Текст книги "Современная американская новелла (сборник)"

Автор книги: Стивен Кинг

Соавторы: Трумен Капоте,Джон Апдайк,Уильям Сароян,Роберт Стоун,Уильям Стайрон,Артур Ашер Миллер,Элис Уокер,Сол Беллоу,Энн Тайлер,Сьюзен Зонтаг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 38 страниц)

В столовой никто на него не смотрел, никто с ним не заговаривал. Пол сидел с остальным взводом, слушал, как все перешептывались о Хью. Но самого Хью он не видел, и потому Полу казалось, что Хью заполнил собой всю столовую.

Когда после завтрака их вывели на плац для занятий в сомкнутом строю, взвод оказался в неполном составе. На месте Хью зияла пустота, Пол сдвинулся вправо, и одна шеренга получилась короче. Маршируя в свеженакрахмаленной форме, с начищенным патронташем, с заново смазанной винтовкой на плече, впечатывая каблуки в асфальт плаца, он чувствовал, как сливается воедино со взводом, растворяется в нем. Солнце выжимало пот из чеканящих шаг солдат. Остальные три взвода второй роты тоже занимались строевой, во влажном воздухе звенели голоса сержантов; Пол отрабатывал повороты и шаг, не обращая внимания на щекочущие нос капельки пота. Ритмичные команды Хатауэя и аккомпанемент грохочущих башмаков несли его, и казалось, что тело само плывет в такт этим звукам. «Маршируют только ноги, парни! Крепче каблук. Правильно, парни. Плечи назад. Работать руками. Правильно, парни». Расправив плечи, втянув живот, плотно прижав правый локоть и бицепс, стиснув в потной ладони приклад, щеголяя выправкой, чеканя шаг, Пол не сводил глаз с берета и короткой щетки волос на голове курсанта впереди; подобно теплу от лучей утреннего солнца, на него нисходила уверенность.

Бобби Энн Мейсон
Истории про Большую Берту

Дональд опять дома, смеется, напевает. Он возвращается из Сентрал-Сити, что неподалеку от карьеров в штате Кентукки, когда заблагорассудится. Вроде хозяина, наезжающего обозреть владения. Поначалу он всегда в таком хорошем настроении, что Дженет его прощает. Она готовит еду: безвкусную полусинтетическую дрянь, полученную на талоны по безработице. Иногда он сам привозит бифштексы и мороженое, изредка деньги. Их сынишка сразу прячется в шкаф, и Дональд ходит по комнатам, громко спрашивая, куда подевался мальчик по имени Родни, который раньше здесь жил, – может, провалился в унитаз или его утащили цыгане? А то еще что-нибудь придумает. Обычно Родни сидит в шкафу, пока ему не приспичит на горшок, а потом выскакивает и утыкается носом в отцовские брюки, прощая его, как и Дженет. В ту минуту, когда Дональд лениво переступает порог, широко улыбаясь и поигрывая упаковкой с пивом, у нее аж дыхание перехватывает. Он прислоняется к косяку – в бейсбольной шапочке, темных очках, рыжая борода взлохмачена – мужик, что надо. Дженет так и тянет к нему. Очки он носит, чтобы походить на героев фильма «Братья Блюз», хотя все равно ни на одного из них не похож. «Что-то со мной творится, – думает Дженет, – надо сходить к психиатру».

В последний его приезд они отправились в торговый центр купить для сына разрекламированные ботинки и болтались там чуть не до вечера. Дональд с Родни увлеклись видеоиграми, и Дженет казалось, что у нее нормальная семья. На автостоянке они решили посмотреть на змей – их показывал человек на помосте. Детишки гладили питона футов в двенадцать, обвившегося вокруг плеч хозяина. Дженет почувствовала дурноту.

 – Змеи не нападают, пока их не обидишь, – сказал Дональд Родни, гладившему питона.

 – Потрогай, на шоколадку похож, – отозвался мальчик.

Дрессировщик достал из пластмассовой коробочки тарантула и любовно посадил на ладонь.

 – Если его уронить, расколется, как елочная игрушка, – сказал он.

 – Отвратительно, – сказала Дженет.

 – Пошли отсюда, – решил Дональд и потащил их прочь от торгового центра. Дженет почувствовала, как семья разлетается вдребезги, словно упавший паук. Родни заорал, но отец волок его, не обращая внимания. Ей хотелось остановиться, заказать мороженого и всем вместе спокойно посидеть за столиком, но Дональд запихнул их в машину и всю дорогу домой молчал. Только лицо его становилось все жестче.

 – Тебе змеи не снились? – спросила Дженет сына за завтраком.

Они ели оладьи, приготовленные из специальной блинной смеси. Родни пошлепал вилкой по сиропу на оладьях и рассудительно напомнил услышанный вчера факт:

 – Черный полоз – друг фермера.

 – Большая Берта держала черных полозов, – сказал Дональд, – она их научила ползать наперегонки пятисот-метровку.

Дональд не рассказывает Родни нормальные детские сказки, а вместо них сочиняет байки про Большую Берту – так он окрестил огромный экскаватор на разработках в округе Мюленберг, который выдает сыну за великаншу вроде Поля Беньяна.

 – Змеи не ползают на пятьсот метров, – сказал Родни.

 – Я же не про индские или дейтонские соревнования говорю, они-то всем известны, а имею в виду забег «Опоссум-500». Его Берта специально для змей устроила, еще давно. В основном для полозов: черных и голубых, хотя красно-белые в полоску тоже участвовали, но такие редко попадаются.

 – А мы, бывало, как увидим черного полоза – бежим за тяпкой, – вспомнила деревенское детство Дженет.

Как ни крути, а отъезды Дональда – выход. Видно, он щадит семью, поэтому, как только накатят мрачные воспоминания о войне, – бежит. В последние два года Вьетнам сделался у него прямо-таки навязчивой идеей, и, не в силах совладать с депрессией, хандрой, он начал уезжать в Сентрал-Сити. Дженет пугается, хочет его отвлечь, но всегда говорит что-нибудь не то. Если в отделе соцобеспечения узнают, что по выходным он иногда бывает дома, а то и деньги привозит, перестанут помогать. За пособием она вынуждена была обратиться – нельзя же рассчитывать на случайные заработки, и, понятное дело, он обижен – мол, потеряла в него веру. На карьерах постоянной работы нет, и Дональд в основном просто околачивается там, наблюдая, как раздирают грунт, как валятся деревья, разлетается в стороны кустарник. Если удается сесть на экскаватор, он приезжает перепачканный глиной, которая въедается в одежду, присыхает к обуви. Цветом глина похожа на ириску.

Поначалу он старался объяснить:

 – Будь у нас танки величиной с Берту, мы не проиграли бы войну. Разработка карьеров похожа на то, чем мы занимались во Вьетнаме: сдирали верхний слой. Плодородный слой – это как культура и люди: лучшая часть земли, страны. Америка сдирала верх, лучшее. Мы разрушали. Здесь угольные компании обязаны по крайней мере сажать разные деревья, кусты. Если бы мы и во Вьетнаме то же делали, может, не так изуродовали бы эту страну.

 – Да ведь когда это было, – говорила Дженет.

Она не желала слушать про Вьетнам. Чего на нем зацикливаться, до добра не доведет. Надо жить сегодняшним днем, и мать вон боится, как бы Дональд чего не вытворил: прочитала в газете, что ветеран из Луисвилла держал собственную дочку заложницей, пока не началась пальба и его не застрелили полицейские. Но Дженет и представить не может, что Дональд ударится в такие крайности. Познакомились они несколько лет назад – Дженет тогда работала в закусочной, которую держат родители. У Дональда была хорошая работа на лесоскладе, и одевался он прилично. Он повез ее ужинать в шикарный ресторан, они выпили и заночевали в мотеле на проспекте Элвиса Пресли в Тупело, штат Миссисипи. Потом он с тоской вспоминал Вьетнам, где пробыл год, говорил, что там было здорово и люди были совсем другие. Правда, никак не мог объяснить, что имеет в виду. Сказал только: «Совершенно другие люди».

Они разъезжали в «чеви» с откидным верхом образца 1957 года. Теперь Дональд гоняет машины, а ту – берег. Классная была модель. Года три назад он ее продал и отхватил кругленькую сумму. Примерно тогда же Дональд захандрил, обычная безмятежность стала ему изменять, все равно что машина с накатанной автострады свернула в колдобины. Появились головные боли, кошмары по ночам. Но в общем-то не особенно страшные: то он вел поезд через Скалистые горы, то захватывал самолет рейсом на Кубу или натягивал вокруг дома колючую проволоку. А однажды потерял куклу. Раз Дональд перепил и на машине, сменившей «чеви», врезался перед зданием суда в монумент героям Гражданской войны. Когда он терзался бессмысленностью своей работы, Дженет боялась потратить деньги на какую-нибудь вещицу для дома – чувствовала себя виноватой и старалась убедить мужа, что в его работе смысл есть: и о ребенке ведь следует подумать.

 – Мне его имя не нравится, – однажды сказал Дональд. – И никогда не нравилось. Что за дурацкое имя – Родни.

Мальчику снится Большая Берта, словно это отголоски отцовских кошмаров, что-то вроде серии телероликов, снятых по воспоминаниям Дональда о войне. Родни обожает его истории, несмотря на их нелепость и незаконченность. На прошлой неделе рассказ назывался «Про Большую Берту и ракеты МХ». А теперь – «Про Берту и нейтронную бомбу». Вместе с Большим Мо – приятелем, который ей под стать, – она отправилась в Калифорнию заниматься серфингом. На пляже бесплатно раздают сосиски и мороженое, а доски для серфинга превращаются в дельфинов. Все веселятся, пока не появляется нейтронная бомба. Родни очень любит сцену, где все падают замертво. Дональд, разыгрывая ее, валится на половик. Убиты и дельфины, и серфингисты, только Берте бомба нипочем, такая она огромная.

 – Выдумки это, – говорит Дженет сыну.

Родни шатается и, раскинув руки-ноги, падает на коврик. Он начинает хихикать и не может остановиться. Когда приступ наконец утихает, он говорит:

 – Я рассказал про Большую Берту Скотти Бидуэллу, а он мне не верит.

Дональд берет Родни, под мышки и ставит на ноги.

 – Скажи своему Скотти Бидуэллу, что если он увидит Большую Берту, то от изумления в штаны надует.

 – А ты ее боишься?

 – Нет. Она же как хорошая тетя. Большая, полная тетя, которая поет блюзы. Ты когда-нибудь слышал Мамашу Торнтон, это певица такая?

 – Нет.

 – Знаешь, Берта вроде нее, только величиной со здоровенный дом и неторопливая, как черепаха; даже транспорт приходится пускать по другой дороге, когда она улицу переходит. Берта такая большая, что еле умещается на четырехполосном шоссе. А рост какой! Все аж до Теннесси видит, и если она рыгнет – проносится шквал. Это тебе не фунт изюму. Она даже летать может.

 – Не может. Большая слишком, – сомневается Родни. Он смешно морщит рожицу, и Дональд валит его обратно на пол.

Весь вечер Дональд пьет, но не пьянеет. Кубики льда тают, он опорожняет стакан, наливает по новой и рассказывает. Дженет не упомнит, когда еще он столько рассказывал о войне. Речь идет про полевой склад боеприпасов. Она и не представляет, что это такое. Склад кажется ей местом, где насыпаны кучи пулеметных патронов, груды обойм, лежат связки ручных гранат и все в таком роде – сплошные завалы военного хлама, но Дональд говорит: не то. И битый час расписывает Дженет все в подробностях, чтобы до нее наконец дошло.

Он опять бросает в стакан лед, наливает «7-Ап» и чуть-чуть «Джима Бима», а потом, хлопая дверцами и выдвижными ящиками, принимается разыскивать компас. Дженет не может уследить, о чем речь. Пусть губная помада стерлась, волосы растрепаны, ему и дела нет. Он ее будто и не видит.

 – Сейчас я тебе все нарисую. – Дональд выдирает у Родни из блокнота лист и садится за стол. Он чертит план красным и синим фломастерами, что-то помечает звездочками, делает непонятные обозначения, с помощью компаса замеряет углы, обводит кружки. На косой линии – это тропинка, ведущая на склад, – ставит красную точку.

 – Я вот где был, на этом самом месте. Когда водяной буйвол подорвался на мине, один рог отлетел и застрял в стене казармы, как мачете воткнулся. – Он помечает, где была установлена мина, и рассеянно набрасывает на краю листа что-то похожее на птичьи перья. – Склад здесь, а я вот здесь, а тут мы сделали бруствер из мешков с песком, а там были танки.

Он рисует танки – ряд квадратиков, из которых торчат палочки-пушки.

 – И чего ты стараешься, объясняешь, как рог воткнулся в стену? – интересуется Дженет.

Он смотрит так, будто она спросила, сколько будет дважды два.

 – Может, я бы и поняла, ты растолкуй, – осторожно говорит Дженет.

 – Тебе этого никогда не понять, – отвечает Дональд и рисует следующий танк.

С тех пор как начались его поездки в Сентрал-Сити, он и в постели обособился: ляжет на свою половину и отвернется. Этой ночью Дженет перебирается к нему, и он разрешает ей полежать рядом. Пока она плачет, Дональд безучастно ждет, когда же это кончится, будто она просто нос пудрит.

 – Хочешь, я расскажу тебе историю про Большую Берту? – спрашивает он игриво.

 – Можно подумать, что у тебя с ней роман.

Дональд хохочет, обдав ее дыханием. Но не придвигается.

 – Тебя больше не интересует, как я выгляжу, – говорит она. – Что же еще остается думать?

 – У меня никого нет. Никого, кроме тебя.

Страсть к гигантской машине – это не укладывается в голове. Наверняка здесь замешана женщина, кто-то запал ему в душу. Дженет видела эту машину – верхушка ее стрелы видна за подъемом Западно-Кентуккского шоссе. Но вообще-то разработки стараются не показывать туристам, чтобы не портить впечатлений.

Уже три недели Дженет консультируется у психолога в бесплатной клинике психиатрической помощи. Он маленького роста и не из их штата, приезжий. Зовут его доктор Мэнниак, но она, пользуясь схожестью слов, произносит «Маньяк». Шутка его не забавляет, и он делает вид, что слышал ее тысячу раз. А еще доктор все приговаривает, в точности как Боб Ньюхарт в старом телешоу: «Не волнуйтесь, ничего страшного». Это, видно, первая заповедь в их учебнике, решает Дженет.

Она рассказывает, как у Дональда в последние дни работы на лесоскладе обрушился штабель древесины: нарочно свалил, а почему – сам не знает. Вскоре он оттуда ушел, и начались рассказы про Большую Берту. Доктор вроде ждет, что она сама обо всем этом скажет, а что делать – не говорит, и это выводит ее из себя. После трех визитов Дженет окончательно разозлилась и решила, что не стоит выкладывать все подряд. Пусть сам гадает, спал с ней Дональд или нет, когда приезжал домой в последний раз.

 – Расскажите о себе, – просит он.

 – А что именно?

 – Вы так туманно про Дональда рассказываете, что у меня создается впечатление, будто он для вас важнее жизни. Я Не могу его точно представить. Интересно, как это характеризует именно вас.

Он подносит к носу кончик галстука и нюхает его.

Дженет предложила привести Дональда самого, но врач как-то сник и ничего не ответил.

 – В последний приезд опять ему кошмар снился: будто он прячется в высокой траве, а его разыскивают.

 – Ну и что вы про это скажете? – заинтересовался Маньяк.

 – Кошмары снятся не мне, а мужу, – холодно возразила Дженет. – Я пришла к вам насчет него посоветоваться, а вы дело так повернули, будто это я тронулась. Не сумасшедшая я, просто одинокая.

Мать Дженет из-за стойки умиленно смотрит, как Родни нажимает на кнопки музыкального автомата в закусочной.

 – Стыд, да и только, – говорит она со слезой в голосе. – Ведь мальчику нужен отец.

 – Ты что, хочешь, чтобы я подала на развод и завела для Родни нового папашу?

 – Нет, дорогая. – Она явно уязвлена. – Надо Дональда к вере привести. И самой следует молиться почаще. Что-то ты в церкви давно не была.

 – Съешь-ка барбекю, – басит отец, выходя из кухни. – И фунт домой возьми. Мальчик растет, его кормить надо.

 – Я хочу сводить Родни в церковь, – говорит мать, – ему не повредит. Пусть на людях побывает.

 – Подумают еще, что он сирота, – засомневался отец.

 – Ну и пусть. Я души в нем не чаю и хочу взять в церковь. Ты не против, Дженет?

 – Нет, я не против, возьми.

Отец протягивает мясо, завернутое в коричневую бумагу, на которой проступают пятна жира. Он все время дает так много барбекю, что в Родни оно уже не лезет.

Может, стоит развестись, если работа подыщется. Так, пожалуй, для ребенка будет лучше, размышляет Дженет. Только работа на дороге не валяется. Да и няньке надо будет платить, а на это все деньги ухлопаешь. Когда Дональд первый раз уехал и мать взяла Родни к себе, нашлось неплохое место в ресторане. Но однажды ночью в кухне полыхнул жир, и ресторан сгорел. После ничего подходящего найти не удалось, да и не хотелось Родни матери подсовывать, при ее-то хворях. А клиенты давали на чай и, расплачиваясь, оставляли на счете номера телефонов. Иногда совали в карман фартука доллары и записки. В одной она прочла: «Хочу за тебя подержаться». В основном это были агенты по продаже недвижимости и разные дельцы, работавшие по особым заданиям крупных компаний, любители побузить и крепко выпить. Они звали в круиз на «Дельта куинн», но Дженет не очень-то верила, уж больно дорого, им не по карману. А еще трепались про быстроходные катера, приглашали махнуть на озеро Баркли или покружиться на частном самолете. И чего им далось это слово – «покружиться». При одной мысли о подобном развлечении у нее дух захватывало. Однажды она согласилась покататься на «кадиллаке» с коммерсантом, который занимался электроникой. Они летели по пустынному шоссе, петляющему по Межозерью. В машине автоматически опускались стекла, были стереосистема и компьютер, который высвечивал на экране, сколько миль они проходят на галлоне бензина и разные прочие данные. Он сказал, что цифры сбивают его с толку и уже несколько раз он чуть не разбился. В ресторане коммерсант был душой компании, все приятели им восхищались, а наедине в «кадиллаке» оказался стеснительным, неуклюжим и, прямо сказать, не очень интересным. Уж если в той поездке и было что занятное, так это цифирки, светившиеся на приборной доске. В «кадиллаке» было все, разве только видеоигр не хватало. Но впредь лучше с Дональдом кататься, где бы ни пришлось заночевать.

Пока девушка из соцобеспечения заполняет бланки, Дженет прислушивается: не едет ли Дональд. Когда на улице затарахтела ее машина, совсем как старый «чеви», звук на мгновение вернул Дженет в прошлое. Теперь она опасается, как бы он не приехал. Девушка моложе Дженет, еще учится в колледже. Ее зовут мисс Бейли. Она полна оптимизма, будто по сравнению с другими ее подопечными у Дженет не жизнь, а малина.

 – А вашему малышу все еще снятся кошмары? – оторвавшись от папки, спрашивает мисс Бейли.

Дженет кивает и смотрит на Родни, который засунул палец в рот и притих.

 – У тебя, наверное, язык кошка утащила?

 – Покажи-ка тете свои картинки, – просит Дженет и объясняет: – Он не рассказывает про сны, он их рисует.

Родни несет альбом и молча перелистывает.

 – Хм, – произносит мисс Бейли. Рисунки хоть и не раскрашены, но для его лет сделаны очень уверенно. – А это что такое? Подожди, дай-ка я сама догадаюсь. Две порции мороженого, да?

На бумаге два больших круга во весь лист, а в уголке три тоненькие фигурки.

 – Это сиси Большой Берты, – говорит Родни.

Мисс Бейли прыскает и подмигивает Дженет.

 – А что тебе нравится читать, малыш?

 – Ничего.

 – Он читает, – не утерпела Дженет, – он умница.

 – А вы читать любите? – спрашивает мисс Бейли, бросив взгляд на стопку дешевых книжек на кофейном столике. На самом деле она, видно, хочет спросить, откуда взялись деньги на эти книжки.

 – Нет, – отвечает Дженет, – и так того гляди свихнешься.

Когда она пожаловалась Маньяку, что не может сосредоточиться на серьезных вещах, он посоветовал ей развлекательное чтиво – помогает отвлечься от действительности. «Проклятая действительность! – сказала она. – В ней-то и загвоздка».

 – Ай-ай-ай, – сокрушается Дональд. – Родни куда-то делся.

Родни опять сидит в шкафу.

 – Придется Санта Клаусу забрать назад все игрушки. А Родни так понравились бы и велосипед, и электронная игра. Санта Клаусу целый грузовик с фургоном понадобится – столько вещей увозить!

 – Ты же ему ничего не привез, ни разу ничего не привез, – взвилась Дженет.

Оказалось, привез: пончики и белье в стирку. Одежда опять выпачкана засохшей глиной, борода выцвела от работы на солнце. В общем, выглядит вполне жизнерадостно, как и всегда перед приступом хандры, которая накатывает ни с того ни с сего, как мигрень; говорят, мигрень тоже вот так – захлестывает вдруг штормовой волной.

Дональд выманивает Родни из шкафа пончиками.

 – Ты себя хорошо вел?

 – Не знаю.

 – Говорят, в торговом центре реву задал.

Да нет, Родни особенно не скандалил. Дженет уже объяснила: мальчик расстроился, потому что ему не купили электронную игру «Атари». Но как его винить за это? Она устала от того, что не может ему ничего купить.

Пока Родни жует пончики, Дональд рассказывает ему длинную, бестолковую историю про Большую Берту и рок-группу. Мальчик перебивает отца, задает уйму вопросов. Место для концерта оказывается свалкой ядовитых отходов, и зараза распространяется по всей стране. Как в такой ситуации собирается поступить Большая Берта – не ясно. Дженет на кухне: придумывает, что бы такое приготовить из картофельных полуфабрикатов и остатков барбекю.

 – Так больше нельзя, – говорит она вечером в постели. – Мы мучаем друг друга. Надо что-то менять.

Он улыбается как младенец.

 – Когда приезжаешь домой из Мюленберга – это Р и Р. Р и Р – значит «расслабление и роздых». Поясняю: в твоем понимании Р и Р – рок-н-ролл, а может, распутство и разврат. Или рвань и ржа.

Он смеется и сигаретой описывает кружок в воздухе.

 – Не такая уж я тупая.

 – Ведь я не куда-то уезжаю, а на карьеры. – Он вздыхает так, будто карьеры лежат у него на душе вечным бременем.

Дженет пытается представить, что ее ожидает в будущем: Дональд под замком в палате раскрашивает книжки с рисунками, лепит горшочки из глины. Они с Родни переехали в другой город к какому-нибудь нудному мужчине, с которым и в постель-то лечь противно. И она отваживается:

 – Конечно, я не пережила того, что выпало тебе, – говорит она, – и, может, не имею права об этом судить, но иногда мне кажется, что именно после Вьетнама ты стал считать всех недоразвитыми, будто то, что знаешь ты, остальным недоступно. Может, оно и так. Но при этом ноги-то у тебя есть, даже если ты забыл, что там у тебя еще и зачем оно нужно. – Она жалеет о сказанном, не может удержаться от слез, но, не утерпев, добавляет: – И больше не рассказывай Родни эти ужасные истории, а то его кошмары мучают, когда ты уезжаешь.

Дональд поднимается, хватает со столика рисунок Родни и, занеся его над головой, как гранату, говорит:

 – Дети нас выдают.

 – Если бы ты его любил, сидел бы дома.

Дональд кладет рисунок на место. Она продолжает:

 – А мне как быть? Как понять, что у тебя в душе творится? Зачем ты туда ездишь? Разве дело – землю уродовать? И экологи говорят, что это вредно.

 – У меня настоящая работа, Дженет. Я сижу на экскаваторе и укладываю назад плодородный слой. Восстанавливаю почву.

Уже спокойнее он рассказывает про работу в карьерах. Правда, все это она уже слышала. Сравнивает Большую Берту с супертанком, сокрушается, что таких не было во Вьетнаме.

 – Когда снимают почву, я смотрю, нет ли подземных ходов, в которых прятались вьетконговцы. Ты не представляешь, сколько у них было тоннелей. Вообрази пещеру Маммот, только через весь штат.

 – Маммот – знаменитое чудо природы, – подхватывает Дженет и чувствует, что опять сказала не то.

Время – за полночь. Он сидит у обеденного стола и рассказывает про «С-5А». «С-5А» такой огромный, что берет на борт войска, танки, вертолеты, только для Большой Берты он маловат. Ее разве выдержишь? Опять понесло. Когда Дженет показывает ему рисунки Родни с кругами, он улыбается и начинает мечтательно рассуждать о женских грудях и бедрах – широких округлых бедрах и полных грудях американок. А у азиаток они маленькие, изящные, и сравнивать нельзя, все равно что поставить рядом бройлерную курицу и колибри. Дженет успокаивается. Пусть себе вспоминает, ведь это было так давно.

К тому же груди и бедра американок ему, видно, небезразличны, стал бы он иначе распространяться о том, какие на востоке миниатюрные, хрупкие женщины. Но внезапно Дональд опять переключается на танки и вертолеты.

 – «Белл хью кобра» – вот это машина! И работает что надо.

Он достает нож от мясорубки из выдвижного ящика, где его хранит Дженет, и говорит:

 – Вмиг все искромсает.

 – Не надо, – просит Дженет.

Он пытается закрутить нож волчком.

 – Вот что будет, если она рубанет провода, хотя там их не так уж много, или дерево. Да и деревьев раз-два, и обчелся, сама подумай, откуда им быть после «эйджент орандж».

Нож падает, задевая открытый ящик, и втыкается в линолеум. Дженет кажется, что кричит она сама, оказывается – Дональд. Она в жизни еще не видела, чтобы кто-нибудь так рыдал: точно летний ливень с грозой. Она подсовывает ему бумажную салфетку, просто ничего другого не приходит в голову. Наконец Дональд бормочет:

 – Ты, наверно, подумала, что я хочу ударить тебя.

Вот я и плачу.

 – Ничего, поплачь. – Дженет успокаивает, обнимает его.

 – Не уходи.

 – Я здесь, никуда я от тебя не уйду.

Уже ночь, а она все слушает его, чувствуя, как слова отпечатываются в сознании. Разве это забудешь? Говорит Дональд негромко и шариковой ручкой, которую вертит в руках, протыкает бумажное полотенце. Это, видно, дыры от пуль, думает она. Борода его похожа на птичье гнездо, свитое из потемневших волокон кукурузного початка.

 – Я тебе историю расскажу, – говорит он. – Сам не знаю зачем. А ты послушай.

Она примостилась на жестком краю кухонного стула, пальцы ног достают до холодного пола и мерзнут; ждет. Слезы у Дональда высохли, только голос еще слегка прерывается.

 – Мы тогда жили в большом лагере у деревни. Все шло размеренно и спокойно. Время от времени выбирались в Дананг – встряхнуться. После нескольких месяцев джунглей можно было расслабиться: в общем, получалось сплошное Р и Р. Не дрожи. История небольшая и безобидная, особенно по сравнению с тем, что я мог бы тебе рассказать. Просто послушай. Про страх мы забыли. Ночью, случалось, на нас нападали, и было видно, как по небу чиркают трассирующие, будто кто-то собрался перестрелять звезды, но после джунглей нам все это было пустячное дело. В деревне я познакомился с вьетнамской семьей – женщиной и двумя ее дочерьми. Они торговали кока-колой и пивом. Старшую звали Фэн. Она даже по-английски немного говорила и вообще была что надо. Иногда после обеда я заходил к ним выпить. Ну и жара стояла – ужас. Фэн и впрямь была загляденье, вся страна была загляденье. Деревушка, конечно, завалящая, но страна – красота. Так вот, Фэн была хороша, как цветок из джунглей, там некоторые цветы распускаются высоко на деревьях, мы их еще по ошибке принимали за снайперов. Сама такая нежная, глаза – персиковой косточкой, а ростом как девочка лет тринадцати; поначалу мне даже чудно было, какая она маленькая, но потом я привык. Ну, вроде бы у каждой женщины что-то свое, особенное: волосы, груди или вот рост.

Он примолк и вслушался, как раньше, когда Родни был грудным: не плачет ли?

 – Бывало, я лежу, маюсь от жары, а Фэн возьмет банановые листья покрупнее и давай меня обмахивать. Как будто феном обдувают.

 – А я и не знала, что там бананы растут.

 – Мало ли чего ты не знаешь! Слушай! Фэн было двадцать три года, ее братья воевали. Я так за все время и не спросил, на чьей стороне. – Он усмехнулся. – Ее забавляло слово «фен». Я сказал, что «фен» и ее имя звучат одинаково. А она решила, что по-английски «фен» значит «банан». Во вьетнамском слово может иметь десяток значений, все зависит от интонации, с какой оно произносится. Даю голову на отсечение, этого ты тоже не знала, верно?

 – Верно. А что же с ней стало, с этой девушкой?

 – Не знаю.

 – И вся история?

 – Не знаю.

Дональд помолчал и принялся бормотать о деревне, девушке и банановых листьях так монотонно, что у нее по коже мурашки поползли. Все равно, как если где за стеной радио бубнит.

 – Видно, тебе и впрямь нравилась та деревушка. Не хочешь туда поехать, узнать, как она живет?

 – Деревни больше нет. Сровняли с землей;.

Дональд резко встает, идет в ванную. Слышно, как течет вода и вибрируют трубы под полом.

 – Здорово было, – рассеянно потирая локоть, говорит Дональд, когда возвращается. – Там, в джунглях, – самое отличное место на свете. Ты бы решила, что попала в рай. Но мы все сровняли с землей.

Он дрожит у Дженет в руках, как трубы под домом. Трубы постепенно утихают, а он все трясется.

Они едут в госпиталь для ветеранов. Это идея Дональда. Уговаривать его не пришлось. Когда утром она застилала кровать – так обреченно, что сама поразилась, как будто знала: больше им вдвоем не спать, – он сказал, что все будет Р и Р. Роздых – вот что ему нужно. За ночь они не сомкнули глаз. Дженет чувствовала: спать нельзя, надо слушать, не отключаясь.

 – Давай поговорим про рытье карьеров, – предлагает Дженет. – Надеюсь, из твоей головы тоже выроют все дурные воспоминания. Зачем они нам? – Она треплет его по колену.

День стоит безоблачный и совсем неподходящий для столь серьезного предприятия. За рулем сидит Дженет, Дональд едет безропотно, как покорный старик, которого везут в дом для престарелых. Дорога вьется по южному Иллинойсу, его называют Малым Египтом, правда, непонятно почему. Дональд еще что-то говорит, но вяло, едва слышно. Иногда он оживляется: «Смотри, где мы едем», и ей вспоминаются первые дни замужества, когда они катили невесть куда и до изнеможения хохотали. Сейчас она подмечает чудные вывески: «Сосиски Малого Египта – лучшие в мире», химчистка «Фараон», лавка «В пирамиде». Она едва осознает, что ведет машину, и, когда видит надпись «Звездный клуб Малого Египта», удивляется, куда это их занесло.

Прощаясь с ней, он спрашивает:

 – А что ты скажешь Родни, если я не вернусь? Если я больше не приеду домой?

 – Приедешь. Так и скажу: он скоро приедет.

 – Объясни ему, что я путешествую с Большой Бертой. Отправился с ней в круиз по Южным морям.

 – Нет, ты сам ему объяснишь.

Он дурашливо запел: «А не взять ли мне тебя в круиз?» Потом улыбнулся, ущипнул ее за бок.

 – Ты скоро вернешься, – говорит Дженет.

Из госпиталя Дональд пишет, что идет на поправку. Как и все, сдает анализы, ходит в группу терапии, где ветераны делятся воспоминаниями. Дженет больше не получает пособие – устроилась в ресторан «Всей семьей к Фреду»; подает обеды семьям и ждет, когда вернется Дональд. Ей хочется так же, всей семьей, здесь посидеть. Папаши оглядывают ее украдкой, а дети бросаются всякими кусочками.

Пока Дональда нет, она переставляет мебель. А еще ходит в библиотеку и много думает. Конечно, она и раньше его любила, но видела в нем прежде всего главу семьи, кормильца, отца своего ребенка – вроде тех отцов, что приходят набить брюхо жареной рыбой по средам – в этот день за те же деньги ее можно есть сколько влезет. А что Дональд за человек, она и не старалась понять – не научили ее в чужую душу заглядывать. Когда дело касается нутра, никто не станет его разглядывать, как тряпье в универмаге, чтобы выяснить, нет ли брака. Дженет пытается объяснить это Маньяку, и тот говорит, что выглядит она лучше, даже огонек в глазах появился.