Текст книги "Гений и злодейство, или дело Сухово-Кобылина "

Автор книги: Станислав Рассадин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 33 страниц)

Цилиндр, модный сюртук – но не чересчур модный, не а ля Кречинский, не говоря, понятно, о выскочке Щебневе; к обеду фрак и белый галстук; да и в остальном – ни следа опрощения. «Менял он, – вспомнят о нем, – следуя моде, не только костюмы, но и экипажи, в которых ездил. Соседи по имению встречали его то в кэбе, то в деревянной, напоминающей складной стул или кровать французской колясочке, то в какой-либо другой новомодной коляске».

Однако с утра – с утра не по господским, а по крестьянским понятиям, с шести, с пяти или четырех часов, глядя по сезону, – он в рубахе, подпоясанной кушаком, с тесемкой, на мастеровой манер перехватывающей волосы. В рубахе – летом, зимой – в полушубке или тулупе и в валенках, но всякий день при всякой погоде ищет и находит ручную работу.

Лучше всего – в лесу.

К лесу у него отношение было странное, – удивление этой странностью отпечатлелось и в крестьянских воспоминаниях. Он не торговал им, не пускал в дело, – при его-то хозяйственности, – вообще не смотрел на лес как на то, что имеет денежную цену. Он его сажал. Любил. Гордился.

В этом есть что-то прекрасное, загадочное и – отчего-то – грустное.

Может быть, оттого, что вспоминаешь, – потому что как обойдешься без близких ассоциаций? – чеховского доктора Астрова.

– Михаил Львович каждый год сажает новые леса, и ему уже прислали бронзовую медаль и диплом. Он хлопочет, чтобы не истребляли старых… Он говорит, что леса украшают землю, что они учат человека понимать прекрасное и внушают ему величавое настроение. Леса смягчают суровый климат. В странах, где мягкий климат, меньше тратится сил на борьбу с природой и потому там мягче и нежнее человек; там люди красивы, гибки, легко возбудимы, речь их изящна, движения грациозны. У них процветают науки и искусства, философия их не мрачна, отношения к женщине полны изящного благородства…

Это говорит Соня, влюбленная в Астрова и оттого обволакивающая его трезвые планы и смелые мечты своим девичьим обожанием, превращая их в полуэкзотическую «творимую легенду», – но он и сам скажет о своем лесе пусть не столь приподнято, но тоже не просто как о лесе. Более, чем о лесе. Даже – словно бы и не совсем о нем:

– …Когда я прохожу мимо крестьянских лесов, которые я спас от порубки, или когда я слышу, как шумит мой молодой лес, я сознаю, что климат немножко и в моей власти и что если через тысячу лет человек будет счастлив, то в этом немножко буду виноват и я.

И от слов его веет несколько неопределенной, но ощутимой грустью.

Не только потому, что всегда жаль не увидеть вымечтанного тобою будущего, но и потому, что для самого Астрова лес – это бегство. От себя, от немилой действительности. Побег «в обитель дальную трудов и чистых нег». Тот побег, который многим снится и никому не удается.

Что осталось у Астрова кроме леса? Женщину он полюбить не может, разучился. Его прямое дело, врачевание? Но так ли хорошо и тем более увлеченно он лечит, как занимается лесом? Он, не забудем, пьет, и крепенько…

Правда, мечта мечтой, побег побегом, но у астровской страсти, как известно, и самая что ни на есть практическая, отчаянная необходимость:

– Человек одарен разумом и творческою силой, чтобы преумножать то, что ему дано, но до сих пор не творил, а разрушал. Лесов все меньше и меньше, реки сохнут, дичь перевелась, климат испорчен, и с каждым днем земля становится все беднее и безобразнее.

Даже паря, как говорится, на крыльях мечты, чеховский доктор и лесовод с этой богоравной высоты цепко высматривает прямую пользу своего полуромантического увлечения: «Сознаю, что климат немножко и в моей власти», – а лесовод и писатель Сухово-Кобылин словно откликается этому «немножко», расшифровывая его скромно-горделивый смысл:

– Я царил среди моих лесов и полей и, с правом скажу, среди созданной мною местности. Благодаря этому созданию и фиксированной в тени моих лесов влаге, урожай оказался…

И так далее.

Нам, нынешним, наконец-то потрясенным тем разрушением, которое совершил «одаренный разумом и творческою силой» человек, не ждавший милостей от природы, эти тревога и забота более чем понятны, но для своего, для «отжитого» времени оба они, и литературный герой Астров, и литератор Сухово-Кобылин, были в этом – точней говоря, и в этом – отношении людьми нерядовыми. Прозорливцами, вестниками грядущей трагедии, предтечами экологической спасательной службы.

Взять для вящего примера – ну, хоть тридцать пятый том словаря Брокгауза и Ефрона, издания 1896 года. Взять и заглянуть в статьи: «Лесовозращение», «Лесоохранение», «Лесопильное производство», – до удивительности покойный, эпический тон, и вовсе не только по причине его подчиненности законам и приличиям энциклопедического стиля. Еще нет беды. Она покуда предвидится еле-еле – и далеко-далеко не каждым. Вот, допустим, в статье с названием, которое само по себе сегодня звучит тревожно и больно: «Лесоохранение», заходит речь о вреде, приносимом лесу насекомыми и «высшими животными». И означенный вред, сказано, «менее заметен, так как не распространяется на целые насаждения, а ограничивается отдельными деревьями или даже частями их».

Как можно понять хотя бы из последних слов, человек среди этих «высших» не подразумевается. Вредителем его – пока – не считают.

Может быть, отчасти по всему по этому в русской литературе рубежа девятнадцатого и двадцатого веков неизбежный для нее тип чудакачто-то уж больно часто связан с лесом.

– Вот ты глядишь на меня с иронией, и все, что я говорю, тебе кажется несерьезным… – прервет свой панегирик и реквием русскому лесу Астров, обратившись к Войницкому, к «дяде Ване», – …быть может, это в самом деле чудачество…

А предположим, Куприн выведет в рассказе 1913 года «Черная молния» лесничего Ивана Ивановича Турченко, завершив и обосновав эту чудаческую характеристику, и рождаться в округе она будет не из каких бы то ни было аномалий, вывертов и причуд персонажа, но всего-навсего из подвижнической любви к своему делу, – то есть к лесу. Именно она, любовь, и породит в мужиках и соседях снисходительное непонимание.

«…Только среди чинов лесного корпуса, в этом распрозабытом из всех забытых ведомств, да еще среди земских врачей (Астров! – Ст. Р.),загнанных, как почтовые клячи, мне и приходилось встречать этих чудаков, фанатиков дела и бессребреников.

…Под его надзором и охраной было двадцать семь десятин казенного леса, да еще, по просьбе миллионеров братьев Солодаевых, он присматривал за их громадными, прекрасно сохраненными лесами в южной части уезда. Но и этого ему было мало: он самовольно взял под свое покровительство и все окрестные, смежные и чересполосные крестьянские леса. Совершая для крестьян за гроши, а чаще безвозмездно разные межевые работы и лесообходные съемки, он собирал сходы, говорил горячо и просто о великом значении в сельском хозяйстве больших лесных площадей и заклинал крестьян беречь лес пуще глаза. Мужики его слушали внимательно, сочувственно кивали бородами, вздыхали, как на проповеди деревенского попа, и поддакивали: «Это ты верно… – что и говорить… правда ваша, господин лесницын… Мы что? Мы мужики, люди темные…»

Но уж давно известно, что самые прекрасные и полезные истины, исходящие из уст господина лесницына, господина агронома и других интеллигентных радетелей, представляют для деревни простое сотрясение воздуха.

На другой же день добрые поселяне пускали в лес скот, объедавший дочиста молодняк, драли лыко с нежных, неокрепших деревьев, валили для какого-нибудь забора или оконницы строевые ели, просверливали стволы берез для вытяжки весеннего сока на квас, курили в сухостойном лесу и бросали спички на серый высохший мох, вспыхивающий, как порох, оставляли непогашенными костры, а мальчишки-пастушонки, те бессмысленно поджигали у сосен дупла и трещины, переполненные смолою, поджигали только для того, чтобы посмотреть, каким веселым, бурливым пламенем горит янтарная смола.

Он упрашивал сельских учителей внедрять ученикам уважение и любовь к лесу, подбивал их вместе с деревенскими батюшками – и, конечно, бесплодно – устраивать праздники лесонасаждения, приставал к исправникам, земским начальникам и мировым судьям по поводу хищнических порубок, а на земских собраниях так надоел всем своими пылкими речами о защите лесов, что его перестали слушать. «Ну, понес философ свой обычный вздор», – говорили земцы и уходили курить, оставляя Турченку разглагольствовать… перед пустыми стульями».

Уж на что меж собой различны купринский «лесницын», живущий на полуторастарублевое жалование, и богатый, хотя и неуклонно беднеющий, «трудовик» Кобылин, но читатель, помня высказывания жителей Кобылинки, уловит здесь весьма немаловажное сходство. И поймет, на каком таком – общем для них обоих – фоне и отчего, из чего возникали не обремененные подробностями, летучие крестьянские воспоминания:

– Лесом дорожил…

– Очень любил лес, аккуратно содержал…

– Сажал лес, воспитывал…

– Ни в коем случае не позволял лес выпиливать…

– Кто зайдет, помилуй бог, засечет…

– С утра, бывало, с топором. Где сучок обрубит, где что…

А впрочем, и не обязательно взывать к поясняющему сходству.

Вот простая картина. Очень гордый, очень старый и очень одинокий человек, так много и так страшно терявший в жизни, прошедший через грязные сплетни и опасный оговор, бывший на краю каторжной пропасти, писатель, вытесненный из литературы и полузабытый публикой, а если и воспоминаемый ею, то полуоскорбительно, как автор всего одной, вроде бы случайно получившейся пьесы, – этот самый человек со всем, что у него было и осталось, уходит с утра в лес. Любит бывать с ним наедине, без посторонних ушей и глаз. Оберегает его в ущерб даже собственным деловым, хозяйским интересам. Дрожит над ним, как скупой рыцарь над своим сундуком, то есть, с обычной и здравой точки зрения, совершенно бессмысленно, разве что получая от этого свое, полупонятное окружающим наслаждение. И знает, что деревья его не обманут, как обманывали люди и судьба.

Хотя еще вероятнее, что Александр Васильевич, попадись ему на глаза подобные измышления, изумился бы. И вознегодовал, что ему навязывают чувства и ощущения, которых не было.

Но тут ничего уж не поделаешь. Теперь все, что с ним связано, даже житейские пристрастия и бытовые пустяки, стали и будут – не так, так иначе – определяться и окрашиваться судьбой и драмой писателя. Тем, о чем моя книга.

И наоборот, решительно по всему и во всем, что мы знаем и узнаем о нем, мы будем пытаться разгадать его главное. Как кухарка из Кобылинки угадывала его мрачное настроение по шляпе, надетой набок.

Основные издания произведений А. В. Сухово-Кобылина и литература о нем

Сухово-Кобылин А. В.Картины прошедшего. М., 1869. Сухово-Кобылин А. В.Расплюевские веселые дни: Комедия в 4-х действиях. М., 1903.

Сухово-Кобылин А. В.Свадьба Кречинского: Комедия в 3-х действиях. Спб., 1856.

Сухово-Кобылин А. В.Свадьба Кречинского: Комедия в 3-х действиях. Л., 1983.

Сухово-Кобылин А. В.Трилогия: Свадьба Кречинского. Дело. Смерть Тарелкина. М.; Л., 1927.

Сухово-Кобылин А. В.Трилогия: Свадьба Кречинского. Дело. Смерть Тарелкина. М., 1955.

Сухово-Кобылин А. В.Трилогия: Свадьба Кречинского. Дело. Смерть Тарелкина. М., 1966.

Сухово-Кобылин А. В.Письма к родным / Вступ. ст. и коммент. Е. Н. Коншиной // Тр. Всесоюз. б-ки СССР им. В. И. Ленина. 1934. Сб. 3. С. 185–274.

Беляев Ю. Д.Сухово-Кобылин. Дело // Мельпомена. Спб., 1905. С. 100–115.

Бессараб М. Я.Сухово-Кобылин. М., 1981.

Голомбиевский А. А.Драма в жизни писателя // Рус. архив. 1910. Кн. 1, № 2. С. 243–290.

Горелов А. Е.Три судьбы: Ф. Тютчев, А. Сухово-Кобылин, И. Бунин. Л., 1976.

Гроссман В.Дело Сухово-Кобылина. М., 1936.

Гроссман Л. П.Преступление Сухово-Кобылина. 2-е изд., доп. Л., 1928.

Гроссман Л. П.Театр Сухово-Кобылина. М.; Л., 1940.

Данилов С. С.Александр Васильевич Сухово-Кобылин, 1817–1903. Л.; М., 1949.

Дорошевич В. М.Дело об убийстве Симонн Диманш // Дорошевич В. М. Рассказы и очерки. М., 1986. С. 255–260.

Клейнер И. М.Судьба Сухово-Кобылина. М., 1969.

Кононов Н. Н.Сухово-Кобылин и царская цензура // Учен. зап. Рязан. пед. ин-та. 1946. № 4. С. 26–36.

Милонов Н. А.Драматургия А. В. Сухово-Кобылина. Тула, 1956.

Рембелинский А.Из воспоминаний старого театрала // Театр и искусство. 1917. № 5. С. 91–93.

Россиев П.А. В. Сухово-Кобылин и француженка Симон: (По поводу ст. А. А. Голомбиевского «Драма в жизни писателя») // Рус. архив. 1910. Кн. 2, № 6. С. 316–319.

Рудницкий К. Л.А. В. Сухово-Кобылин: Очерк жизни и творчества. М., 1957.

Феоктистов Е. М.Воспоминания: За кулисами политики и литературы, 1848–1896. Л., 1929.

Феоктистов Е. М.Глава из воспоминаний // Атеней: Ист. – лит. временник. Л., 1926. Кн. 3. С. 110–114.

Фехнер М.Александр Васильевич Сухово-Кобылин // Русские писатели в Москве. 3-е изд., доп. и перераб. М., 1987. С. 407–420.

Языков Д. Д.Александр Васильевич Сухово-Кобылин: Его жизнь и лит. деятельность. М., 1904.

Примечания

1

То есть в данном случае – людей его «партии», группы, кружка.

2

Заодно должен предупредить и отчасти как бы извиниться: ни в коем случае не присваивая себе чужих, даже мельчайших, открытий и соображений (напротив, всемерно стараясь оговорить решительно все, принадлежащее не мне), я не всегда стану поименно обозначать, с кем именно на сей раз соглашаюсь или спорю. Что до согласий, то, поступи я иначе, книгу пришлось бы испестрить ссылками и сносками, – это является необходимой добродетелью сугубо литературоведческого труда, но в данном случае, в избранных мною жанре и стиле, обернется излишней чопорностью. Что же до полемики, то, признаюсь, порою трудно избежать язвительности, а обижать никого не хочется, да и несправедливо, если учесть общий вклад, внесенный тем или иным автором в дело постижения Сухово-Кобылина.

3

Насчет обаятельности – не иронизирую и готов доказать это при помощи наипочетнейшей ассоциации. Анна Ахматова, по словам Л. Я. Гинзбург, подкрепленным не только анализом ахматовских «пушкинских штудий», но и непосредственными, личными впечатлениями, «испытывала своего рода ревность к Наталии Николаевне, вообще к пушкинским женщинам. Отсюда суждения о них, иногда пристрастные, незаслуженно жесткие, – за это Ахматову сейчас упрекают».

4

Золотым дном – и чугунным раем. Известный мемуарист А. И. Дельвиг с авторитетностью инженера, каковым и был, свидетельствует: «Руда в окрестностях завода отличного качества. Отливавшиеся из нее чугунные вещи были превосходны. Чугунные трубы этого завода выдерживали при одинаковой толщине стенок гораздо большее давление, чем трубы не только иностранных, но и других русских заводов, имеющих также хорошую руду».

«Не только иностранных, но и…» – какова патриотическая гордость, надо полагать, профессионально основательная.

5

К разговору о кротости и незлобивости – вот цитата из воспоминаний Тучковой-Огаревой:

«Помню, как однажды мы подошли к избе моей кормилицы; увидав нас, она высунула торопливо голову из маленького окошечка и сказала:

– Погодите, Николай Платонович, не ходите на двор, у нас злая собака, пожалуй, она вас укусит.

Огарев отвечал уже со двора и очень спокойно:

– Не беспокойся, Марфа Ивановна, она уж укусила меня».

6

Речь о графе Матвее Александровиче Дмитриеве-Мамонове, члене ранних декабристских обществ, который еще в 1817 году душевно заболел и заперся в деревне; о генерале Льве Дмитриевиче Измайлове, известном жестокими помещичьими чудачествами; что же до князя Михаила Михайловича Долгорукова, то Герцен имеет в виду его проказу, когда этот «аристократический повеса», сосланный за безобразия разного рода в далекое Верхотурье, ухитрился угостить тамошних чиновников пирогом, который начинил мясом своего датского дога.

7

С молоточком (фр.).

8

Природная сила (нем.).

9

Робер Макар, или Робер Макер – это беглый каторжник, персонаж мелодрамы Антье, Сент-Амана и Полианта «Постоялый двор Адре», прославившийся в исполнении знаменитого Фредерика Леметра, а потом и осовременившими, обуржуазившими его облик рисунками Домье. Тонкость – или, напротив, грубость – сухово-кобылинского сравнения в том, что Робер Макер не только сам люмпен, но еще и, сыгранный Леметром, популярнейший герой бульваров, парижского плебса. Сравнение то есть дважды уничижительное.

10

Се человек (лат.) – слова, сказанные Пилатом, выдающим Христа на казнь.

11

Это – автор книги «Драматургия А. В. Сухово-Кобылина» (Тула, 1956) Н. А. Милонов, учитель начальной школы деревни Кобылинка Ф. И. Кузнецов и студент Тульского педагогического института А. Н. Соколов.

12

Любителю аналогий не может не прийти на ум «Процесс» Кафки, и это совершенно справедливо; но, не берясь отстаивать отечественный приоритет (хотя бы потому, что его и отстаивать незачем), обращу внимание на различие. Чудовищный механизм отчуждения личности от ее прав перед немотивированной, слепой и безликой силой государства у Сухово-Кобылина… Но в том-то и дело, что у него эта сила не слепа, не безлика и мотивирована. Он не стал абстрагировать ее до уровня некоего физически не воплощенного рока, но исследовал, развинтил до последнего винтика, художественно олицетворил, исторически конкретизировал.

13

Зерцало – символ и атрибут законности, треугольная призма, стоявшая на столе в присутственной комнате. На трех сторонах призмы красовались печатные экземпляры Петровых указов: о хранении прав гражданских, о поступках в судебных местах, о государственных уставах и их важности.

Между прочим, в контексте нашего разговора, да и общего положения дел первый из указов звучит едкой иронией: «…всуе законы писать, когда их не хранить или ими играть, как в карты, прибирая масть к масти…»

14

На первый случай, начерно (лат.).

15

В данном случае – скользящий поверху, верхогляд.

16

Почти непостижимо, что личное негодование, то есть невозможность не излить того, что довелось испытать самому, казалось неким, видите ли, нарушением объективности и художественного такта. Семен Афанасьевич Венгеров, почтенный автор статьи о Сухово-Кобылине в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, был в этом смысле, пожалуй, еще и откровеннее: «Ужасы лично им вынесенных дореформенных порядков С.-Кобылин и старался изобразить во второй из своих пьес – «Деле». Отсюда(курсив мой. – Ст. Р.) слишком мрачная окраска пьесы; не лишенная кое-где колоритности и силы, она в общем производит впечатление недостаточно художественного и крайне озлобленного шаржа».

17

Например, говорил в старости:

– Я писал «Свадьбу Кречинского» и все время вспоминал парижские театры, водевили, Бюффе…

Мари Бюффе (мужчина, а вовсе не дама, как можно предположить, исходя из имени) – комик парижского «Варьете».

18

Было бы несправедливо – в том числе по отношению к Сухово-Кобылину – не сказать, что вслед за изъятием из репертуара блистательного, как говорили, спектакля, на несколько лет насильственно переменилась и судьба Дикого: его, как легко догадаться, арестовали. Произошло это настолько вскоре после премьеры и запрета «Смерти Тарелкина», что трудно не предположить здесь прямой и закономерной связи, – закономерной для конца тридцатых годов.

Потом Алексей Денисович «выйдет», сыграет в кино Кутузова, Нахимова, несколько раз Сталина, получит – не одну – Сталинскую премию, умрет, и постановка сухово-кобылинского отчаянного гротеска останется, насколько можно судить по разборам и воспоминаниям, не то чтобы лебединой песней, а (если уж не выходить из круга «животных метафор») той живой кровью, которой кратко и полно жив орел, – по притче, рассказанной в «Капитанской дочке».

19

из чиновничьих нравов (фр.).

20

Соседствуя, кстати сказать, и с надеждою на приход, – со времен Бориса Годунова и Лжедимитрия в низах России (именно ее, исключительно ее, ибо это отличка нашей отечественной истории) долгое время не умирает идея подмененного, таящегося и возвращающегося царя.

21

Посланник (фр.).

22

Семь в руке… девять… девять и семь… (фр.).

23

Взять… Семь в руке (фр.).

24

Правда, известный нам Леонид Гроссман считал, что было бы лучше, если б в финале «комедии-шутки» Тарелкин погибал от пыток: «Сатира прозвучала бы неумолимее и ужаснее…» «Политическая сатира получила бы высшую силу…» Привожу эти слова ради добросовестности, но не думаю, чтобы они нуждались в опровержении.

25

Табарен – фарсовый актер, современник Мольера и Буало. А «мешок, где скрыт Скапен», – неточность. Имеется в виду тот эпизод из комедии «Плутни Скапена», в котором означенный плут колотит палкой спрятавшегося в мешке богатого буржуа Жеронта.

26

С увлечением (фр.).

27

Можно перевести как: наплевать!

28

Его горькие слова:

«…Я относительно России пессимист – ее жалею, хуля, – но не люблю. Мне она всегда была мачехой, но я был ей хорошим, трудящимся сыном. Здесь, в России, кроме вражды и замалчивания, ждать мне нечего. На самом деле, я России ничем не обязан, кроме клеветы, позорной тюрьмы, обирательства и арестов меня и моих сочинений, которые и теперь дохнут в цензуре… Лично обречен я с моими трудами литературному остракизму и забвению».

Судьба его порождала порою самые мрачные предвидения и даже самые, мягко выражаясь, необычные рецепты спасения; оспаривать их, занявшись перевоспитанием ошибавшегося покойника, бессмысленно и поздновато, а прочесть стоит – ради уяснения внутреннего состояния Сухово-Кобылина.

«Что же нас касается, – пишет он 22 июня 1875 года племяннику Василию, «Валичке», имея в виду отечественную склонность к беспорядку, к необязательности, – то очевидно, что одна Могила может нас Славян исправить. Для всякого Зрячего у него на лбу написано: Смeрть. Когда ближе, как можно ближе посмотришь на эту матушку Расею – какая полная и преполная чаша безобразий. Язык устает говорить, глаза устают смотреть. Надо зажмуриться и молчать.

А между тем Природа хороша и богата – и она привязывает.

Задача всякого из вас молодых и лучших – это переменить Породу скрещиванием и произведением полукровных. Будущность только тут и это неизбежное историческое Поступание. Всякий Славянин носит на лбу написанным: Смерть.

Ты меня не осуждай – я говорю это в конце Жизни и говорю холодно».

Что же – и как – должно было перегореть в этой пылкой душе, чтобы в ней воцарился такой холод, чтобы рассудок остановился на таких выводах…

29

Утечка (фр.).

30

Славься, Цезарь, идущие умирать тебя приветствуют (лат.).

31

Смерть без разговоров! (фр.). Фраза, сказанная Сиейесом в Конвенте, когда другие депутаты слишком пространно, по его мнению, аргументировали необходимость казни Людовика XVI.

32

Прежде (ит.).