Текст книги "Быль о полях бранных"
Автор книги: Станислав Пономарев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
Глава пятая
Деяние инока Лаврентия
Во всех церквах Нижнего Новгорода неистово перекликались колокола. Радость великая, горючими и счастливыми слезами политая! Из злого полона ордынского возвращаются отцы, мужья и братья.
Сам великий князь Нижегородско-Суздальский Дмитрий Константинович выехал с пышной свитой боярской встречать недавних невольников и их освободителей. А следом за князем крестный ход идет.
Навстречу им на борзых конях ехали победоносный воевода Боброк-Волынский, лихой начальник сторожевого московского полка Семен Мелик, мужественный предводитель не побежденной на реке Пьяне дружины Родион Ослябя, храбрый князь Борис Городецкий. За ними гарцевали витязи и шли пешие ратники, среди них половина – вчерашние рабы ордынцев. На телегах, в обозе, везли раненых и немощных.
На виду встречающих воинство остановилось. Военачальники, а за ними и простые ратники сошли с коней, обнажили головы. Из нижегородской великокняжеской свиты вышел в праздничной златотканой царьградской парче с крестом в руках архиепископ Нижегородский и Суздальский Дионисий в сопровождении духовенства, которые несли хоругви и святые православные иконы.
Дмитрий Боброк, Борис Городецкий и их воеводы преклонили каждый одно колено. Их ратники пали на оба. Все склонили обнаженные головы перед святынями русскими.
Дионисий сильным голосом пропел молитву во избавление православных христиан от бусурманской неволи. Ему вторил хор певчих и нестройный глас простых людей.
Затем прозвучали слова памяти по убиенным на поле брани от меча нечестивого. Первым особо помянули утопшего в реке Пьяне княжича Ивана Дмитриевича. Слезы скорби и муки сердечной показались на глазах отца его – великого князя Нижегородско-Суздальского.
Христиане молились истово. В толпе простых горожан слышались сдержанные стоны вдов и матерей. И опять мольба к Богу вседержавному принять в кущи райские души праведных воинов, павших за Святую Русь!
Потом с назидательным словом выступил великий князь Дмитрий Константинович. Попенял ратникам за ротозейство у пределов земли Нижегородской, воздал славу пешей дружине московской и мужественному предводителю ее Родиону Ослябе, сумевшему в грозный час сплотить богатырей, отбить все наскоки неисчислимого врага, пройти с войском страшный путь сквозь орды татарские и вывести обреченный на смерть полк к своим.
Тишина властвовала скорбная. Молча переживали нижегородцы, москвичи, суздальцы, владимирцы позор свой.
И только могильная птица ворон хрипло смеялась над народной бедой...
Потом во главе с великим князем Нижегородско-Суздальским, духовенством, воеводами и боярами длинная череда людей зазмеилась по главной полусгоревшей улице стольна града к соборному Спасо-Преображенскому храму. Там, на широкой площади, были столы расставлены со всяческой снедью и брагой хмельной для всех, кто хочет. Гуляй, Русь!
И вот чудо! Кроме десятка отпетых городских пьяниц, никто не подошел к бочкам с дармовым питьем. Горожане как-то торопливо и суетно крестились на звонницу храма и расходились по домам и землянкам, обнимая тех, кто уцелел в беспощадной битве на нечестивой реке Пьяне.
Воинам городецким и московским столы накрыли среди шатров на посаде, и те поститься не стали. Буйные, разудалые песни гремели в их стане аж до утра...
Богатое застолье устроил знатным людям Дмитрий Константинович. Пировали они в княж-тереме. Угостились на славу.
И все ж молва пошла – верно или врут, – но в Нижнем Новгороде с той памятной поры заметно поубавилось любителей выпивать даже на престольные праздники[107]107
Престóльные праздники – главные христианские праздники: Рождество Христово, Благовещение, Пасха и другие.
[Закрыть]. Неужто так врезалась в память народную та Пьяна-река?!
Дмитрий Боброк, Семен Мелик, Родион Ослябя, Борис Городецкий как истинные полководцы были воздержаны в питье. Боброк, например, только вежливо пробовал от каждого блюда, которое ему подносили. Хвалил.
Борис же, будучи здесь своим, вежливостью такой пренебрегал. Бояре нижегородские думали о нем одинаково: «Грубиян и невежда!» Но вслух такие слова произнести остерегались, ибо все знали скорую карающую руку вспыльчивого и злопамятного военачальника.
В середине пира великий князь Нижегородско-Суздальский встал вдруг и поднял руку, требуя тишины. Гости замолчали, и Дмитрий Константинович возвестил:
– Слава заступнику нашему и всея Святой Руси Димитрию Иоанновичу! Слава! Ибо только благодаря его мудрому измышлению и грозной силе ратной избавлены братья наши из злой неволи ордынской! Слава Великому Князю Московскому и Владимирскому!
На миг в гриднице застыла неловкая тишина: далеко не всем по нутру была тяжкая длань властителя Северо-Восточной Руси. Но из песни слова не выкинешь – нынешняя удача целиком принадлежала Москве. И тогда громыхнуло в ответ:
– Слава! Слава! Слава!
Все разом опустошили чаши. А хозяин застолья, обтерев усы, сказал громко:
– Есть у меня поминок добрый владетелю земли Русской за дело богоугодное! Дорогой поминок, цены ему нет! Где ты, Лаврентий?
Из-за стола, с дальнего конца его, встал молодой монах в черной одежде, подошел к престолу великокняжескому, около которого сидел весь почет земли Нижегородско-Суздальской, поклонился архиепископу Дионисию и подал ему какой-то квадратный предмет, завернутый в кусок златотканой парчи. Сделав это, Лаврентий поклонился еще раз и вернулся на свое место.
В трапезной воцарилась зачарованная тишина. Гости тянули любопытные головы, силясь разглядеть, что же там – в диковинном свертке.
Дионисий передал его Дмитрию Константиновичу. Князь развернул парчу, и миру явилась толстая книга в богатом, тисненном серебром и золотом переплете.
– Вот дар мой Москве! – Властитель Нижегородско-Суздальский поднял фолиант высоко над головой. – Сие есть летопись с изначала Руси Святой и до наших дней!
Тишина взорвалась одобрительными возгласами. Слух о славном деянии инока Нижегородско-Печорского монастыря Лаврентия давно витал по русским градам и весям.
Как-то, объезжая монастыри, архиепископ Дионисий обнаружил в книгохранилищах черного святого братства несколько разрозненных записей по истории отечества. В течение нескольких лет глава епархии собирал нужные свитки. Ему помогали в этом священнослужители, доброхоты купцы, бояре и князья. Однажды архиепископ решил, что настало время все накопленное собрать в отдельный свод. Непростое, но почетное дело Дионисий поручил вдумчивому и старательному книжному искуснику Лаврентию. С помощью двух товарищей по монастырю, умелых в писании, труд славный, единственный в своем роде, был выполнен иноком всего за три месяца – с января по март 1377 года. А к осени того же года Лаврентий изготовил копию, более изящную и дорогую. Ее-то сейчас и держал в руках великий князь Нижегородско-Суздальский.
Надо ли упоминать еще раз о том, что именно благодаря Лаврентьевской летописи и дошла до нас «Повесть временных лет», созданная киевским монахом Нестором еще в XI веке! Время не пощадило целые города и государства, каменные храмы и дворцы, казавшиеся незыблемыми в веках; исчез с лика земли и Ни-жегородско-Печорский монастырь, где творил бессмертие Руси скромный и незаметный инок Лаврентий, а летопись его из такого, казалось бы, недолговечного материала, как кожа, дожила до наших дней!
Бесценная книга была принята воеводой Дмитрием Михайловичем Боброком-Волынским со всеми подобающими случаю словами благодарности. Представитель Великого Князя Московского и Владимирского передал летописный фолиант своим доверенным слугам-телохранителям под строжайшее бережение.
Потом были тосты за крепость Русской земли, за память народную, в веках неугасимую. А Дмитрий Константинович пересказывал главы Лаврентьевской летописи...
В то суровое и беспощадное время грозы ордынской особенно значимо прозвучали на сразу затихшем застолье мужественные слова великого предка нашего:
«Не посрамим земли Русской, но ляжем костьми тут. Только мертвым нам будет не стыдно!»
– Святослав-князь, – рассказывал хозяин застолья, – котлов с собой не возил, питался вяленой звериной или кониной, спал на попоне под звездами, седло под голову подложив. Был легок на ногу и скор в походах. И дружина его такой же была. А ворогу он непременно вызов на битву слал: «Иду на Вы!» Вот так-то!
За столом молча слушали рассказчика богатыри и полководцы грозного и не всегда славного для них XIV века. И с трудом им верилось, что был на Святой Руси некогда единоначальный князь, звучного имени которого страшились все стороны света.
А Дмитрий Константинович продолжал:
– В степях, ныне Ордой занимаемых, кочевали и дань тяжкую брали с соседних народов – по человеку от сохи – злые и могутные козары. И только Святослав Киевский послал им меч вместо дани, а следом двинул на кагана ихнего железные дружины свои. И пало то царство козарское под ударами славных предков наших. Склонили головы перед тяжкой десницей Святослава-князя народы гор Кавказских, Таврия стала русской. А потом могутный воитель пошел за Дунай, в землю Болгарскую, и далее – к самому Царьграду. И с кем ни встретился он на том бранном пути, всех повергал в прах!
Как сказочно далеки были слушателям сами названия тех мест, которые некогда принадлежали их предкам, словно и Таврия, и Кавказ, и Дунай, и Болгария были за тридевять земель. И многим стыдно стало, что растеряли они былую славу Русской земли.
– Когда все это было... – тяжко вздохнул кто-то.
– А было это четыреста лет назад!
– Да-а, жили в то могутное время богатыри на Святой Руси. Не нам чета...
– И мы им не уступим в доблести и силе! – твердо оборвал стенавшего князь Борис Городецкий. – Но Святослав всю Русь, ако кулак сжатый, держал и тем кулаком повергал врага. И мы то же сотворить пытаемся, да только раскрытой пятерней тычем в стальную грудь Орды!
Ссора готова была вспыхнуть в застолье, взаимные упреки вот-вот сорвутся с уст. Опередил всех Дмитрий Михайлович Боброк. Полководца многое заинтересовало в изложении старинной летописи, и он спросил:
– На попоне спал Святослав-князь в походе. Значит, дружина его конной была?
– Комонники у него были, конечно, – ответил Дмитрий Константинович. – Но основная рать пешей была.
– И о том писано в повести сей?
– Не совсем, но догадаться можно... Вот ежели ты ведаешь грамоту греческую, тогда есть у меня для тебя книжица занятная летописника Льва Диакона[108]108
Лев Диáкон – византийский писатель-хронист середины X века; описал войну Святослава с греками в Болгарии.
[Закрыть]. Там он много писал о войне Святослава с греками.
– Ведаю. Где книжица?
– Завтра найдем, – пообещал князь. – Помнится, там Лев и пеший строй русский показывает.
Как-то само собой получилось, что гусляры запели былину про Святогора. И увидели воеводы в богатыре том неодолимом великого предка своего Святослава Игоревича – грозного и непобедимого полководца. Многие стали подпевать гуслярам.
– Вот бы сейчас князя-витязя того супротив ордынских полков поставить, – с тоской заметил один из воевод нижегородских. – Небось побежали бы поганые от такого воителя куда глаза глядят.
– Имя Святослава Игоревича всегда осеняло и осенять будет боевые стяги русские! Но только тогда оно поведет к победе, когда мы стяги те не для усобицы собирать будем, а для ударов по ворогу лютому! – громко сказал воевода несокрушимой московской дружины Родион Ослябя.
Все согласились с ним: чего уж тут спорить-то...
Глава шестая
Слободские поселенцы
Зимой 1378 года случились два события, которые всколыхнули и Русь, и Золотую Орду.
Первое: бесстрашный и решительный потомок Чингисхана Араб-Шах-Муззафар захватил-таки престол в Сарае ал-Джедиде. При этом он, словно походя, разгромил войско султана Мухаммед-Буляка, которое повел на победоносного военачальника Мамаев мурза Бегич. Сам «великий и могучий» Мухаммед-Буляк бежал к устью Дона, в Узак ал-Махрусу, под защиту своего сильного и коварного покровителя. И беклербек, казалось, смирился с самозванцем из Кок-Орды, послал ему дань и тем изъявил «покорность» новому правителю.
«Изнежится во дворце, – думал многомудрый эмир, – успокоится, потеряет осторожность, а потом и его постигнет участь султана Али-ан-Насира».
Правда, такого исполнителя его воли, каким был Ачи-Ходжа, у беклербека теперь не было, но...
Но, как донесли Мамаю, Араб-Шах-Муззафар Гияс-лид-Дин не захотел поселиться в золотом дворце султанов Дешт-и Кыпчака. Воин и истинный сын степи, он расположился станом неподалеку от своей столицы в чистом поле, где промеж облавных охот и воинских упражнений принимал чиновников и вершил суд над подданными. А чиновники научились на удивление кратко излагать суть самых пространных дел. Ни одного из мурз почившего султана Али-ан-Насира он не приблизил к себе, исключение сделал только для Аляутдина. Окружали Араб-Шаха люди новые, пришлые из восточного улуса, – большей частью такие же, как он сам, суровые и неприхотливые воины.
С почетом встретил новый властелин Золотой Орды свою старую мать Тулунбик-ханум, приехавшую из Сыгнака, и как бы в насмешку над врагами и завистниками посадил ее на трон султанов!
И Аляутдин-мухтасиб, не привыкший к походной жизни и немало от того претерпевший, с удовольствием занял прежнее место в высоком совете – диване. Только с этим человеком из дворцовой знати Араб-Шах чаще других встречался и подолгу говорил с ним о тайном. Великого карачу стали опасаться даже самые близкие друзья, но Аляутдина это мало трогало.
Главным туменом в войске султана стал теперь командовать верный и неустрашимый Сагадей-нойон.
Араб-Шах привязался к нему и доверял как самому себе.
Вскоре после того, как смелый чингисид захватил престол, в Сарай ал-Джедид прилетела нежданная и важная весть: вдова Али-ан-Насира, непокорная дочь Мамая-беклербека, Зейнаб-хатын родила сына.
– Она назвала его именем отца, – сообщил гонец. – Хатын припадает к твоим стопам, о Муз-зафар, и просит защиты от Мамая-беклербека.
– Это хорошо, что просит, – задумчиво отозвался Араб-Шах. – Это очень хорошо, что она родила именно сына. Когда-нибудь он тоже султаном будет, если... Где Куварза-онбаши?
Проворного тургауда нашли скоро. Тот встал на колени перед султаном и в знак полной покорности повесил на склоненную шею свой боевой пояс. Однако быстрые глаза хитрого десятника нет-нет да обшаривали хмурое лицо властелина.
Араб-Шах заметил это, улыбка тронула жесткие губы. Он сказал:
– Ты славный батыр, ты много помогал мне, ты верный человек! Да, верный! А я до сих пор не наградил тебя.
– О-о Великий Султан и Могучий Потрясатель кыпчакской степи, – ответил лукавый Куварза, – лучшая награда для меня – это всегда быть у стремени твоего!
– Это хорошо... у стремени. Это очень хорошо. Ты сметливый батыр и умный начальник. Я назначаю тебя главным над тысячью отборных воинов. Теперь ты Куварза-бинбаши.
Батыр стукнулся лбом о землю.
– Да, над тысячью воинов ставлю тебя, – продолжал Араб-Шах. – Ты сейчас же поскачешь с ними в Булгар ал-Махрусу. Там ты будешь охранять царственную Зейнаб-хатын и ее сына, будущего Султана Высочайшей Орды... Эмиру Тагаю я пошлю с тобой ярлык об этом.
– Слушаю и повинуюсь, о Предрекающий!
– Аляутдин-мухтасиб, – позвал султан, – пиши указ!..
Русский улус новый царь Золотой Орды покамест не тревожил, дани за этот год не потребовал.
Но Мамай, обманутый поддельной пайцзой, тоже пока держал слово: пять тысяч пленников отпустил к своим очагам. И большая часть бывших невольников не вернулась к отчим домам. Измученные нищие люди пошли дальше – в Московское княжество, где жизнь была все же более сытной и безопасной. Великие князья Тверской, Рязанский и Нижегородско-Суздальский пытались остановить их силой, да разве перекроешь все тропы в лесах и болотах. К тому же многие села в этих княжествах были сожжены и разграблены ордынцами, а родные сгинули где-то на невольничьих базарах Востока.
На Московской земле принимали всех без разбора. Дмитрий Иванович давал желающим землю, лес для построек, лошадь, корову и иную живность, плуг, борону и семенное зерно. Все бесплатно, а оброк новопоселенец начинал платить только тогда, когда крепко садился на землю и мог прокормить себя и семью. Иные целыми деревнями снимались и покидали негостеприимный кров соседних с Ордой княжеств...
...Второе событие больно отразилось в сердцах всех православных христиан Руси, а Великого Князя Московского и Владимирского особенно: умер митрополит Алексий. Умер в глубокой старости, не оставив духовного наследника. С девяти лет Дмитрий Иванович остался сиротой, и вместо отца у него, был мудрый наставник Алексий...
Преемник почившего в бозе духовного отца Русского государства остался. Но только преемник, а не наследник его идей. Звали того преемника Киприан. Грек по происхождению, он бойко и складно говорил по-русски, начитан был и умен, увлечен идеей объединения всей Руси под единой державной рукой. Только рука-то та не русская, а литовская – сначала Ольгерда Гедиминовича, а теперь, после его смерти, Ягайлы Ольгердовича. То ли надо было Москве, где прочно утвердился центр русского православия?
Самозваный митрополит раздражал многих. Особенно возмутил всех руссов вероломный поступок Киприана, когда тот два года тому назад, еще при здравствовавшем главе Русской православной церкви Алексии, был возведен в митрополичий ранг Константинопольским патриархом Филаретом. Таким образом на Руси оказалось сразу два высших духовных наставника! Случай, прямо скажем, неслыханный. Возмущению великого князя Московского и Владимирского не было границ. Не успокоило его и письмо патриарха, в котором преподобный Филарет объяснял несуразицу тем, что, дескать, «кир Алексий стар и не может уследить за делами всей русской митрополии, а кир Киприан просто назначен его преемником...».
До поры до времени вероломный грек помалкивал, сидя в Киеве, то есть в Литве[109]109
Киев с середины XIV века входил в состав Великого княжества Литовского.
[Закрыть]. Но после смерти Алексия он стал не в меру активен – его послания заполонили соборы и монастыри Русской земли...
Дмитрий Иванович ехал верхом на усталом коне по лесной дороге в сопровождении десятка дружинников. Он объезжал дальние погосты и слободы, заселенные беженцами и освобожденными из татарской неволи смердами[110]110
Смéрды – до конца XIV века свободные или зависимые жители сельских районов: земледельцы, бортники, охотники. Основное население средневековой Руси.
[Закрыть]. Князь был зол: открылось боярское воровство. А тут еще мысли о митрополите мучали...
Самый авторитетный церковный деятель Руси Сергий Радонежский наотрез отказался от почетной должности, как-то не по-доброму отшутился:
– Где уж нам, лапотникам-черноризцам, с золотого блюда кушать да нашептыванию досужих старцев внимать. Я хлеб себе и братии монастырской своими руками добываю, к праздной жизни неспособен.
«Митяя в митрополиты поставлю, – решил Дмитрий Иванович. – Больше некого».
Михаил, или в простонародье Митяй, архимандрит[111]111
Архимандрит – старший монашествующий чин, настоятель одного крупного или нескольких монастырей.
[Закрыть] Спасского монастыря, большой, лохматый и шумный в застолье, ехал рядом с князем. На нем была мирская одежда. Молодой, и тридцати лет не исполнилось, Митяй глыбой сидел на мохноногом сильном жеребце. Окажись он в таком виде один на большой дороге, проезжающие без всякого понукания снимали бы с себя последнюю рубаху.
– Зело ты, отче, на татя[112]112
Тать – разбойник, вор, грабитель.
[Закрыть] похож, – подсмеивались над ним дружинники.
– Что ж мне теперича – бороду сбрить, как латынянину? – хохотал тот, словно из бочки.
Дмитрий Иванович покосился на него, думая про свое: «Умен Митяй, слов нет. В грамоте церковной самому Киприану не уступит, множество иноземных языков знает. Трудолюбив и смел, паства его любит. Сколько раз перед битвами вдохновлял он на подвиги ратников русских! И мыслим мы во едино сердце о судьбе Руси Светлой. Митяй не грек, не литвин, не латынянин, а русс!»
Потому и заметил его Великий Князь, и духовником своим сделал, и под благовидным предлогом согнал с кафедры Спасского монастыря престарелого Ивана Непеицу, и поставил туда архимандритом Михаила-Митяя. Правда, смиренная старость и «немощь» не помешали обиженному Непеице поехать в далекий и небезопасный путь к патриарху Константинопольскому с жалобой на Дмитрия Ивановича...
То шагом, то ленивой рысью небольшой отряд ехал уже более трех часов. До Москвы оставалось всего ничего, как из-за поворота показался обоз. Завидев вооруженных всадников, возницы стали сворачивать подводы на обочину, в снег.
– Стойте! – задержал их старания Великий Князь. – Мы легче, по целине пройдем! Стойте!
Обозничие сняли шапки, земно поклонились: кто его ведает, этого конного, мож, болярин какой шутит?
Но «болярин» не шутил. Однако что-то все же рассердило его.
– Кто такие?! – спросил резко, требовательно.
– Дак ить слобожане мы, – ответил за всех высокий бородатый мужик, по-видимому глава обоза.
А разгневал «болярина» вид понурившихся кляч и шатающихся полудохлых коров. Скотина же по приказу Дмитрия Ивановича должна была выдаваться новопоселенцам упитанная и не старше четырех-пяти лет от роду. Лошади должны быть сильной тягловой породы.
И все мысли о митрополите тотчас вылетели из головы. Все, что Дмитрий Иванович увидел при объезде новых слобод на окраинах Московского княжества, было того же никудышнего качества. И то хорошо, если это самое качество не передохло еще в пути.
Великий Князь, согнав коня в снег, объехал обоз. На каждых третьих санях лежали деревянные сохи со стертыми железными наконечниками – явно, вот-вот развалятся. По его указу слобожане должны были получать крепкие плуги, ибо им предстояло распахивать давнюю' залежь, а то и целину. С сохами там нечего было делать.
«Воры! – в который раз подумал Великий Князь об исполнителях его воли. – Свой хлам сбывают боляре, а себе новье берут. Ну, погодите!»
– Что в остальных возах? – спросил он обозников.
– Дак ить жито да иные семена, – вразнобой ответили мужики.
– Взвешивали?
– Дак ить кто ж про то ведает?
«Болярин» хоть и был в простой одежде, но грозой от него веяло и властность читалась в очах. Мужики испугались, сами не зная почему. Некоторые порывались было встать на колени, но гневный всадник приказал:
– Встать!
Мужики выпрямились.
– Кто все это вам выдал?
– Дак ить все сие дал нам для устройства жизни кормилец наш, зело добрый и боголюбивый Великий Князь Московский и Владимирский Митрий сын Иоаннович.
Митяй не выдержал и трубно хохотнул.
Властитель Московский стремительно обернулся к нему, очи метнули молнии, рука непроизвольно потянулась к рукояти меча. Архимандрит не испугался, только пожал плечами в смущении: извиняй, дескать. И тогда лицо Дмитрия Ивановича стало наливаться краской нестерпимого стыда: «Вот так сирые слобожане и этот никчемный дар за благо великое приемлют. Боляре-мздоимцы тем и пользуются. А мне за корыстные деяния помощников моих стыд принимать приходится!»
– Поворачивай назад! – приказал он обозникам.
Мужики не поняли.
– Поворачивай в Москву! – пояснил грозный всадник. Потом, видимо, сообразил, что эти смерды его никогда не поймут, еще, чего доброго, взбунтуются, сказал более мягко: – Я Великий Князь Московский и Владимирский Дмитрий Иоаннович. А указом моим велено вам добрую скотину и все прочее выдавать сполна. Вот там, в Москве, и спросим вместе с того, кто обворовал вас. Поворачивай, робята. Эй, отроки! Помогите им, не то свалятся сивки-бурки их и более никогда не встанут!
Дмитрий Иванович сам соскочил с коня и стал подсоблять разворачивать подводы на узкой лесной дороге. До мужиков дошло наконец, что к чему, и они кинулись к своим клячам, чтобы споро исполнить повеление сердитого боля... тьфу, Великого Князя то есть.
«А хозяин-та наш Митрий Иоаннович прост и доступен да и черной работы не гнушается: вишь как подводы ворочает, – думали при этом слобожане. – Однако ж гро-озен, не приведи Господь!»
Мужики и сами-то не больно верили, что с помощью такого тягла, расшатанных сох и коровьего поголовья чего-нибудь добьются, больше на силу свою да смекалку полагались. Да ведь дареному коню в зубы не глядят. И за то, что они получили даром, от чистой души молили Бога за князя Дмитрия Ивановича и до земли кланялись важному (не чета великому князю) пузатому боярину. А он, боярин тот, оказывается, их просто-напросто обворовал.
«Ну, держись теперича, – сполошно соображали мужики. – Князь-та, видать, крут. Поглядим, кому и чем ответить придется. Не нам бы самим в первую голову!»
Дружинники сноровисто помогали смердам. Тут же с засученными рукавами суетился и Митяй. Поселенцы ахали, когда архимандрит приподнимал за задки тяжело груженные сани и в два приема становил их задом наперед. И если бы не возницы, лошади бы при этом наверняка валились с ног. Пахари сразу приняли Митяя за своего и костерили почем зря. Игумен скалил лешачьи зубы, хохотал громогласно в ответ на острое словцо и в долгу не оставался. Смерды так и не поняли, кто же это такой. И потом, много времени спустя, слушая его проповедь в Успенском соборе, не узнали его. Да и кто бы мог подумать...
Когда обоз поворотили вспять, Князь вскочил в седло и приказал:
– Пересвет, проводи их под охраной на Кучково поле. Гляди, кабы не обидел кто.
Светловолосый молодец огромного роста осклабился белозубо, ответил весело:
– Не бойсь, княже. Никто не обидит.
– Ну и добро. А ты, брат Володимир Ондреевич, скачи что есть духу в Москву. Возьми теремную стражу, мечников[113]113
Мéчники – судебные исполнители; вооруженные блюстители порядка в городах и крупных поселениях.
[Закрыть], дьяка[114]114
Дьяк – начальник канцелярии великого князя.
[Закрыть] и схвати всех воров в слободских дел доме. Привезешь их також на Кучково поле. Пускай там все боляре московские соберутся, кто в граде нынче есть. Ишь обрадовались, что я из дому отлучился! Поживей, Володимир. Я следом буду.
Князь Серпуховский пришпорил коня и исчез в морозном искристом мареве. Дмитрий Иванович с оставшейся охраной – двумя всадниками – и архимандритом спешной рысью последовал за ним...
Властитель земли Московской и Владимирской въехал в свою столицу почти незамеченным. Воротная стража не обратила на него ни малейшего внимания – мало ли всяких бояр с дворней своей шляются туда-сюда.
Но Москва уже бурлила. Слух пронесся: из слободского наказного великокняжеского двора схватили всех бояр и писцов во главе с именитым Фролом Лисой-Кошкиным. На Кучковом поле с колокольни храма Благовещения истошно голосила медь. Купцы закрывали лавки, посадские ремесленники – свои мастерские и спешили на зов. Смерды туда же подводы правили. Голытьба сбегалась со всех концов, чтобы насладиться бесплатным зрелищем, глотку подрать да и поживиться кое-чем в густой толпе любопытных.
Так что Дмитрий Иванович почти никого не встретил по дороге к дому. А и встретил кого, так Князя и не узнали в простой-то одежде. Пробыл он дома недолго, обнял Евдокию – жену свою, – подбросил на руках и расцеловал сыновей, переоделся скоро в парадный наряд и в сопровождении сильной стражи появился на Кучковом поле как раз, когда туда подходил встреченный им в лесу обоз.
Толпа притихла, увидев властителя земли Московской и Владимирской, расступилась. Князь въехал в круг, соскочил с коня и легко взбежал на возвышение, построенное для подобных случаев.
Стража встала внизу, впереди помоста. На снегу, у подножия его, валялись связанные шесть человек. И еще с десяток, одетых победнее, стояли на коленях лицом к возвышению. Один из связанных, толстобрюхий и рыжебородый, с выпученными зелеными глазами, при задержании, видимо, сопротивлялся, был сильно помят и растрепан. Богатый кафтан его был изодран в клочья, шапки и в помине нет, и даже один синий сафьяновый сапог куда-то запропастился. То был Фрол Лиса-Кошкин – глава слободского двора, друг детства великого князя Дмитрия Ивановича. Он выл недуром:
– Оклевета-а-а-ли-и! Оболга-а-али-и! Мить-ка-а, перед Богом ответишь за посрамление болярского чина-а! Пожале-е-ешь, кня-язь!
Дмитрий Иванович кивнул здоровенному мечнику. Тот подошел к толстяку и молча ткнул его древком копья под ребро. «Правдоискатель» сразу замолк.
– Принесите весы! – раздалось с помоста. Толпа недоуменно зашумела.
– Видать, грехи болярские взвешивать будут! – громко пошутил кто-то.
Великий Князь услыхал, ответил:
– Истину глаголешь, грехи!
Двое больших амбарных весов притащили работники боярина Семена Кучки, дом которого стоял как раз перед площадью. Еще одни нашлись в храме Благовещения.
– Пересвет, – распорядился Князь, – пускай слобожане с обозом въезжают в круг.
Воины Пересвета не без труда проложили дорогу в толпе. И на виду всего честного народа оказались возчики с живностью, сохами и санями.
Дмитрий Иванович сначала приказал поставить на ноги связанных бояр, а потом взвешивать зерно с каждого воза.
Поняв, в чем дело, толстобрюхий Фрол Лиса-Кошкин заорал благим матом:
– Они ж, нехристи, пропили половину!
– Еще сколько лишних слов скажешь понапрасну, не спросясь, столько плетей сверх отмерянного и получишь, – пообещал опальному боярину Великий Князь. – Считай, Вавила, слова его пустые и поносные. И чтоб ни одного не пропустил.
– Добро, осударь. Ни одного словечка не пропущу, будь покоен, – заверил властителя начальник базарной стражи, следивший здесь за порядком.
«Праведник» сразу замолчал и больше никак не обмолвился, покамест его не припекло совсем.
Тем временем доброхоты из толпы под надзором одного из мечников взвесили зерно с первого воза.
– Один берковец[115]115
Берковéц – древнерусская мера веса: десять пудов.
[Закрыть] и пять фунтов! – раздалось от обоза. – Зерно сорное, с позапрошлого года!
– А должно быть тридцать пудов, – сообщил Дмитрий Иванович. – И зерно то должно быть отборным, посевным!
Дьяк заскрипел пером.
И каждый раз, как мечники от весов выкликивали количество зерна, князь отмечал двойное, а то и значительно большее воровство. ..
Со взвешиванием наконец покончили. Стали смотреть скотину. И это вызвало большое оживление в толпе.
– Конь-то сей знатный мне ровесник! – весело закричал из толпы седобородый дед. – Стой, да я ж узнал энтого мерина. Мы когда-тось, лет этак пятьдесят назад, отбили его у татар. Знатный конь, на нем сам царь ордынский бурдюки с кумысом возил! Так скакун сей и тогда уж без зубов ходил!
Толпа откликнулась на это сообщение громогласным хохотом и веселыми присказками. Великий Князь поднял руку, требуя тишины. Ревизия слободского хозяйства продолжалась. Записи показали, что у новопоселенцев только этого обоза было украдено три лошади, шесть коров и бык. Дьяк через глашатая объявил народу о нехватке у слобожан семенного зерна всякого (ржи, пшеницы, проса, ячменя, гороха, овса, гречихи) около трехсот пятидесяти пудов!
– Ну что, Фролка, отвечай народу за деяния свои неправедные, – зловеще-спокойно приказал Дмитрий Иванович.
– А чо? Чо ты спрашивашь-та? Аль сам не допетрил? – нахально отозвался боярин. – Продали да пропили, а скот с доплатой променяли. А на меня валят!
Услыхав столь явную напраслину, слобожане возмущенно загалдели и все, как один, поворотившись к Божьему Храму, истово перекрестились, отводя от себя незаслуженный навет.
– А ну, Фролка, и ты Богу поклянись! – потребовал Великий Князь.
– А чо клясться-та, – по-прежнему дерзко отвечал Фрол Лиса-Кошкин. – Ты погляди на их рожи, Митька: кто они, а кто я? Болярин я древнего роду-племени, от самого Добрыни нить жизни моей тянется, от времен Киевского Великого Князя Святослава Игоревича! Аль забыл про то? Так поспрошай родню мою! Поспрошай!
