Текст книги "Быль о полях бранных"
Автор книги: Станислав Пономарев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)
Глава тринадцатая
Незваный хозяин
Не успел Дмитрий Иванович походную пыль стряхнуть с доспехов, как новая ошеломляющая весть прилетела в Москву: из Литвы незваным едет Киприан, чтобы самовольно занять пустующий престол митрополита всея Руси.
Еще в марте, сразу после смерти Алексия, на послание самозванца Великий Князь Московский и Владимирский ответил таким письмом:
«Русь Святая не признает тебя митрополитом, понеже ты обманом помазан был в Царьграде. Митрополит всея Руси избирается синклитом русских православных иерархов[142]142
Иерáрх – священнослужитель высшего ранга.
[Закрыть], тебя же никто не выбирал. А ежели ты самовольно приедешь к нам, тогда с тобой поступят бесчестно...»
Отповедь пронырливому греку подписали самые видные священнослужители Русской православной церкви.
И вот на тебе, не послушался!
Правда, сторонников нового митрополита среди русского духовенства, даже в самой Москве, было немало. Они и Сергия Радонежского убедили в своей правоте, и тот с Дмитрием Ивановичем говорил весьма сурово:
– Стадо без пастыря любой волк раздерет, а Русь Святая нынче без пастыря духовного. Преподобный угодник божий Алексий почил вот уже три месяца тому, митрополит же всея Руси в Киеве сидит, а не в Москве под иконой Божьей Матери[143]143
Икона Божьей Матери – главная святыня Русской православной церкви.
[Закрыть].
– Вот именно, в Киеве, – отвечал Великий Князь Московский и Владимирский. – В Литве сидит, значит. Скажи, святой отче, любо ли будет тебе и всем нам жить под десницей врага нашего Ягайлы Ольгердовича? Он ведь не то католик, не то язычник. Так, что ли?..
Спорили долго. Переубедить Дмитрия Ивановича не удалось. Настоятель Троицкого монастыря, суровый и непреклонный, ушел в свою обитель.
Сразу же после этого разговора правитель Московско-Владимирского государства приказал к осени созвать в свою столицу высших духовных сановников Руси, чтобы рекомендовать поместному собору своего кандидата в митрополиты – архиепископа Московского Михаила, в простонародье – Митяя.
Вот эта-то весть и заставила Киприана совершить смелый поступок: поехать в Москву самовластно. Да, это был поистине рискованный шаг: в то жестокое время даже он, помазанный Константинопольским патриархом митрополит, мог лишиться головы. Грек хорошо знал, что Дмитрий Иванович шутить не любит и в иных случаях приказы отдает безжалостные. Тем более Киприан был предупрежден. И все же, когда митрополит получил одобрение своему поступку, а может быть, и совет самого Сергия Радонежского, он без колебаний решился ехать в Москву.
Получив известие о сем, Дмитрий Иванович не долго раздумывал, а тут же призвал к себе крещеного татарина Андрея Серкиза – сына татарского мурзы на русской службе Серкиз-бея и приказал:
– Возьми свою дружину, Ондрей, – да штоб одни татары с тобой были – и закрой все шляхи и тропы на пути из Киев-града! Коль увидишь, оттуда попы едут, гони их обратно плетьми. Только смотри: Киприана не бей. А уж ежели он тебя не послушает, тогда и его можно раз-два по загривку, чтоб сговорчивей был. Гляди мне, не проворонь поезд митрополичий. Проворонишь – голову потеряешь!
– Все понимаю, Коназ-бачка, – еще не научился как следует говорить по-русски боярин, но понимал все быстро. – Только плетью наказать попов или?.. – Острые глаза Серкиза хитро блеснули.
Князь понял его.
– Киприана не трогать без нужды! – приказал жестко. – А свору его можно и потрясти – не обеднеют. Только обоза не трогать! Ежели святые отцы поносить меня будут, раздень их догола и гони в шею с Московской земли! Но жизни никого не лишать. Смотри!
– А если меня поносить будут? – тонко улыбнулся Андрей Серкиз.
– Не велика птица, не упадешь.
– Все понял, Коназ-бачка. Терпеть буду.
– А раз понял, езжай немедля!
И дружина из тысячи крещеных татар, которые имели весьма смутные представления о христианском мифотворчестве и его святынях, часа не медля, ускакала к южно-западной границе Московского княжества.
Все духовенство Руси, а также князья, воеводы и бояре с жадным любопытством следили за небывалым поединком Великого Князя Московского и Владимирского с митрополитом всея Руси Киприаном...
Андрей Серкиз повсеместно расставил усиленные дозоры, но степным умом своим не сообразил, что идущие по дороге в Киев паломники – его главные обманщики. Он просто внимания на них не обратил: не в Москву идут, а обратно!
Вот эти-то паломники и провели поезд митрополита тайными лесными путями мимо дозоров Серкиза...
И все бы обошлось, и приехал бы Киприан под покровительство святой иконы Божьей Матери, но тысячник все же оказался хитрее и осмотрительнее ловких проводников иерарха. Воевода секреты свои расставил на сорок верст в глубину, и ближайший к Москве отряд все же перехватил незваного гостя. Перехватил в тот момент, когда к поезду присоединился сам Сергий Радонежский, а Киприан нарочно облачился в парадное одеяние, чтобы въехать в Москву с триумфом. Зная, каков среди христиан Руси авторитет настоятеля Троицкого монастыря и как народ православный смотрит на золотую ризу митрополичью, Киприан уже торжествовал победу: уверен был – любой дозор теперь упадет перед ним на колени.
Но не учел хитрый грек одного: дозорные были хоть и крещеными, но татарами, и христианское учение они понимали весьма своеобразно, то есть по изображению воина на серебряных московских деньгах, которыми им великий князь за службу платил. Поглядели татары на митрополита, сравнили с обликом святого Дмитрия Салунского на монете. Меча и секиры нет, над головой света нет. Значит, ничего общего с урусским имамом тоже нет. И как им было велено, дозорные плетьми иссекли всех и вся в обозе.
К тому времени, когда к поезду прискакал взбешенный Андрей Серкиз, все священнослужители митрополита, его проводники и сам Киприан связанные валялись в густой июньской траве. Ободрали церковников почти догола. Резвых лошадей выпрягли и сами, гордясь, сидели на них. А своих низкорослых коней на длинных поводках позади держали. Красота, да и только! Поклажу в телегах татары, правда, покамест не тронули – приказ такой был: не трогать!
Только один человек не был ни ободран, ни связан, ни бит – Сергий Радонежский. Крещеные татары не единожды видели этого странного, на их взгляд, бедняка рядом с самим «коназем-баши Димитро» и только поэтому оставили ему волю и не осмелились ударить. Да и обдирать-то с него нечего было: грубая, домотканого холста черная ряса, веревкой подпоясанная, да мужицкие лыковые лапти. Однако ж и Сергию исключительной воли не дали. Грубо остановили, когда этот странный и властный «дервиш»[144]144
Дéрвиш – у мусульман: нищенствующий монах-странник.
[Закрыть] собрался было к Москве идти...
– Очень хорошо! – одобрил действия своих подчиненных Андрей Серкиз. – Вас всех ждет награда.
– Слава тебе, о Серкиз-мурза! – воскликнули обрадованные дозорные.
– Абдулла! – приказал воевода начальнику отряда. – Бери всех попов и отвези их в охотничий дом коназа-баши Димитро. А почему лошадей выпрягли? Впрягайте обратно!
– Прикажи всех освободить! – закричал на Серкиза всегда спокойный и уравновешенный настоятель Троицкого монастыря. – Пр-рокля-ну-у навеки-и!
– Не кричи, черный поп! Что мне твои проклятья? Бойся, чтобы не проклял тебя самого Грозный Султан Димитро. – Отвернулся равнодушно, приказал: – Эй! И этого тоже гоните в лес, а то болтает много лишнего.
– Развяжите хотя бы митрополита, – сник Сергий, поняв, что спорить с татарами о духовных делах бессмысленно, да и небезопасно.
– А где он? – живо спросил Серкиз. Настоятель указал на заросшего черным волосом высокого и плотного человека.
– Развязать! – распорядился воевода. – Эй, вы, а кто его ободрал? – спросил своих весело.
Татары переглянулись. Один из них вытащил из переметной сумы черный хитон из грубого холста и хотел накинуть его на поникшие плечи Киприана.
– Это не его ряса! – возмутился Сергий. – На нем риза была и митра[145]145
Митра – парадный головной убор митрополита.
[Закрыть]!
– Э-э, обманывать нехорошо, – покачал головой веселый Андрей Серкиз. – Верни ему тот архалук, который ты с него содрал.
На этот раз злоумышленник долго вытаскивал из большого кожаного мешка отделанную золотом, серебром и самоцветами митрополичью ризу. Он торопился, но риза была плотно упакована и никак не хотела являться свету, словно за хозяина обиделась. Наконец испуганный воин достал драгоценное одеяние и дрожащими руками протянул Киприану. Митрополит отвернулся. Татарин не знал, что ему теперь делать.
– Ты возьми и передай этот красивый архалук урус-имаму, – сказал Серкиз Сергию Родонежскому, потом посмотрел на вора: – А где богатая шапка этого главного урусского попа?
– Сейчас-сейчас, – заторопился батыр. – Я ее хотел тебе подарить, о Могучий Серкиз-бей!
Даже связанные священники расхохотались, представив себе драгоценный головной убор митрополита всея Руси на татарской голове.
Конечно же, простодушный воин хотел обмануть своего начальника, поживиться, поделившись с товарищами. Но откуда ему было знать, что митрополит не аскетствующий монах и в грубой холщовой одежде не ходит. Бедолага!
– О-о?! – вытаращил глаза Серкиз, увидев усыпанную драгоценными камнями раззолоченную митру. – И ты, Ахмет, хотел скрыть это от меня?!. Нехорошо.
Ахмет пал на колени. Тысячник мгновенно вырвал из ножен кривую саблю и ловким ударом снес виновному голову. Церковники содрогнулись от такого неслыханного варварства и враз перестали взывать к справедливости воеводы – не то русского, не то ордынца: бог его знает!
Сергий Радонежский помолился над казненным. Обоз спешно свернул в сторону от большой дороги и канул в зеленой куще...
Июньское солнце палило нещадно, словно решило наверстать холодные дни мая. В княжеском охотничьем тереме было душно. Избитые священнослужители просили воды у безжалостных стражников. А те только к вечеру принесли бадейку. Сами же татары весь день предавались обильной трапезе из богатых запасов митрополита. Пили вина заморские, благо новая для них религия – христианство – им это разрешала. Яств всем хватило, но понемногу, потому что Серкиз стянул сюда почти всю свою дружину. Серебряные и золотые кубки для причастия наполнялись до тех пор, пока весь хмельной запас не иссяк. Так что крещенные однажды татары, сами того не ведая, еще раз причастились к таинствам христианской догматики.
Наученный горьким опытом, Андрей Серкиз тройным кольцом воинов окружил местопребывание Киприана: ни конному не проехать, ни пешему не пройти! Любой подозрительный человек немедленно приводим был к непреклонному тысячнику.
Воевода тотчас послал гонца к Дмитрию Ивановичу, как только митрополит в тенета попался. И к вечеру в стан приехал думный боярин Федор Свибло.
Узрев наконец-то хоть одно русское лицо, Сергий Радонежский обратился к нему с претензиями:
– Ты будешь проклят мной на веки вечные, ежели помешаешь пастырю церкви православной встать на столе своем!
– То не я решаю, Великий Князь Московский и Владимирский Димитрий Иоаннович и синклит иерархов православных, – сурово ответил боярин, никак не испугавшись возможного проклятия преподобного Сергия.
– Тогда пропусти меня в обитель мою! Не желаю видеть позора сего! – заявил настоятель Троицкого монастыря.
– А тебя тут никто не держит. Ступай. Не ведаю, как ты тут очутился. Эй, Серкиз! Отпусти Сергия к пастве его!
– Пускай идет.
Старец, не оглядываясь, прямой и гордый, в своем черном домотканом одеянии, широким шагом пошел по тропе на, главную дорогу к столице.
– Не вздумай только, отче, народ мутить! – напутствовал его Федор Свибло. – Не то словом Великого Князя монастырь твой дымом пойдет, а ты поедешь в Соловецкий край!
Сергий даже не оглянулся...
Впервые между Дмитрием Ивановичем и Сергием Радонежским пробежала черная кошка. Да, сегодня Сергий не выступил против Великого Князя Московского и Владимирского открыто враждебно, но с этих пор не являлся в Москву даже на приглашения. И только перед нашествием Мамая на Русь, в 1379 году, игумен Троицкого монастыря первым пошел на мировую. Сделал он это своеобразным способом: «увидел» вдруг святой старец «воочию» Пресвятую Мать Богородицу. И сказала будто бы Сергию Пречистая: «Услышана молитва твоя об учениках твоих и об обители твоей, но не скорби о них: ибо отныне будут всем изобиловать, и за твое послушание Богу всегда неотступно с тобой буду, потому что подаешь обильно и усердно молишься мне».
Игумен, благоговейно сообщил о чуде сначала своему келарю[146]146
Кéларь – заведующий монастырским хозяйством.
[Закрыть] Михею, а затем специально приглашенным послушникам Исааку и Симону. Конечно же, вся Русь узнала о столь своевременном чуде.
Великий Князь Московский и Владимирский тотчас по достоинству оценил духовный подвиг святого старца, ибо с этого момента православные христиане со всех княжеств стали стекаться к Троицкой обители и разносить «благость» по самым отдаленным закоулкам Русской земли. И сразу утроилось сторонников у Москвы, и каждый из них готов был обнажить меч на защиту монастыря и образа Пресвятой Матери Богородицы!
Дмитрий Иванович принял протянутую для примирения руку и послал к Сергию послушниками двух самых любимых бояр-ратников Родиона Ослябю и Александра Пересвета. Послушники божий, конечно. Но... в случае чего, такой «старец», защищая настоятеля своего, так в ухо двинет, что злоумышленник очухается уже в аду! Такие иноки – почет для монастыря. К тому же вместе с великокняжеским благоволением на обитель посыпался серебряный дождь из государственной казны...
Однако все это потом случилось. А в июне 1378 года своим авторитетом Сергий Радонежский не Дмитрия Ивановича поддержал, а Киприана – коварного искателя высшего духовного звания на Руси!
Впрочем, мудрый игумен и без напутственных слов боярина Федора Свибло знал, что ему следует делать. Тихо и спокойно, не заходя в столицу, удалился он в свой монастырь на Маковце. Пешком, как всегда. И как всегда, до самой обители провожала его толпа богомольцев. Он призывал немощных не стенать, а уповать на Бога, на всепрощение его. Он благословлял смердов на труд и на подвиги во славу всевышнего и Святой Руси. Простым людям и невдомек было, что там, в княжеско-церковной среде, творится, и ни о чем таком они Сергия не расспрашивали. А тот по великомудрию своему тоже ничего не объяснял, чтобы не сеять смуту на Русской земле...
Начало смеркаться. Пленники потребовали еды. Охранники их не слушали. Тогда священнослужители стали неистово стучать башмаками о дощатый пол. Вошел Федор Свибло:
– Чего вам?
– Оголодали мы. Прикажи яства дать.
– Серкиз? – укоризненно посмотрел на тысячника Федор.
– А нет ничего, – пожал плечами воевода.
– Как нет? – возмутилась митрополичья свита. – Наш обоз полон съестного припаса.
– Хм. Были припасы, – подтвердил Андрей Серкиз. – Батыры всё съели.
– Как – всё?!
– Батыры тоже есть хотели, а с собой ничего не захватили. Кто ж знал, что за вами так долго гоняться надо будет. Так вот... – Тысячник виновато посмотрел на Федора Свибло.
– Ну съели так съели, – решил тот. – А вы чего вопите? – повысил голос боярин. – Вас сюда никто не звал и кормить не обещался. На Москве своих дармоедов хватает!
Киприан, вороном нахохлившись, сидел в углу, ни на кого не глядя. Надеть на себя ризу отказался, да и смешно было бы тут в парадном одеянии пленным быть. Рясу черную на себя напялил – в знак скорби и возмущения, видать.
Федор Свибло посмотрел на него презрительно, сказал твердо:
– Езжай в Литву, Киприан. И немедля. Не гневи Великого Князя Димитрия Иоанновича.
– Ка-ак, ночью?! – возмутились было сподвижники митрополита.
– А вы-и, молчать! – осадил их грозный и вспыльчивый боярин. – Ежели с утренней зарей ты, приспешник литовский, – снова обратился он к иерарху всерусскому, – еще будешь у порога Москвы топтаться, тогда приказано мне лишить тебя живота[147]147
Лишить животá – умертвить, убить.
[Закрыть]!
Киприан встал, выпрямился гордо и шагнул к двери. Причет толпой последовал за пастырем своим.
– Верните им одежду и лошадей! – приказал Федор Свибло татарам.
– Тебе ли нам приказывать? – зароптали было воины.
– Вы разве не слыхали? – вкрадчиво спросил своих Андрей Серкиз.
Лошадей и одежду священнослужителям вернули.
– Мы верхом не ездим, – возмутились было те, – да еще без седел!
– Пешком идите. Какое мне дело? – ответил боярин равнодушно.
– А обоз наш как? – решился спросить кто-то из свиты Киприана.
– То обоз Великого Князя Московского и Владимирского Димитрия Иоанновича и архиепископа Михаила!
– Но там сосуды и мощи святых угодников божиих, хоругви...
– Я ведаю про то. Дары это боговы, а не ваши. В послании своем патриарх Царьградский отписал, что мощи и сосуды, а також хоругви он шлет святому храму Успения Богородицы в Москве. Туда они и доставлены будут. Ты, Киприан, не по праву завладел дарами патриаршьими. Не тебе они дадены, а народу русскому православному. Всё, езжайте!
Седло Киприану дали, и он сам споро оседлал коня и через мгновение уже сидел на нем.
– Ловок! – восхитился даже Серкиз. – Эй, поп-бачка, иди в дружину мою, сотником сделаю!
– Вперед! – распорядился Федор Свибло. – Серкиз, перестань зубы скалить! Проводи их до пределов Тверской земли. Да гляди мне, чтоб не утек кто. Заметишь, чего не так, головы руби без пощады!
– А как же, – ответил тот весело. – Конечно, срублю.
Вопреки ожиданиям и твердому обещанию, даже великий князь Тверской Михаил Александрович, давний и непримиримый противник Москвы, не захотел дать приюта опозоренному митрополиту и его присным. Коляску только подарил и три телеги для дальнейшего пути. И поехал Киприан аж до Киев-града, откуда дорога позора его пролегла.
Из древней столицы Руси, будучи под защитой литовского меча, непризнанный митрополит послал проклятие и отлучение от церкви Великому Князю Московскому и Владимирскому Дмитрию Ивановичу, а также верным сподвижникам его, мирским и духовным.
Но на Руси только посмеялись над этим. Злость – плохой помощник во всех делах, а уж в государственных – тем паче! А Киприан заодно проклял и Михаила Александровича Тверского. Тот возмутился:
– Вот паскудник, а я ему еще возок подарил и яств на дорогу дал...
Так впервые столь решительно мирской князь отрек от себя неугодного ему духовного царя всея Руси – митрополита. Самого патриарха Константинопольского не послушался. Да мало ли чего Дмитрий Иванович, будущий Донской, сделал в свое время первым!
Глава четырнадцатая
Опять грозой пахнет
Земля Рязанская. Самая горькая и героическая в суровые и безжалостные времена татаро-монгольского господства. Она многие годы грудью закрывала и Москву, и Тверь, и Новгород Великий.
Порубежная застава Северо-Восточной Руси – Рязань первой встречала полчища степняков и последней провожала их, исходя пожарами и кровию людской. Любой другой народ бежал бы отсюда без оглядки. Но руссы оставались и снова, и снова готовы были на подвиг во имя отчих очагов и родины своей многострадальной!
Здесь за много поколений выросла особая порода людей. Они с малых лет становились воинами. Каждый смерд, горожанин, купец сызмальства умел ловко сидеть на коне, на всем скаку врага заарканить, точно и неотразимо нанести удар мечом или копьем, попасть из лука в стремительного степного наездника. Рязанцы знали, как в чистом поле уйти от погони, скрыться в, казалось бы, открытой степи и внезапно напасть из засады. А уж в лесах рязанцы полновластными хозяевами были. Неодолимый полководец Востока Араб-Шах-Муззафар, не раз бивший самого Аксак-Темира, ощутил это на себе: из четырех туменов недавно в степь прорвалась едва половина его воинов, к тому же каждый третий из оставшихся в живых был ранен и неспособен к бою!
На полевых работах мальчишки рязанские следили за окрестностью с вершин высоких деревьев: не подступиться находнику незамеченным. А отцы их и старшие братья рогатины, мечи и щиты к сохам и лошадям приторачивали, чтоб всегда под рукой оружие иметь. Даже особую упряжь изобрели жители земли Рязанской. Мгновения требовались, чтоб выпрячь лошадь из сохи, телеги, плуга и уже верхом, во всеоружии, быть готовым к бою.
Обитателей этого княжества, особенно самых южных его областей, можно было уподобить засечным казакам, появившимся на рубежах Русского государства позже, через много лет. Разница была только в одном: рязанцы сами себя кормили трудами великими и от врагов отбивались.
Алчные-соседи хотели бы прибрать к рукам благодатный край героических людей. Ордынцы – чтоб сборщиков дани посадить хотя бы по градам и весям. А соседние русские княжества – чтоб стать сильнее с приобретением таким и силой новой объединить под десницей своей всю Русь!
Впрочем, с такой же целью поглядывал на соседей и сам Олег Иванович – великий князь Рязанский. То отбиваясь от ордынцев, то мирясь с ними, он искал союза с другими русскими великими князьями, но в кабалу им не давался. Тем более у рязанцев был гневный повод не очень-то считаться с мнением властителей Северо-Восточной Руси: в 1237 году могучий князь Владимирский Юрий Всеволодович оставил Рязань одну перед Батыевыми полками. И более страшного и опустошительного нашествия не испытала тогда ни одна русская сторона. На Рязанской земле тогда погибли почти все!..
Олег Иванович ехал верхом на могучем соловом коне во главе небольшой дружины витязей. Впереди открылась река Воронеж. Весть о новой замятие в Золотой Орде позвала его сюда. Долгий боевой опыт говорил полководцу: если что-то происходит рядом с рубежами его земли в Великой степи, то самое малое – ожидай набега! Тем более июнь минул, июль месяц к середине подошел. Вода в реках давно спала, леса и засеки подсохли, пути открылись. Рязанцы хорошо знали, что Араб-Шах неподалеку обосновался – в Гюлистане ал-Джедиде. Свирепый степной воитель, конечно же, не замедлит при первой возможности расквитаться за весеннее поражение. Купцы, разведчики и просто перебежчики-доброхоты сообщили: воинов у Араб-Шаха Гияс-лид-Дина прибавилось, но его похвальба – «на Асторкан пойдем!» – так и осталась пустыми словами. Султан даже в столицу свою идти побоялся, ибо на пути его стоял незадачливый мурза Бегич с пятью туменами и тоже жаждал отмщения за прошлогодний разгром. Наученный горьким опытом, полководец Мамаев войско свое держал в кулаке неподалеку от города Укека, готовый ударить в левое крыло войск Араб-Шаха, если тот двинется к югу.
Поскольку сам Мамай-беклербек вмешаться в события не мог, ибо опять сцепился с непокорным Идиге-ханом, то два врага стали искать союзников сами. Бегич прислал своего киличу к Олегу Рязанскому, а «великий султан» Араб-Шах Гияс-лид-Дин Муззафар просил подмоги у литовского Великого Князя Ягайлы Ольгердовича. Литве со своими бы междоусобными делами управиться, поэтому, кроме обещаний, она ничего предложить Араб-Шаху не могла. Тогда правая рука султана, его великий карача Аляутдин-мухтасиб в Тверь подался. Михаил Александрович принял мурзу почетно, напоил до колик, кольчугу и меч подарил, но... Тверь в то время смотрела на окружающий мир глазами Мамая – значит, Араб-Шаха врагом считала. Великий карача дальше коней погнал. Властитель Московско-Владимирской Руси Дмитрий Иванович посла султанова выслушал равнодушно, поить не стал и даже не покормил, подарков не дал и даже не пообещал ничего...
Великий князь Рязанский с послом мурзы Бегича говорил вежливо, но не удержался и напомнил о весеннем прорыве Араб-Шаха на его землю:
– Хозяин твой мог ударить по нашему общему врагу, и еще тогда мы одолели бы его. Чего ждал Бегич-бей?.. Кто кого победит, чтоб добить слабого?
Нагруженный подарками, но раздраженный неудачной миссией, Бегичев посланник отбыл к своему «мудрому и дальновидному» господину...
Олег Иванович стоял на берегу Воронежа и думал как раз об этом, глядя в заречную даль. А там вдруг пыль восклубилась. Дружинники мгновенно вырвали из саадаков мощные луки. Князь был спокоен: бродов через реку здесь не было и его три сотни всадников могли расстрелять в воде и тысячу самых могучих богатырей.
Когда несколько сот кочевников осадили взмыленных лошадей у самой кромки противоположного берега, руссы узнали в них по коротким архалукам воинов-ордынцев Араб-Шаха. Однако среди них были и рязанцы из дальнего степного дозора.
«Мирные, – успокоился князь, – раз наши с ними».
Но витязям татары мирными не показались, потому что были возбуждены до предела и кричали о чем-то все сразу – не понять ничего. Кочевые воины с тревогой оглядывались назад, словно опасаясь погони. Дозорные рязанцы пытались ринуться в реку, чтобы переплыть к своим, но ордынцы не пускали их.
«Что-то грозное случилось в Орде», – понял Олег Иванович и махнул рукой, приглашая незваных гостей на этот берег.
Татары, а вместе с ними и дозорные, не раздумывая, бросились в воду, поплыли.
Вскоре перед великим князем Рязанским предстал мокрый приземистый ордынец с посеченным хмурым лицом и в богатом ратном одеянии. Заговорил он не столь заносчиво, как привыкли говорить с русскими князьями татарские мурзы и темники.
– О-о Султан Урусии, – сразу повысил Олега в звании хитрый степняк, – сто лет жизни тебе! Я, Сагадей-нойон-бей, припадаю к твоим стопам... – Но к стопам не припал, на коне продолжал сидеть, хотя голову склонил. – О-о урус-коназ, прими меня и батыров моих под твою могучую руку! Мы будем верным и послушным мечом твоим!
Олег Иванович вздрогнул, услыхав это имя: Сагадей-нойон был правой рукой Араб-Шаха, и весенний набег на Рязанскую землю проходил не без его активного участия. «Башку ему снести?» – молнией промелькнуло в голове. Но князь погасил вспыхнувший было гнев и спросил спокойно:
– Что у вас произошло?
– Мы разбиты! На нас напал паршивый ублюдок Мамая мурза Бегич. Была страшная битва неподалеку от Гюлистана ал-Джедида. Батыры Великого Султана Араб-Шаха Гияс-лид-Дина дрались мужественно. Но нас оказалось слишком мало перед шестью туменами врага...
– Где сам Арапша-салтан?
– Могучий Муззафар пал в битве! О Аллах, прими его в райских садах своих!
«Вот это да! – переглянулись руссы. – Опять власть в Орде меняется, снова кровь татарская льется. Поистине не ведаешь, в какую сторону глядеть».
– Как это произошло?
– Араб-Шах-султан храбро рубился впереди своих батыров, побуждая их к мужеству. Сразу два копья пропороли его могучую грудь.
– Что ж мне делать с вами? – задумался великий князь Рязанский.
Татары, сообразив, что вот именно в эти мгновения решается их участь, побросали мечи, саадаки, копья и щиты к ногам великокняжеского коня, слетели с седел, пали на колени и в мольбе простерли руки к недавнему своему врагу. Только Сагадей-нойон, сойдя наземь, остался стоять на ногах...
– Прикажи, княже, зарубить всех, – услыхал Олег Иванович шепот за спиной. Обернулся. Встретил пронзительный и неумолимый взгляд воеводы Василия Савела, который продолжал: – Мало ли горя принес нам мурза сей вместе с Арапшей-салтаном? Убили одного гада, так поделом ему. И этого кровопивца надобно головы лишить. А потом, к чему нам с самим Мамаем сводиться бранно? Ведь Бегич его темник, а этот мурза Сагадей – лютый враг эмира.
– Бегич нас и так в покое не оставит, – столь же тихо ответил воеводе князь. – Победа над Арапшей-салтаном вскружит ему голову. Со дня на день надобно ждать полки Бегичевы на Рязанской земле. Что я, татар не знаю? Бегичу в деле сем и Мамай не указ!
– Все равно прикажи зарубить их. Окромя добра, никакого худа от этого не содеется. Нынче они у тебя приюта просят, а завтра, не моргнув глазом, глотку перегрызут. Мне они тоже ведомы, ордынцы! – настаивал Василий Савел.
На этот раз Олег Иванович не стал отвечать ему, обратился к степнякам:
– Я приму вас в подданство свое с условием: все вы должны принять веру православную.
– Мы согласны! – возопили ордынцы. – Давай скорей бачку-попа, коназ!
«Не больно-таки вера Магометова пристала к ним за сто лет, – подумал властитель Рязанский. – Им что поп-бачка, что мулла – все едино. Жизнь – она не дирхем серебра!» А вслух ответил:
– Где ж я вам священника тут, на берегу пустынном, найду? Здесь мои «бачки» не с крестом, а с пестом! Вот до первой слободы с церковью доедем, там и окреститесь все разом в новую веру.
– Хорошо, коназ. Мы умрем за тебя! Поехали скорей!
В это время к противоположному берегу подскакал другой ордынский отряд, более многочисленный. Вперед выехал сухощавый молодой наездник на высоком караковом коне, закричал властно:
– Эй, ур-русы! Отдайте нам Сагадей-нойона! Не испытывайте гнев Мамая-беклербека! Я тумен-баши Великого и Неодолимого Султана Мухаммед-Буляка – Кудеяр-бей Стремительный!
– Пошел вон, помесь гюрзы и шакала, грязный предатель Султанов Али-ан-Насира и Араб-Шаха! – звонко ответил ему Сагадей-нойон, когда еще никто из руссов и рта раскрыть не успел. – Уходи к своему полоумному ублюдку Мамаю и лижи его грязные пятки, покамест я не пропорол твое брюхо карающей стрелой, «стремительный» трус! – Мурза схватился за лук.
– Погоди! – остановил его Олег Иванович и крикнул Кудеяр-бею: – Сюда иди! Не пристало нам ругаться, да еще через реку!
Уязвленный Сагадей-нойоном молодой военачальник приказал что-то своим и с размаху погнал коня в воду...
Вскоре он стоял лицом к лицу с князем и говорил пренебрежительно и властно:
– Я требую выдачи разбойника Сагадей-нойона и всех этих недостойных и вредных подданных Султана Мухаммед-Буляка Гияс-ад-Ди-на! – Кудеяр-бей небрежно кивнул на воинов погибшего Араб-Шаха.
– Они теперь мои подданные, – спокойно возразил Олег Иванович. – А Русь своих не выдает.
– Ха! Твои подданные? Значит, это твои подданные сражались против твоего господина – Великого Султана Дешт-и Кыпчака. Так, что ли, коназ Олег? Знаешь ли ты, дерзновенный, что теперь тебе за это будет?
– На поле брани они не были моими подданными, – равнодушно отпарировал властитель земли Рязанской. – Тогда они были подданными истинного салтана Золотой Орды – Арапши-хана, которому и я присягу на верность давал.
– Араб-Шах умер. Теперь Султаном снова стал Мухаммед-Буляк Гияс-ад-Дин!
– Я про то не ведаю. Кто вас там разберет, в Орде. Ярлыка о восшествии на стол золотоордынский Мамет-Беляк мне покамест не присылал. Значит, он не господин мне. Да и все знают: в Сарае здравствует и твердо правит всей Ордой салтанша Тулунбик, мать Арапши-хана. Вот у меня в кисе[148]148
Кисá – кожаный мешочек, мошна, карман для денег.
[Закрыть] и деньги с именем ее. – Князь раскрыл кошель, вынул из него серебряный дирхем и показал ордынцу.
Гот сморщился, словно уксуса попробовал, но спеси не убавил.
– Ха! Все это вчера было, – по-прежнему напористо заговорил Кудеяр-бей. – Говори, коназ Олег, покоряешься ли ты господину своему – Великому Султану Высочайшей Орды?!
– Госпоже! – поправил его великий князь Рязанский. – Царице Тулунбик! Покамест на столе золотоордынском сидит она, я только перед ней склоняю голову свою. Только перед ней и более ни перед кем!
Разговор шел на татарском языке, который здесь все понимали. Воины Сагадей-нойона, да и сам военачальник по достоинству оценили мужественные ответы мудрого и непоколебимого «урус-коназа» и в душе поклялись верно служить своему новому властелину.
