Текст книги "Зомби Апокалипсис"

Автор книги: Стивен Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

В 04:54 я приблизился к дому 12 по Ледисмит-кресент.

Инстинкт, или предчувствие, как мы обычно его называем, не слишком высоко ценится в современной полицейской работе. Инспектор Мэйкуэйт определенно не одобрил бы такое; я даже слышал, как он однажды заявил, что это преступный пережиток. Тем не менее, хотя я и не разделяю веру миссис Акума в привидения, сейчас – вы могли понять это из моего промежуточного рапорта – мной овладело мощное предчувствие, что, что бы ни происходило в этом районе, центром всего является дом 12 по Ледисмит-кресент.

В 04:55 я приступил к проверке здания. Фасад подозрений не вызывал. Окна и двери были закрыты и заперты.

В 04:56 я обогнул дом и обнаружил, что задняя дверь распахнута настежь, хотя внутри по-прежнему было темно. Обычно я не вхожу в небезопасные помещения поздно ночью без поддержки, но, так как сейчас я не мог рассчитывать ни на чью помощь, вариантов не оставалось.

Не желая вспугнуть взломщиков, которые еще могли находиться в доме, я не стал включать свет и двинулся прямо по лестнице. На мансарду-чердак можно было попасть через люк в верхней площадке. Сейчас он был открыт, а складная лесенка – спущена. Я прислушался, но ничего не услышал, так что взобрался по лесенке на чердак и включил фонарь.

Вначале я не заметил ничего неладного, но потом разглядел, что торцевая стена вроде бы повреждена. Я подошел к ней и увидел дыру, проделанную в деревянной обшивке, примерно четыре на три фута. Судя по тому, как торчали щепки, отверстие пробивали изнутри. Я сунул голову в дырку и посветил фонариком вниз, озарив узкую прямоугольную шахту, тянущуюся до первого этажа, а может, и дальше, до самого фундамента дома.

Я тут же вспомнил о шуме, который слышала миссис Акума. Мог ли его производить некто, карабкающийся вверх по штольне между внутренней и внешней стенами? Некто, попавший в эту шахту из-под земли? Добравшись до мансарды, не наткнулся ли он на тонкую внутреннюю стенку, которую смог проломить? И вдруг я тоже услышал шорох – и снова направил луч фонаря вниз. Что-то там, вдалеке, шевелилось, хотя, что именно, я не сумел разглядеть. Глухой скрежет летел оттуда, словно некто дюйм за дюймом продвигался наверх. А еще я уловил скверный, очень специфический запах.

И я убежал с чердака, уронив по пути фонарь.

Офицеру полиции весьма тяжело признаваться в таком поступке, но в тот момент меня охватил всепоглощающий ужас. Я скатился по лестницам прежде, чем взял себя в руки: миг, и я оказался в гостиной. Там было темно, только тусклый свет уличных фонарей проникал сквозь задернутые занавески, но я понял, что в повернутом ко мне кресле кто-то сидит. Детали терялись во мраке, но, похоже, это был мужчина. У меня мелькнула мысль – опять-таки назовем это предчувствием, – что это Шпик Два. Еще я подумал, что он настороже и пристально наблюдает за мной. Возможно, виной тому просочившийся в комнату рассеянный уличный свет, но глаза его блестели, точно два осколка горного хрусталя.

Не успел я что-либо сказать, как услышал шум подъезжающих машин, и поспешно выскочил наружу.

В 05:07, покинув дом миссис Акума, я обнаружил четыре или пять бронированных фургонов, припарковавшихся возле церкви Всех Святых. Из грузовиков так и сыпались тяжеловооруженные парни из Спецотряда-22. Да, я просил подкрепление, но такого не ожидал.

Спецотряд-22, как вам, несомненно, известно, был сформирован в соответствии с Законом о чрезвычайных полномочиях полиции – он представляет собой ядро ударной силы в экстренных ситуациях. Мне и сейчас трудно смириться с мыслью о том, что британские офицеры полиции носят автоматическое огнестрельное оружие. Когда я, еще салага, был стрелком в СО-19, мы пользовались карабином MP-5, многозарядным, но не автоматическим. Автомат «куртц» выдавался только в особых частях и почти никогда не демонстрировался публично. Но для СО-22 подобное оружие, скорее правило, чем исключение. (Их роль в зверстве на Трафальгарской площади, как ни прискорбно, зафиксирована документально.)

Я заговорил с их командиром, старшим инспектором Бертелли. Я пытался объяснить, что происходит, но его это не интересовало. Он приказал мне покинуть территорию.

Его люди уже выстраивались в кордон вокруг церкви. Все новые и новые машины останавливались в заранее определенных местах по периметру раскопок. Я сказал, что думаю, что нужно заняться домом 12 по Ледисмит-кресент, проблема-то там, но офицер не слушал меня. Он заявил, что у него работа, а я, мол, пускай иду своей дорогой.

В 05:09, прежде чем я успел возразить, мне поступила срочная радиограмма из диспетчерской.

Сообщение шло под кодом ХХХ и содержало телефонный номер.

Код XXX – еще одно нововведение, сопутствовавшее Закону о чрезвычайных полномочиях полиции, против которого мы, члены федерации, резко возражали. Какими бы эвфемизмами вы его ни маскировали – «устранение угрозы», «хирургическое вмешательство», – нам всем отлично известно, что код XXX означает приказ стрелять без предупреждения. В свое время нас заверили, что этот код будет инициирован лишь в случае крайней опасности для населения. Нам также внушали, что едва ли когда-либо такая ситуация возникнет, а если и возникнет, совершенно немыслимо, чтобы ответственность за реализацию приказа легла на простых уличных полицейских.

Нет нужды говорить, что я опешил, получив подобную инструкцию, хотя это ночное дежурство и без того принесло мне массу недоумений.

Правило обращения с кодом ХХХ гласит, что надо немедленно позвонить по телефону, указанному в личной радиограмме, и тогда уже вам сообщат задание. Объяснений не последует, вопросы запрещены. Приказ приобретает первоочередное значение, его следует исполнить, отложив все остальные задания. Я сел в патрульную машину и набрал на мобильном указанный номер. Почти немедленно мне ответил суперинтендант Хобарт из Гринвича, что не удивило меня, так как кодом ХХХ не может воспользоваться никто, имеющий ранг ниже суперинтенданта. Но дальнейшие его слова стали для меня настоящим шоком – не покривлю душой, сказав, что весь мой мир пошатнулся.

Мне назвали имя объекта – патрульный констебль 5829 Шарлотта Гейтвуд. Суперинтендант Хобарт сказал, что ошибки тут нет и что я, чтобы разобраться в ситуации, должен знать, что экипаж «скорой помощи», забравшей констебля Гейтвуд, в составе трех человек, найден мертвым в переулке Льюишема. Констебль Гейтвуд, по общему мнению, угнала «скорую». В последний раз машину видели направляющейся к Плэйстоу. Прежде чем он положил трубку, я нарушил основное правило и спросил, почему задание поручено именно мне, когда под рукой столько стрелков из СО-22. Возможно почувствовав, что молчание при данных обстоятельствах принесет больше вреда, чем пользы, он ответил, что, во-первых, я обладаю подобными полномочиями и, во-вторых, и это гораздо важнее, на данный момент из всех дежурных офицеров Юго-Восточного Лондона я, наверное, лучше кого бы то ни было представляю, с чем мы имеем дело.

Возможно, это действительно так и было, хотя настоящая причина вызывала сомнения. Если за время моего дежурства я обнаружил нечто, что должно было оставаться тайным, разве не удобно вынудить меня застрелить коллегу-офицера, а потом за это арестовать и казнить, чтобы мои неугодные кому-то знания оказались похоронены вместе со мной? И таким образом убить одним выстрелом двух зайцев?

О нас, уличных полицейских, часто говорят, что блеск мысли нам заменяет блеск кокарды, но порой мне кажется, что высшему командованию стоило бы меньше сомневаться в наших умственных способностях.

В 05:13 я приступил к преследованию патрульного констебля Гейтвуд.

В 05:14 я вспомнил, что Шпик Один по-прежнему занимает мое заднее сиденье, но только потому, что глухой стон известил меня о его присутствии.

Он весь посерел и невнятно бредил – в таком состоянии он едва ли стал бы возражать против отправки его в больницу, хотя сейчас у меня не было на это времени.

В 05:15 я подвез его к нашему автофургону на Блэкхит-роуд, посадил внутрь, дал термос с чаем и облатку парацетамола из аптечки. Я сказал ему, что вернусь, как только смогу, и, если получится, пришлю кого-нибудь помочь ему.

В 05:16 я возобновил преследование.

В 05:18 диспетчер уведомил меня о том, что я должен отключить рацию, поскольку с этого момента все переговоры, касающиеся порученного мне задания, будут вестись через частный канал радио Вооруженных сил.

Я подтвердил получение сообщения и сказал, что подчиняюсь распоряжению, хотя сейчас вынужден признать, что я не собирался убивать констебля Гейтвуд.

Дикие, ужасающие события нескольких последних часов перещеголял самый странный приказ из всех, что я когда-либо получал. Уразуметь, что творится вокруг, становилось все сложнее, однако, так или иначе, констебля Гейтвуд нужно было задержать.

В 05:21 я получил информацию, что автомобиль объекта движется на юг по Барнт-Эш-роуд.

В 05:23 мне поступило сообщение, что я должен ускорить выполнение своей миссии. Интенсивность уличного движения возрастает: утро не за горами.

В 05:25 мне сообщили, что автомобиль объекта сейчас на Бромли-роуд, едет на север через Кэтфорд. Я свернул на Гленбоу-роуд и увидел несколько изуродованных припаркованных машин. Части кузовов валялись по обе стороны проезжей части.

В 05:31 я свернул налево, на Льюишем-вэй, и увидел автомобиль объекта в сорока ярдах впереди. Он также был основательно поврежден и ехал неровными рывками, виляя из стороны в сторону и натыкаясь на что придется. По крайней мере, одна из шин «скорой» лопнула, потому что обод колеса чиркал по асфальту, высекая искры. Но, несмотря на это, двигалась машина со скоростью пятьдесят миль в час, а то и больше.

Расстояние между нами сократилось до десяти ярдов, когда я включил мигалки и сирену. «Скорая помощь» даже не притормозила, не говоря уже о том, чтобы остановиться. А я даже не представлял, что делать дальше. Согласно коду ХХХ я не имел права отказаться от преследования. Нельзя было привлекать ни дорожную полицию, ни воздушные силы. Никого.

В 05:36 мы стали причиной первого за все время погони несчастного случая, когда «скорая», перевалившись через поребрик, вильнула на тротуар, сворачивая с Льюишем-вэй на Нью-Кросс-роуд, она сбила бездомную женщину, толкающую проволочную тележку из супермаркета, да так, что несчастная покатилась кувырком и пробила зеркальное стекло паба. Код ХХХ обладает наивысшим приоритетом, так что я не мог остановиться и оказать помощь раненой, хотя и сообщил об инциденте в Главное управление.

Погоня продолжалась, но только теперь я стал думать, что, возможно, применение кода ХХХ в данном случае единственный реальный выход.

В 05:38 объект повернул направо, с Дептфорд-Чарч-стрит на Крик-роуд, в процессе ударив в бок «форд-фокус», появившийся с Депт-форд-Грин. Столкновение было очень сильным. «Фокус» крутанулся вокруг собственной оси, хотя водитель вроде бы не пострадал. Понимая, что я не могу больше рисковать жизнями гражданских лиц, я вытащил пистолет и нажал на газ, рассчитывая поравняться с автомобилем объекта и прострелить оставшиеся шины. Но тут тот, кто сидел за рулем «скорой», кем бы он ни был, потерял контроль. Машина круто вильнула влево, пробила ограждение и покатилась вниз по набережной в сторону Дептфорд-Крик. Внизу стояли бетонные столбы, «скорая» врезалась в один из них, и бензобак машины взорвался.

Я затормозил, остановился, сообщил о необходимости прибытия пожарных, хотя и знал, что бригада появится нескоро, так как задействован код ХХХ, и, оступаясь, принялся спускаться к реке.

Машина «скорой помощи» уже превратилась в пылающий ад. Жар от нее шел такой, что я даже не мог приблизиться, чтобы оказать помощь. Однако то, что случилось потом, практически невозможно описать. От страшного удара о столб водительская кабина сложилась гармошкой и яростно полыхала, – наверное, топливо из пробитого бензобака расплескалось по всей машине. И все же из «скорой» выбралась фигура. Объятая пламенем с ног до головы, она двинулась ко мне, и не беспомощной походкой человека, корчащегося в предсмертной агонии, а весьма целенаправленно. Я попятился, но огненная фигура была уже так близко, что я увидел, что это констебль Гейтвуд.

Ее черты остались вполне узнаваемы, хотя кожа пузырилась, и обугливалась, и корежилась, хотя глаза вылезали из глазниц, а потом лопнули от жара. Я поднял оружие, намереваясь выполнить задание – хотя бы из жалости. Однако, зачарованный кошмарным зрелищем, не мог нажать на курок. Женщина буквально превратилась в живой факел. Волос на ее голове уже не осталось. Жировая ткань сползала с лица, точно тающий воск. Вонь горящего мяса вызывала тошноту. И все же констебль как будто бы ничего не замечала. Она спокойно шагала ко мне и, лишь в последний миг, поменяв направление, упала в канал.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы стряхнуть оцепенение.

Я осмотрел поверхность воды, но было слишком темно и дымно, я ничего не увидел. А потом услышал плеск у дальнего берега. Я взглянул туда – патрульный констебль Гейтвуд выбралась из воды и стояла покачиваясь. Черная угольная короста покрывала ее тело, черная, громко шипящая короста, от которой валил пар. На моих глазах женщина развернулась и заковыляла прочь, исчезнув в ночи.

Я рассмеялся, наверное, как безумный. Интересно, кто теперь на самом деле обладает «чрезвычайными полномочиями», или, может, лучше сказать: «особыми силами»?

В 05:49, только через десять минут после того, как я потерял из виду констебля Гейтвуд, я связался с центром и солгал, что моя миссия выполнена. Поздравлений не последовало, и никто не поинтересовался подробностями. Я услышал лишь: «Вас понял, принято».

В 05:54 я вернулся к автофургону на Блэкхит-роуд.

Казалось уже почти несущественным, что Шпик Два лежит возле кресла. Я проверил у него пульс. Пульс отсутствовал. Я, конечно, не специалист, но, по-моему, он был явно мертв. Я прикрыл его голову своей курткой и сел, чтобы напечатать этот итоговый рапорт.

Скоро настанет время окончания дежурства смены 5, но сомневаюсь, что кто-нибудь из наших отправится домой. Я уже включил рацию и услышал сообщение, касающееся молодого человека в полицейской форме, «странно себя ведущего и нападающего на прохожих» близ Элиот-парка. Одна из его жертв, очевидно, поступила на отделение несчастных случаев в Льюишеме, там впала в неистовство, дралась с медперсоналом, и констебли Флетчер, Баркворт и Стопфорд вынуждены были ее арестовать, причем все полицейские в процессе обуздания пациента получили ранения. Вахта инспектора Мэйкуэйта тоже выдалась напряженной. Я слышал, как он жаловался на то, что фургон для перевозки собак брошен без присмотра. Он беспокоился о «бедном животном» в заднем отсеке машины, которое, «по-видимому, страдает и мечется взаперти». Хотя весна только-только вступила в свои права, инспектор Мэйкуэйт не забывал о том, что очередной скандал, касающийся полицейских собак, умирающих от теплового удара, подпортит нашу репутацию. Если бы я думал об этом, я предупредил бы его через диспетчерскую. Но я думал о патрульном констебле Лесе Хане, о том, где он может сейчас бродить во тьме, крепко сжимая искусанными руками цепь Альфи. Инспектор Мэйкуэйт сказал, что собирается выпустить бедного пса, чтобы он подышал свежим воздухом. После этого сообщений от него больше не поступало.

Что ж, это утешительно, полагаю. Впрочем, невелика радость.

Я служу в полиции двадцать лет. Служба стоила мне брака. Служба отняла у меня дочь. Пять лет назад, поступив в университет, упрямица перестала разговаривать со мной. Но я ни о чем не жалею. Что толку переживать о чем-то, что тебе неподвластно? Я сожалею лишь о том, что вижу, что творится с моей страной, вижу, как она катится в ад. Причем, как я теперь понимаю, буквально, и что все мои усилия как служителя закона оказались никчемными.

Я все еще слышу автоматные очереди, гремящие возле церкви Всех Святых. Собираюсь отправиться туда и тоже принять участие. В некотором смысле это идет наперекор моим личным убеждениям – хотя, возможно, и не совсем. Я всегда старался быть вежливым и спокойным полицейским, строгим, но справедливым. Когда я восемь лет назад получил право на ношение оружия во время дежурства, я молился, чтобы мне никогда не пришлось стрелять в другое человеческое существо, и до сих пор сия чаша миновала меня.

И даже в данный момент, когда шелест ткани у меня за спиной говорит о том, что моя куртка сброшена, так как чисто формально это существо еще остается «человеческим», я не могу поступиться своими принципами...

*********

*********

*********

«БМК» внутренняя связь (От:, До:, Тема: и т.д. – см.снимок):

« Письмо отравлено всему персоналу

В связи с ухудшением ситуации вокруг церкви Всех Святых и на территории Блэкхит-роуд, на сегодняшний день возрастает тревога за безопасность персонала БМК.

Рекомендуется всему второстепенному персоналу оставаться дома, заперев все окна и двери.

Основному персоналу советуем связаться с их непосредственным начальством для получения дальнейшей информации.

Сведения постоянно обновляются, следите за каналами аварийной информации БМК..»

*********

Воскресенье, 28 АПРЕЛЯ

Боже мой! Мне 13! Ура! Наконец-то! Я уже не ребенок! Интересно, я и выгляжу теперь по-другому? Чувствую-то я себя со-о-овсем иначе, пусть даже у меня и не будет великой взрослой вечеринки, как у Эммы Болтон и Шарлотты Партридж в прошлом месяце. (Совместной, конечно, разве эти Барби умеют делать что-нибудь самостоятельно?!!) Я, правда, не хотела устраивать большой праздник, но если бы и устроила, то все равно не пригласила бы их, потому что они никогда не звали меня к себе, хотя и приглашали Джорджа – но это, наверное, только затем, чтобы заполучить в гости Алекса. (Ах, Алекс!)

О господи, только начала и уже мелю чушь! Вдохну поглубже... и начну сначала. Меня зовут Мэдди Вуд, я живу в Лондоне с родителями. Сегодня мой тринадцатый день рождения, и, как нетрудно догадаться, я ужасно этому рада!

Ты, дорогой дневник, совсем новый – праздничный подарок Джорджа, он мой самый лучший друг на всем белом свете, с тех пор, как мы вместе пошли в начальную школу Вудланда. Джорджу стукнуло 13 месяц назад, и он совсем не устраивал вечеринки, зато мы все закатились в боулинг и играли до самого закрытия развлекательного центра, и нам было жутко весело. Алекс тоже был там, и оттого шары у меня летали вкривь и вкось, но ему это, кажется было все равно,

и он подмигнул мне три раза!!!

Извини, надо пояснить. Алекс – брат Джорджа. Ему семнадцать, и он ОЧЕНЬ красивый. Даже Эмма и ее подруженция оживляются, когда видят его, а ведь они все время страдают по мистеру Айри, новому учителю математики (да какой учитель хоть бы посмотрел на них? Бедня-я-яжечки. Занялись бы лучше друг дружкой, хи-хи). Но вернемся к Алексу (вздох). Льюишемский колледж в прошлом году закрылся, и ему пришлось остаться в средней школе в старшем шестом классе. Отличненько! Значит, я по-прежнему смогу видеть его почти каждый день. Возможно, теперь, когда мне 13, он начнет замечать меня как девушку, а не просто смотреть на меня, как на лучшую подружку его младшего братца. Ррр! Даже мечтать об этом не могу, это было бы слишком здорово! У него нет девушки, и не думаю, чтобы ему понравилась такая, как Барби. Я хочу сказать – да, они хорошенькие, и все такое, но, по-моему, Алекса не одурачить такими штучками. Думаю, ему нужна женщина с мозгами. Женщина. Ого-го. Странно как-то даже писать это слово, но 13 – это уже кое-что, верно?

Так, через минуту мне надо будет бежать, потому что мама только что пришла от бабушки, и знаю, что она сделала шоколадный пирог, с которым мы будем пить чай, когда дядя Джек и папа придут домой, так что, дневничок, дай-ка я расскажу тебе о дне моего рождения, на тот случай, если потом не получится.

Все было великолепно! Мама разбудила меня и сразу подарила подарок – мой первый бустгалтер! Настоящий, не какую-то там маечку. С маленькими цветочками и все такое. Он мне еще великоват, потом что моя грудь растет медленно, но я все равно надела его. Решила, что, если даже он просто будет под школьной кофточкой, бюст станет выглядеть больше. Кажется, Джордж заметил перемену, потому что, уверена, я поймала его взгляд, когда мы с ним шли в школу, или, возможно, я сама бессознательно выпячивала грудь – какую-никакую, но он точно смотрел. В пятницу, когда мы подошли к школе, ворота были заперты, и на них висело объявление об однодневной забастовке. В третий раз за полсеместра!! Хорошо хоть, что у нас, по крайней мере, нет в этом году экзаменов.

Большинство ребят любит эти забастовки. Клево получить лишний выходной день, но, если так будет продолжаться и дальше, к тому времени, когда придет пора получать аттестаты о среднем образовании, мы ничегошеньки не будем знать. (Говорю как зануда, да? Но я не зануда, мне просто нравится школа, особенно английский, и мне не хочется ничего упустить). НО на прошлой неделе все получилось как нельзя лучше, потому что в тот день была сдвоенная физра, а я ненавижу хоккей и собиралась наврать, что у меня месячные, чтобы смыться с урока, но мисс Мазер никогда этому не верит и все равно выставляет тебя на поле, или приходится мерзнуть на скамейке запасных.

Вчера мы с Джорджем гуляли у башни с часами, и он вручил мне подарок! Этот блокнот! Тебя! Джордж такой милый в таких вещах. Он единственный человек, который знает, что я хочу быть писателем, когда вырасту. Настоящим АВТОРОМ , чьи книги лежат в супермаркетах и все такое. Я не сказала даже мисс Турни в школе, а она всегда говорит, что у меня сочинения действительно хорошие. Может, я напишу в тебе рассказ.

А может, и нет. Ты даже красный, это мой любимый цвет, и листы твои такие мягкие. Еще Джордж дал мне отличный черный карандаш, чтобы писать в тебе, – которым я, естественно, и пользуюсь. Я никогда раньше не вела дневник, но, кажется, мне это уже нравится. Джордж очень хороший, но я не могу по-настоящему поговорить с ним, а с тех пор, как в прошлом месяце уехала Элла, мне не с кем поделиться своими чувствами. А теперь я буду делиться с тобой!

Так вот, мы чуток побродили по магазинам, но у нас все равно не было денег, а все хорошие лавки, похоже, были закрыты, а потом мы пошли к Джорджу посмотреть фильм. И знаешь что? АЛЕКС БЫЛ ТАМ!!

Это было здоровски!! Он остался с нами в гостиной и поздравил меня с днем рождения, и хотя я не могу сказать, что видела, как он смотрит на мою грудь, наверняка-то утверждать нельзя, может, он и смотрел!

Мама зовет... думаю, пора приступать к пирогу!

Позже напишу еще!!

Понедельник, 29 АПРЕЛЯ

После введения комендантского часа стало очень скучно. Мама с папой и так не слишком охотно отпускали меня гулять по вечерам и совсем, перестали разрешать выходить, с тех пор как начались беспорядки и всякие массовые выступления (хотя у нас в Льюишеме ничего такого ни разу не было, но ты же знаешь, что такое родители, – БОЖЕ , как они волнуются!! Как будто мне лет пять или типа того), но сюда приходил Джордж, мы сидели на лестничной площадке, болтали и дурью маялись. А теперь и этого нету.

Я знаю, они с Алексом все равно выскальзывают из дома, потому что Джордж появился тут один раз, но мама так раскричалась, что теперь он боится приходить, не хочет, чтобы она с ума сходила. Такой бред – я с ней после этого два дня не разговаривала. Я хочу сказать, что у меня должно быть хоть какое-то право на общение с друзьями, – мне же 13!!!

Только что перечитала написанное – ну я и вредина. Я не имела в виду ничего такого, и я знаю, что не мамина и не папина вина, что он потерял работу, а ей никак не добиться дополнительных смен в пекарне, просто все это очень досадно. Вот она, моя удача, – только - только я стала не ребенком, а подростком, как глупое правительство, или армия, или кто там еще, решают, что никто моложе восемнадцати не должен появляться на улице после шести вечера. Мы даже не можем обмениваться эсэмэсками, потому что «денег в обрез», что бы это ни значило, а у меня на счету так мало, что с таким же успехом я могла бы и вовсе не иметь телефона, и я не настолько взрослая, чтобы работать по воскресеньям, даже если бы работа и нашлась! Видно, нам теперь положено проводить все время после школы (если она вообще была открыта!!), косясь одним глазом на башенные часы, дожидаясь, когда, как по волшебству появятся солдаты и прогонят нас с улиц. Да, когда комендантский час только ввели, я сказала, что это прикольно, но теперь – сплошная скука. Солдаты даже не улыбаются. Я как-то попыталась заговорить с одним из них, а он и не взглянул на меня!

Грубиян!

Мама ничего не хочет слушать. Она просто твердит, какую-нибудь чушь, вроде, «ты не понимаешь». Или «это для твоей же пользы». Иногда она даже орет, и это, честно говоря, совсем сбивает меня с панталыку, потому что мама и папа не из крикливых. Но они оба изменились с тех пор, как бабушка переехала к нам. Может, оттого, что квартира наша совсем невелика, и папа теперь спит на диванчике, а бабушка – с мамой. По правде, я даже не знаю, что бабушка здесь делает. Не понимаю, почему бы ей не жить у себя, ну да, она, конечно, старенькая, но ходит без палочки и все такое, и вообще ее собственная квартира на Хай-стрит удобнее, хотя бы потому, что расположена на первом этаже.

В воскресенье я провожала ее в церковь ( СКУ-У-У-У-УКОТА ), так потом чуть ли не весь остаток дня ушел на то, чтобы взобраться по лестнице на наш пятый этаж. Мама уверяет, что она счастлива, когда бабушка рядом, но, насколько я вижу, все вокруг стали только несчастнее. Они вечно сидят и бормочут, делясь занудными новостями, и, кажется, никого не интересует, как дела у меня в школе, хотя папа заставляет меня делать задачки и упражнения из учебников, когда школа закрыта. Наверное, мне следовало бы этому радоваться, потому что я ХОЧУ поступить в университет и все такое, но сейчас, с этим дурацким комендантским часом, вместо того, чтобы гулять днем, когда можно, я должна торчать дома и учиться! Мне кажется, что я не видела Алекса лет СТО , ну, по меньшей мере, неделю. Но, с другой, стороны, похоже, появление достойного бюстгальтера вдохновило мою грудь на рост, сейчас он почти заполнен (может, конечно, лифчик просто сел во время стирки, но я уверена, что кое-где подросла!!!), так что, может, в следующий раз, когда я увижусь с Алексом, он осознает, что я больше не маленькая девочка. (Ах, Алекс. Вздох.)

(Нет, вот так: Алекс – два вздоха.)

Перерыв – пора ужинать. Вчерашнее разогретое тушеное мясо с парой банок консервированных бобов и накрошенными туда помидорами, чтобы создать видимость пристойной еды.

Жду не дождусь. (Едкий сарказм, милый дневник, на тот случай, если ты не заметил!)

Вторник, 30 АПРЕЛЯ

Так вот, я не вернулась к тебе вчера вечером потому что, когда я отправилась наконец в постель, была почти полночь. Заходил дядя Джек, и нам вырубили свет на всю ночь! Так надолго энергию, кажется, никогда еще не отключали. Бабушка сказала, что, глядя в окно, она вспоминала войну – она тогда была маленькой девочкой – и светомаскировку. Но что главное, телевизор-то тоже не работал, и они по-настоящему разговаривали! (Кстати, тушенка, как и ожидалось, оказалась гадостью. Хотя я съела все, как хорошая девочка... зевок.)

Думаю, они забыли, что я тоже в комнате, а я сидела тихо и слушала.

Было это совсем не трудно, так как я теперь всегда веду себя тихо, когда приходит дядя Джек. Я его по-прежнему люблю, но он изменился с тех пор, как его друга Марка убили во время бунта на Трафальгарской площади. Это случилось где-то месяц назад, но, кажется, будто прошли ВЕКА , и тяжело представить, что все те люди умерли. В смысле, это вовсе не крутили по телевизору и все такое. Только один новостной канал дал репортаж, да и то поздней ночью, и, кажется, вскоре после этого они прекратили вещание. Сейчас по телику идут только «Танцы на льду», да «Минута славы», да записи старых комедийных программ. Дядя Джек оказал папе, что теперь что-нибудь правдивое можно услышать разве что по радио (на определенных волнах или прочитать где-нибудь в Интернете, но, поскольку папа недавно продал наш компьютер, это не вариант, и, как, говорит мама, иногда лучше НЕ знать.

Учителя даже не заикаются о том, что происходит. У мисс Турни глаза все время опухшие, как будто она плакала, и порой мне кажется, что она вот-вот ответит на наши вопросы, но потом она велит нам достать книги и учить правописание. Странно она выглядит. Как будто боится или что-то вроде того. Мне от этого как-то не по себе, и я рада, что события того дня уже забылись... В смысле, близился мой день рождения, и мне не хотелось думать о всякой дряни. Но теперь, когда мне 13, я, наверное, должна обращать на все это больше внимания (и нет, я говорю так не только потому, что, когда я в последний раз ходила к Джорджу, Алекс был там со своими друзьями-старшеклассниками и все они выглядели очень серьезными и говорили о правительстве, и забастовках, и волнениях, и тому подобное).

Если быть честной, а нет смысла вести тебя, дневник, если не быть честной с тобой, то признаюсь, я просто избегала думать обо всем плохом, что происходит вокруг, потому что это пугает, меня. Я боюсь, но не так, как боюсь темноты, – сейчас я боюсь потому, что все вокруг выглядят испуганными. Я ничего не понимаю. Просто все такие серьезные и сердитые, когда сидят дома, и злятся они на какие-то глупости, в которых я не вижу ну ни капельки ужасного.

Взять, к примеру, всю эту шумиху вокруг Нового Фестиваля Британии. По мне, так это будет веселее, чем все Олимпийские игры, вместе взятые, афиши и реклама по телевидению обещают всякие уличные гулянья и представления, вдобавок к самому главному шоу, но, как послушаешь дядю Джека и папу, можно подумать, что это САМАЯ худшая вещь на свете!

Дядя Джек закурил и сказал:

– Они думают, мы глупцы. Они считают, что, если всучат нам пару фейерверков, мы не разглядим, сколько дерьма вокруг.

Так он сказал. «Дерьмо» – плохое слово, но мама даже не шикнула на него. Так я и узнала, что они все жутко напуганы. В гостиной было уже темно, мама повсюду натыкала свечи, но зажгла не все.

Она сказала, что, когда в последний раз ходила по магазинам, все свечи были распроданы. Она покачала головой и тяжело вздохнула, хотя я не вижу, чему тут огорчаться. В смысле – кому есть дело до каких-то там свечей?

– Вы видели рекламные лозунги?

Я не могла толком разглядеть лица дяди Джека, видела только сердитый блеск его глаз в густых клубах табачного дыма. У меня даже в носу засвербело. Впрочем, мне и не нужно было видеть его, я и так знала, что сейчас губы его плотно сжаты и что он хмурится. Я слышала это по его голосу. Никогда еще дядя Джек не говорил таким тоном. Дядя Джек из тех, кто всегда много смеется. А теперь он словно превратился в другого человека, и этот человек никогда даже не улыбнется. Мне от этого немного грустно, хотя почему – не понимаю.