Текст книги "Современная американская новелла (сборник)"

Автор книги: Стивен Кинг

Соавторы: Трумен Капоте,Джон Апдайк,Уильям Сароян,Роберт Стоун,Уильям Стайрон,Артур Ашер Миллер,Элис Уокер,Сол Беллоу,Энн Тайлер,Сьюзен Зонтаг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 38 страниц)

Дональд Бартельм
Бишоп

Бишоп стоит у подъезда.

Поперек мостовой расположилась автоцистерна. Шланг подсоединен к тротуару, шофер в зеленой форме читает брошюру под названием «Выбирай на вкус!».

Бишоп ждет Кару.

Насчет мартини у него правило: не раньше чем в четверть двенадцатого.

Перед глазами все расплывается. Он моргает и опять видит нормально.

За завтраком он пил пиво. Как всегда, пильзенское. У них в магазине бутылка импортного пива стоит уже девяносто девять центов.

Щелчок. Насос автоцистерны выключается. Шофер швыряет книжку в кабину и принимается его отсоединять.

Кара не идет.

По свидетельству Альфреда Франкенштейна, живописец Джон Фредерик Пето последние двадцать лет жизни зарабатывал игрой на корнете во время военных сборов.

Бишоп уходит с улицы, поднимается на один лестничный марш в свою квартиру.

Банк дважды в месяц посылает телеграфом в Лондон алименты его второй жене. Он включает короткие волны, прокручивает две передачи классической музыки и ловит «Флитвуд Мак».

Бишоп пишет биографию американского художника девятнадцатого века Вильяма Майкла Гарнетта. Но сегодня ему не работается.

Кара тоже разведена.

В двадцать минут двенадцатого он приготовил себе мартини. Вечерами эти ужасные приступы ярости… Из-за слова или фразы, произнесенной в том самом тоне, который она не выносит. А на следующее утро он ничего не может вспомнить.

Альфред Франкенштейн утверждает, что художника Пето открыли уже после смерти, когда его картины были выставлены с поддельной подписью Вильяма Майкла Гарнетта.

Недавно в Лондоне его вторая жена упала в обморок на своем рабочем месте. Доктор компании отправил ее домой, дав бумажку, на которой что-то написал (диагноз). Два дня она разглядывала эту бумажку, потом позвонила Бишопу и прочла ему: «Липотимия». Бишоп навел справки в публичной библиотеке, позвонил ей в Лондон. «Это значит обморок», – сообщил он.

На коротких волнах – радиопередача: «Хорошее питание – защита от радиации». Он выключает приемник.

По утрам он ничего не помнит из того, о чем говорилось накануне вечером. Но в кухне, увидев ее суровое, каменное лицо, догадывается, что была ссора.

Болят глаза.

Нет, он не жирный.

Она звонит.

 – Я не смогла приехать.

 – Я так и понял.

 – Прости…

 – А вечером?

 – Посмотрим, как сложатся дела. Я позвоню.

 – Когда?

 – Когда смогу.

 – Ну, хоть примерно?

 – После шести.

Бишоп печатает на машинке письмо в университет, отклоняет приглашение прочитать лекцию.

В этой квартире он живет уже семнадцать лет.

Квартирная плата теперь стала выше: сорок девять долларов в месяц.

Бишоп не влюблен в Кару, и она, конечно, в него не влюблена. Тем не менее они довольно часто видятся и довольно часто спят друг с другом.

По вечерам, когда Кары нет, он наливает виски и берет с собой в постель. Лежит в темноте, опершись на локоть, курит и не торопясь пьет.

В июле у него день рождения. Ему исполнится сорок девять лет.

Просыпаясь среди ночи, он часто замечает, что держит у челюсти сжатый кулак. Рука и плечо образуют жесткий оборонительный треугольник.

Кара говорит: «У всех теперь хороший вкус. Но этого мало». Она работает по текстилю. Дизайнер.

Он редко теперь выходит пообедать.

На улице он здоровается с соседом, молодым человеком, которому раньше даже не кивал; говорят, он стал юристом. Бишоп помнит его еще подростком – худым, долговязым, с бегающими глазами.

Он покупает цветы. Желтые нарциссы.

Перед винным магазином шестеро пьяниц. С утра напились. Совсем еще не старые люди, сорока нет… Они топчутся у входа, задирают прохожих. Передают друг другу две раскупоренные бутылки по полпинты, хотя в магазине бутылки по полпинты не продаются, Бишоп это знает. Один – рожа красная, вся в рыжей щетине, совсем на ногах уже не стоит, – тянется к его обернутым в бумагу цветам. Но Бишоп посторонился. Напиться так рано! Откуда только деньги берут.

Он сопоставляет себя и этих пьянчужек.

Он не влюблен в Кару, но она вызывает у него восхищение. Особенно восхищает его, что она умудряется выдерживать столько романов и всех мужчин, с которыми ее сводит судьба (себя он к ним не причисляет) и которые норовят (каждый по-своему) подавить и унизить ее личность. Да, доверительно рассказывает она ему, они готовы попросту разорвать ее на части.

Когда Бишоп гасил вспыхнувший в духовке жир, хлопая по пламени полотенцем, она критически отзывалась о его действиях. Ей дела не было до того, что он обжег руку.

 – Ты зря напустил туда кислорода!

Он убежден, что его умершие дедушка и бабушка когда-то снова будут жить.

Его телефонный счет – это кошмарный перечень междугородных переговоров: Чарлстон, Беверли-Хиллз, Новый Орлеан, Чарлстон, Лондон, Норфолк, Бостон, Беверли-Хиллз, Лондон…

Когда они в потемках в его крошечной спальне предаются любви, поставив на ночной столик бутылку посредственного калифорнийского вина, она крепко сцепляет пальцы у него на пояснице.

В бороде у него седина, на лбу – три волнистые морщины.

«Он часто писал одну картину поверх другой, а иногда и третью поверх второй» (Франкенштейн о Пето).

Цветы остаются в бумажной обертке на кухне. Лежат на столике для разделывания мяса.

В четыре он смотрит по телевизору фильм, который уже раз пять видел. Генри Фонда в роли полковника Тьюзди танцует с женой старшины Бонда на балу для младшего офицерского состава в Форте Апачи.

Звонит Кара. Она вечером занята.

 – Желаю хорошо провести время…

 – И тебе…

Бишоп наливает себе виски, хотя еще только полпятого, а правило насчет виски – не раньше пяти.

Роберт Янг говорит с экрана: «Лучший кофе – это, „Санка“».

Он вспоминает поездку на ранчо к дедушке и бабушке, груду седел в углу большой комнаты, винтовки на крюках над дверью. Вечером все сидели на веранде и глядели, как по ту сторону реки ползут под уклон огни автомобильных фар.

Пока идет реклама, он берет программу телевизионных передач, чтобы узнать, чего можно ждать в этот вечер.

6.00 Новости (2, 4, 7, 31)

Я люблю Люси (5)

Проделки джокера (9)

Сэнфорд и сын (11)

Как мы это понимаем (13)

Однажды классик… (21)

Мистер Роджерс (25)

В восемь – хороший фильм: «Эдисон» со Спенсером Треси.

Можно позвонить брату в Чарлстон.

Можно позвонить другу в Беверли-Хиллз.

Можно приготовить кварты две соуса с красным перцем. Часть заморозить.

Бишоп стоит перед зеркалом. Он недоумевает: почему так болят глаза?

Можно вычитать корректуру, которая уже две недели лежит на столе.

Еще немножко виски. «Форт Апачи» кончился.

Он ходит по квартире, одобрительно посматривает на мебель, ковры, шелушащуюся краску.

Бишоп надевает пиджак из ворсистой ткани и идет в магазин. В мясном отделе ребенок в ходунке показывает на него пальцем и пищит: «Дедушка!» Мать прыснула со смеху и сказала: «Не обижайтесь. Это он из-за бороды».

С чем меньше всего возни? Огромный бифштекс, дико дорогой… Что останется от ужина, пойдет на завтрак.

Он берет два пучка зеленого лука. Покрошить на печеный картофель.

Он осматривается: что бы такое купить? Ненужное, нелепое… Чтобы самого себя убедить, будто все в полном порядке.

У Бишопа на правой руке три ярко-красных пятна, оставшихся от эпизода со вспыхнувшим жиром.

Черная икра стоит шестьдесят семь долларов за четыре унции. Но он не любит черную икру.

Раньше Бишоп покупал пластинки, от Пуленка до Боба Уиллса, но теперь не покупает.

И еще он покупал репродукции. У него есть и Джим Дайн, и Де Кирико, и Бельмер, и Ричард Гамильтон. Но уже не один год прошел с тех пор, как он купил последний альбом.

Психоаналитик как-то сказал ему: «Ваша роль в жизни – заботливый папаша. Я угадал?»

У него были жены с богатой эмоциональной жизнью, с уймой психологических проблем, одно удовольствие. Он всегда дает умные советы. Правда, несколько разжиженные соображениями осторожности.

Когда дедушка и бабушка оживают, Бишоп сидит с ними на веранде дома, что на ранчо, и глядит на реку. А они делают все то же и говорят все о том же, о чем и всегда. Он идет с дедушкой по земле, из которой, словно полузарытые грязно-белые черепа, торчат самородки чилийской селитры, потом они проходят солончак, ветряную мельницу, потом еще один солончак. Дедушка показывает ему то место, где низкая ветка сшибла с лошади его тетю. Бабушка занята. У нее подгорает гренок, и она обскребает его: горелого они не любят. И одновременно просматривает газету. «Бен!» – зовет она и вслух читает про дочку Стюартов: помнишь, она еще вышла за того парня, который попал в ту самую передрягу…

В постели Бишоп с помощью виски вызывает образ счастья: он ходит по воде мелкой речки, которая протекает на границе ранчо, высматривает рыбешек под низко нависшими деревьями, пускает по воде плоские камешки, он весь поглощен этим занятием…

Стивен Кинг
Грузовики

Парня звали Снодграсс, и, как мне казалось, он готов был в любую минуту выкинуть какой-нибудь фортель. Глаза его расширялись, обнажив белки, как у собаки перед дракой. Двое ребятишек – парень и девушка, – которых выбросило на автомобильную стоянку в стареньком «фьюри», пытались заговорить с ним, но он задрал голову, словно слышал иные голоса. У него был плотненький животик, обтянутый добротным костюмом, начинавшим слегка лосниться на заду. Точно заснувшего щенка, он прижимал к себе сумку с образцами. Коммивояжер.

 – Попробуй-ка еще раз радио, – сказал водитель грузовика, сидевший у стойки.

Буфетчик пожал плечами и включил приемник. Прошелся по диапазону, но там не было ничего, кроме атмосферных помех.

 – Крутишь слишком быстро, – запротестовал водитель грузовика. – Мог ведь что-то и пропустить.

 – Чертовщина! – произнес буфетчик – пожилой чернокожий с полным ртом золотых зубов, сверкавших в улыбке. Сквозь окно ресторана он смотрел на автостоянку.

Там, точно огромные коты, мурлыкали на холостом ходу семь или восемь грузовиков-тяжеловозов. Пара «маков», «Хемингуэй» и четыре или пять «рео». Грузовики-трейлеры, перевозящие грузы на дальние расстояния, с множеством номерных знаков и с хлыстами-антеннами позади.

«Фьюри» паренька и девушки лежал крышей вниз в конце длинной извилистой полосы, прочерченной по щебенке автомобильной стоянки. Он был смят до бессмысленной груды металла. При въезде на площадку, где грузовики разворачивались, лежал раздавленный «кадиллак». Его владелец пялил глаза из-за разбитого ветрового стекла, словно выпотрошенная рыба. С уха свисали очки в роговой оправе.

На полпути к «кадди» распласталось тело девушки в розовом платье. Она выскочила из машины, когда поняла, что им несдобровать, и бросилась бежать. Но ей это не удалось. Вид ее был ужасен, хотя она и лежала лицом вниз. Вокруг тучами роились мухи.

На противоположной стороне дороги старый «форд-универсал» врезался в перила ограждения. Это произошло час назад. С тех пор около него никто не появился. Автостраду из окна не было видно, телефон молчал.

 – Крутишь слишком быстро, – протестовал водитель грузовика. – Нужно…

Именно тут Снодграсс и сорвался. Вскакивая, он опрокинул стол, разбив вдребезги кофейные чашки и рассыпав сахарный песок. Глаза у него были совсем сумасшедшие, челюсть отвисла, он бормотал:

 – Нам нужно выбраться отсюда нам нужно выбраться отсюда намнужновыбратьсяотсюда…

Паренек закричал, его подружка пронзительно взвизгнула.

Я сидел за стойкой на ближнем к двери высоком табурете и ухватил Снодграсса за рубашку, но тот вырвался. Совсем спятил. Он вломился бы даже в дверь банковского сейфа.

Он побежал по гравию к дренажной канаве слева. Два грузовика ринулись за ним, выхлопные трубы выплевывали вверх темно-коричневый дым, громадные задние колеса струями вываливали вверх гравий.

Он был уже в пяти-шести шагах от края стоянки, когда обернулся; на лице его отразился страх. Ноги запутались, он пошатнулся и чуть не упал. Выпрямился, но было уже поздно.

Один из грузовиков уступил дорогу другому, и тот рванулся вперед, свирепо поблескивая на солнце решеткой радиатора. Снодграсс закричал, но пронзительный истошный вопль утонул в оглушающем реве дизеля «рео».

Он не подмял Снодграсса под себя, а подбросил, как футболист подбрасывает мяч. На мгновение силуэт его, словно снятое с шеста пугало, появился на фоне раскаленного полуденного неба, а затем исчез в дренажной канаве. Тормоза огромного грузовика зашипели, будто вздохнул дракон, передние колеса заклинило, они прочертили борозды в гравийном покрытии стоянки, и грузовик, чуть не вспоров его носом, остановился.

За столиком в одной из кабинок ресторана закричала девчушка. Пальцами рук она вцепилась в щеки, натягивая кожу, отчего ее лицо превратилось в маску ведьмы.

Послышался звук разбитого стекла. Я повернул голову, оказалось, водитель грузовика так сдавил стакан, что тот хрустнул. Думаю, он даже ничего не почувствовал. На стойку упали несколько капель молока и крови.

Чернокожий буфетчик застыл у приемника с полотенцем в руке, он был ошеломлен. Зубы его блестели. На мгновение все затихло, если не считать жужжания электрических часов на стене да громыхания мотора «рео», вернувшегося к своим дружкам. Девчушка заплакала; ну и ладно, пусть уж лучше плачет.

Моя машина тоже была на стоянке, превращенная в металлолом, – «камаро» 1971 года, – и я все еще продолжал выплачивать за него, но теперь, решил я, это уже не имеет значения.

В грузовиках никого не было.

Солнце сверкало и отражалось от стекол пустых кабин. Колеса вращались сами по себе. Но об этом задумываться нельзя, будешь чересчур много думать, сойдешь с ума. Как Снодграсс.

Прошло два часа. Солнце начало клониться к закату. Грузовики, медленно выписывая круги и восьмерки, патрулировали стоянку. Зажглись их стояночные огни.

Чтобы размяться, я дважды прошелся вдоль буфетной стойки, а затем сел в кабинку перед длинным витринным стеклом. Это была обычная стоянка поблизости от большой автострады, в глубине – заправочная станция с бензином и дизельным топливом. Водители грузовиков заезжали сюда выпить кофе с куском пирога.

 – Мистер? – Голос звучал неуверенно.

Я оглянулся. Это были те двое из «фьюри». Пареньку, похоже, лет девятнадцать. Девушка выглядела моложе.

 – Да?

 – Что с вами случилось?

Я пожал плечами.

 – Ехал по шоссе в Пелсон, – сказал я. – За мной пристроился грузовик – я издали его увидел, – мчался как угорелый. Он обогнал «жучка» – «фольксваген» – и прицепом сбросил его с дороги, как щелчком сбрасывают бумажный комочек со стола. Я подумал, что грузовик тоже свалится. Ни один водитель не удержал бы, если прицеп болтается из стороны в сторону. Но он не свалился. «Фольксваген» раз шесть-семь перевернулся и взорвался. А грузовик то же самое сделал со следующей машиной, ехавшей в том же направлении. Он уже приближался ко мне, но я быстренько свернул на съездную дорогу. – Я засмеялся, однако мне совсем не было весело. – Попал прямо на стоянку для грузовиков. Из огня да в полымя.

Девчушка сглотнула:

 – Мы видели, как автобус «грейхаунд» мчался по дороге на юг. Он… пахал… прямо по машинам. Потом взорвался и сгорел, но перед этим устроил… бойню.

Автобус «грейхаунд». Это что-то новое. И неприятное.

Внезапно зажглись все фары, залив стоянку жутким, слепящим светом. Грузовики начали с ревом ездить туда-сюда. Фары как будто стали их глазами, и в густеющем мраке темные коробки трейлеров казались горбатыми доисторическими животными.

Буфетчик сказал:

 – А не опасно включить свет?

 – Включите, – ответил я, – и узнаете.

Он нажал на кнопки, и под потолком засветились шары, усыпанные мошкарой. Нехотя ожила неоновая вывеска по фасаду: «Стоянка грузовиков и ресторан Конанта – вкусные обеды». Ничего не произошло. Грузовики продолжали патрулировать стоянку.

 – Не понимаю, – сказал водитель грузовика. Он слез с высокого табурета у стойки и прохаживался рядом, его рука была обмотана красной тряпкой, какой пользуются механики. – У меня с моим мотором никаких проблем не было. Неплохой старикан. Сюда я завернул в час с небольшим поесть спагетти, и вдруг это случилось. – Он взмахнул руками, тряпка развязалась. – Вон он, мой-то, левый габаритный фонарь плохо светит. Шесть лет на нем езжу. Да только попробуй я выйти за дверь…

 – Все только начинается, – сказал буфетчик. Глаза его, полуприкрытые веками, совсем потемнели. – Должно быть, плохи дела, если приемник не работает. Все только начинается.

Лицо у девчушки стало белым как молоко.

 – Не волнуйтесь вы так, – сказал я буфетчику. – Посмотрим, что будет дальше.

 – С чего бы это? – тревожно спросил водитель грузовика. – Электрические штормы в атмосфере? Ядерное испытание? С чего?

 – Может, эти машины сошли с ума, – сказал я.

Около семи я подошел к буфетчику.

 – Как наши дела? Я имею в виду, если нам придется подзадержаться здесь?

Бровь его изогнулась.

 – Неплохо. Вчера только подвезли продукты. У нас две-три сотни булочек с котлетами, консервированные фрукты и овощи, кукурузные хлопья, яйца… молоко только то, что в охладителе, но вода – из скважины. Если нужно, мы впятером продержимся тут месяц, а то и больше.

Подошел водитель грузовика и подмигнул нам.

 – У меня все сигареты кончились. А вот автомат с сигаретами…

 – Это не мой, – ответил буфетчик.

Водитель грузовика нашел в подсобке стальной стержень и приступил к обработке автомата.

Паренек пошел в угол, где поблескивал и вспыхивал огнями музыкальный автомат, и опустил четвертак. Джон Фогарти начал петь про то, что родился в дельте реки.

Я сел за столик и поглядел в окно. То, что я увидел, мне сразу не понравилось. К патрулю присоединился легкий пикап марки «шевроле» – словно шотландский пони к табуну першеронов. Я наблюдал за ним до тех пор, пока он спокойно не переехал тело девушки из «кадди», после чего отвел глаза.

 – Это мы их сделали! – неожиданно с отчаянием закричала девушка. – Они не имеют права!

Ее дружок велел ей замолчать. Водитель грузовика вскрыл сигаретный автомат и набрал шесть или семь пачек «вайсрой». Он разложил их по карманам, а одну вскрыл. По решительному выражению его лица можно было подумать, что он собирается не курить сигареты, а глотать.

В автомате сменилась пластинка. Было восемь.

В восемь тридцать отключилось электричество.

Когда погас свет, девчушка вскрикнула. Крик мгновенно оборвался – похоже, ее друг зажал ей рот. Музыкальный автомат издал басовитую руладу и замер.

 – Боже ты мой! – воскликнул водитель грузовика.

 – Буфетчик! – позвал я. – У вас есть свечи?

 – Кажется, есть. Подождите… да. Вот здесь несколько штук.

Я поднялся и взял. Мы с ним зажгли их и пристроили в разных местах.

 – Только поосторожнее, – сказал я. – Если спалим это заведение, нам не поздоровится.

Он угрюмо хмыкнул:

 – Это уж точно.

Когда мы поставили свечи, то увидели, что паренек с подружкой сидят в обнимку, а водитель грузовика стоит у задней двери и смотрит, как еще шесть тяжелых грузовиков выписывают вензеля между бетонными островками с заправочными колонками.

 – И тут не повезло, так что ли? – спросил я.

 – Да, ничего хорошего, коль электричество совсем вырубилось.

 – Очень плохо?

 – Котлеты протухнут через три дня. Остальное мясо и яйца испортятся так же быстро. Консервы выдержат, да и сухие продукты тоже. Но не это худшее. Без насоса у нас не будет воды.

 – Долго протянем?

 – Без воды? Неделю.

 – Наполните каждую пустую банку, какую найдете. Залейте до краев. Где туалеты? В бачках чистая вода.

 – Уборные для служащих сзади. Но, чтобы попасть в них, нужно выйти на улицу.

 – Через стоянку – к служебному зданию? – Я не был готов к этому.

 – Нет. Из боковой двери и наверх.

 – Дайте мне две бадейки.

Он нашел два оцинкованных ведра. Подошел паренек.

 – Что вы делаете?

 – Нужно воды набрать. Как можно больше.

 – Тогда давайте одно мне.

Я протянул ему ведро.

 – Джерри! – девчушка заплакала. – Ты…

Он взглянул на нее, и она замолчала, но вытащила платочек и начала вытирать уголки глаз. Водитель грузовика курил новую сигарету и скалился, глядя на дверь. Он ничего не сказал.

Мы подошли к боковой двери, в которую я вошел сегодня в полдень, и остановились на секунду, наблюдая за тем, как по мере приближения и удаления грузовиков их тени то увеличивались, то уменьшались.

 – Пора? – спросил паренек. Его рука прикоснулась к моей, мускулы натянулись, словно провода. Если бы кто-нибудь поддал ногой, он улетел бы в небеса.

 – Спокойнее, – сказал я.

Он слегка улыбнулся. Улыбка вышла вялая, но все же это лучше, чем ничего.

 – Пошли.

Мы выскользнули.

Вечерний воздух похолодал. В траве стрекотали сверчки, в дренажной канаве бултыхались и квакали лягушки. На площадке гул грузовиков был более громким, более угрожающим – какой-то звериный рев. Изнутри это смотрелось как кино. Здесь все было на самом деле, могли и убить.

Мы крались вдоль стены, облицованной плиткой. Небольшой козырек у крыши отбрасывал на нас тусклую тень. Напротив мой «камаро» прижался к ограде, и слабый свет дорожного указателя поблескивал на изломанном металле и в лужицах бензина и масла.

 – Ты давай в женский, – прошептал я. – Налей ведро из бачка и жди.

Ровный гул дизелей. Он обманчив: вот они будто приближаются, а на самом деле – всего лишь эхо, отскакивающее от углов здания. Расстояние футов двадцать, но кажется гораздо большим.

Он открыл дверь в женский туалет и вошел. Я проскочил в следующую и оказался в мужском. Почувствовал, как обмякли мускулы, и со свистом выдохнул. Мельком увидел себя в зеркале: напряженное бледное лицо с темными глазами.

Я снял фаянсовую крышку с бачка и наполнил ведро. Отлил немного, чтобы не расплескивалось, и направился к двери.

 – Эй!

 – Что? – прошептал он.

 – Готов?

 – Да.

Мы снова вышли на улицу. Сделали, может, шагов шесть, как нам в глаза ударил свет фар. Он подкрался, огромные колеса едва вращались по гравию, а теперь рванулся к нам, электрические фары светились свирепыми глазами, огромная хромированная решетка радиатора, казалось, готова была расплющить нас.

Паренек замер, на лице застыл ужас, глаза осоловели, зрачки уменьшились до размеров булавочных головок. Я толкнул его, и он пролил половину воды.

 – Беги!

Грохот дизельного мотора перешел в визг. Я протянул руку через плечо паренька, чтобы распахнуть дверь, но прежде, чем успел это сделать, она открылась изнутри. Паренек влетел, я ринулся за ним. Оглянувшись, увидел, как грузовик – большой «петербилт» с навесной кабиной – поцеловался с покрытой плиткой наружной стеной, отрывая от нее раздробленные куски. Раздался душераздирающий скрежет, словно гигантские когти скреблись по грифельной доске. Затем правое крыло и решетка радиатора вломились во все еще открытую дверь, рассыпав хрустальным веером стекло и смяв стальные дверные петли, точно туалетную бумагу. Дверь вылетела в ночь, как на какой-нибудь картине Дали. Грузовик заспешил к стоянке перед зданием, выстреливая из выхлопной трубы, словно из пулемета. Звук был разочарованный, злой.

Дрожа всем телом, паренек опустил ведро на пол и повалился в объятия девушки.

Сердце у меня бешено колотилось, а ноги как будто налились водой. Кстати, о воде; вдвоем мы принесли примерно ведро с четвертью. Вряд ли это стоило такого риска.

 – Хочу забаррикадировать дверной проход, – сказал я буфетчику. – Чем мы можем это сделать?

 – Э-э…

Вмешался водитель грузовика:

 – Зачем? Ни один из этих грузовиков не сможет просунуть сюда даже колесо.

 – Меня беспокоят не они.

Водитель начал шарить по карманам в поисках сигарет.

 – У нас в подсобке лежат какие-то щиты, – сказал буфетчик. – Хозяин собирался построить сарайчик для хранения бутана.

 – Загородим ими проем и подопрем парой кабинок.

 – Я помогу, – сказал водитель грузовика.

Работа заняла около часа, и в конце концов мы все взялись за постройку, даже девчушка. Загородка получилась более или менее прочной. Разумеется, это не означало, что она окажется достаточно крепкой, если какой-нибудь грузовик врежется в нее на полной скорости. Думаю, все это понимали.

Вдоль большого витринного окна находились три кабинки, и я сел в одну из них. Часы за стойкой остановились на 8.32, теперь, похоже, было уже десять. Снаружи рыскали и рычали грузовики. Некоторые, спеша по неизвестным делам, уехали, другие прибыли. Среди них было три грузовичка-пикапа, круживших около своих больших собратьев.

Меня потянуло в дрему, и вместо того, чтобы считать овец, я считал грузовики. Сколько их в штате, сколько в Америке? Грузовики с прицепами, пикапы, платформы, дневные перевозчики, тричетвертитонки, десятки тысяч армейских конвойных грузовиков да еще автобусы. Кошмарное видение городского автобуса – два колеса в водостоке, а два на дороге, – который с ревом сбивает кричащих пешеходов, словно кегли.

Я прогнал этот кошмар и забылся в тревожном полусне.

Должно быть, наступило раннее утро, когда Снодграсс начал пронзительно кричать. На небе поднялся тонкий серп месяца и холодно светил сквозь высоко бегущие облака. На фоне низкого рыка работавших вхолостую больших моторов послышался новый лязгающий звук. Я взглянул и увидел, как сеноукладчик ходит по кругу под погасшей рекламной вывеской. Лунный свет сверкал на острых, вращающихся спицах его упаковочного агрегата.

Снова раздался крик, очевидно, из дренажной канавы:

 – Помогите… мне-е-е…

 – Что это? – На сей раз голос девчушки. В полумраке широко открытые глаза, насмерть перепугана.

 – Ничего, – сказал я.

 – Помогите… мне-е-е…

 – Он живой, – прошептала она. – О, боже. Живой.

Мне не нужно было его видеть. Я и так все прекрасно представлял. Снодграсс высунулся из дренажной канавы, спина и ноги переломаны, тщательно отглаженный костюм в грязи, бледное лицо с раскрытым ртом повернуто к безразличной луне…

 – Ничего не слышу, – сказал я. – А ты?

Она взглянула на меня:

 – Как вы можете? Как?

 – А вот если ты его разбудишь, – сказал я, указывая большим пальцем на паренька, – он может что-нибудь услышать. Может выйти туда. Тебе это понравится?

Лицо ее задергалось, словно его прошивали невидимыми нитями.

 – Ничего, – прошептала она. – Ничего не слышно. Она вернулась к своему дружку и положила голову ему на грудь. Он обнял ее во сне.

Никто больше не проснулся. Снодграсс еще долго кричал, рыдал, стонал, а затем умолк.

Рассвело.

Прибыл еще один грузовик, на сей раз с платформой, на которой высилась гигантская рама для перевозки автомашин. К нему присоединился бульдозер. Это меня здорово испугало.

Подошел водитель грузовика и дернул меня за руку.

 – Пойдем на заднюю половину, – прошептал он возбужденно. Другие все еще спали. – Посмотри, что там.

Я пошел с ним в подсобное помещение. Снаружи около десятка грузовиков ездили взад-вперед. Вначале я не заметил никаких перемен.

 – Видишь? – сказал он и показал рукой. – Вон там.

И я увидел. Один из пикапов стоял недвижим. Он осел, словно ком, ничего угрожающего в нем уже не было.

 – Кончился бензин?

 – Точно, браток. А сами-то они заправляться не могут. Тут мы их и прижмем. Единственное, что нам надо делать, – ждать. – Он улыбнулся и пошарил по карманам сигареты.

Было около девяти часов, я завтракал куском вчерашнего пирога, когда раздались гудки – долгие, накатывающиеся звуки, которые отдавались в черепе. Мы подошли к окну посмотреть. Грузовики стояли спокойно, моторы работали вхолостую. Один грузовик-трейлер – огромный «рео» с красной кабиной – подъехал почти вплотную к узкой полоске травы между рестораном и стоянкой. Вблизи квадратная решетка радиатора казалась гигантской и внушала смертельный страх. Колеса по высоте были на уровне груди.

Вновь взвыл гудок – жесткие, голодные звуки монотонно отлетали вдаль и эхом возвращались назад. В них была какая-то система. Короткие и длинные, раздававшиеся в определенном ритме.

 – Это же морзянка! – внезапно воскликнул паренек, которого, как оказалось, звали Джерри.

Водитель грузовика взглянул на него:

 – Откуда ты знаешь?

Тот слегка покраснел:

 – Выучил, когда был бойскаутом.

 – Ты? – спросил водитель грузовика. – Да неужто? – Он покачал головой.

 – Не обращай внимания, – сказал я пареньку. – Хоть что-то помнишь? Разберешь?

 – Конечно. Дайте карандаш. Есть карандаш?

Буфетчик подал карандаш, и паренек начал писать буквы на салфетке. Потом остановился.

 – Он просто говорит «внимание», все время это повторяет. Подождите.

Мы ждали. Гудок вбивал короткие и длинные звуки в стылый утренний воздух. Затем чередование звуков изменилось, и паренек стал писать вновь. Мы нависли над ним и из-за его плеча смотрели, как образуется послание. «Кто-нибудь должен залить горючее. Никому не будет вреда. Все горючее должно быть залито. Это должно быть сделано немедленно. Сейчас кто-нибудь зальет горючее».

Гудки продолжались, но паренек перестал писать.

 – Он опять говорит «внимание», – сообщил он.

Грузовик снова и снова твердил свое послание. Мне не нравилось, как выглядели слова, написанные на салфетке печатными буквами. В них было что-то механическое, безжалостное. Никакого компромисса с этими словами не выйдет. Либо ты послушался, либо нет.

 – Ну, – сказал паренек, – что будем делать?

 – Ничего, – сказал водитель грузовика. Лицо его от возбуждения дергалось. – Нам нужно лишь ждать. У них у всех, должно быть, мало горючего. Один вон, что поменьше, уже остановился. Только ждать…

Гудок смолк. Грузовик подал назад и присоединился к своим. Те ждали, собравшись в полукруг и направив свет фар в нашу сторону.

 – А вон там бульдозер, – сказал я.

Джерри взглянул на меня:

 – Думаете, они сровняют здание с землей?

 – Конечно.

Он взглянул на буфетчика:

 – Они не могут, правда?

Буфетчик пожал плечами.

 – Надо бы проголосовать, – сказал водитель грузовика. – И ни на кого не давить, черт побери. Нам остается только ждать. – Он говорил это уже в третий раз как заклинание.

 – Хорошо, – сказал я. – Голосуем.

 – Подождите, – тут же произнес водитель грузовика.

 – Думаю, нам следует их заправить, – сказал я. – А потом поразмыслим, как выбраться отсюда. Вы как считаете? – повернулся я к буфетчику.

 – Не выходите, – сказал он. – Хотите стать их рабами? Именно этим все и кончится. Хотите провести остаток жизни, меняя масляные фильтры каждый раз, когда одна из этих… образин дуднет в гудок? Нет, я не пойду. – Он злобно посмотрел в окно. – Пусть подыхают.

Я взглянул на паренька с девчушкой.

 – Он, думаю, прав, – сказал паренек. – Это единственный способ остановить их. Если кто-нибудь может нас спасти, так только они сами. Бог его знает, что делается в других местах.

Девчушка – как видно, Снодграсс все еще стоял у нее в глазах – кивнула.

 – Так и порешим, – сказал я.

Я подошел к автомату с сигаретами и достал пачку, не взглянув на название. Вообще-то я бросил курить год назад, но сейчас, похоже, настало время начать снова. Дым с резью въелся в легкие.