Текст книги "Мы никогда не умрем (СИ)"
Автор книги: София Баюн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)
А Вик, приняв подарок полоснул сознание светлой, детской надеждой. И не замутненной ничем радостью – это папа. Подарил ЕМУ.
Машинка стояла на полке, и Вик каждый день вытирал с нее пыль. Но никогда с ней не играл. Это была единственная игрушка в его комнате, и он искренне не понимал, зачем она вообще нужна. Иногда отец бросал ему: «Не разбрасывай игрушки в коридоре», уходя спать. Наверное, в такие моменты ему вспоминалось что-то из собственного детства. Вик игрушки никогда не разбрасывал. У него их и не было.
А семенами отец засеял двор. Весь, кроме дорожки от забора к дому. Мартин, борясь с подступающей от бешенства дурнотой, разглядывал пустые мятые пачки. Его надежды чем-то засеять огород рухнули в один миг.
Это была трава.
Спустя две недели, когда двор зазеленел, Анатолий стал пускать свиней на выпас. Прямо на участок. Вик не придал этому никакого значения.
И сейчас Мартину нужно было сказать мальчику, что его отец неправ. Что он его не защитит. Не вырастит. И не воспитает. Что придет осень, и Вик, голодавший все лето, начнет болеть. Что Мартин трижды проверил, какие щели в оконных рамах он заклеит, а какие – не сможет. Что по дому ходят сквозняки и что…
Все слова были не те.
«Я хочу сделать так, чтобы тебе было хорошо», – сократил тираду до конечной цели Мартин.
– Ладно. Зачем мне тетка с садом? – примирительно сказал Вик.
Он почувствовал, что друг волнуется. Это было необычно. Мартин ведь, наверное, его любит. Правда Вику было бы достаточно той любви, которая становилась светящейся рыбкой в темноте. Другой он не понимал. Была, правда, еще мать. Но ее любовь была какой-то животной, на грани одержимости, и этим отталкивала. А Мартин… заботился. И мир правда становился лучше. Вик твердо решил, что сегодня ночью он Мартину все расскажет. И он поймет его. И не станет сердиться. Или расстраиваться, как сейчас.
«Мы попросим у нее помощи. И посмотрим, как там все устроено», – туманно ответил Мартин.
– Пойдем завтра. Мартин?.. Там в ведре три картошки видел, ты с ними умеешь что-то делать?
«Разберемся», – вздохнул он.
Разговор оставил тягостный осадок намечающегося противоречия. Мартин тоскливо думал о том, что ему хотелось бы дать Вику ту ласку, что он не получал от отца. Что он плохо умеет умещать тепло в слова, но научится. Обязательно. А пока он сделает так, чтобы мальчик нормально питался.
А Вик думал, как же это несправедливо, что Мартин не любит отца. Что в этом мире все неправильно, отец почему-то не хочет любить мать, Мартин отца, а мать не любила Леру. Лера любила только его. А он любил их всех. Но почему-то они никак не хотели мириться.
«Вик? Тебе легче, когда ты плачешь?» – осторожно спросил Мартин.
– Нет, – прошептал он, вытирая предательские слезы.
«Врешь. Не надо плакать. Прости, я… я хорошо отношусь к твоему папе. Правда. И ты, я уверен, скоро увидишься со своей сестрой. И когда-нибудь у тебя будет хорошая, дружная и любящая семья, я обещаю», – через силу соврал Мартин, впрочем, не выдав себя.
– Но не сейчас, да?..
«Наверное… но не из-за меня. Правда. Ты мне веришь?»
– Верю.
Мартину нельзя было не верить.
Даже когда он врал.
…
– Мартин? Мартин, ты меня слышишь?
«Да. Что случилось?»
– Ты видел мою сестру?
«Я… тоже ее помню. Она красивая и добрая девочка. Я уверен, она скоро тебе напишет», – ответил Мартин.
На самом деле воспоминания о Лере горчили и тянули тоской. Но не потому, что Мартин чувствовал к ней хоть тень любви Вика и от этого скучал по незнакомому ребенку.
Он вспоминал ее похожей на мокрого воробья. Она была маленькая. Худая, лохматая, большеглазая и действительно красивая. Но в памяти Вика она осталась с неподходящей, слишком взрослой, печатью обреченности на лице. Такой Вик запомнил ее, уезжая.
– Я… я по ней скучаю. Мне ничего не хочется. Все… противно. И неправильно. Ты не думай, что я трус. Я там, дома, темноты тоже боялся. Но я был старший, должен был ее защищать. А теперь мы оба боимся, она там, я здесь и… все неправильно.
Вик подавился тирадой, уткнулся носом в острые колени и заплакал.
Мартин медленно досчитал до десяти, давая себе время подобрать слова. Что он, значит, повел себя, как все окружающие мальчика взрослые? Отец ведь тоже думает, что заботится о нем на свой манер.
«Послушай. Послушай меня. Я про этот мир еще мало знаю. Но понял, что он несправедлив. Но это не значит, что он жестокий и плохой. Он очень красивый, только… не всегда правильный. Но я правда стараюсь сделать его для тебя лучше. Не могу вернуть тебе сестру. Но я верю, что вы друг друга не забудете. И будете очень-очень любить. И встретитесь скоро… Вот, смотри».
На этот раз Мартин не был уверен, что у него получится. Но у Вика хорошее воображение. Он видел дракона в небе, а значит…
Лера сидела на краешке кровати, кутаясь в плед. Ее лицо светилось тысячей синих огоньков. Они смотрели друг на друга, и монстр с тысячей глаз, притаившийся в коридоре, лопнул, как мыльный пузырь, не оставив темного, липкого следа на стенах и полу.
Мартин чувствовал нарастающую, морозную дрожь, но упрямо заставлял себя вспоминать этот чужой образ, заставив его двигаться, протянуть руку и коснуться кончиками пальцев протянутой ладони Вика.
В ту же секунду образ погас.
– Мартин?
«Прости, я не смог дальше».
– Спасибо, – серьезно сказал Вик, закрывая глаза.
Действие 4
Правила игры
– Ладно. На будущий год поедем вместе, сам увидишь… Там ты хоть человеком станешь.
– А сейчас я кто? – спрашивал Генка.
– Сейчас ты так… так просто, – отвечал отец без улыбки.
Даже серые светлые глаза не улыбались.
И Генкины глаза, такие же серые и светлые, не улыбались тоже. В. Крапивин.
Утро началось с грохота.
Мартин проснулся первым. Поднялся с кровати, накинул рубашку и медленно открыл окно.
«Мартин, не надо, вдруг папе там плохо?..» – раздался испуганный голос.
Впрочем, вернуть себе контроль над ситуацией Вик не попытался.
– Да нет, Вик, ему там очень хорошо. Только нам с тобой там лучше сейчас не появляться, – процедил Мартин, быстро шнуруя ботинки.
«Что с ним?..»
С кухни раздалась нечленораздельная брань и частые, гулкие удары. Мартин поморщился – судя по звуку, Анатолий колотил по стене кастрюлей.
Мелькнула мысль о том, чтобы спуститься и посмотреть. Показать Вику отца в самом неприглядном свете. Разбить его авторитет. Потому что сама мысль о том, что Вик слушается и едва ли не боготворит помешанного алкоголика ужасала.
Но Мартин не стал. Вик любит отца, и еще не способен оценивать опасность или мыслить категориями «собственное достоинство», «честь», «благородство». Он просто бросится к отцу, и, скорее всего, пострадает. Вместо этого Мартин вытащил из-под кровати сумку, собранную как раз на такой случай, и закинул на плечо.
Объяснять Вику что такое «белая горячка» он не собирался. Но ждал этого с тем самых пор, как Анатолий неделю назад разбил самогонный аппарат в подвале.
– Твой папа очень пьян и не понимает, что делает. Может тебя обидеть и не понять, – выбрал он самую нейтральную версию.
«А себя он… не обидит?» – обеспокоенно поинтересовался мальчик.
Мартин про себя выругал некстати появившуюся сострадательность, но потом осекся. Ребенок должен сопереживать. Даже тем, кто не заслуживает этого.
– Это ты виноват, сучонок! – раздался торжествующий рев с кухни.
– Не думаю, – проворчал Мартин, закрывая дверь на защелку.
Не дожидаясь, пока отец выломает дверь, он выпрыгнул из окна, боком протиснулся в щель в заборе и бросился к лесу.
Во дворе скулили собаки. Когда Мартин почти достиг опушки, за спиной раздался грохот и звон битого стекла.
Отец все-таки выломал дверь и разбил окно в комнате.
«Проклятье…» – тоскливо подумал Мартин, сворачивая с тропы.
А ведь скоро осень. И Вик непременно заболеет. Потому что окно, как есть, придется заколачивать фанерой – не ждать же от Анатолия, что он догадается его застеклить.
…
«Мартин, ну куда ты?..» – растерянно спросил Вик, давно потерявший направление.
– Не переживай, мы недалеко от дома. Сейчас лесом подойдем к деревне и пойдем искать женщину с огородом, заодно, надеюсь, она тебя покормит.
«А как же папа?..»
– Папа… сегодня хочет побыть один.
Это была ложь. Папа не хотел быть один. Папа был из тех, кто, впав в буйство начинал искать зрителей. Но оставлять Вика на это смотреть, подвергая его опасности Мартин не собирался.
Он остановился, скинул сумку на землю и сел рядом.
Ему очень хотелось поговорить с Виком. Чтобы он понял. Но Мартин никак не мог отыскать для него нужных слов. Не мог сказать, что ему больно видеть, как отец обращается с ним. Что он очень боится умереть, но не только потому, что тогда потеряет доставшиеся ему крохи жизни. Ведь если он умрет – Вик останется один, никто его не уведет от опасности, не накормит, не утешит и не научит дружить с собаками.
А еще Мартин очень хотел бы сказать, что у него хотя и есть странная, почти целиком состоящая из чужих воспоминаний память и удивительным образом возникшая собственная душа… он все еще не понимал, что за мир его окружает, и как в нем жить. Что он сам не взрослый, и что он отчаянно барахтается, порой бестолково и бессмысленно. И что ему тоже нужна помощь. Чтобы Вик не обижался, когда Мартин делает что-то не так – он очень старается.
Но Мартин молчал. Вик жил в мире, где люди были равнодушны друг к другу. Ему хватало чужой беспомощности.
– Хочешь… поговорим об этом? – спросил он, резонно рассудив, что со своими переживаниями он как-нибудь справится, а вот Вик явно должен быть напуган и его нужно успокоить.
«Я… ничего не понимаю», – ответил Вик.
«Я тоже», – хотел ответить Мартин, но прикусил язык.
– Твой отец… подвержен… дурным привычкам. Когда он выпивает он переносится… в другую реальность. Ему кажется, что там хорошо. Но он путает ее с настоящим миром, и оставаясь там, здесь ведет себя… некрасиво.
«Но ты же тоже в другой реальности?»
Другая. Реальность. Что это за реальность такая – дверной проем и темнота? И реальность ли это вообще.
– Я… это не та реальность. Я ее не путаю с тем миром, в котором все люди живут. И я здесь родился, так уж вышло.
«А ты хотел бы…»
– Хотел бы, – честно признался он, не требуя завершить вопрос.
«И ты бы меня бросил, да?..»
– Вик, я… тебе давал поводы так думать? Думаешь, я это все… чтобы жить? – стараясь скрыть секундную обиду спросил он.
Он сам себе в первый же день честно ответил на этот вопрос. Нет, не для этого. К мальчику он удивительным образом успел привязаться. К тому же это было бы подло и жестоко. А Мартин, хоть был неуклюжим в проявлении чувств, ворчливым и порой не слишком снисходительным к чужим порокам, подлым и жестоким не был точно.
«Нет, я… не то хотел…»
– Вик, я не такой, как твоя мать. И даже не как твой отец. Я очень хочу, чтобы у тебя все было хорошо. И я не просто хочу, я стараюсь это «хорошо» приблизить. Как умею.
– Ты… пойдешь в деревню?
«Нет… ты там что-то хочешь, а я не знаю куда смотреть и что просить. И подсказки твои слушать… И так я тут сижу под кустом и с деревом разговариваю», – Мартин почти увидел, как Вик смешно наморщил нос, когда говорил.
Хотел ему ответить что-то о том, что их никто не видит, но вместо этого просто рассмеялся. Легко, будто и не было никакой темноты за спиной, страхов, ответственности и пьяного отца.
Он слышал, что Вик рассмеялся в ответ.
Хороший был смех, тихий и переливчатый, как колокольчик на ветру.
…
Мартин умылся и пригладил волосы теплой водой из бутылки, лежавшей в сумке. Ему было немного страшно идти в деревню. Он опасался детей – тех самых, загорелых, с цепкими взглядами и грубыми руками. Которые не любят чужаков.
Сам Мартин не боялся драки. Что такое боль он представлял себе довольно смутно, но считал ниже своего достоинства перед ней дрожать. Будь он самим собой – к нему еще может и не подошли бы. Но Вик выглядит чужаком. И слабым, а слабых тут не жалеют.
Но у Вика не получится просидеть взаперти до того момента, как он непостижимым образом научится давать отпор. Скоро Вик пойдет в школу, и лучше бы ему не выглядеть зазнавшимся городским жителем.
К тому же Мартину нужна была помощь.
Деревня была небольшой.
Большая часть домов была выкрашена в белый или голубой цвет. Мартин знал, что сюда иногда приезжают туристы, и местные жители стараются поддерживать антураж. Поэтому дома снаружи были опрятными, многие окна украшали резные ставни, а на окраине деревни специально оставили старую мельницу. Многие крыши золотилась на солнце соломой.
Сперва Мартин потерялся в изобилии звуков, и почти минуту стоял, прикрыв глаза, и пытался привыкнуть к показавшемуся оглушительным шуму. Слышались голоса – раздраженные женские, визгливые детские, благодушные мужские. Где-то мычали коровы, кудахтали куры, слышалось знакомое сытое хрюканье свиней и заливистый лай собак.
Мартин отметил про себя небольшую церковь на окраине деревни. В крайнем случае можно пойти туда. Предложить помощь в обмен на еду. Попрошайничать он не собирался, хотя и понимал, что от работы шестилетнего ребенка немного пользы.
Огород нашелся быстро.
Тот дом сверкал белоснежной краской. Из-за забора виднелись несколько яблонь, пышные кусты смородины и ровные, зеленеющие ряды грядок с огороженными разноцветными колышками секторами.
«Мартин, она нас прогонит», – тоскливо предрек Вик, и Мартин был вынужден с ним в глубине души согласиться.
Женщина, пропалывавшая грядку у забора, казалась огромной. Она будто вся состояла из мягких шаров разного размера, засунутых под цветастое бесформенное платье. Мартин смотрел на ее красное, мокрое лицо и стянутые в тугой узел на затылке черные волосы. И чувствовал, что стучать ему не хочется. Но он не стал потакать ни своей интуиции, ни своему постыдному малодушию.
– Уважаемая?.. – окликнул т он ее из-за забора.
Женщина не услышала. Мартин досадливо поморщился. Детскому лицу не шло выражение взрослой досады, но он ничего не мог с собой поделать.
У Вика голос тихий, дрожащий.
«Только милостыню и просить», – раздраженно подумал Мартин, но прогнал и эту мысль.
И громче повторил:
– Уважаемая!..
Женщина обернулась. Лицо у нее тоже оказалось совершенно круглое, а шея – дряблая, висящая рыхлыми складками. Мартина посетила неожиданная мысль – какой она была в молодости, эта женщина? Не такой же бесформенной и…
– Что тебе? – хрипло спросила она.
«Будто ворона каркает», – усмехнулся Вик.
– Не нужна ли вам помощь?
– Я клубнику не раздаю! Помощник! Скажи своему папаше…
– Мне не нужна клубника, уважаемая, я предлагаю вам помощь, – с нажимом повторил Мартин.
– Пшел, – презрительно выплюнула женщина, возвращаясь к грядке.
Мартин оглянулся в поисках другого подходящего дома с более приветливыми хозяевами. Под ногами у него копошилась в пыли пестрая курица.
«Мартин, а ты чего хотел-то? Зачем тебе непременно с красивым огородом?» – спросил Вик.
Но ответить Мартин не успел – его плечо сжала чья-то рука.
– Мальчик? Ты предлагал Римме помощь? – раздался женский голос.
Обернувшись, Мартин с большим трудом удержался от того, чтобы отшатнуться.
Женщине, которая на него смотрела, могло быть и двадцать, и шестьдесят. Лицо было перечеркнуто розовым, в белых прожилках бугристым шрамом, ото лба слева к подбородку справа. Один глаз у нее был сделан из дешевого, мутного стекла, издевательски-яркого, синего, словно бросающего вызов своей заметностью.
Но Мартин внимательно и серьезно смотрел на второй – уставший. Темно-серый, как у него. Он не стал стряхивать руку с плеча.
– Да, я предлагал. Помочь вам, уважаемая? – тихо спросил он.
– У меня нет клубники, – с какой-то обреченностью сообщила женщина.
У ее голоса тоже не было возраста. Он низкий и усталый. И больше… никакой.
– И далась же… – Мартин осекся на полуслове. – Мне не нужна клубника. Мне нужны журналы. Или книги.
– Журналы? Какие ты хочешь журналы, мальчик? Про машины? Про корабли?..
– Про… садоводство. Про кур, про огород… в общем, про то, как вести хозяйство.
– Зачем тебе? – удивилась женщина.
– Я – сын Анатолия Редского, – с отвращением признался Мартин.
– Анатолий это… тот грузный мужчина, который выращивает свиней?
– Да. У нас проблемы, а я не знаю, как их решить. Куры не несутся, и…
На них начали опасливо поглядывать. С долей гадливости. То один, то другой настороженный взгляд обжигал его лицо. От прохожих. От соседей из-за заборов. Мартин с тоской понял, что разговаривать с этой женщиной – ошибка. Что она пария. И ему надлежит отшатнуться от нее, сплюнуть в теплую желтую пыль и бежать.
Стать как все. Как часть этого мира.
– У меня нет журналов, – сказала женщина, отпуская его плечо, и отворачиваясь.
Словно почувствовала его мысли.
Она была высокая, худая. В темно-синем платье с дурацким, заляпанным фартуком.
– Но… вам ведь все еще нужна помощь? – спросил Мартин, догоняя женщину и дотрагиваясь до ее рукава.
«Мартин… может не надо?» – опасливо спросил Вик.
«Может и не надо», – задумчиво ответил Мартин.
…
Изба из потемневшего дерева стояла на отшибе. Дом не был выкрашен ни белой, ни голубой краской. Когда-то он был крепким, золотящимся светлыми, гладкими бревнами и тонкими реечками крыши. Сверкали прозрачные стекла и бежала вязь растительного узора по ставням. А из красной кирпичной трубы поднимался живой светлый дым.
Сейчас дом напоминал брошенного детьми старика. Потемневший, с трещинами рассохшихся в дереве морщин. Труба покрыта патиной копоти, ставни покосились. И только одно было в этом доме целым, крепким и надежным – забор.
– Я одна живу. Мне плохо, – тихо сообщила женщина.
Мартина полоснула жалость. Впрочем, он успел понять, что женщина была сумасшедшей. Тихой помешанной. Она может сама о себе заботиться. Наверное, даже выполняет какую-то роль в деревне – может, к ней ходят гадать. Или у нее растут лучшие яблоки. Только говорит она так, по-особенному. Чувствуется тоскливое, царапающее безумие в ее голосе.
В доме было темно и не убрано. Не была заправлена постель. Посуду не мыли, кажется, пару дней. Мутные стекла на окнах пропускали мало света, а на половиках скопился тонкий слой желтой уличной пыли.
– Плохо мне, – повторила женщина, будто оправдываясь.
Мартин неопределенно пожал плечами. Он видел – правда плохо.
– Молока… хочешь? – предложила женщина, словно ожидая, что он бросится бежать.
– Да, – не стал отпираться он.
Дома все равно пусто. И неизвестно, когда он сможет вернуться. Может отец сейчас уснет. А может, будет крушить все до следующего утра.
«А может этот пропитой боров упадет и проломит себе башку», – подумал Мартин, позволяя сладостной фантазии на мгновение затопить сознание целиком.
Он ничего не мог сделать. Скрывал ненависть от Вика, но она росла, с каждым днем, с каждой темной ночью, которой Вик тихо скулил в подушку от тоски, а Мартин пытался утешить его, рассказывая какие-то нелепые истории.
Каждой ночью, что приходил в коридор бесформенный монстр с тысячей черных глаз и медленно тащил свое грузное тело к комнате, оставляя за собой липкий черный след. Каждым утром, что Мартин обнаруживал пустой холодильник.
Каждым днем, что Вик пытался заслужить любовь отца, но наталкивался на глухую стену равнодушия.
Женщина чем-то гремела в холодильнике.
– Что ты хотел в журналах, мальчик? – тихо спросила она.
– У нас куры расклевывают яйца. В огороде ничер… ничего не растет… – Мартин на секунду прикрыл глаза, настраиваясь на образ очень воспитанного и старательного шестилетнего мальчика.
И, уже более мягким голосом, тщательно подбирая слова продолжил:
– Я с города приехал. Папа у меня занятой очень, он свинок разводит, а за ними, он говорит, глаз да глаз нужен…
«Мартин, ты издеваешься, да?»
– Я вот подумал – ну не до огорода же ему, и не до кур. А мне бы ягод ему на вечер собрать, или яйца пожарить – он уставший всегда. И в огороде, опять же, что-нибудь посадить. Только я не умею совсем, меня в городе только книжки читать научили и считать.
– И ты хотел научиться. Ты хотел сидеть и читать журналы вместо того, чтобы обо всем спросить?
– Так все заняты. Вот ваша тетя Римма даже разговаривать не стала. Я уж сам разберусь, потихоньку…
Женщина поставила на стол стакан молока и тарелку с печеньем.
– Чтобы куры не расклевывали яйца им нужен мел. Я тебе дам коробку. И журналов у меня нет, но есть справочник по ботанике, клиенты дарили, можешь забирать. Хоть на растопку если что сгодится… И саженцы я тебе… дам. И сажать научу. Ты только… приходи дня через три, – с какой-то беспомощностью попросила женщина.
– Чем вам помочь-то? – чуть мрачнее спросил Вик, которому Мартин уступил, чтобы тот поел и продолжил разговор. Вик все еще ее побаивался, но старался, чтобы этого не было заметно.
– Мне… не нужно помогать. Ты… приходи, ладно?
– А где ваши дети? – спросил не отличающийся тактичностью Вик.
Впрочем, женщина не рассердилась, не обиделась и вообще никак не проявила, что ее задел вопрос. Только Мартин заметил, как дрогнули кончики ее пальцев.
– Повитуха я. Своих детей Бог не дал. А хочешь – послушай, что тебе в деревне скажут. Что это наказание.
Вик ничего не понял. Он решил про себя, что женщина сумасшедшая, и говорить может что угодно.
– Давайте я вам хоть окна помою? – предложил Вик.
Молоко было холодным и пахло травой. И печенье оказалось не засохшим, как можно было ожидать от хозяйки такого дома. Оно было свежим, сладким и с сильным запахом топленного масла. Словно женщина лучшее, что было в доме, отдала ему. И Вик хотел хоть что-то вернуть ей. Потому что это было правильно.
Она неопределенно пожала плечами и отвернулась к шкафу.
Вик прикрыл глаза и почти не почувствовал, как мир, качнувшись, уместился в оконный проем.
Во дворе был колодец. Двор был запущенным и без разноцветных реечек, разделяющих грядки на сектора. Но там был огород. И теплица. И курятник, который Мартин внимательно осмотрел. Курятник был таким же потемневшим, как и дом, но его конструкция разительно отличалась от маленького сарайчика у них во дворе. Он был похож скорее на небольшой домик, почему-то с окошком, затянутым плотной мутной пленкой. Снаружи к курятнику примыкал загон, обтянутый мелкоячеистой ржавой сеткой.
Мартин вымыл окна, вытряхнул половики и кое-как прикрутил болтающуюся дверцу кухонного шкафа. Вик предлагал помочь, но Мартин торопился – снаружи все чаще слышались детские голоса. Время близилось к обеду. Видимо, кто-то закончил обязательные утренние работы, кто-то вернулся с рыбалки. Но главное – дети уже собирались в ватаги и нужно было постараться избежать если не столкновения с ними, то, по крайней мере, конфликта.
На столе лежала тяжелая книга в черной обложке, с измятыми сыростью желтыми страницами. Сверху – большая коробка мела и пакет с печеньем. Мартин, ополоснув руки и лицо, начал упаковывать книгу в сумку. Женщина сидела за столом и тоскливо наблюдала за ним.
– Уважаемая, подскажите… зачем в курятнике окна?
– Ты не спросил, не темно ли курочкам в домике, малыш, – бесцветно отметила женщина.
Мартин снова почувствовал легкую тревогу. Но быстро успокоился. Много ли взрослых способны разгадать такую загадку? Если не выделяться? Если скрывать ее?
– Окна нужны потому, что в темноте куры плохо несутся. Передай своему занятому отцу.
– Спасибо вам, – сказал он, закидывая на плечо резко потяжелевшую сумку.
– Приходи через три дня, – напомнила женщина, не встав из-за стола, чтобы его проводить.
Мартин со смешенным чувством облегчения и сожаления выскользнул на улицу и плотно затворил за собой дверь.
То, что он увидел, сделало легкую тревогу от недосказанности женщины чем-то совершенно незначительным.
Потому что другая, свинцово-тяжелая навалилась на него в один миг. И растаяла.
Он без страха, прямо и открыто, смотрел в глаза одному из облокотившихся о забор мальчишек. Высокому, черноволосому, с голубыми, как вода, глазами. В нем Мартин безошибочно узнал главаря. Было еще четверо, но он видел, что главная проблема – этот, черноволосый, с поцарапанными локтями и коленями, в пропыленной синей рубашке.
«Нас бить будут, да?..» – обреченно спросил его Вик.
«Не будут. Но ты на всякий случай отойди», – попросил его Мартин.
«Ну ты скажи ему: „Не желаете ли хлебную корку, уважаемый?“, он сразу от тебя отстанет», – ехидно посоветовал Вик.
Впрочем, Мартин чувствовал, что это бравада.
– Ты свиновода сын? – презрительно спросил мальчик, нарушив молчание.
Ему было двенадцать или тринадцать на вид. Голос у него только начал ломаться, и от этого обладал какой-то комичной басовитостью. Впрочем, Мартину было не до смеха. Каждый раз, отвечая на это вопрос он чувствовал себя так, будто ему приходится есть помои.
– Да, – ответил он как можно более миролюбиво.
– И что ты, погань белоглазая, тут забыл?
Мартин прикрыл глаза. Им неоткуда было знать, что у Вика глаза были почти белыми. Впрочем, это было неважно.
Важным был вопрос, что ответить. Дерзить? Попытаться сгладить конфликт? Показать, что он настроен доброжелательно и не хочет никакой драки? Или попытаться сбежать через дыру в заборе с противоположной стороны, бросив сумку и потихоньку вернуться за ней вечером?..
В голубых глазах собеседника нарастало тяжелое, грозное презрение.
«С собаками все-таки проще», – тоскливо подумал Мартин.
На помощь взрослых он не надеялся. Оставался еще один выход. Опасный, ненадежный. Но Мартин не видел другого.
Улыбнувшись, он ответил:
– Я заблудился. Знаете, проведя столько лет среди Альвов, я вовсе отвык от человеческих тропинок.
«Мартин, что ты несешь?!» – в ужасе ахнул Вик.
Вику и правда стало страшно. Не хватало еще чтобы вместе со всем этим миром его мудрый и рассудительный друг сошел с ума. Ему тогда что делать?!
Но Мартин улыбнулся уже гораздо легче. Он увидел в глазах мальчишек знакомый проблеск интереса. Вздохнув, он вышел за забор.
…
– Мартин, у тебя мозги совсем набекрень! Что ты нес, скажи на милость?!
«Ты хотел, чтобы нас побили? Или ты еще чем-то готов был поразить этих юных агрессоров? Что мне им надо было сказать, что я за книжкой по ботанике пришел к тетке, которую они всей деревней презирают?»
– Нужно было совсем не ходить!
Они ушли из деревни спустя три часа. За это время Мартин рассказал такое количество историй, что хватило бы год прогонять целую армию Пушистиков, охрип и устал так, будто вопреки расхожей поговорке, ворочал мешки. Когда его познания в мифологии начали подходить к концу, пришлось сочинять. Рассказал о том, почему у Вика белые волосы и белые глаза, сказал, почему редко появляется в деревне и не умеет плавать и лазать по деревьям. Рассказал, почему он не «белый, как, блин, моль», а бледный, как снег. В рассказе присутствовали феи, волшебные цветы, говорящие коровы и прочие сказочные персонажи, которые давали окружающей мальчика действительности какой-то новый смысл. И не было никаких серых стен и алкоголика-отца.
«Совсем я не мог. К тому же ты помнишь – тебе не удастся от них прятаться».
– Но ты же…врал, – с удивлением произнес Вик, будто мысль о лгущем Мартине казалась ему чем-то абсурдным.
Сам Мартин не считал себя образцом честности. Что делать – он оказался в тех условиях, когда ему приходилось изворачиваться.
«Я не врал. Я рассказывал им сказку, а они знали, что я ее рассказывал. Если ты заметил, они были в восторге и обещали тебя никогда не трогать, если ты еще расскажешь… Ради всего святого, Вик, это могло бы стать самой большой твоей проблемой на долгие годы, а нам удалось отделаться дурацкой сказкой про говорящую корову!» – Мартин сам был не в большом восторге от своего вынужденного бенефиса.
– Мартин?.. А вообще ты здорово рассказываешь, – неожиданно потеплевшим голосом признался Вик.
Он и правда совсем не сердился.
Они устроились недалеко от озера, в котором недавно купались. Чуть поодаль росла огромная, разлапистая ель, похожая на темно-зеленый шатер. Мартин привел их сюда, расстелил на земле старое шерстяное одеяло и закрыл глаза.
Он легко уступал Вику, возвращаясь к своей темноте. Но когда мир, вздрогнув, переворачивался перед его глазами, он чувствовал глухую, тянущую тоску. И от этой тоски чернее становилась темнота, и немилосерднее дверной проем. В такие моменты всегда всплывало горькое, глухое слово «каземат».
Мартин смотрел в свою темноту, часто замечая там какое-то движение. Иногда даже слышал звуки, похожие на шорох воды о песок. Но он не ходил туда, опасаясь вслепую блуждать в пространстве, о котором ничего не знал. Боялся не найти проем и не вернуться к Вику. Боялся раствориться в ней, потеряться и больше никогда не увидеть света.
– Мартин, ты меня слушаешь? – вывел его из размышлений голос Вика.
«Нет, прости, я задумался. Что ты говорил?»
– Говорю, читай свою книжку. Когда мы домой вернемся?
Мартин молчал. Он бы предпочел заночевать в лесу. Было тепло, хищники близко к деревне не подходили, а вот отец мог и не успокоиться. У Мартина с собой было шерстяное одеяло, зажигалка и спички, веревка и даже сложенный кусок брезента. Но объяснять, почему ночью в лесу не так страшно, как дома, не стал.
– Давай вечером вернемся и посмотрим, как там дела, – уклончиво ответил он.
Книга была огромная. Тяжелая, с мелкими буквами и четкими, детальными рисунками. Были там растения в разрезе. Молекулярные строения мембран. Рисунки тонких, невесомых травинок и огромных, мясистых листьев.
«Ну и муть…» – тоскливо прошептал Вик.
А Мартин был в восторге, забыв даже ненадолго о своей первоначальной цели. Было в этой книге что-то такое, о чем он так тосковал – дальнее, неизведанное и чужое. Мир, непохожий на тот, в котором он жил. Мир, отделенный от него чем-то грозным, но все же притягательными, играющим красками от стального серого до глубокого черного и безмятежно-голубого.
Морем.
Вику он не стал ничего говорить. Провел кончиками пальцев по плотному, шершавому листу, будто здороваясь с книгой. Им предстояло долго пробыть вместе.
Действие 5
Катастрофа
Подойди. Говорят,
Ты хороший человек.
Ты неподкупен. Впрочем,
Молния, ударившая в дом, —
Тоже.
Б. Брехт
Дни потянулись бесконечной чередой. Хорошие были дни, золотые от солнца, песка и пшеничных полей.
Зеленые от леса и травы.
Пронзительно-голубые от неба и воды.
В тот день Мартин влез в окно поздним вечером. Отец спал на кухне, лицом вниз. Мартин не рискнул идти к себе в комнату, и они с Виком заночевали на чердаке.
Вик написал письмо Лере, и они с Мартином отнесли его на почту. Пусть у нее будут те письма – он будет писать еще.
Спустя пару недель пришел ответ. Несколько листов, исписанных округлым, размашистым почерком Полины. Там было и для Вика. Лист, начинавшееся со слов «Сыночек мой любимый». Анатолий сжег письмо в пепельнице. Другой лист, где письмо начиналось с «Братик!..» подумав, отдал сыну. Вик разбирал почерк до вечера. Лера диктовала маме свои простые детские переживания и любовь. Любовь была видна в каждом ее слове, она звенела в каждом предложении, согревая кончики пальцев при прикосновении к листу. Мартин молча наблюдал и радовался тому, что у Вика наконец-то заблестели глаза.
