Текст книги "Зомби Апокалипсис"

Автор книги: Стивен Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Интервьюер: И что вы сделали? Проверили признаки жизни?

Житель: Я отлично видел, что они мертвы, не беспокойтесь. Кожа того, что с дырками, начала гнить.

Интервьюер: Вы не подумали об инфекции, не встревожились?

Житель: Об инфекции? Не. Подумал только, что лучше звякнуть копам. Ну, я подхватил Джаспера и поспешил через пляж. Но чертов пес так и рвался с поводка, и гавкал как сумасшедший. Я едва удерживал его. Потом оглянулся, а один из трупов встает, тот самый, с дырками от пуль. Ни в жизнь не видал ничего подобного. Он был мертв, могу поклясться на могиле моей матери.

Интервьюер: Вы не пытались заговорить с ним?

Житель: Шутите? Меня больше занимало, как побыстрее оттуда смыться.

Голос ведущего: Когда спустя полчаса на место прибыли представители полиции, они не обнаружили никаких тел, хотя цепочка различимых на песке следов заставляла предположить, что три с трудом передвигавшиеся персоны направились с пляжа в сторону поселка. Полиция начала розыск выживших в предположительном кораблекрушении.

Примечание архивиста: Эта новость появилась в эфире лишь раз и больше не упоминалась ни в каких информационных выпусках. Однако она вызвала шумиху в Интернете, особенно после того, как фотографии заснятых кем-то отпечатков следов всплыли на краткий срок на YouTube. То, что территория Соутелла была оцеплена вследствие вспышки насильственных актов и убийств по всему поселку, наводит нас на мысль, что данный инцидент представляет собой начало вторжения «погибели» на Австралийский континент. Однако менее чем четыре дня спустя любые подобные размышления были уже неактуальны...

ПУНКТ 8.

КВ-РАДИОПЕРЕДАЧА, ВЕДШАЯСЯ ЛЕТЧИКОМ ЛИНДОЙ РУССО,

КССА, ЮГО-ВОСТОЧНЫЙ СЕКТОР, 18 ИЮНЯ, ОТКУДА-ТО

ИЗ ОКРЕСТНОСТЕЙ ПОСЕЛКА ГУЛАРГАМБОН,

СЕВЕРО-ЗАПАДНЫЙ НОВЫЙ ЮЖНЫЙ УЭЛЬС.

ПОЛНАЯ ЗАПИСЬ.

Не знаю, слышит ли меня кто-нибудь. Не уверена даже, насколько хорошо работает радио. Я застряла в «кинг-эйре» возле реки Каслри. Дождя давно не было, и русло высохло. К счастью, я выжила. К несчастью, самолет поврежден. Крыло отвалилось совсем. Левый двигатель точно вышел из строя. Мне отсюда никуда. Но утечки горючего вроде нет. Уже что-то.

Не могу двигаться. Не могу даже сказать, в каком состоянии мои ноги. Наверное, я буду торчать тут, пока не пришлют кого-нибудь. Если пришлют кого-нибудь. Если бы что-то зависело от меня, я бы сбросила ядерную бомбу, как, по слухам, сделали с Лондоном. Не то чтобы я верила в это...

Я посылала все установленные сигналы бедствия, а в ответ – тишина. Это значит, что либо радио не принимает, либо все слишком заняты, чтобы ответить. А может, все мертвы. Когда меня одолевает пессимизм, что в эти дни случается весьма часто, – я склоняюсь к последней версии. Если эти твари добрались аж до Гуларгамбона, наверняка они угнездились и в более населенных областях побережья. Я думала, что смогу связаться с Брокен-Хилл, но все без толку. С Даббо та же фигня.

Надеюсь, кто-то ищет средство.

В любом случае я решила, что стоит послать отчет. Отчеты все любят. Кое-что из того, что случилось здесь, заинтересует любого, если, конечно, кто-нибудь слушает. Если остался хоть кто-то, чтобы слушать...

Ну, по крайней мере, займусь хоть чем-то.

Мою команду не привлекли к поисковой миссии вдоль побережья, нам дали задание три дня спустя. Да и зачем нам заниматься этим? Из-за шлюпки с нелегальными эмигрантами, обернувшимися в некотором смысле куда более нелегальными, чем кто-либо мог себе представить? В глубине души мы все знали, что это за хрень, но лично я убедила себя, что на самом деле не видела того, что видела. Так просто дать разумное объяснение, согласиться с альтернативным вариантом все лучше, чем правда. Да, истории о насилии в районе Коффс-Харбор выпрыгивали из-под каждого медиакуста. Но официальных сообщений пока не было, и, если честно, звучало все как пересуды любителей сплетен. Антитеррористическая пропаганда неистовствовала вовсю, новыми глобальными эпидемиями в Интернете пугали каждую неделю. Правительство всеми силами уклонялось от ответов, а то, о чем люди перешептывались тайком, я принять не могла. Альтернатива? Поверить в монстров! Какие бы байки ни просочились из Европы и США, вся эта зомби-чушь казалась заразной рекламой какого-нибудь очередного дерьмового голливудского действа. Ходячие мертвецы? Никто же не собирается верить в это! Только не здесь. Не в Австралии. Мы люди рассудительные. Виноват во всем, верно, какой-то отвратный штамм свиного гриппа, распространяемого насекомыми.

Как бы я хотела, чтобы так оно и было.

База КССА послала меня вместе с медбратом Барри Чандишем и доктором Абхиджитом Кушвахой на вызов в Гуларгамбон, славный маленький городок в пятистах двадцати шести километрах к северо-западу от Сиднея. Я была чертовски рада. Допросы, через которые мы прошли, оставили во мне мерзкое чувство вины, хотя я ни в чем и не была виновата. Думала, АСРБ запретит мне летать.

Знаете, мне кажется, что-то случилось с военно-морским катером, напавшим на «беженцев». Нутром чувствую, что дело в этом. Может, военморы пристали к лодке и зомби добрались до них. Может такое быть? Впрочем, какой смысл строить догадки? Наверное, и сейчас мне болтать об этом не стоит – а вдруг кто-то слушает. Это же совершенно секретно. Но останутся ли хоть какие-то протоколы системы безопасности, когда все это кончится?

Одно наверняка: катер потопил лодку и военморы успокоились. Похоже, они забыли, что зомби не тонут.

Господи, как хочется пить. Наверное, мне лучше пока заткнуться на время.

(ПЕРЕРЫВ В ПЕРЕДАЧЕ)

Кто-нибудь еще там?

Я в Гуларгамбоне. «Местечке лохов». Одного вижу прямо сейчас, сидит на верхушке дерева и верещит. Ха! Под деревом зомби стоят, глядят на птичку. Ну, по крайней мере, они отвлечены и не потащатся ко мне.

Глядя в выходящее на запад окно, я сквозь засохшие брызги крови вижу растрепанные кроны и кусты, окаймляющие речное русло. Знаю, что рядом большое шоссе, но не вижу его. Может, если смогу, доберусь туда. Пятнадцать минут назад там прогрохотал грузовик. Судя по звуку, мчался он, как летучая мышь, уносящаяся из ада. Впрочем, кроме него – ничего. Грузовик направлялся в Гуларгамбон. Шансов у него немного, но у меня и того меньше. Даже если я вылезу на дорогу, чтобы голоснуть, не пройдет и пяти минут, как я попаду на зубок зомби.

А, в любом случае все это чисто теоретически. Я застряла.

Боже, воздух тут такой пыльный. Мне нужно чего-нибудь покрепче воды.

Уже лет десять сельской местности приходится туго. Даже хреновее, чем сейчас. Спорю, горожане ничего такого не ожидали. Хотя местные трудились как проклятые над пополнением иссякающей «казны», разрабатывая планы развития и поощряя туризм, экономика Гуларгамбона терпела крах так же, как и везде, только хуже. Если число жителей твоего городка таково, что, коли собрать их всех, они едва ли заполнят первые ряды Сиднейского оперного театра, то трудные времена становятся для тебя куда труднее. Сейчас тут еще меньше народа. Живого тем паче.

В данном случае речь шла об аварии в хозяйстве, удаленном от города где-то на пятьдесят километров, – местный медицинский центр не сумел с чем-то там справиться. КССА просили переправить раненых, находящихся в критическом состоянии, в госпиталь Даббо или даже в Сидней как можно скорее. Пока мы были в воздухе над горами, направляясь на северо-запад, доктор Кушваха изо всех сил пытался выудить хоть какие-то полезные медицинские подробности из капризов прерывистых сводок, которые мы получали. Это было нелегко, особенно когда подпортившаяся погода перемешала все короткие волны в славную кашу. Не успели мы выбраться, как они и вовсе исчезли из эфира. Так что, и приземлившись, мы не представляли, каков характер происшествия. Единственное, что мы уяснили, – фермер и его семейство, посещая Сидней, каким-то образом получили ранения. Домой они прибыли благополучно, но потом их состояние ухудшилось. Автомобильная авария? В таком случае как им удалось завершить путешествие? Все это не имело смысла.

Сейчас я предполагаю, что «происшествие» заключалось во встрече с зараженными, которых прибило к берегу Соутелла. И когда путешественники вернулись домой, они привезли с собой «погибель». Помню, читала я одну статью – в две тысячи девятом, кажется, о канадском профессоре-математике, разработавшем методику подсчета вероятности выживания цивилизации в случае реального возникновения зомби-чумы. Он заключал, что наши шансы весьма невелики. Профессор утверждал, что никакие «средства», никакие попытки сосуществования ни к чему не приведут. Только агрессивные действия, предполагающие уничтожение зомби сразу на месте, могли бы быть эффективными, но, если такие меры не предприняты немедленно и безжалостно, они наверняка не приведут к успеху. Он отводил совсем немного времени после первой вспышки на то, чтобы все пошло прахом. Какова вероятность, что население Гуларгамбона немедленно уничтожит заболевших? Нулевая. Не зная, с чем они имеют дело, люди вполне резонно обратились за медицинской помощью. Если профессор был прав (а, похоже, он был прав), сострадание обрекло их на гибель.

Никто не встречал нас, когда мы остановились на неровной, обсаженной кустарником посадочной полосе, которой пользовались всегда, прилетая сюда. Это должно было стать первым предупреждением, что дела не слишком хороши. Хороши? Ха! Дела были настолько нехороши, что кабы я знала, то и близко не подошла бы к этому идиллическому провинциальному городишке, невзирая на присущий КССА альтруизм.

Мы потащились к ангару, исполняющему роль склада и зала ожидания одновременно, размышляя, не придется ли нам топать до города, чтобы найти хоть кого-нибудь. Это, конечно, недалеко, но у нас нет времени на туристические прогулки. Чандиш попытался связаться по мобильному с номером, который нам дали. Никто не ответил.

Мы немного поспорили, чья тут вина, а потом доктор Кушваха заметил нечто, напоминающее перевернутый фургон, застрявший в кустах у взлетно-посадочной дорожки. Отправившись посмотреть, мы обнаружили не только сельскую «скорую помощь», оборудованную простейшей медицинской техникой, мы обнаружили неладное с ее пассажирами. Задние дверцы были распахнуты, все внутри забрызгано кровью. Чандиш обогнул машину и в ужасе простонал «О боже!».

Кинувшись к нему, я увидела, что стало причиной этого ужаса. Под перевернутым автомобилем лежало тело: высовывались только ноги и одна рука, придавленные мертвым грузом. Вокруг разлилось море крови. Но клянусь, одна из ног дергалась, словно пытаясь оттолкнуться от скользкой травы. «Он еще жив!» – воскликнула я.

Чандиш отмел эту версию, показав, сколько крови вытекло из-под фургона. Он сказал, я выдумываю. Мы сцепились, а когда кончили ругаться, доктор Кушваха опустился на колени рядом с изувеченным, раздавленным трупом. Тело остыло, сказал он, проверяя пульс. Признаков жизни нет.

По следам заноса на траве и слежавшейся почве посадочной полосы стало ясно, что «скорая» ехала довольно быстро вдоль дорожки, сошла с ровной поверхности и перевернулась. Кто-то невезучий, должно быть, стоял прямо перед машиной, когда это случилось. Мазки крови украшали и лобовое стекло изнутри, но водителя не было. Значит, его ранение несерьезно. Но что произошло? Я огляделась и увидела примятую траву, говорящую о том, куда подались выжившие.

Мы еще немного поспорили, причем Чандиш настаивал на том, чтобы забраться в «кинг-эйр» и убраться отсюда, к чертовой матери. Я почти согласилась, но Кушваха подавил нас своим старшинством и призывом к исполнению обязанностей. Мы зашагали к поселку, в маленькую больницу на десять коек. Здешней посадочной полосой пользовались в основном для медицинских нужд, так что ее постарались проложить как можно ближе к городу. Тем не менее, та еще вышла прогулочка по сухой жаре, с бременем неизвестности.

За исключением нескольких фигур вдалеке (как-то странно хромающих, подумала я), мы никого не увидели. Они тоже не замечали нас, и никто из нас по какой-то невысказанной причине не чувствовал склонности кричать, привлекая их внимание, даже если бы они и могли услышать нас на таком расстоянии. Стояла какая-то неестественная тишина, создавая ощущение заброшенности. Вот мы и нервничали.

Однако улица Бурбах не была пустынной. Свернув на нее, мы тут же увидели труп, распластанный посреди дороги. Обследовав его, мы обнаружили, что куски его плоти вырваны. «И съедены»,– заметил доктор, указав на отметины зубов. «Диким животным», – с надеждой предположила я. Кушваха пожал плечами. Следы, конечно, больше походили на результат работы человеческих зубов, чем клыков зверя. Но этого же быть не могло, да? В любом случае не обошлось без своего рода coup de grace^[50] – голова жертвы была оторвана, а череп размозжен.

Чандиш заявил, что желает знать, какого дьявола тут творится. Я не стала строить догадки, но подумала, что мы оба точно знаем, что здесь случилось.

В госпитале нас ждали кошмар и кавардак. В фойе лежало еще несколько изувеченных трупов, но никого живого – даже те четыре-пять фигур, появившихся в конце коридора, живыми не были. В разодранной, окровавленной одежде, все они носили следы физических повреждений. Один закричал; глаза темные, лишенные выражения. По ним-то Чандиш и опознал его. Он схватил меня за руку и прошептал: «Помнишь тех беженцев в лодке? Тот же взгляд».

Доктор Кушваха двинулся к ним, а они, шаркая, к нам. Меня пробрал озноб. Это был ужас, который чувствуешь в присутствии неестественной смерти. Я ринулась к доктору и потащила его прочь. Он упирался, сердился, и мне пришлось выпалить объяснение, которое, уверена, не имело смысла. «Мы должны помочь им», – сказал он.

«Им не поможешь, док!» – прорычала я жестко, надеясь, что эти слова врежутся в его сознание. «Они мертвы»,– добавила я на тот случай, если до него еще не дошло. Он нахмурился.

И вдруг он понял, словно барьер между миром, который он знал, и новым, диким и неправильным рухнул. Глаза доктора расширились, кровь отхлынула от лица.

Я видела пару фильмов про зомби, в которых обычные парни становились супергероями и начинали гвоздить живых мертвецов бейсбольными битами и всем таким прочим, сыпля на ходу плоскими шутками. Сейчас, однако, героизм исключался. Перед лицом этих совершенно неестественных созданий – с абсолютно пустыми глазами, с их бесчеловечностью, грозящей всем твоим представлениям о священности жизни, бесповоротности смерти и стабильности реального мира, – любые стремления к героическим действиям просто улетучивались. Я ощущала опасность всем своим существом, утратив способность рационально мыслить и реагировать. Это совсем не то, что представало перед «простым парнем» в ужастиках. Один вид этих шатающихся метафор неумолимой абсурдности смерти выходил за рамки любого воображения – такое не представишь, пока не увидишь своими глазами. В целях самозащиты разум мой отключился.

Внезапно я почувствовала, что кто-то трясет меня и орет мне в ухо. Осознание момента вернулась, причинив боль. Дюжина жертв «погибели» находилась слишком близко, чтобы расслабляться. К счастью, Чандиш избавил меня от их объятии.

Он хороший человек, Чандиш. Был. Помню, как однажды ночью мы сидели с ним у костра, кипятили воду в котелке, ели поджаренные сосиски с хлебом домашней выпечки, пили пиво из портативного холодильника посреди нигде, под яркими звездами захолустья. Говорили о жизни, о разочарованиях и обманутых надеждах. Он никогда не пытался флиртовать со мной, или, по крайней мере, я этого не замечала. И к лучшему, так легче. Не мой тип мужчины в плане внешности, так что его очевидное равнодушие позволяло нам отлично работать вместе. Один раз он признался мне, что хотел стать врачом, но в юности ему не хватило терпения. Жизнь казалась слишком короткой, чтобы тратить ее на учебу, сказал он. Он находил странным, что дело все равно кончилось учебой, пускай и на медбрата. Как будто согласился на компромисс, отказался от идеалов. Санитары важны не меньше, чем доктора, заметила я. Он пожал плечами. Сказал, когда-нибудь пойдет на курсы повышения квалификации. Тогда я понимала, что это маловероятно. Сейчас «погибель» сделала это невозможным.

Я вижу его со своего места, в каких-то ста метрах сзади и справа, насаженного на расщепленный кол изгороди. Он, слава богу, не шевелится. Я поглядываю на него время от времени, хотя его вид и причиняет мне боль. Не могу не думать о том, что почувствую, если его труп начнет двигаться. Хорошо хоть, я не различаю его ран...

(ТУТ ПЕРЕДАЧА ПРЕРЫВАЕТСЯ)

Что-то случилось. Мне удалось принять какой-то истерический разговор, только вот слишком бессвязный и слишком короткий, чтобы понять, кто эти собеседники и о чем они, черт возьми, болтают.

Но вернемся к рассказу.

В те первые бесконечные минуты, когда мы бежали по улице после столкновения с мертвецами в Гуларгамбонском госпитале, я еще питала гуманистическое чувство надежды на то, что нам удастся вырваться из этого абсурдного кошмара. Я и не представляла, насколько все дьявольски реально. Позже, когда мы встречали все больше и больше зомби, их медлительность и повреждения, которые они получили, прежде чем заразиться и вернуться заражать остальных, внушали своего рода отчаянную самоуверенность. Некоторое время мы неслись, избегая контакта, насколько было возможно, но чтобы это продолжалось вечно? Без шансов. Мертвецы, может, и медлительные, и неуклюжие, но они не останавливаются и вполне могут поджидать, возможно, сбившись в стаи, за любым углом.

Почему мы не вернулись к самолету немедленно? Хрен знает! Думаю, сперва мы просто бежали, бессмысленно, не замечая куда. Думали, найдем других, тех, кто поможет нам. Но к тому времени, как мы осознали, что «те, другие» не в том положении, чтобы помочь даже себе, не говоря уже о нас, мы были отрезаны и совсем сбиты с толку, чтобы мыслить здраво.

По имеющимся сведениям, население Гуларгамбона составляло пятьсот восемьдесят человек плюс, возможно, гости, которым довелось оказаться там в тот день. Теперь, полагаю, городишко населен горсткой живых и обреченных бедолаг и несколькими сотнями зомби. Допустим, некоторые жители уехали, чуть только стало очевидно, что происходит, и допустим, где-то есть выжившие. Почти полное отсутствие машин заставляет предположить, что уехали многие. Чем, вероятно, способствовали распространению заразы.

Но некоторые остались по каким бы то ни было причинам.

В какой-то момент из боковой улицы вылетел полноприводной внедорожник и, все увеличивая и увеличивая скорость, заметался по дороге. Пыль и блеск солнца на ветровом стекле мешали разглядеть, кто за рулем: живой или мертвец. Характер вождения ничего не говорил. Сперва казалось, машина спешит нам на помощь. Она врезалась в группу зомби, которые только что заметили нас и повернули в нашу сторону. Одна из зомби – типичная представительница Общества сельских женщин – зацепилась за переднюю решетку. Ее руки и голова замотались, забрызгивая остатками крови капот и ветровое стекло. Другой зомби попал под колеса, и я даже издалека услышала, как затрещал его череп, вминаемый в поверхность дороги.

«Паджеро» приближался. Теперь он развернулся и летел прямо на нас. Мы завопили и кинулись в разные стороны. Машина резко отклонилась, и тут-то, похоже, водитель совсем потерял над ней контроль. Внедорожник опрокинулся, кувыркнулся несколько раз и врезался в витрину магазина кустарных ремесел. Он не взорвался, но, когда пыль осела, я заметила, что бензин залил уже всю землю вокруг джипа.

Доктор Кушваха велел нам оставаться на месте – относительно свободном от зомби на тот момент, – пока он проверит водителя. Я сочла эту идею идиотской, но противоречить ему сейчас не имело смысла: ну как же, он ведь давал клятву Гиппократа. Мы смотрели, как он с трудом открыл дверцу машины и сунулся внутрь. Пока доктор проверял наличие признаков жизни, зомби-ОСЖшница, зацепившаяся за внедорожник, появилась из недр разгромленной лавки. Двигалась она неловко, волоча бесполезную ногу, живот вспорот, сочится сукровица. Чандиш закричал, предостерегая врача. Кушваха вынырнул из машины и быстро попятился. Он не убежал. Он стоял, как бы подначивая зомби подойти ближе. Я поняла, что скоро та ступит прямо в лужу вытекшего горючего. «Есть у кого спички?» – крикнул Кушваха. Чандиш был курильщиком – из того вымирающего племени, чья пагубная привычка сейчас кажется менее самоубийственной, с учетом нынешних перспектив человеческой расы на будущее. Он кинулся к Кушвахе, на ходу доставая из кармана зажигалку, щелкнул ею и швырнул в бензиновую лужу. Секунду ничего не происходило, а потом занялось. Со свистом всасывая кислород, огонь побежал к машине. Кушваха и Чандиш развернулись и понеслись прочь.

Однако взрыва не последовало. Зомби продолжала идти, ступая по зыбким язычкам пламени. Платье ее загорелось, прямо-таки вспыхнуло. Верно, какая-то вышедшая из употребления суперлегковоспламеняющаяся синтетика. Она словно ничего и не замечала, даже когда огонь принялся лизать ее болтающиеся потроха. Она твердо намеревалась добраться до Кушвахи и Чандиша, которые поносили ее и все голливудские стандарты касательно взрывающихся машин, приведшие их к фатальной ошибке. Мы побежали, и она... оно... следом.

Оно. Как нам следует говорить о зараженных? Они жертвы? Чудовища? На мой взгляд, неправильно просто отмахнуться от них. Эти неестественные трупы когда-то были людьми, личностями. Может, они до сих пор таковыми остаются. Кто я такая, чтобы судить? Нужно иметь сострадание. Но местоимение среднего рода дает возможность делать то, что должно быть сделано. Честно скажу, если бы у кого-то из нас имелась в тот момент канистра с бензином, мы бы без раздумий кинули ее в зомби. Чтобы ОНО действительно сгорело, к черту. Испепелили бы его, превратили в груду никчемных черных костей. Может, ОНО бы не остановилась, пока огонь не добрался бы до сухожилий, тогда бы ОНО утратило контроль над конечностями и рухнуло. Может, даже тогда ОНО бы ползло к нам... пока... пока кто-нибудь не проломил бы ему голову.

От ужаса перед этими жертвами чумы я делаюсь прямо-таки больная. И тогда, и сейчас, когда думаю о них, о том, что я сотворила, мне становится худо. Только эта выворачивающая мозг тошнота помогла мне преодолеть парализующий эффект от их вида, о котором я уже упоминала. Мы пробегали мимо хозяйственного магазинчика с дверью нараспашку. Я заскочила внутрь и схватила первое попавшееся оружие – заступ. Кушваха и Чандиш последовали моему примеру. Зомби, тлея, в клубах дыма, волочилось за нами. Я вылетела наружу и ударила его по башке, прежде чем ОНО добралось до двери. И продолжала бить, пока ОНО дергалось и рычало. И пока мой заступ не застрял в его черепе, расколов кость, ОНО не затихло. Но даже тогда я, выдернув оружие, продолжала бить.

Чандиш был потрясен. Он смотрел на меня так, словно я спятила. Может, так и было. Как иначе я могла совершить такое? Но длилось это лишь один миг. Я посмотрела вниз, на кровавую кашу, которой стала женщина, и... и да, черт побери! Я заплакала. Не смогла удержаться...

Стойте! Слышали? Кто-то пытается пробиться, связаться со мной по радио. Слава богу! Наконец! Думала, я уж точно свихнусь, болтая тут сама с собой...

(ПЕРЕРЫВ В ПЕРЕДАЧЕ)

Ты то, что ты ешь.

Это была одна из любимейших максим моей матушки, когда она вечер за вечером кормила нас безвкусными овощами в погоне за иллюзорным здоровьем, которого сама так и не обрела.

И умерла от разочарования, как я всегда считала. А не от бактериального эндокардита, который, предположительно, прикончил ее. От разочарования во мне, в собственной жизни и в иррациональной, бессистемной природе смерти. Может, потому мой отец и не оплакивал ее. Может, потому, после того как ее не стало, он прекратил общаться со мной.

Мои родители никогда не были довольны мной, и недостаток самоуважения, втемяшенный ими в меня, пребудет со мной во веки веков. Они не гордились мной, даже когда я получила летное свидетельство и стала работать на Королевскую службу санитарной авиации. Гордилась я. Я думала, что делаю нужное дело. Хотя я зарабатывала этим себе на жизнь, мне казалось, тут есть что-то самоотверженное, что-то стоящее. Я сквернословлю, я самонадеянная упрямица, я развязная, но видеть радушие, видеть благодарность на лицах людей, в чьи замкнутые мирки ты входишь, неся заботу и даже спасение, это... было... настоящим счастьем. А мои родители считали лицензию летчика просто неприемлемой для женщины и мою профессию – достойной сожаления, упущенной возможностью.

Господи! Почему все так сложно? Я имею в виду жизнь. Единственное, чем я могла угодить предкам, – выйти замуж и подарить им внуков. Но какой смысл приводить детей в мир «погибели», открывающийся сейчас перед нами?

Интересно, думаю я, а мертв ли мой отец? По-настоящему мертв. Может, он стал зомби, к чему всегда стремился.

Я несу чушь, да? Погружаюсь в пучину саможалости. Чувствую, как растворяюсь, все глубже и глубже ухожу в себя, злюсь на все, включая собственное «я». Если уж я начала пользоваться метафорами, знайте – у нас проблемы.

Пробившийся вызов долго не продержался. Связь была не ахти с самого начала, а потом – дерьмо! Думаю, их всех убили, пока я слушала. Я не ошиблась: «погибель» повсюду. Не знаю, откуда шел сигнал, но, думаю, из Контрольного центра КССА в Канберре. Похоже, в нашей столице творится тот же ад, что и в Гуларгамбоне, только в более крупном масштабе. Не стану утверждать, что политики и «слуги общества» – пища для гурмана, но мертвецы, похоже, не слишком взыскательные едоки.

Но суть в чем: если территория федеральной столицы сдалась, то, значит, зомби везде.

Может, теперь я смогу смириться с истиной. Никто не собирается приходить и спасать меня. И все же мне нужно продолжать говорить... чтобы меня услышали... на тот случай... на тот случай, если надежда все же есть.

Я с трудом вспоминаю, что случилось после того, как меня накрыло, и я вбила зомби-ОСЖшницу в землю, но сейчас это все равно не важно. Если кто-нибудь меня слышит, уверена, вы уже обрели собственный опыт угрозы столкновения, жестокости, бегства, смертей.

Мы направились к посадочной полосе, чтобы попытаться выбраться, это я помню. Даже Кушваха отказался от мысли, что помочь этому городу еще возможно. Но мы каким-то образом заблудились, обходя стаю чрезвычайно голодных зомби.

Монстры эти такие медлительные, что, когда они поодиночке, можно нырять и уворачиваться от них, но, сбившись в группу, они безжалостны. И чуть только они заметят тебя, чуть только осознают, что ты живой, они сбегаются. Как гиены к гниющему трупу, и толпа их становится все больше и больше. Жизнь притягивает их, так что нужно быть невидимкой или чертовски неуловимым типом. Но рано или поздно ты споткнешься или шевельнешься некстати. Или один из гадов выступит из незамеченной тобой тени. Так случилось с Кушвахой. Мы проходили мимо разбитого грузовика, и вдруг этот зомби, верзила, со скверной кожей, и мертвыми глазами, и зубами, впившимися в руку доктора прямо сквозь рукав. Чандиш вцепился в Кушваху и оттащил его, а я обрушила заступ, который все еще таскала с собой, на лицо напавшей твари.

Шли часы. Я знаю это, потому что свет изменился, померк. Мы встретили молодого паренька, почти мальчишку, он некоторое время шел с нами, но потом запаниковал, дернулся в сторону и был окружен группой зомби, которые разорвали его в клочья. По крайней мере, он не превратился в одного из них – слишком мало от него осталось. Некоторые из этих мрачных, неумолимых часов мы провели, прячась, измотанные и трясущиеся от ужаса, забыла где. Было темно, воняло компостом. Мы обсуждали, как нам добраться до самолета, но это было бессмысленно. Никто из нас не хотел больше рисковать. Мы были совершенно деморализованы. Кушваха заболел, ослаб после нападения. Инфекция взяла врача за горло и медленно выдавливала из него жизнь. Мы знали, к чему это приведет.

Потом они нашли нас, и мы с Чандишем снова побежали. Нам пришлось бросить Кушваху, он умирал и был слишком тяжел, чтобы тащить его. Мы знали, что нужно принять решение: будет ли большей милостью убить его сейчас, пока у него еще есть шанс, чем позволить ему обернуться одним из прожорливых мертвецов? Но мы струсили и промедлили, оправдывая свое бездействие остатками ложной надежды. Когда мы вынуждены были бежать, мысль о том, что нам не придется совершать то, чего мы не хотим, принесла облегчение, несмотря на чувство вины, терзающее меня до сих пор. Как мы могли? На ходу я оглянулась, думая, что орда зомби сейчас растерзает беднягу-доктора и сожрет его. Но они не сделали этого. Они не обратили на него никакого внимания. Он был уже мертв, и они знали это.

Мертвые не едят своих.

Потом мы наскочили на огромную толпу, после чего все покатилось к чертям. Я потеряла Чандиша из виду. Думала, мне придет конец в драке с парочкой зомби в верхних комнатах, где я надеялась укрыться. Отчаянно стараясь избежать укуса или царапины, я выпрыгнула из окна в сгущающиеся сумерки и сильно ударилась о землю. Кто-то грязный, косматый склонился надо мной, лицо неразличимо под маской теней. Он потянулся ко мне. В последнюю секунду, еще удерживаясь в сознании, я ощутила благодарность за то, что сейчас все завершится и мне не придется больше иметь дело со всем этим абсурдом.

Очнулась я от запаха жарящегося на углях мяса. Это было так обычно, так основательно, так по-австралийски, что на короткий миг все часы с тех пор, как мы приземлились в Гуларгамбоне, вылетели у меня из головы, и им на смену пришло что-то доброе и земное.

Глупая фантазия.

Хотя это все-таки важно. По крайней мере, я думаю, что важно. Не знаю. Тогда я была слишком истерична, чтобы оценить, насколько значительным может быть это открытие, но сейчас, сидя в безнадежно искореженном «кинг-эйре», я вижу тут возможность спасения человечества. Пускай выживание будет мрачным, пускай людей ждет деградация, но они сделают все, чтобы выжить, правильно?

Я застонала, приходя в себя, и из мрака материализовалась тень, освещенная сбоку мерцающим светом, льющимся из грубого, обложенного кирпичами очага. Столб дыма, колеблясь, тянулся к небу. Я прорычала проклятие, решив, что тень – это зомби, явившийся откусить мне голову. Но это было не так. Серое, небритое лицо, склонившееся надо мной, было живым, судя по дыханию, отдающему салом, томатным соусом и пивом.

Он представился Элом Бачмеиром. Это он уволок меня с улицы, когда я выпала из окна, и принес сюда, в безопасное место, по крайней мере, он настаивал, что оно таковым является. Я оглядела типичный задний дворик загородного дома – обнесенный с трех сторон частоколом и с небольшим коттеджем в глубине. Был тут даже сарайчик для инструментов и сушилка для белья, к которым вела потрескавшаяся бетонная дорожка. Я лежала в ветхом плетеном шезлонге под тенью зонтика и засохшей акации.