Текст книги "Зомби Апокалипсис"

Автор книги: Стивен Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Что ж, дело тут несложное. В данном случае нет смысла обвинять Дэвлина в нанесении ущерба. Речь, скорее, идет о непристойном поведении и, возможно, о нарушении общественного порядка, на тот случай, если уголовный суд выкинет коленце и сочтет дельце «не стоящим свеч». Но я решил, что сейчас мне не обойтись без констебля Баркворта. Он хотел снять свидетельские показания с Вильяма Герберта и затем препроводить Дэвлина в Гринвич. А я велел ему связаться по рации с КПЗ Гринвича, сообщить об обстоятельствах ареста и быстренько встретиться с Гербертом, предупредить старика, что мы подробно расспросим его обо всем утром.

В 01:25 автозак увез Уэйна Дэвлина с Хикс-авеню.

Я возобновил поиски патрульного констебля Макинтоша, предупредив констебля Баркворта, что мне понадобится его помощь, как только он завершит свои дела.

К 01:30 патрульный констебль Макинтош не выходил на связь вот уже три с половиной часа.

Я официально уведомил диспетчерскую о пропаже одного из наших констеблей и настоял на передаче данной информации инспектору Мэйкуэйту, чтобы он мог контролировать ситуацию и привлечь группу поддержки из другого подразделения.

В 01:35 диспетчер доложил мне, что инспектора Мэйкуэйта нет в его кабинете в Гринвиче и он не отвечает на радиовызовы, но что ему оставлено сообщение.

В 01:36 констебль Гейтвуд известила меня о том, что доставила арестованных куда надо и вновь приступила к патрулированию. Я немедленно привлек ее к розыскам констебля Макинтоша.

В 01:48 констебль Баркворт доложил, что он освободился и также готов приступить к поискам.

В 01:55 диспетчерская сообщила о новом звонке от миссис Акума с Ледисмит-кресент, 12. Очевидно, «привидение» снова там.

В 02:03 я опять подъехал к церкви Всех Святых. Заметил Шпика Два, стоящего перед своей машиной. Шпика Один видно не было.

В 02:04 я постучал в дверь дома номер двенадцать по Ледисмит-кресент.

Миссис Акума откликнулась немедленно. Она, заплаканная, была в пальто и с сумочкой. Старушка заявила, что не может оставаться здесь, так как слышать шум в мансарде для нее невыносимо. Я заверил ее в том, что, когда я осматривал помещение в прошлый раз, там никого не было. Она утверждала, что искать снова нет смысла, поскольку духи невидимы. Вместо этого она попросила меня, хотя, возможно, тут больше подошло бы слово «взмолилась», отвезти ее в дом сына в Кэтфорде. Она уже связалась с ним, и он согласился приютить матушку на ночь, но подхватить ее на машине не смог – признался матери, что за ужином пропустил пару бокалов.

Миссис Акума оказалась в затруднительном положении и была очень огорчена. Пользоваться общественным транспортом в этот час для нее небезопасно. Не хотелось ей и вызывать такси. Тот водитель, серийный маньяк, изнасиловавший нескольких пассажирок прошлой осенью в Бекслихите, заставил многих женщин отказаться от услуг такси поздней ночью. Так что я согласился доставить ее по адресу.

Кому-то, возможно, покажется, что я манкировал своими прямыми обязанностями, тем более что у меня пропал человек, но в этом районе Лондона живет так мало приличных, законопослушных людей, что бросить старушку на произвол судьбы в трудный час было абсолютно невозможно. Когда мы проезжали мимо церкви Всех Святых, миссис Акума посмотрела на нее с нескрываемым страхом. И пробормотала что-то вроде: «Вот центр всего плохого».

В 02:19 я ехал в сторону Кэтфорда по Хитер-Грин, с миссис Акума на пассажирском сиденье, когда услышал сообщение из диспетчерской для констебля Гейтвуд. В нем говорилось о голой женщине, которую видели возле Элиот-парка.

Я снова уловил веселье в голосе диспетчера и рассердился. «Доггеры», «свингеры», как бы ни назывались в Интернете группы извращенцев, собирающихся ночами на оргии в определенных лондонских парках, в настоящее время о них стало почти не слышно. Неуклонно растущий уровень преступности положил конец подобным ночным забавам, так что я не мог не удивиться и не встревожиться, что же означает появление этой обнаженной женщины.

В 02:25 я въехал в Кэтфорд, когда мне позвонили на мобильный. Это был сержант Бачанан, дежурный по камере предварительного заключения в Гринвичском полицейском участке. Он сообщил мне, что задержание Уэйна Дэвлина оформлено, но тот жалуется на ранение и требует оказания медицинской помощи. Сержант Бачанан сказал, что у них слишком много арестованных в связи со стычкой двух группировок, и никто из его персонала не сможет сопровождать Дэвлина, так что эту честь придется взять на себя офицеру, задержавшего «милашку Уэйна».

В 02:26 я отправил сообщение констеблю Баркворту, приказав ему отложить розыски констебля Макинтоша и отправляться в Гринвичский полицейский участок, забрать своего пленника и нянчиться с ним до самого госпиталя. Я также связался с диспетчерской, спросил, не появилось ли информации о местонахождении инспектора Мэйкуэйта, на что мне ответили, что с ним до сих пор не выйти на контакт. Я потребовал, чтобы они официально объявили о его отсутствии и через его голову запросили помощи у других районов, поскольку у нас катастрофически не хватает людей.

В 02:32 я прибыл на Калверли-роуд в Кэтфорде и передал миссис Акума на попечение ее сыну Стивену.

В 02:44 я возвращался по Ли-роуд и услышал, как диспетчер связался с констеблем Гейтвуд и сообщил ей, что обнаженную женщину видели вторично входящей в Элиот-парк с северной стороны. Похоже, женщина была не только голой, она была измазана кровью и грязью. Я тут же вызвал диспетчерскую и попросил связать меня напрямую с патрульным констеблем Гейтвуд.

Я сказал, что присоединюсь к ней. Пускай она войдет в парк с севера, а я с юга, и мы двинемся навстречу друг другу.

В 02:48 я проезжал мимо церкви Всех Святых, направляясь к Элиот-парку, когда мне сигнализировал Шпик Один. Он спросил, не знаю ли я, где его коллега (Шпик Два), поскольку тот не отвечает на вызовы. Шпик Один объяснил, что он обходил церковные земли, но по возвращении обнаружил их «Ауди» пустой. Я ответил, что не знаю, где Шпик Два, но сказал, что он проявлял интерес к дому через дорогу – номеру двенадцать по Ледисмит-кресент.

В 02:53 я подъехал к южному входу в Элиот-парк и связался по рации с патрульным констеблем Гейтвуд. Она уже была у северных ворот и готовилась войти.

В 02:54 я вошел в Элиот-парк через южные ворота и двинулся вдоль забора, за которым располагались вагончики служителей, ухаживающих за территорией. Было темно, какое-либо освещение отсутствовало, и мне пришлось включить фонарик на максимум. Впрочем, это мало помогло. Как вам известно, хотя Элиот-парк вчетверо меньше своего «большего близнеца», Гринвичского парка, естественные лесные массивы здесь весьма обширны и густы.

В 02:58 констебль Гейтвуд сообщила мне, что обнаружила патрульного Макинтоша.

По-прежнему находясь в северном конце парка, она прошла около пятидесяти ярдов по центральной аллее, оказавшись возле ряда скамеек напротив памятника жертвам войны. Очевидно, констебль Макинтош сидел на одной из них и спал. Констебль Гейтвуд призналась, что была в курсе того, что он с трудом приспосабливался к ночным дежурствам и никогда не упускал возможности вздремнуть минут тридцать-сорок.

Я спросил, не видно ли где обнаженной женщины. Констебль Гейтвуд ответила отрицательно. Я приказал подождать меня и подготовить патрульного Макинтоша к разносу, равноценному ядерному взрыву.

В 03:00, когда я проделал уже четверть пути и шел мимо футбольного поля, констебль Гейтвуд уведомила меня о том, что у нее не получается разбудить патрульного Макинтоша. Она уже не знала, он крепко спит или заболел.

В 03:01 констебль Гейтвуд сообщила, что нашла рану на шее патрульного Макинтоша. Она сказала, что это глубокая борозда, обильно кровоточащая, но кровь затекает под униформу, поэтому она сразу ничего не заметила. Гейтвуд подтвердила, что ей не привести в чувство Макинтоша и что дыхание его неглубоко, а пульс слишком слаб, что не может не вызывать беспокойство. Я кинулся бегом, на ходу переключившись на связь с диспетчерской и попросив прислать машину «скорой помощи» как можно быстрее. Я также потребовал немедленно найти инспектора Мэйкуэйта, ввести его в курс этих серьезнейших обстоятельств и дождаться, чтобы он дал им оценку.

В 03:03 я миновал кафетерий в центре парка, когда диспетчер сообщил мне, что патрульный констебль Гейтвуд преследует подозреваемую. Я тут же потребовал снова переключить нас на прямую связь.

Поддерживать контакт было трудно, так как констебль Гейтвуд тоже бежала, но она сказала, что, когда пыталась разбудить патрульного Макинтоша, заметила фигуру, торопливо пересекающую газон в направлении скрытых за деревьями парковых уборных. Не успел я ответить, как она добавила, что теперь фигура свернула направо, словно желая срезать путь, – мимо кафе, теннисных кортов и игровой площадки.

Я обогнул кафетерий, рассчитывая перехватить подозреваемую. Никого не увидев, двинулся напрямик по клумбам к теннисным кортам.

В 03:05 я с облегчением услышал, что «скорая» уже в пути. Констебль высказала соображение, что наш коллега уснул на скамейке и подвергся нападению кого-то, проходившего мимо, возможно той самой голой женщины, которая вполне могла быть сбежавшей пациенткой психиатрической клиники. Тут мы услышали какой-то звук, напоминающий треск расщепленного дерева. Он шел со стороны общественного туалета. Не мешкая, мы бросились туда. Во время погони констебль Гейтвуд потеряла преследуемую из виду и считала, что, кем бы она ни была, теперь она путает след.

Я снова связался с диспетчерской и затребовал руководящих указаний и поддержки.

В 03:07 мы подбежали к участку леса, окружающему общественные уборные.

Тропинка, ведущая к туалетам, растянулась ярдов на пятьдесят и петляла между густыми кустами рододендрона. Мы, прежде всего, прислушались, но ничего не услышали. Я собирался подождать, когда прибудет группа поддержки, но констебль Гейтвуд сказала, что если женщина сама является жертвой нападения – а это весьма вероятно, если учесть, что она вся окровавлена, – она может нуждаться в неотложной помощи.

Мы ступили на тропу бок о бок. Я держал фонарик прямо перед собой, а констебль Гейтвуд обшаривала лучом заросли. Никто из нас не заметил ничего необычного, хотя я уловил слабый, но едкий запах, запах грязной одежды, прокисшего пота, дурного дыхания – букет ароматов, свойственных тем, кто слишком долго живет на улице.

В 03:08 мы вышли на площадку, где располагались уборные.

Одинокий серый бетонный куб в центре площадки больше походил на бункер времен Второй мировой войны, чем на общественный туалет. Вход на мужскую половину был с южной стороны, на женскую – с северной. Местные смотрители недавно заколотили обе двери, так как имело место несколько случаев непристойного поведения. Однако после этого сюда наведывался отряд полиции по борьбе с проституцией и наркотиками, так что дверь в мужской туалет была выбита, и за ней зияла угольная чернота. Мы руководствовались тем, что женщина, которую ограбили или даже изнасиловали, могла искать общественный туалет, чтобы привести себя в порядок, умыться, но трудно было представить, чтобы кто-либо, пусть даже серьезно раненный, заглянул бы в такое неприятное место. Тем не менее, прежде чем войти, мы выкрикнули предупреждение, на которое не получили ответа. Держа наготове оружие и светя фонариками, мы ворвались в здание по обычной схеме зачистки помещения.

Пусто. Свет наших фонарей выхватывал из мрака только обломки и мусор – разбитые раковины, расколотые зеркала, похабные рисунки на стенах и тараканов. Однако одна из кабинок оказалась закрыта, и вонь, немного другая, но гораздо более сильная, казалось, исходит оттуда.

Мы снова крикнули, и снова никто не ответил.

Тогда мы собрались с духом, и я ударом ноги распахнул дверцу.

Внутри никого не оказалось, только валялись куски унитаза, а стены и пол кабинки были заляпаны кишащими червями экскрементами. И тут мы услышали шум вроде стука кирпичей – звук шел из женской половины. Мы выскочили наружу и, разделившись, побежали, огибая уборную с разных сторон, к другой двери.

Было примерно 03:10, мы с патрульным констеблем Гейтвуд находились порознь не более пятнадцати секунд, когда я услышал ее крик о помощи. А еще – выстрел.

Я свернул за угол и оказался у северной стены здания. Доски, закрывавшие вход в женскую уборную, тоже были сорваны, причем, похоже, совсем недавно. У самого входа поднималась на ноги констебль Гейтвуд. Может, виной тому слишком яркий свет моего фонаря, но она выглядела очень бледной и потрясенной. Она сказала, что женщина возникла словно из ниоткуда, и да, она была голой и измазанной кровью и грязью. Женщина напала на патрульного полицейского. Они схватились, и пистолет констебля Гейтвуд случайно выстрелил. Констебль пыталась удержать подозреваемую, но та укусила ее – впилась зубами в основание большого пальца. Я осмотрел руку Гейтвуд. Кожаная перчатка была разорвана в нескольких местах. Когда же констебль стянула перчатку, я увидел рваную кровоточащую рану. Рука распухла и не по-хорошему посерела.

Я сказал констеблю Гейтвуд, что ей нужно в больницу. А потом мы услышали шелест в ближайших зарослях рододендрона довольно громкий, словно кто-то ползком продирался сквозь кусты. Я хотел броситься в погоню, но патрульный констебль Гейтвуд попыталась остановить меня – с паникой, совершенно ей не свойственной.

Только сейчас до меня дошло, что происходит нечто исключительное.

Полицейский констебль Шарлотта Гейтвуд – одна из самых эффектных женщин-офицеров округа. Высокая, атлетически сложенная блондинка, она очень профессиональна: быстро соображает, тверда при общении с гражданами, бесстрашна перед лицом опасности. Но данный случай, похоже, совершенно выбил ее из колеи, прежде я никогда не замечал за ней такого. Она сказала, что увидела женщину лишь мельком, потом та выбила у нее из рук фонарик, но с ней явно было что-то не так.

Однако времени обсуждать все это не было. Я велел констеблю отправляться прямиком в Льюишемский госпиталь, но сперва проверить патрульного Макинтоша и удостовериться в том, что «скорая» выехала. Потом я нырнул в заросли. Выбравшись из кустов на открытое пространство, я увидел впереди, ярдах в тридцати от меня, фигуру, ковыляющую к эстраде.

Я сказал, что она ковыляла, хотя, возможно, точнее было бы «шаталась» или даже «качалась взад-вперед». Выглядело это очень неуклюже. Кто-то, возможно, сочтет это вздором, но в тот момент я подумал о марионетке с парой-тройкой оборванных нитей.

Я двинулся следом, крича, что я офицер полиции, я вооружен и приказываю остановиться. Но фигура все шла, огибая эстраду. Стрелять было несподручно, да и основания пока отсутствовали, так что я продолжил преследование. Несмотря на нескладную походку, двигалась фигура быстро. Когда я миновал эстраду, она вырвалась вперед, расстояние между нами составило уже ярдов сорок. Фигура свернула за угол кафетерия и двинулась по главной аллее парка. Когда я сам достиг этой точки, нас разделяло уже пятьдесят ярдов, а подозреваемая направлялась в сторону вагончиков служителей и южного входа. В этот момент выглянула луна, и я ясно увидел, кого преследую.

Судя по фигуре, это была женщина средних лет, лунный свет поблескивал на ее бледной плоти – она действительно была обнажена.

Я также заметил, что тело ее измазано кровью, каким-то жиром и всякой дрянью. И снова уловил тот резкий запах – пота, грязи и чего-то вроде протухшей рыбы. Вонь фекалий в туалете временно замаскировала этот дух. Кем бы ни была женщина, похоже, она выберется из парка прежде, чем я настигну ее. Но тут впереди нее блеснул свет. У самого входа в парк остановился автомобиль. Я услышал собачий лай. Кажется, наконец, прибыло подкрепление.

Тоже заметившая машину, женщина резко свернула влево, пересекла лужайку и устремилась к игровой площадке на восточной стороне парка. Как вам, наверно, известно, эта территория на ночь закрывается, а от парка она отделена изгородью из проволочной сетки. Однако женщина влезла на забор медленно, но без всякого труда. Перевалившись на ту сторону, она тяжело рухнула на землю – приземлилась неудачно, но тут же поднялась на ноги, пересекла площадку, одолела ограду с другой стороны и полезла по насыпи в сторону железнодорожных путей.

В 03:24 в парк вошел патрульный констебль 3947 Лес Хан.

Патрульный констебль Хан – один из кинологов Гринвича. Альфи, его восточноевропейская овчарка, шел рядом с хозяином на длинном поводке. Я объяснил, что случилось. Констебль Хан заверил меня, что Альфи возьмет след женщины, он даже сказал, что и сам чует запашок. Но сперва нам надо было преодолеть игровую площадку. Калитка в заборе оказалась заперта на висячий замок, и мне не оставалось ничего иного, как сбить его выстрелом.

Спущенный с поводка Альфи сразу кинулся за подозреваемой. Добежав до противоположной стороны площадки, он нашел собственный путь за ограду – часть сетки у самой земли отошла, и пес проскользнул под ней. Констебль Хан и я тоже пролезли под проволочным забором и стали карабкаться на насыпь. Подъем давался нелегко. После недавнего дождя вязкая земля чавкала и скользила под сапогами, ноги путались в густом колючем кустарнике. Продвигались мы медленно и не прошли еще и половины пути, когда услышали, как взвизгнул, точно от боли, Альфи.

В 03:28 мы достигли вершины насыпи; ограждение из заостренных железных прутьев не подпустило нас непосредственно к рельсам. Ни Альфи, ни женщины видно не было. Констебль Хан, совершенно безоружный, сбитый с толку, свистнул. Сперва ответа не последовало, а потом мы услышали тихое скуление ярдах в тридцати от нас, слева. Мы пошли туда, вынужденные протискиваться боком между оградой и утыканными шипами кустами, и вскоре обнаружили собаку, криво насаженную на колья изгороди. Три стальных прута пронзили туловище пса и один – шею. Тот, что вошел в шею, выходил из затылка, пригвоздив несчастного Альфи к месту.

По моему мнению, совершенно невероятно, чтобы пес, пытаясь перепрыгнуть забор, сам случайно напоролся на колья. Его насадили на шипы, и сделал это кто-то, обладающий большой силой. Мы вдвоем с трудом сняли и положили на землю бедное животное. Голова Альфи была жутко изуродована; левый глаз вытек, точно его выцарапали – или, осмелюсь сказать, выгрызли – из глазницы.

Констебль Хан хлопотал над любимцем, но пес умер меньше чем через минуту; до последнего мгновения он лизал руку своего хозяина.

В 03:36 мне поступил вызов из диспетчерской, и меня переключили на прямую связь с констеблем Гейтвуд. Голос ее звучал устало, но очень встревожено. Она сказала, что патрульный Макинтош снова пропал. Она проходила мимо скамьи, где он лежал в бессознательном состоянии, и там никого не было. Она предположила, что раненого уже забрала «скорая помощь», но, подходя к северным воротам, увидела только что подъехавшую санитарную машину. Патрульного констебля Макинтоша врачи не видели и не слышали.

Ничего не поделаешь, мне пришлось оставить констебля Хана, который, очень огорченный, сказал, что позаботится о теле Альфи.

В 03:40 я подошел к северным воротам Элиот-парка, где ждала «скорая». Патрульный Макинтош так и не появлялся.

Медики уже забинтовали раненую руку констебля Гейтвуд. Она выглядела гораздо хуже, чем раньше, – дрожащая, в поту, белая как простыня. Гейтвуд попросила врачей отойти, чтобы переговорить со мной с глазу на глаз. Речь ее была нервной, сумбурной, почти бессвязной. Она снова сказала, что с женщиной, укусившей ее, было что-то не так, – она была не просто голой, с нее были содраны пласты кожи, в некоторых местах виднелись даже мышцы. У констебля Гейтвуд создалось впечатление, будто ту женщину тащили по неровной земле или по очень узкому проходу. Однако больше всего ее потрясло лицо подозреваемой. Ее глаза констебль Гейтвуд описала как два черных провала в гнилой плоти, а рот – как зияющую дыру, из которой свешивается красно-коричневый язык. Констебль Гейтвуд назвала это эффектом висельника. Она также сказала, что у женщины были рваные раны, точно ее глодал хищник, одна на правом плече, другая на месте правой груди.

Проговорив это, констебль Гейтвуд потеряла сознание.

Медики привели ее в чувства, и она продолжила рассказ, еще более невнятный. Кажется, она описывала паука, выползшего из разинутого рта голой женщины. Один из врачей сказал, что считает состояние констебля Гейтвуд шоковым, поскольку ее температура и давление стремительно падают. Я согласился, что ее надо отвезти в больницу на «скорой», и сказал, что позабочусь о ее патрульном автомобиле позже.

К тому времени, как констебля Гейтвуд разместили в санитарной машине, она находилась в состоянии глубокого обморока.

В 03:45 «скорая помощь» выехала в сторону Льюишемского университетского госпиталя, и я доложил о происшествии в диспетчерскую. А оператор сообщил, что инспектор Мэйкуэйт желает встретиться со мной.

В 03:52 я встретился с инспектором Мэйкуэйтом на перекрестке Блэкхит-роуд и Гринвич-Саус-стрит.

Думаю, следует сказать, что мы с ним никогда не находили общего языка в каждодневных полицейских вопросах. Возможно, дело в моем предубеждении; и, похоже, он давно уже запланировал зарегистрировать жалобу на меня в конце этого дежурства. Но клянусь, я говорю не только за себя, когда утверждаю, что инспектор Мэйкуэйт – личность не вдохновляющая.

Мне все равно, что он выглядит так молодо, что похож на вчерашнего выпускника школы (что, кстати, недалеко от истины). Мне все равно, что он носит свою форму, как манекенщик. Мне все равно, что в своих речах он употребляет только политкорректные фразы, пытаясь заработать очки и выслужиться перед начальством. Мне все равно, что он, во всех смыслах, самодовольный выскочка из компании брамшиллских^[15] пай-мальчиков. Но мне не все равно, что он – не полицейский. Он администратор, карьерист. До повышения он и часа не провел в дозоре. Он так и не приспособился к нашей работе, и, по-моему, даже не собирается приспосабливаться, потому что его совершенно не заботят реальности патрулирования британских улиц. Для инспектора Мэйкуэйта все сводится к семинарам, ящикам для входящих бумаг, чашкам чая и встречам с руководящей верхушкой. Единственные жертвы, которые он когда-либо видел, – это проштрафившиеся офицеры, чьими сломанными крылышками он выстилает свое гнездо.

Впервые я встретился с ним, работая на участке смены «3» в Вулвиче. В тот день он представился своей новой команде довольно агрессивно: «Учтите, я ярый сторонник отчетной документации». Отчетная документация, по его словам, – это живая кровь современной полицейской службы, мощный, свободный поток, необходимый нам как воздух, и он без колебаний взыщет со всякого, чья некомпетентность задержит этот поток. Позже выяснилось, что он также ярый сторонник внебрачных интрижек, особенно с одной секретаршей из Вулвича, чей дом он регулярно посещал и посещает до сих пор, порой проводя там по нескольку часов вместо ночного дежурства. Я никогда не докладывал об этом раньше, поскольку, честно говоря, предпочитал, чтобы он не стоял над душой, но сейчас я решил положить предел его неявкам.

На перекрестке Блэкхит-роуд и Гринвич-Саус-стрит инспектор Мэйкуэйт устроил мне суровую головомойку.

Он напомнил мне о том, что подразделение Джи было создано специально для обеспечения безопасности строительства площадок Нового Фестиваля Британии и что это – первичная обязанность всех старших по группам этого участка. Обычные криминальные происшествия стоят на втором месте – и, тем не менее, на площадке отсутствует кто-либо из патрульных офицеров большую часть дежурства! Я ответил, что, когда диспетчерская сообщает нам об инцидентах, мы обязаны реагировать. Мысль о том, что мы должны быстро откликнуться, когда люди нуждаются в нас, похоже, была для него нова и с трудом вмещалась в сознание, хотя в итоге он заявил, что я должен был сконцентрироваться и отклонять все вызовы, кроме самых неотложных, и настоять на том, чтобы другие патрульные оставались в районе.

Он также отругал меня за проведение ареста Уэйна Дэвлина, утверждая, что из-за моего халатного руководства работа сделана только наполовину. Он сказал, что выписал ордер на арест Вильяма Герберта, ветерана Второй мировой войны, по подозрению в нанесении увечий.

Я был ошеломлен, услышав это.

– Ответственность и отчетность, – говорил меж тем Мэйкуэйт. – Это буква закона. Уэйну Дэвлину потребовалось сделать десять стежков на пенисе. Подобная жестокость ничем не оправдана, и то, что Вильям Герберт защищал половик у своей двери, еще не причина калечить человека. Как полиция, мы не имеем права игнорировать такие случаи.

Конечно, все это явная чушь. Инспектор Мэйкуэйт мог, вероятно, по-своему искренне верить в то, что Вильям Герберт такой же преступник, как Уэйн Дэвлин, но на самом деле ему хотелось только выставить меня в дурном свете. Я твердо знаю, что инспектор Мэйкуэйт возмущен моей деятельностью, поскольку считает, что она подрывает авторитет класса офицеров, к которому он с гордостью причисляет себя. Но есть и другая причина: когда я спросил, как нам быть с недостачей личного состава, он ответил, что разберется сам, без всяких там выскочек, которые играют в чехарду со служебными инструкциями. А когда я поинтересовался, прибытия скольких офицеров поддержки мы можем ожидать, он заявил, что мне следует думать о том, сколько дисциплинарных взысканий он наложит на меня. Мол, только так меня можно научить, что не стоит действовать через его голову.

Прежде чем уехать, он опустил стекло в окне машины и сказал, цитирую: «Учитывая срок вашей службы, сержант Калвин, я удивлен, что вы все еще такой идеалист. Неужели вы до сих пор не осознали, что в полицейской службе больше нет места морали? Я думал, Закон о чрезвычайных полномочиях полиции это четко прояснил. Вот уже несколько лет, как мы не служим населению. Мы служим государству».

Я заметил, что Закон о чрезвычайных полномочиях полиции вводился как временный.

Он рассмеялся и сказал:

– Государство не может быть временным, Калвин. Государство вечно.

Простите, что так подробно излагаю последние события, но я действительно считаю, что напыщенность инспектора Мэйкуэйта и его долгое отсутствие в тот момент, когда мы отчаянно нуждались в руководстве и поддержке, послужили причиной тех основных проблем, с которыми мы столкнулись во время этого дежурства.

Возможно, я чего-то не понимаю в текущих предписаниях, касающихся участка строительных работ для НФБ. Даже если пренебречь тем, что это будет очередной «белый слон»^[16], взращиваемый на потребу праздному и тщеславному правительству, нет никакой явной необходимости в недавно введенных мерах безопасности столь высокого уровня, так мешающих нормальной полицейской деятельности в этом районе. Однако если подобная необходимость все-таки есть и если, к примеру, более чем странные события, произошедшие во время нашего дежурства, каким-то образом связаны с земляными работами (а я уже сильно подозреваю, что это так) – то вдвойне важно, чтобы мы могли оценить все факты. Мы – те, кто непосредственно разруливает ситуацию. «Принцип служебной необходимости» при проведении данной операции только мешает, патрульным необходим доступ к специальной информации, иначе, осмелюсь сказать, их риск безмерно возрастает, так как люди, возможно, относятся к происходящему с меньшей серьезностью, чем оно того заслуживает.

04:38 – конец промежуточного рапорта о дежурстве. (итоговый сменный рапорт последует позже)

*********

*********

*********

Л. Калвин

(ЛК23 1/2)

Участок производства земляных работ для Нового Фестиваля

Британии – подразделение Джи / 01-05

На рассмотрение:

старшему суперинтенданту Джулии Кей (начальнику районного отдела Гринвич, ПБЛ).

Копии:

старшему суперинтенданту Джону Доннели (начальнику районного отдела Саутуарк, ПБЛ); старшему суперинтенданту Адаму Шоукроссу (начальнику районного отдела Бромли, ПБЛ); комиссару Джейн Рональдсон (Новый Скотленд-Ярд); старшему суперинтенданту сыскной полиции Маркусу Ховеллу (группа серьезных происшествий, Новый Скотленд-Ярд); леди Маргарет Хинтон-Спир (председатель, Лондонская ассамблея и Управление полиции Большого Лондона); второму помощнику комиссара Тони Рутерфорду (управление личным составом); констеблю Дереку Энтвистлу (председателю, Полицейская федерация Англии и Уэльса).

*********

Я патрульный полицейский 1649 Лайам Калвин, приписан к смене 5-го подразделения Джи мобильной бригады, базирующейся на Блэкхит-роуд (Юго-Восточный сектор). Сейчас первое мая, 6 часов 35 минут утра.

В соответствии с требованиями подразделения Джи, это мой итоговый сменный рапорт.

Как вы, верно, заметили, теперь я взял на себя смелость передать данный рапорт, минуя районное управление, используя все прямые каналы. Прошу прощение за нарушение процедуры, но, думаю, прочитав отчет, вы согласитесь, что скорость поступления информации сейчас имеет первостепенное значение. По этой причине, а также потому, что мне неизвестно, сколько времени у меня осталось, я пишу эти строки и слышу, как в стороне церкви Всех Святых трещат автоматные очереди, я должен отказаться от перечисления бытовых подробностей и сосредоточиться на ключевых моментах. И если сперва что-то покажется вам фантастическим, уверяю, подобное впечатление быстро пройдет.

В 04:50 я вернулся к церкви Всех Святых дожидаться подкрепления, которое, если я правильно понял инспектора Мэйкуэйта, вскоре должно было прибыть. Почти немедленно я заметил фигуру, прислонившуюся к стойке ворот дома номер двенадцать по Ледисмит-кресент.

Это был Шпик Один. На руках и лице его наблюдалось множество ран, снова выглядящих как следы укусов. Он нетвердо держался на ногах, но, когда я хотел вызвать «скорую», он остановил меня, заверив, что с ним все в порядке. Я спросил, что случилось, и он произнес нечто вроде «Грегсон», полагаю, это была фамилия Шпика Два. Шпик Один показал на дом миссис Акума, по-прежнему запертый и окутанный мраком.

Я отвел его в машину, поскольку у меня там имелась аптечка, и усадил на заднее сиденье. Потом на скорую руку обработал раны, которые при ближайшем осмотре оказались неглубокими, хотя Шпик Один дрожал и выказывал иные симптомы, сходные с симптомами патрульного констебля Гейтвуд.

В 04:53 я, несмотря на все его протесты, связался с диспетчерской и сообщил им, в каком прискорбном состоянии обнаружил Шпика Один, а также сказал, что Шпика Два нигде не видно. И добавил, что, хотя и не знаю, под чьей юрисдикцией находятся эти двое, кому-то точно надо о них доложить.