставлялось выбирать, где он будет проводить каникулы, и он проводил их с ними. Все остальное время он жил с матерью в Филадельфии. В этом году он вдруг стал квадратный и плотный, как японский робот из его коллекции – сложная электронная игрушка, умеющая выполнять массу разных операций, часто никому не нужных, как не нужны десятки лезвий швейцарского туристского ножа, его отвертки, лупа, пилки, ножницы и прочие хитроумные приспособления. Том все никак не мог поверить, что его сыну уже десять лет. Ночью, когда он закрывал глаза, ему неизменно представлялось крошечное существо с нежными шелковыми волосиками, все шрамы и синяки куда-то исчезали с коленок и локтей, и Байрон снова был младенец, гладенький и юркий, как рыбка.

На эстраде стояли и лежали брошенные инструменты. Из путаницы проводов на полу торчали микрофоны, точно деревья среди густого подлеска. На площадке танцевала хорошенькая блондинка, она встряхивала своим высоким пышным ежиком и улыбалась партнеру, на ней были наушники «Сони», так что танцевала она под свою собственную музыку из плейера, хотя музыкальный автомат играл, потому что у оркестра был перерыв. Мужчина лениво переставлял ноги, видно, ему даже не хотелось делать вид, что он танцует. Том узнал пару – это им досталась цепная пила, которую он хотел купить на аукционе, куда ездил днем.

Из музыкального автомата несся голос Долли Партон, она шептала интерлюдию из «Я буду любить тебя вечно». На полках за стойкой бармена зеленели бутылки «Роллинг рока», точно кегли, зачем-то расставленные по всей площадке. Печаль Долли Партон была очень искренней. Интерлюдия кончилась, она снова запела, с еще большим чувством.

 – Думаешь, я тебя разыгрываю? Ей-богу, нет, – говорил мужчина в оранжевой футболке, сжимая бицепсы толстяка, который сидел с ним рядом. – Так я ему и сказал: «О чем ты спрашиваешь-то, не пойму. На кого похож тунец? На тунца, на кого же еще ему походить».

Толстяк затрясся от смеха.

Над баром горела реклама – бутылка пива «Миллер», и в ней бегут вверх серебряные пузырьки. Когда Байрону было три года и Том еще жил со своей первой женой, он однажды снимал игрушки с рождественской елки, а иголки дождем сыпались на простыню, которую они положили вокруг дерева, пытаясь изобразить снежный сугроб. Никогда еще на его памяти елка не высыхала так быстро. Он стал обламывать ветки, потом пошел за пластиковым мешком для мусора. Обламывал ветку за веткой и засовывал в мешок, радуясь, что так удачно придумал и не надо будет тащить дерево с четвертого этажа вниз, засыпая лестницу иголками. И тут из детской вышел Байрон, увидел, как ветки исчезают в черном мешке, и заплакал. Его жена помнила все обиды, которые он нанес Байрону, все резкие слова, которые ему сказал, и упорно напоминала ему о них. Том так до сих пор и не знает, из-за чего плакал в тот день его сын, но только он тогда еще больше расстроил мальчика – рассердился и стал говорить, что елка – это всего лишь елка, а не член семьи.

Мимо прошел бармен, в обеих руках у него было по нескольку бутылок пива, он нес их за горлышки, как подстреленных уток. Том пытался привлечь его внимание, но бармену было интересно послушать анекдот, который рассказывали в углу, и он направился прямо туда.

 – Давай танцевать, – сказал Том, и Джо положила ему руки на плечи. Они вышли на площадку и стали медленно кружиться под старую песню Дилана. Резкие, пронзительные звуки аккордеона резали воздух, точно свистулька на карнавале.

Когда они вернулись к машине, Байрон притворился, что спит. Если бы он на самом деле спал, он бы пошевелился, когда они открывали и захлопывали дверцы. Он лежал на спине в своем синем стеганом спальном мешке, точно в коконе, и глаза его были не просто закрыты, а слегка зажмурены.

На следующее утро Том работал в огороде: сажал помидорную рассаду и ноготки. Отпуск у него в этом году был два месяца, потому что он перешел на другую работу, и он решил привести все в идеальный порядок. Тщательно продумал, где что надо сажать, и его грядки были похожи на яркий узорный ковер. Джо сидела на веранде, читала «Молль Фландерс» и поглядывала на него.

Она каждую ночь хотела любви, это и льстило ему, и слегка тревожило. Месяц назад, в день ее рождения, когда ей исполнилось тридцать четыре года, они распили бутылку «Дом Периньона», а потом она спросила, так же ли решительно он не хочет ребенка. Он сказал, что да, не хочет, они ведь об этом еще до свадьбы договорились, неужели она забыла. У нее стало такое лицо, что он подумал: сейчас она начнет убеждать его – она учительница и обожает спорить, – но она не стала настаивать, только сказала: «Надеюсь, ты все-таки скоро передумаешь». С тех пор она все время поддразнивала его. «Ну что, передумал?» – шептала она, прижимаясь к нему на диване и расстегивая ему рубашку. Она даже хотела спать с ним в гостиной. Он боялся, что Байрон проснется и зачем-нибудь спустится вниз, поэтому сразу же выключал телевизор и шел с ней в спальню.

 – Да что это с тобой случилось? – шутливо спросил он ее как-то, надеясь, что она не затеет спор о ребенке.

 – Меня всегда к тебе тянет, – сказала она. – Просто в Нью-Йорке мне не до того, школа отнимает все силы.

А однажды вечером она произнесла странную фразу, но ему не захотелось вникать в ее смысл. Она поняла, что у них уже нет друзей, с которыми можно проговорить всю ночь напролет – «Помнишь, как в университете?», – и вдруг почувствовала себя старой. «Мы все тогда относились к себе ужасно серьезно, все наши чувства казались нам реальностью», – прошептала она.

Он был рад, что она почти сразу заснула, ему было нечего сказать ей. Байрон его сейчас меньше озадачивал, чем раньше, а Джо больше. Он взглянул на небо. Оно было яркое, синее, и по нему плыли прозрачные облака, похожие на воздушных змеев с веревочками. Он стал мыть руки из шланга, и в это время по дорожке подъехала машина и остановилась. Он завернул кран, стряхнул руки и пошел посмотреть, кто бы это мог быть.

Из машины вылез мужчина лет сорока, невысокий, плотный, с резкими чертами. Достал с заднего сиденья кейс, выпрямился.

 – Здравствуйте! Меня зовут Эд Рикмен! – крикнул он. – Отличный сегодня день.

Том кивнул. Коммивояжер – караул, куда деваться? Он вытер руки о джинсы.

 – Признаюсь вам сразу: в этом уголке земного шара мне нравятся всего две дороги, и эта – одна из них, – сказал Рикмен. – Вы здесь новоселы – да и то сказать, в Новой Англии старожилами считаются лишь те, кто приплыл сюда на «Мэйфлауэре»[47]47
  Корабль, который в 1620 году привез из Англии в Америку первых поселенцев.


[Закрыть]. Я несколько лет назад хотел купить этот участок, но фермер, которому он принадлежал, отказался продать. Тогда деньги еще чего-то стоили, а он все равно отказался. Сейчас вся эта земля ваша?

 – Только два акра, – ответил Том.

 – Черт, просто райский уголок, – сказал Рикмен. – Представляю, как вам здесь хорошо живется. – Он заглянул Тому через плечо. – А сад у вас есть? – спросил он.

 – За домом, – ответил Том.

 – Такой райский уголок немыслим без сада, – сказал Рикмен.

Он прошел мимо Тома по газону. Тому хотелось, чтобы незваный гость сообразил, что он им ни к чему, и поскорее уехал, но Рикмен не спешил, он завистливо и обстоятельно разглядывал их владения. Точно покупатель на аукционе, подумал Том, там люди точно так же не могут оторваться от ящиков, в которых вещи продаются комплектом – рыться в них не разрешают, потому что сверху положено что-нибудь завлекательное, а внизу барахло.

 – Я не знал, что усадьбу разделили на участки, – говорил Рикмен. – Мне объяснили, что при доме восемь акров, но продавать их хозяева не собираются.

 – Вот видите, два продали, – сказал Том.

Рикмен несколько раз провел языком по зубам. Один передний зуб у него был темный, почти черный.

 – Вы у самого хозяина их купили? – спросил он.

 – Нет, через агента, три года назад. Было объявление в газете.

Рикмен удивился. Посмотрел на свои башмаки. Вздохнул глубоко и обвел взглядом дом.

 – Наверное, я не вовремя к ним попал, – сказал он. – Или не нашел подхода. Они тут все такие тугодумы, в Новой Англии. Говорят «семь раз отмерь», а им и семидесяти мало. Сами не знают, чего хотят.

Он держал кейс перед собой и время от времени шлепал по нему ладонями. Словно любитель пива, похлопывающий себя по животу, подумал Том.

 – Все меняется, – продолжал Рикмен. – Наверное, недалеко то время, когда здесь будут стоять сплошные небоскребы. И в них люди, люди, люди – счастливые владельцы квартир. – Он поглядел на небо. – Но вы не волнуйтесь, – сказал. – Я не застройщик. У меня даже визитной карточки с собой нет – оставить вам на случай, если вы вдруг передумаете и решите продать участок. Впрочем, судя по моим наблюдениям, передумать способны только женщины. Да, когда-то можно было высказать эту мысль, не боясь, что тебя растерзают на части.

Рикмен протянул руку. Том пожал ее.

 – До чего же у вас тут хорошо, – сказал Рикмен. – Извините, что отнял столько времени.

 – Ничего страшного.

И Рикмен зашагал прочь, размахивая кейсом. Брюки ему были широки, сзади они смялись гармошкой. Подойдя к машине, он оглянулся и улыбнулся Тому. Потом швырнул кейс на сиденье рядом с собой – именно швырнул, а не бросил, – захлопнул дверцу и уехал.

Том пошел к веранде. Джо все так же читала. На плетеной табуретке возле ее кресла лежала стопка книг в бумажных обложках. Тома взяла досада – он чуть не полчаса потратил на этого идиота Эда Рикмена, а она сидит себе и преспокойно читает.

 – Приезжал какой-то сумасшедший, – сказал он. – Хотел купить наш дом.

 – Надо было запросить с него миллион.

 – Я и за миллион этот дом не продам.

Джо подняла глаза. Он резко повернулся и ушел в кухню. Байрон не закрыл банку с арахисовым маслом, и в нем уже сдохла завязшая муха. Том открыл холодильник – что у них там есть?

Через несколько дней выяснилось, что Рикмен разговаривал с Байроном. Байрон сказал, что он как раз шел по дороге, возвращался с рыбалки, и тут вдруг возле него останавливается машина и сидящий в ней мужчина указывает на их дом и спрашивает: «Ты тут живешь?»

Байрон был не в духе. Он ничего не поймал. Поставив удочку у стены веранды, он стал подниматься в дом, но Том остановил его.

 – И что потом? – спросил он.

 – У него вот этот зуб черный, – Байрон постучал пальцем по собственному зубу. – Сказал, что живет тут поблизости, у него сын моего возраста и ему не с кем играть. Хотел приехать со своим дебилом, но я сказал: не надо, я завтра уезжаю.

Байрон говорил так уверенно, что Том принял его слова всерьез и спросил, куда же это он собрался.

 – Никуда, я просто не хочу, чтобы мне навязывали каких-то придурков, – объяснил Байрон. – Если этот тип заявится и будет спрашивать меня, скажи, что я уехал, ладно?

 – Что он еще говорил?

 – Говорил, что знает на реке место, где рыба хорошо клюет. Вроде бы где-то на излучине. Да наплевать на него. Я таких типов сколько угодно встречал.

 – Каких это – таких?

 – Ну, которые болтают просто от делать нечего, – пояснил Байрон. – Что ты так паникуешь?

 – Байрон, этот человек – больной, – сказал Том. – Никогда больше с ним не разговаривай. Если еще раз увидишь его где-нибудь поблизости, сейчас же беги домой и скажи мне.

 – Ладно, – согласился Байрон. – А когда я буду бежать, может, я еще должен орать как резаный?

Том содрогнулся. Он представил себе, как Байрон бежит к нему и кричит, и ему стало страшно. Он даже принялся убеждать себя, что надо позвонить в полицию. Но что он им скажет? Что какой-то человек спрашивал, не продается ли его дом, а потом просил Байрона поиграть с его сыном?

Том вынул из пачки сигарету и закурил. Он поедет к фермеру, которому принадлежала эта земля, решил он, и расспросит его о Рикмене, может быть, он что-нибудь знает. Том плохо помнил, где живет фермер, и забыл его имя. В то лето, когда он покупал дом, агент показал ему издали усадьбу фермера, она по ту сторону города и стоит высоко, на пригорке, так что можно позвонить агенту и все выяснить. Но сначала он дождется Джо, которая поехала за покупками, и убедится, что с ней ничего не случилось.

Зазвонил телефон, Байрон снял трубку.

 – Алло, – сказал он. И сразу же нахмурился. Он упорно не смотрел Тому в глаза. Том уже окончательно уверился, что это Рикмен, но тут Байрон сказал: – Да так, ничего особенного. – Потом долго молчал. – Ладно, договорились, – наконец произнес он. – Чем я интересуюсь? Орнитологией.

Звонила мать Байрона.

Агент по продаже недвижимости помнил Тома. Том рассказал ему о Рикмене. «Ти-ти-ти-ти-та-та-та-та», – выводил агент мелодию из «Царства сумерек»[48]48
  Имеется в виду популярный телефильм.


[Закрыть]. Потом рассмеялся. Фамилия фермера, у которого Том купил землю, – Олбрайт, сказал он. Телефона этого самого Олбрайта он не знает, но надо посмотреть в справочнике, там он наверняка есть. Так и оказалось. Том сел в машину и поехал на ферму. В цветнике работала молодая женщина. Когда он подъехал к дому, она выпрямилась и подняла свой совок, точно факел. Увидев, что это кто-то незнакомый, она удивилась. Он представился. Она назвала свое имя. Оказалось, что она племянница мистера Олбрайта, дядя с тетей сейчас в Новой Зеландии, а она на время их отсутствия переехала со своей семьей сюда, присматривать за фермой. Собираются ли Олбрайты продавать землю? Она ничего об этом не знает; никаких покупателей не было. Том тем не менее описал ей Рикмена. Нет, ответила она, никого похожего она не видела. С газона за цветником их бешено облаивали два ирландских сеттера. Их держал за ошейник какой-то мужчина – должно быть, муж молодой женщины. Псы совсем зашлись от ярости, и женщине явно хотелось поскорей закончить разговор. Уже отъехав от фермы, Том сообразил, что надо было оставить ей свой телефон, а теперь поздно, не возвращаться же.

Вечером он поехал еще на один аукцион и, когда вернулся к машине, увидел, что задняя шина спустила. Он открыл багажник и достал запасную, радуясь, что поехал на аукцион один, что поле освещено и вокруг люди. К нему приближались девочка лет десяти и ее родители. Девочка подняла над головой однорукую куклу и побежала, подпрыгивая и кружась.

 – Я ничуть не в накладе. Даже в выигрыше. Целый ящик разных разностей всего за два доллара, и среди них два металлических сита, – говорила мать девочки отцу.

На нем была бейсбольная шапочка, черная майка без рукавов, обрезанные выше колен обтрепанные джинсы, на ногах похожие на каноэ сандалии – подошвы загибаются и спереди, и сзади, – под мышкой ящик. Он зашагал быстрее, схватил танцующую девочку за руку и дернул к себе.

 – Осторожно, куклу сломаешь! – крикнула девочка.

 – Тоже мне сокровище, она и пяти центов не стоит, – фыркнул отец.

Том отвел от них глаза. Такое пустячное дело – сменить колесо, а с него пот льет градом. И это при том, что ветерок дует.

Утром механик на бензоколонке погрузил камеру в ванну с водой, ища место прокола. В резине ничего не застряло, он не мог сказать, что ее повредило. Том смотрел, как на поверхность поднимается один большой пузырек за другим, и чувствовал, что горло ему сдавило, словно это он сам под водой и тонет.

Он сказал дежурному в полиции, что не имеет ни малейшего представления, почему Эд Рикмен выбрал именно его. Может быть, он и в самом деле хотел построить дом как раз на этом участке. Полицейский подпер подбородок кулаком, и рта его стало не видно за согнутыми пальцами. До сих пор он слушал Тома довольно внимательно, даже не без интереса. Но сейчас лицо его стало рассеянным. Том поспешил сказать, что, конечно, он этому объяснению не верит, потому что все время происходят какие-то странные вещи. Полицейский покачал головой. Что это значило: ну что вы, вам показалось – или: да, конечно, я вам верю?

Том описал Рикмена, не забыл даже про потемневший зуб. Полицейский все записал в небольшом блокноте. Потом начал штриховать уголок листка. Напрасно Том так уверен, что никто не затаил зла против него или против кого-нибудь из его семьи, сказал полицейский. Он спросил, где они живут в Нью-Йорке, где работают.

Когда Том вышел на залитую солнцем улицу, его слегка пошатывало. Конечно, он с самого начала знал, что полиция ничего не может сделать, еще до того, как полицейский ему это сказал.

 – Не буду вас зря обнадеживать, – сказал он, – вряд ли мы сможем организовать у вас постоянное наблюдение. Там ведь проселок, да и тот скоро за вами кончается. Вот если бы мимо проходило шоссе. Или хотя бы крупная магистраль. – Видимо, это была шутка, понятная только самому полицейскому.

По дороге домой Том подумал, что мог бы подробнейшим образом его описать. Он внимательно изучил его лицо – над бровью рябинка (след ветряной оспы?), орлиный нос на конце заостряется, как клюв. Он не станет рассказывать Джо и Байрону, где он был, не надо их тревожить.

Байрон, как оказалось, опять ушел на рыбалку. Джо хотела затащить Тома в постель, пока его нет. Том чувствовал, что ни на что не способен.

Прошла неделя, другая. Однажды вечером он, Джо и Байрон сидели перед домом в садовых креслах и смотрели на летающих светляков. Байрон сказал, что выбрал себе одного и следит за ним – «Вон он, вон он!», – и стал пищать в такт мерцанию огонька: «Бип-бип, бип-бип!» Они ели из миски зеленый горошек, который Джо собрала в огороде. Мимо проехал соседский «моррис». Этим летом соседи иногда сигналили им в знак приветствия. Низко над землей пронеслась птица – им показалось, кардинал, самка. Они удивились – сумерки, а птица все летает. Она нырнула в траву совсем как чайка, кардиналы так не ныряют. Потом поднялась, трепеща крыльями, и в клюве у нее что-то было. Джо поставила свой стакан на столик, улыбнулась и негромко хлопнула в ладоши.