Текст книги "Мы никогда не умрем (СИ)"

Автор книги: София Баюн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Мартин был благодарен ему за это молчание.

Риша заранее составила ему список того, что понадобится для учебы в первый год, не забыв, хихикая, упомянуть, что ему понадобятся тетради в косую линейку, в которых он будет почти целый год учиться рисовать крючки.

Почерк у Вика за последний год стал четче и увереннее. Длинные «у», «р» и «д» заканчивались острым крючком вместо петли. Мартин замечал, что Вик пишет почти без ошибок, и словарный запас у него явно больше, чем у его деревенских сверстников. Рисовать крючки в тетрадях в косую линейку Вику было заранее тошно. Впрочем, тетради Мартин купил – деваться было некуда.

– Есть хочешь? – впервые подал голос Вячеслав Геннадьевич, когда они выходили из магазина.

– Нет, – честно ответил Мартин.

Мысль о еде вызывала у него тошноту уже третий день. Раньше он не отказывался от возможности накормить друга, но сейчас они оба на еду даже не смотрели.

Вячеслав Геннадьевич уверенным шагом свернул с улицы куда-то во дворы.

– А скажи-ка мне, мальчик, от чего ты смотришь на меня как на врага? – спросил он, глядя перед собой.

Лицо у него при этом было исполнено благодушия.

«Надо же, обычно взрослым наплевать, что ты там чувствуешь», – криво ухмыльнулся Вик.

– Вы ошибаетесь, я очень вам благодарен, – тактично ответил Мартин.

– Я разговариваю с тобой как со взрослым. Когда взрослые врут друг другу – они обычно считают друг друга идиотами. Я тебя идиотом не считаю.

– Вы относитесь к собственным детям очень…специфически. Зачем возитесь со мной? – Мартину с трудом удавалось сохранять свою обычную дипломатичность.

Он тоже устал, запутался, и ему было всего тринадцать.

Вячеслав Геннадьевич остановился у ларька. Спустя пару минут он почти силой вручил ему стакан с чаем и показал на стоящую недалеко черную кованую лавочку, утопающую в тени огромного тополя. Асфальтовая дорожка была заметена пухом, словно снегом.

Мартин сел на край лавки. Чай грел руки через картон. Мартин чувствовал себя несчастным и потерянным, ему мучительно хотелось, чтобы и ему кто-то помог. Дал совет, или сказал, что он все делает правильно. Но Мартин сам обрек себя на одиночество – стоило Вику отвернуться к стене, как оно начинало ощущаться особенно сильно.

Вячеслав Геннадьевич другом быть не мог. Мартин несколько секунд разглядывал его отрешенное лицо и зализанные назад черные волосы, а потом опустил взгляд на стакан.

– Я вожусь с тобой, потому что ты не похож на моих детей. Ты похож на меня. А еще потому, что я люблю свою дочь, и ты тоже ее любишь. Я ценю это, и ценю то, что ты не прислушиваешься к сплетням.

– Я верю тому, что вижу сам. Ваша жена – приятная женщина и хорошая мать.

– Эти слухи – правда. Об этом знает каждая собака в деревне.

– Знаете, мне наплевать. Я все еще вижу приятную женщину и хорошую мать.

Чай был черный, с химическим запахом цветов.

– Говорю же, ты похож на меня… Я хочу, чтобы ты понял, мальчик. Я не обязан тебе отчитываться в том, как воспитываю свою дочь, но я все же сделаю это. То, что я бью своих детей – не значит, что я жесток и желаю причинять им боль. Чтобы это понять, тебе потребуется много времени, но…

– Отчего же, – перебил его Мартин. – Я все хорошо понимаю. Вы думаете, что делаете доброе дело. Я плохо знаком с вашими сыновьями, но Риша – слабая, беззащитная и покладистая девочка. Она просто ждет вашей любви.

Выражение лица Вячеслава Геннадьевича не изменилось, но в глазах мелькнула насмешка. Мартин устало прикрыл глаза. Как же, сопляк взрослому морали читает.

– Риша похожа на свою мать. Сейчас она маленькая девочка, беззащитная и покладистая. Я любил ее мать, безумно, с юности, и люблю до сих пор. Если бы ты знал, через что я прошел ради этой любви. И через что она прошла.

– Риша – не ее мать.

– Ее мать жила очень… благополучно. Ее никогда не били родители, они с нее пылинки сдували. Ее берегли от всего, что могло ранить. Она рассказывала о своей комнате – она была в розовых тонах, и там было столько мягких игрушек, что нужно было постараться упасть и ушибиться. Может когда ты подрастешь я тебе смогу рассказать, чем все закончилось, но поверь мне – боль в детстве переносится куда легче и еще способна приносить пользу.

Мартин молчал. Под его щекой была шершавая поверхность стола, а за спиной щелкала пряжка ремня.

Боль.

Беспомощность.

Унижение.

Ничего хорошего он не мог найти, как ни пытался. Эта порка научила его и без того понятным ему вещам – насилие отвратительно, уродливо и несправедливо. При мысли о том, что подобное испытывает его подруга, он ощущал, как сердце толкает по венам что-то ледяное и колючее.

– Ты хочешь ее защитить. Мне нравится – детям редко хватает осознанности и благородства. Послушай меня, Вик, я не враг ни тебе, ни своей дочери. Просто поверь мне.

– Пойдемте домой? – вместо ответа попросил Мартин, сжимая пакет.

Вячеслав Геннадьевич кивнул, встал со скамейки, и не оборачиваясь пошел обратно к оживленному проспекту.

Мартин выбросил полный стакан в урну.

Вик молчал. Он не слушал, что происходило снаружи. Он завороженно смотрел, как на стене, под его пальцами распускаются узоры ледяных цветов. В них он видел порядок и строгую гармонию. То, чего так сильно не хватало этому миру.

Порядка.

Что-то тонкое и холодное отделяло его от Риши, ради которой он остался в деревне, от Мартина, любовь которого весь этот год помогала ему жить, и от всего этого мира, в котором ему приходится принимать тяжелые решения, и расплачиваться за них.

И ему это нравилось.

…

Мартин, столь отчаянно тосковавший по реальной жизни, получив тело в безраздельное распоряжение, чувствовал себя некомфортно. Вик, если выходил из своей комнаты, либо сидел и смотрел в стену, следуя потоку своих мрачных мыслей, либо огрызался и делал все, чтобы его как можно быстрее оставили в покое. Разговаривать он не желал, вцепившись в свою боль, как голодная собака в кость – ни выпустить, ни съесть.

Риша все так же приходила к нему почти каждый день. Мартин общался с ней за двоих, пытался что все так же, как раньше. И у него почти получалось, но он раньше не подозревал, как трудно дается беззаботность, когда на душе – темнота. В его книгах никто не рассказывал, что делать с озлившимся ребенком. И не было взрослых, которые могли бы ему помочь. С каждый днем настроение друга все больше пугало Мартина – тот вовсе не собирался смиряться с положением дел и не реагировал ни на какие уговоры.

В ту ночь Мартин долго лежал без сна. Глаза болели, словно от дыма. В доме стояла вязкая тишина, которая давила на виски и вызывала головную боль.

Мартин прикрыл глаза.

– Вик. Пожалуйста, поговори со мной, – попросил он.

«Зачем?» – раздался раздраженный голос.

Мартин понял, что не ошибся. Вик плакал. Поэтому так странно болели глаза.

– Ты… ты мне нужен. Вик, я тоже человек. Мне тоже больно и мне тоже… нужны друзья.

«Мартин, ну что ты за человек? Тебе меня… не надо любить. Я плохой человек. Жестокий».

– Неправда.

«Правда. Это правда, Мартин. Я плохо с тобой поступал. Я отвернулся от Риши. Я ото всех отвернулся, всех бросил. И знаешь что? Мне так нравится. Если бы я мог запереться в этой комнате, никогда отсюда не выходить – я бы сделал это. И не вышел бы, никогда. Так лучше было бы», – угрюмо сказал Вик, и в голосе его еще звенели слезы.

– Нет. Не лучше. Вик, пожалуйста, помоги мне. Давай вместе это нести.

«Я… жалею, что не поехал в приют», – выпалил он, неожиданно для самого себя.

– Тогда давай утром я пойду и скажу Вячеславу Геннадьевичу, что согласен, и мы поедем.

«Мартин, ты не понимаешь. Я поступил правильно. Честно, благородно. А я не хочу поступать честно и благородно. Ты-то не поймешь, тебе легко дается – ты видишь черное и белое, и черное отрицаешь. А я… так не могу».

– Ты ошибаешься. Мне нелегко даются мои решения. И ты знаешь, я часто ошибаюсь. Я просто пытаюсь тебе помочь.

«А больше-то тебе делать нечего, правда?!» – выпалил Вик, сам испугавшись своих слов.

За его спиной раздался треск. На белоснежной стене появилась новая ниточка трещины. Чужая боль и обида потекли в легкие, словно разгорающийся кашель.

«Мартин, я…»

Мартин молчал. Ему впервые захотелось послать все к черту, развернуться, и выйти во вторую дверь. Раствориться в темноте, и ничего не решать и не нести ответственность за эти решения.

– А теперь слушай меня. У меня может, нет тела, и тебе показалось, что я такая волшебная говорящая зверушка. Или какая-то сущность, приложение к тебе, само собой разумеющееся. Так вот, тебе неправильно показалось, ясно? – голос Мартина оставался спокойным, но что-то звучало в нем, до этого момента незнакомое.

«Я… не хотел так говорить…»

– Ты хотел, это-то меня и пугает. Да что с тобой происходит?! Да, жизнь у нас с тобой не из легких. Но я стараюсь, и до этого момента мне казалось, что у меня получается. Ты больше не голодаешь, тебя больше ни разу не избили, тебе не снятся кошмары и не мерещатся монстры, у тебя есть подруга… Что мне еще сделать?!

Что-то ползло по подбородку. Мартин раздраженно провел по нему тыльной стороной ладони. На коже осталась широкая бордовая полоса.

Несколько секунд он смотрел на свою окровавленную руку. Почему-то это зрелище заставило злость мгновенно смениться паникой.

«Мартин…»

– Помоги мне… я ищу дорогу в темноте. Мне не всегда удается, но я стараюсь.

«Прости меня. Пожалуйста. Я правда был… неправ».

– Скажи мне лучше, почему ты закрылся ото всех, – попытался улыбнуться Мартин.

«Я… понимаешь, я ведь правильно поступил?»

– Не знаю, Вик. Понятия не имею. Но, по крайней мере ты точно сделал одну жизнь лучше.

«Тогда почему я этому не рад? Почему это решение мучает и преследует меня, и не кажется мне правильным?»

– Потому что такие решения, верны они или нет, никогда не даются нам легко.

«Почему так?»

– Потому что мы не живем в мире, в котором все правильно. Здесь поступать правильно бывает больно, и поступать подло тоже больно. Но кроме боли здесь много, много прекрасного, светлого, чистого. И боли гораздо меньше. Только давай не отворачиваться от этого прекрасного и светлого.

«Мартин… слушай, в доме ведь тихо?»

– Да, отец куда-то уехал.

«Пойдем поедим, а? Раз нельзя отворачиваться».

– Пойдем, – согласился Мартин, вставая с кровати.

Но, прежде чем пойти на кухню, он несколько минут в ванной отмывал от крови лицо и руки. Так, чтобы ни осталось ни тени, напоминающей о красном цвете, испачкавшем белую кожу. Мартину казалось, будто кровь въелась в его руки намертво, и он не сможет ее оттереть. Но она послушно стекла в слив розовой водой, не оставив следа.

Действие 15

Солнце мое

Мне было пять, а ему – шесть,

У лошадок наших нарисована шерсть,

Он ехал в черном, в белом – я,

Ему неведом проигрыш в боях.

Пиф-паф, он застрелил меня!

Cher

Двадцать первого августа, в Лерин день рождения, Вику пришло первое письмо, написанное сестрой. Неловкие буквы, «И» выглядящая как «N», все же складывались в слова. Вик читал их, пока буквы не начали расплываться.

Лера старалась. Она выводила каждую букву, подбирала слова, и даже дала ему прозвище – она писала, что они как Кай и Герда из сказки, и что они обязательно встретятся. Но Вик чувствовал изменившееся настроение письма.

Лера начала забывать его. Она отдалялась, взрослела, и в ее мире для него, Вика, осталось чуть меньше места.

«Кай». Прозвище ему понравилось – слово мягко звенело на конце зимней стужей, о которой он в последние месяцы так часто думал. Он написал его на ладони черной ручкой, и весь день ходил, сжимая и разжимая кулак. Ему казалось, что края слова мягко покалывают кожу. Оно было там, это прозвище, которое придумала его далекая, уходящая в память сестра. Он чувствовал его, словно льдинку с острыми гранями.

Лето уходило за горизонт малиновым закатом. Вик чувствовал, как тоскует Мартин – он не любил осень. Развеять эту тоску Вику было нечем. Дни он проводил около перевернутой лодки на берегу озера. Лисята подросли, порыжели, и теперь несколько самых смелых длиннолапых подростков подходили к нему совсем близко, осторожно забирая с протянутой руки кусочки сыра и хлебные корки. К Рише один из лисят вовсе улегся на колени, впрочем, через несколько секунд, испугавшись собственной наглости, сбежал в кусты.

В то утро Риша ждала Вика у забора с бумажным свертком в руках.

– Ты сияешь, как солнце, – улыбнулся ей Вик, запирая за собой калитку.

– Солнце? Мне нравится быть солнцем, – она протянула ему сверток.

– Что там?

Сверток был легким и объемным. Риша только нетерпеливо подтолкнула его под локоть: «Открывай!»

У него в руках лежала пара рубашек – шерстяная черная и тонкая белая. Под ними обнаружился черный свитер с высоким воротом.

– Меня папа просил передать, это братьев, неношеные… К школе, он сказал, ты не купил… Я тебе там… в общем вот.

У нагрудного кармана белой рубашки четкими стежками был вышит красный вензель «V», такой же, как тот, что вышил на парусах корабля Мартин.

На черной рубашке на плечах и рукавах была другая вышивка – золотистой нитью две широкие полоски и ромбовидная петля.

– Что это?..

«Это нашивки, Вик. Лоцманские. Ты любишь корабли», – напомнил Мартин.

– То есть… почему лоцман?

– Я специально у папы спрашивала, он мне нарисовал, – смутилась она. – Понимаешь, он… дорогу показывает. То есть кругом может быть шторм, или темно, а он знает берег, дно и как…

Риша совсем смутилась и замолчала. Вик несколько секунд разглядывал ее аккуратные стежки, а потом, поддавшись порыву, обнял, прикоснувшись губами к ее щеке.

– Спасибо, солнце… солнце мое. Солнце для всех пускай светит, ты будешь только мне, – сказал он, ласково проводя ладонью по ее волосам.

Риша счастливо улыбалась ему в плечо.

– Куда пойдем? – спросил он, разжимая руки.

– Мать сказала «раз мы все равно шляемся» земляники собрать, пойдешь со мной?

– Да, погоди, сейчас положу одежду и пойдем хоть землянику собирать, хоть хворост, хоть булыжники.

– Не любишь землянику?

– Люблю, – с улыбкой ответил он, разворачиваясь к дому.

Он не стал заходить, чтобы не проходить мимо кухни, где спал отец, и аккуратно сложил вещи на подоконнике, приоткрыв окно.

– А это твое окно? – спросила Риша, когда он вернулся.

– Да, а что?

– Ничего, просто… никогда не видела, где именно ты живешь.

Она привычно взяла его за руку. Вик забрал руку, сжал ее плечи и несколько секунд внимательно разглядывал ее лицо, прежде чем снова взять за руку и направиться к лесу.

У нее голубые глаза. Чистые, яркие, как небо после дождя.

Что-то злое, темное, так больно давившее его после того, как он отказался ехать в приют, наконец-то отступало.

Часть взял себе Мартин. Часть он отбросил сам. Риша была рядом, не призрак какого-то там будущего. Человек с голубыми глазами, которого он, Вик, спас от одиночества.

– Риша, прости меня. Я себя… не очень красиво вел последние недели.

– Ты был далеко, – серьезно сказала она, и от этих слов Вик почувствовал, как позвоночник покалывают сотни ледяных иголок.

– Что?..

– Ну, ты ушел в себя. Тебе надо было побыть… ну наедине с собой. Слушай, Вик, я тоже хотела извиниться. Я не должна была… я просто… так испугалась, что ты уедешь, что я… Прости меня.

– Не надо, Риш. Пожалуйста, – с досадой попросил он, чувствуя, как холодеют ее пальцы. – Ты… ты можешь бояться. Знаешь, у меня есть… друг. Он говорит, что бояться или ненавидеть – это нормально. Это то, что делает нас людьми.

– Но ты из – за меня не поехал…

– И пусть это будет мой выбор, ладно? Я же обещал быть твоим другом. Читала «Маленького Принца»?

– Нет…

«Мартин, а можно ты ей расскажешь? Пожалуйста, я тоже хочу послушать!..»

«Почему нет», – ответил Мартин, до этого молча наблюдавший за происходящим.

– Слушай. Жил один человек, летчик. Когда он был вовсе не летчиком, а мальчишкой, младше нас с тобой, он нарисовал удава, который проглотил слона. Но взрослые, которые увидели эту картинку не увидели удава. Они сказали: «Это шляпа».

Мартин сел на корточки и пальцем начертил на дорожной пыли очертания рисунка, который видел в книге.

– Чтоб они понимали, – хихикнула Риша.

– Вот именно, – серьезно кивнул Мартин. – Тогда он нарисовал слона внутри змеи, но взрослые не поняли его, и посоветовали не рисовать змей, а интересоваться более полезными вещами, вроде истории и географии. Так ему пришлось стать летчиком…

Когда они подошли к полянке, Мартин как раз рассказывал Рише про Лиса. Она слушала внимательно и иногда кивала. Риша просила не прерываться, поэтому Мартину пришлось собирать ягоды, рассказывать сказку и рисовать в воздухе узоры – по привычке, так он легче сосредотачивался на рассказе.

Банка, которую Риша принесла с собой в сумке, стремительно наполнялась. Уже к полудню, наполнив до краев, они отнесли ее к Рише домой. Точнее нес Вик, а Риша шагала рядом и пересказывала ему какой-то фильм, который они с семьей смотрели по телевизору. Дома Ришина мать забрала у них банку, заставила их вдвоем пообедать, после чего вернула им банку пустой. Вик переглянулся с Ришей и пожал плечами. Работы он никогда не боялся.

– Пойдем на другую полянку, мы ту почти обобрали. С той полянкой озеро рядом, можно будет искупаться, – предложила она.

Мартин не слушал. Он чувствовал взгляд, устремленный ему в спину – словно камень, брошенный, и прилипший между лопаток. Он медленно обернулся.

Неподалеку от Ришиного дома стояла компания из четырех подростков. Один из них стоял чуть впереди остальных, и Мартин сразу понял, чей взгляд почувствовал. Он не знал ни одного из них, и мог поклясться, что ни словом с ними не обмолвился, но взгляды всех четырех были полны тяжелой, обжигающей ненависти и презрения.

– Риша, кто это?

– Что?..

– Мне не нравятся эти люди. Кто это?

– Это Вадик, – сникла она. – Они раньше с Женей дружили, а потом поссорились. Он ему что-то вроде должен. Он сейчас иногда ко мне цепляется… слушай, Вик, пожалуйста… я не хочу дома прятаться. Придется проходить мимо них, а они и ударить могут, и… в общем, я боюсь.

Она смотрела на него с отчаянием. Вадик смотрел с какой-то нехорошей, кривой ухмылкой.

«Мартин, слушай, давай к себе пойдем? Пересидим втроем пару часов, зайдем через окно. Отец все равно к нам не заходит, если мы тихо сидим», – предложил Вик.

У него были свои причины бояться. На безрассудную смелость есть право у тех, кто сам за нее расплачивается. А как убедить Мартина не подставляться в случае драки – он понятия не имел.

– Хорошо, давай пойдем ко мне, идет?

– Ты же говорил к тебе нельзя?

– Мы будем сидеть тихо. У меня… ты знаешь какой у меня отец, я бы очень не хотел, чтобы он тебя обидел. Но если нужно спрятаться – лучше там. Все будет хорошо.

Когда Мартин обещал, ему было трудно не поверить. Риша кивнула и взяла его за руку. Он заметил, что у нее совсем холодные руки. За спиной раздался издевательский свист. Мартин крепче сжал ее руку. Мысль о том, что придется идти на хутор через лес или пустующую дорогу вызывала глухую тревогу. Может, нужно было вернуться домой к Рише. Заставить ее пройти мимо, понадеявшись, что ее страхи пусты и их никто не тронет.

Но Мартин никогда не верил в меньшее зло.

Идти он решил по дороге, решив, что быть на виду все же лучше, чем устраивать гонки под прикрытием кустов и деревьев.

Они шли молча, не оборачиваясь, но Мартин чувствовал, что те четверо идут за ними. Риша сначала выглядела почти спокойной, потом – встревоженной, а к середине пути она побледнела еще больше обычного, и в уголках ее глаз Мартин заметил поблескивающие слезы.

– Риш, пожалуйста… ты же не думаешь, что я позволю тебя обидеть?

– Да что вам от меня надо?! – внезапно закричала она, отпустив его руку и разворачиваясь к дороге. – Оставьте нас в покое, я никогда никому ничего плохого не делала!

Четыре фигуры и правда были четко видны на фоне желтой дорожной. Они стояли вдалеке, но слова отчетливо разносились в сухом полуденном зное. В ответ донесся издевательских хохот и несколько слов, которые понял только Мартин и объяснять никому не собирался.

Он, схватив Ришу за запястье, притянул к себе. Ее била крупная дрожь, а из широко раскрытых глаз, из которых пропала всякая осмысленность, часто капали на лицо и воротник слезы.

– Риша, да что с тобой?!

Мартин почувствовал, как паника завязывается в тугой узел на его горле. Она едва стояла на ногах, и не смогла бы сбежать в случае опасности. К тому же она вцепилась в него мертвой хваткой, словно утопающая.

– Тише, все хорошо, я не дам тебя в обиду… – прошептал он, гладя ее во вздрагивающей от рыданий спине.

Под тонким платьем прощупывались позвонки и острые лопатки. Мартин поймал себя на неожиданной, неуместной сейчас жалости – она напомнила ему голодного, замерзшего котенка.

Но сейчас не время было поддаваться эмоциям.

С трудом отцепив ее пальцы от своей рубашки, он вытер ладонью слезы с ее лица и легонько встряхнул за плечи.

– Слушай меня. Слушай! Риша, не бойся, ничего плохого не случится, если ты будешь меня слушать, поняла?

– Да… да, я…

– Ты сейчас развернешься и пойдешь к моему дому. Пойдешь. Не побежишь. Как только мы исчезнем из вида – беги, как можешь быстро. Беги к моему дому, зайди сзади, там щель в заборе – чтобы тебя не тронули собаки. Мое окно открыто, заберись туда и сиди тихо, ясно? Если отец будет стучать в дверь – беги через окно, он выламывает ее за пару минут, ты успеешь. Тебе ясно?

– А ты?!

– А я с ними поговорю.

– Вик, не надо, они… они тебя убьют.

«Мартин, ты что, правда надеешься с ними договориться?»

«Я что, дурак?»

– Риш, пожалуйста. Со мной все будет в порядке, только ты должна уйти, иначе мы оба пострадаем.

Риша несколько секунд смотрела на него, а потом развернулась и пошла. Сначала медленно, потом все увереннее.

«Умница, девочка, – подумал Мартин, оборачиваясь к преследователям. – Вик, послушай…»

«А мне не надо ничего объяснять, Мартин».

«Прости».

– Что вам нужно? – спокойно спросил Мартин, подходя к поджидавшей его компании.

– С тобой хотели поговорить. Поэтому подружка твоя пускай уходит, все равно она никуда не денется.

– И о чем вы хотели поговорить?

– Ты себе не ту подругу выбрал.

– Тебя как зовут? – миролюбиво спросил Мартин.

Он знал, как зовут собеседника. Вадиму было лет пятнадцать. Высокий, жилистый, с удивительно неприятным лицом. Мартин подумал, что он похож на шакала или гиену – огромный рот, маленькие глаза, приплюснутый нос. И мелкие, будто заостренные желтые зубы, которые становилось видно, когда он ухмылялся.

От всей компании ощутимо пахло перегаром. Был еще один запах, сладковато-травянистый, которого Мартин не мог опознать. Но он догадывался, в чем дело – глаза у компании были абсолютно дурные.

– Вадим меня зовут. А тебя Витьком, так?

– Так. Я давно дружу с этой девочкой, и не слышал про нее ничего плохого. Я редко выхожу с хутора. Расскажи мне, Вадим, почему мне не стоит с ней дружить, – Мартин врал, сохраняя ледяное спокойствие и не забывая играть в детскую наивность.

Риша должна была побежать. До хутора оставалось недолго, минут пятнадцать хода. Если бегом – минут семь. И она должна была добежать.

– Шлюха она, как и ее мамаша, – Вадим зло сплюнул в пыль.

– Я не знаю, что это значит, – продолжал прикидываться блаженным Мартин.

– А мне кажется, что знаешь.

– Ей десять лет, мне восемь. Если я правильно понял, что вы имеете ввиду, то нам физически незачем… ничего такого знать. – Мартин внутренне поморщился от слишком сложной, ломающей образ фразы, и чтобы сгладить впечатление попытался сделать глупое лицо.

– Ты говори-ка давай как человек, ничерта непонятно.

– Говорю, маленькая она еще юбку задирать.

– Скажешь тоже, маленькая, – в глазах Вадима мелькнуло какое-то подобие симпатии. – Рассказать тебе, как мы в прошлом году…

Мартин почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Тело, в котором он был заперт, условность возраста, которой он был ограничен, связали его руки ледяной колючей проволокой. Он продолжал изображать заинтересованность, но на его лице все больше и больше проступала леденящая ненависть. Слова доносились словно сквозь туман, обрывками.

– Ничего не сделали…

«Мартин!»

– Потрогали немного, подумаешь…

«Мартин, Мартин, ты меня слышишь?!»

– А писку было, будто и правда…

На дороге, в пыли, прямо у его ботинка лежал длинный, ржавый гвоздь.

«Мартин!..»

– Ну, что ты скажешь? Понял теперь, с кем общаться не нужно?

– Понял, – ровно ответил Мартин, улыбаясь. – С выродками вроде тебя.

Гвоздь удобно лег в руку. Он был шершавым и горячим от нагревшего его солнца.

– Ты, гаденыш…

– А теперь ты меня слушай, – Мартин уклонился от одного из друзей Вадима, пытавшихся схватить его за руку. – Если ее отец обо всем узнает, ты не доживешь до вечера. Вы четверо. Не доживете. А я клянусь тебе, что он узнает, если ты еще раз появишься рядом с ней.

– Я думал, с тобой можно договориться, – разочарованно протянул Вадим.

Впрочем, напасть на ребенка он почему-то не решался.

– А может быть… – меланхолично сказал Мартин, глядя, как Вадим наклоняется, чтобы что-то еще ему сказать. – Я сам тебя убью.

Он протянул руку, словно хотел толкнуть Вадима в плечо. Гвоздь вошел удивительно легко, почти без сопротивления, и Мартин не смог сдержать улыбку – так восхитительно, завораживающе приятно качнулась темнота в его душе.

На серой футболке стремительно расплывалось темное пятно.

А потом улыбка погасла.

«Прости, я тебя подвел».

«Ты… все правильно сделал», – прошептал Вик.

Он смутно понял, что рассказывал о Рише Вадим. Понял, почему Мартин не сдержался. И понял, что выбора у них обоих не было. Снова.

А еще Вику было страшно. Мартин не пытался больше уклоняться или хотя бы прикрываться от ударов – он смеялся. И смех был жуткий, каркающий и безумный. Взрослый.

Вся боль, все отчаяние, вся беспомощность и весь побежденный страх звучали в этом смехе.

– Ну его, припадочного! – раздался сквозь красную пелену голос.

Мартин не заметил, как остался один. Убедившись, что никто его не видит, он опустился на колени и уставился на пыль, в которую падала кровь с разбитого носа. А боли почему-то совсем не было.

…

Домой Мартин пришел через лес. Неподалеку, он знал, был небольшой ручей с чистой ледяной водой. Там он умылся и застирал рубашку. Он хотел поспешить к Рише, но рассудил, что его отец для нее не опасен, а вот увидев его в крови она обязательно испугается.

Он дошел до дома, когда солнце уже клонилось к горизонту. Залез в окно, как-то отстраненно отметив, что это делать стало сложнее.

В комнате никого не было. Дверь была на месте. Мартин почувствовал, как в опустошенном яростью сознании прорастает ядовитый страх.

– Риша?!

– Я здесь, – раздался тихий голос откуда-то из-за шкафа.

Она сидела в щели между шкафом и столом, накинув сверху одеяло. В полумраке ее невозможно было разглядеть.

– Иди сюда, – позвал ее Мартин, опускаясь на колени и протягивая руку.

– Ты в порядке?.. Вик, у тебя кровь на лице… – испуганно прошептала она.

– Все хорошо. Я упал, когда убегал, – соврал он, притягивая ее к себе.

Она дрожала и тихо, беспомощно плакала, закрыв лицо манжетами. Мартин поправил одеяло, и не стал вставать с пола – так и остался сидеть, обнимая ее и ожидая, пока слезы у нее кончатся.

– Ты мне врешь… они тебя… они тебя били, да?..

– Риш, почему ты мне ничего не сказала? – вместо ответа спросил он.

– О чем?..

– О том, что им от тебя нужно.

Он почувствовал, как Риша замерла и чуть отстранилась от него.

– И ты… ты теперь…

– Что я? Что я должен сделать, Риш?

– Ты не станешь со мной дружить, да?

Вик стоял, намертво вцепившись в подоконник своей комнаты. Он даже оборачиваться на стены не хотел, чтобы не видеть, что еще там появилось. Он чувствовал себя запертым в клетке между двух костров – Мартину было больно. Рише было больно. И ему, Вику, от этого тоже было больно, мучительно и разрывающе.

– Кто тебе сказал эту глупость? Все будет хорошо, Риш. Я тебя не оставлю. Я не дам больше такому повториться. Все будет хорошо, солнце мое, – бестолково шептал Мартин, гладя ее по волосам и прижимая к себе.

На Мир-Где-Все-Неправильно опускалась темнота. Вик думал о том, что в этом мире дети не могут оставаться детьми.

Иногда они просто не имеют на это права.

…

– Риш, давай расскажем твоему отцу? – попросил Мартин, когда она, пригревшись у него на руках, наконец перестала дрожать.

– Нет, нет, ты что… он их убьет, – испуганно прошептала она.

– Тебе жалко?

– Его посадят в тюрьму, Вик… Я не хочу… не хочу об этом говорить, мне так… страшно…

– А если это произойдет снова?

– Я хорошо прячусь… почти всегда сбегала от них…

«Почти всегда», – повторил про себя Мартин.

– Ты поэтому меня ждала, да? Чтобы я не видел, если тебя подкараулят у дома?! – пораженный внезапной догадкой прошептал он.

Риша кивнула, не поднимая на него глаз.

Он чувствовал себя не лучше Вика. Он невольно стал причиной, по которой Вик увидел самую черную изнанку мира, который он и так почти ненавидел. А еще Мартин, кажется, и сам начинал ненавидеть этот мир.

– Пойдем, я провожу тебя домой, – сказал он, вытаскивая из шкафа свитер.

– Мне… не надо, спасибо…

– Риш, тебя знобит. Ну что ты, ты же раньше брала мои вещи? Или ты хочешь, чтобы я тебя отпустил в темноте одной возвращаться?

– А если они снова тебя побьют?!

– Так можно это будет моим решением, а? Или ты думаешь мне будет спокойнее, если они… побьют тебя?

Риша взяла свитер. Мартин заметил, как она прикусила губу, и тонкая струйка крови побежала по ее подбородку. Он достал платок из шкафа и протянул ей.

– Пойдем. Я обещаю, все будет хорошо.

Мартин хорошо видел в темноте. Поэтому обратно они пошли как раз через лес, а не по дороге. Он видел тропинки, по которым можно было идти тихо, почти не наступая на ветки и не шурша листвой. Он специально надел на подругу черный свитер. Сам он надел темно-серый поверх белой рубашки – в случае чего он просто снимет его и уведет погоню.

Но в лесу и в деревне было тихо. До Ришиного дома они добрались без приключений. Мартин, неожиданно для Вика, принял предложение выпить чая. Вместо того, чтобы торопиться домой он сидел на кухне и развлекал Ришину мать какими-то невероятными историями из городской жизни, которые он сочинял прямо на ходу. Женщина сначала раздраженно на него поглядывала, но потом взгляд ее потеплел, и она даже посмеивалась. Она готовила ужин, и Мартин вызвался ей помогать. Охотно почистил полведра картошки и ощипал курицу.

Принял приглашение остаться на ужин.

«Мартин, ты что делаешь, нам разве не надо бежать домой?»

«Мы не будем никуда бежать», – спокойно ответил он.

Риша тоже встревоженно на него поглядывала, но потом, что-то для себя решив, успокоилась и даже включилась в разговор. Дома, при свете, на кухне, где пахло готовящимся супом и свежим хлебом, рядом с матерью и Виком она неожиданно расслабилась.