Текст книги "Мы никогда не умрем (СИ)"
Автор книги: София Баюн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)
К тому же кому интересны нервные подростки. В городе орудует маньяк.
Он эстет. Он выбирает поэтичный метод убийства, излишне сложный и рискованный, но он склонен к драме.
Офелия.
«Поверь преступнице со стажем. В конце наши жертвы всегда приходят за нами… Как эти солнца – прощу ли себе с-сама?..» – голос Мари звучал словно издалека, а слова не имели смысла.
Нельзя убить Мари, оставив безнаказанным человека, который надругался над девушкой.
Что мог пятнадцатилетний деревенский подросток против взрослого, влиятельного мужчины?
Пойти в милицию. В газеты. Устроить одиночный пикет. И почти наверняка остаться ни с чем.
Но если в доме мужчины найдутся улики, указывающие на то, что последняя жертва была у него дома незадолго до смерти. Немного – волосы. Следы сапог, забытый шарф.
Если найдутся свидетели того, что она была с ним близка.
Если последний звонок с телефона жертвы сделан по этому номеру.
То это создает очень, очень серьезные проблемы влиятельному мужчине. Но недостаточно прийти в его квартиру в чужих сапогах, оставить ему чужую вещь и несколько волос.
Нужно что-то гораздо более серьезное. Например, орудие убийства.
И отсутствие алиби.
Виктор поймал такси, пробормотал водителю адрес. Режиссер назвал Мари адрес по телефону.
Мартин до последнего не хотел верить, что это действительно происходит. Но прятаться от себя бесполезно.
Бесполезно прятаться от правды.
Виктор зашел в подъезд. Поднялся на этаж. Со смутной тревогой отметил, что мусоропроводы заколочены – может быть, от крыс. Или от запаха.
Он не поверил своему счастью – около нужной квартиры стоял мешок с мусором. Неопрятный идиот, лучше не придумать. Виктор аккуратно развернул тряпку и, проходя мимо двери, незаметно уронил лезвие в пакет. Хозяин квартиры не вынесет его раньше утра. А дольше пакету, скорее всего, и стоять не придется.
Любой убийца рано или поздно ошибается, даже так глупо.
Но даже лезвия мало.
Даже из этой ловушки влиятельный мужчина мог бы вывернуться.
Если бы в момент совершения убийства он не насиловал бесчувственную несовершеннолетнюю девочку.
Виктор спустился по темным этажам, сел на скамейку у соседнего подъезда и достал пачку сигарет. Руки у него не дрожали.
«Как она вообще, черт возьми, на это согласилась?»
«Она любит меня. Точнее, тебя. А мы с тобой оба, Мартин, хорошо умеем убеждать. Не переживай, вот она идет. Смотри, живая и здоровая».
Виски сдавила знакомая боль. Отчаяние. И что-то покалывало язык, растекалось в горле горьким и вязким.
Чужая вина. Мартин молчал, не говорил больше ни слова. Это его любовь использовал Виктор, чтобы достичь своей цели. Без Риты у него бы ничего не вышло. Без него, Мартина, глупо влюбившегося в эту девушку, у него бы ничего не вышло.
Рита села рядом с ним, взяла у него сигарету.
– Что теперь?
– Зайдем в любое работающее кафе, я переодену рубашку, поедем на вокзал. Там в туалете сбрею волосы, потом сожгу вместе с одеждой. Вернусь домой и наконец-то посплю.
– Нет, Вик, дальше… Еще дальше. Мы все правильно сделали? Ты чувствуешь… облегчение?
– Ты же сделала это ради меня, солнце мое, правда? – прошептал он, двумя пальцами придерживая ее за подбородок. – Спасибо тебе. Мне не просто легче. Я почти счастлив, – солгал Вик.
А потом притянул к себе и поцеловал. Не пытаясь ничего изображать, не пытаясь скрываться – она ведь этого хотела. Ну так и пусть получит. Яд? А ничего, кроме яда у него сейчас нет.
И может, не будет уже никогда.
– А дальше, Рита, мы со стороны посмотрим, как будет развиваться этот спектакль.
– Но… даже если его посадят, ведь настоящий маньяк будет продолжать убивать, – прошептала она, ошеломленно касаясь кончиками пальцев губ.
– Значит, у него появился подражатель. Мало ли в мире психов, которые прячутся за масками других психов.
Рита не мигая смотрела на него исподлобья.
А потом запрокинула голову и расхохоталась. Если бы Мари могла слышать этот смех, она была бы довольна.
Виктор смотрел на нее и чувствовал только сытое, удовлетворенное тепло.
Действие 18
Ад у порога
Я излечилась от своего прежнего желания, чтоб он меня убил, пусть лучше убьет себя! Э. Бронте
Мартин мрачно молчал, выстукивая пальцами по косяку частый ритм. Виктор сидел на краю кровати и курил, уставившись в стену. У него под ногами лежали документы – паспорт и аттестат. Пепел он стряхивал прямо на герб на обложках.
«Вик, послушай, все и должно было так кончиться. Чего ты ждал? Благодарности?»
Вопрос остался без ответа.
Газеты пестрили заголовками. Режиссер «Театра Современной Драмы» – их неуловимый Гамлет. Справедливость торжествует, люди могут спать спокойно.
Но ведь Виктор не только убийство совершил в этот день.
Рита, хоть и сама согласилась помочь Виктору, не должна была оказываться в доме режиссера. Это было предательство и его, Мартина, тоже. Пусть он не любил Риту так горячо и нежно, как Вик Ришу, но это ничего не меняло.
И главное, ничего не меняло для Риты, которая ничего о любви Мартина и не знала.
А вторым было то, о чем Виктор не собирался задумываться.
Настоящий убийца, которого не будут искать, легче дотянется до очередной блондинки, которая будет думать, что ей ничего не грозит. А что будет, когда совершится еще одно убийство? Режиссера выпустят? Будут искать подражателя? Не окажется ли все напрасным?
Это и не давало Мартину даже задуматься о том, что эта рана останется шрамом, который не изуродует всю их дальнейшую жизнь.
Наружу Мартин даже не пытался выглядывать. Он не хотел видеть, что там произошло.
– Это конец, да ведь, Мартин? – хрипло выдохнул Виктор.
«Надеюсь», – сдержанно ответил он.
– Ты меня не простишь, верно?
«Здесь речь не идет о моем прощении. Все гораздо… глубже».
– Значит, вы оба от меня отреклись, – горько усмехнулся он. – Зачем ты вообще потащил меня к чертовой елке десять лет назад? Зачем ты вообще вмешался, Мартин? Со своими бабочками, со сказками про корабли и про любовь…
«Вик, ты пришел к девушке обритый, с окровавленной рубашкой в сумке и заявил, что убил женщину, которой она год восхищалась. Ты на что рассчитывал? Что она разрыдается и бросится тебе в объятия?» – устало спросил Мартин.
Он и правда очень устал. Все слова, все чувства казались бессмысленными. Они все равно никуда не вели – только к боли и разочарованиям. Мартин чувствовал себя так, будто стоит на пепелище собственного дома и не испытывает ни одной эмоции. Кроме, может быть, легкого удивления.
А что дальше?
Что он теперь должен сделать? Занять сознание Виктора ночью и сунуть голову в петлю, чтобы устранить безумца? Попытаться докричаться до остатков его разума, договориться, утешить, дать новый свет? Вариант с петлей казался более вероятным. Только сможет ли он это сделать?
Мартин рассеянно посмотрел на раскрытую ладонь. Над ней танцевала тающая тень белого мотылька.
Он прислушался. Вик не прятался, не скрывал ни чувств, ни мыслей. Схлынул вчерашний кураж. Не осталось и следа Виконта. А может, он затаился где-то во тьме, ядовито ухмыляясь и выжидая.
А Вик был растерян, несчастен и чувствовал себя виноватым и униженным.
Мартин тяжело вздохнул и сел на краю проема. Закрыл глаза, потянулся в пустоту. Опустил руку, сжал ее на плече Вика.
«Послушай. Да, как раньше ничего не будет – видишь, я тебе не лгу. И Риша… не думаю, что она поймет. Поехали отсюда. Куда-нибудь подальше. Выберем место, где мало людей, где будет спокойно и где можно будет подумать. И попытаемся понять, что нам делать. Как нам… жить дальше».
Последние слова дались Мартину особенно тяжело. Потому что он понятия не имел, как жить дальше, а еще он не скрывал даже сам от себя, что боялся. То, что всколыхнулось в душе Вика мутной, кровавой чернотой – злое и изворотливое, теперь вряд ли затихнет.
Но перед ним был не убийца и не безумец. Мартина было трудно обмануть, и он чувствовал, что Вик сейчас обычный человек. Его била мелкая, морозная дрожь, а глаза жгло, как при жаре.
Риша не приняла его. Отшатнулась в ужасе и зарыдала, закрыв лицо рукавами. Так, как она делала, когда перед ней был враг. Только теперь это он стал врагом. А она дрожала и тихо повторяла: «Уходи, пожалуйста, уходи…»
Вик не чувствовал раскаяния. Но боль от потери, острая и горькая, разливалась по телу и искала выхода, мучительно и беспощадно. В крике, в любом разрушении, в очередном убийстве. В чем угодно, только бы заглушить.
С детства привычное теплое касание руки, огромные, голубые глаза. Она так верила ему, как никому другому.
Так любила его.
И он так ее любил. И вот ее отняли – надругались над ней, над ее мечтами и ее страхами. Осквернили всю чистую и светлую любовь, которая была у них.
А потом он сам ее оттолкнул. Нужно было слушать Мартина. Нужно было остаться рядом с ней, сторожить ее сон, утешить ее и забрать себе всю боль, что у нее была.
Почему он не сделал этого?.. Зачем нужна была эта страшная ночь, мертвая женщина в серой воде и красный след на волнах?
– Вик?.. – раздался рядом тихий голос.
Он, вынырнув из омута мрачных мыслей, удивленно оглянулся.
Риша сидела рядом.
– Как ты…
– В окно, как всегда. Вик, отдай, пожалуйста. Что с тобой, ты же никогда раньше не курил… – прошептала она, вытаскивая у него из ослабевших пальцев почти догоревшую сигарету.
Он смотрел на нее и чувствовал, как на сердце разжимаются ледяные тиски. Мартин ошибся. Конечно, он просто ошибся, разве Риша может его не простить?
– Риша… Риша, солнце мое, прошу тебя, послушай…
– Что ты с собой сделал, Вик, зачем… – с горечью прошептала она, проводя пальцами по его бритому затылку.
– Я хотел тебя защитить… Я хотел… Я хотел спасти… Прошу тебя, не оставляй меня, я не могу, не могу… – бестолково шептал он, прижимаясь лицом к ее плечу.
Вик чувствовал, что Риша напряжена. Она не отстранялась, но в ее объятии был мертвый холод, которого он раньше не чувствовал.
От отчаяния и ужаса ему хотелось выть.
– Прости меня, прошу тебя, умоляю, прости меня… Я не знал, я не понимал, что я делаю…
Мартин не уходил. Он наблюдал за этой сценой, подавшись вперед и сжав порог. Вик, тот, каким он его помнил, сейчас шептал эти слова и страдал при этом сильнее, чем за всю свою прошлую жизнь. Эта боль топила в себе, лишала разума, не давала здравому смыслу взять верх.
И все же разум должен был взять верх. Иначе случится непоправимое.
Но Мартин молчал. Вик все равно его не услышит.
Риша вдруг как-то странно обмякла.
– Я люблю тебя… я тебя… никогда не забуду… – прошептала она.
Вик, глухо и бессильно застонав, сжал ее в объятиях, будто она была готова раствориться в воздухе. Потом, не открывая глаз, коснулся поцелуем ее губ.
У нее были холодные губы. Словно она мертва. Словно она деревянная марионетка, с которой танцуют фокстрот.
Но с каждой секундой она все больше согревалась в его объятиях.
Живая, настоящая, близкая.
Как раньше.
– Я люблю тебя…
Кажется, она плакала. А может быть, он – границы стерлись, растаяли. Все не нужное было отброшено в этот момент. Одежда. Страхи и прошлая наивность, все листочки с ролями – настоящие и воображаемые.
– Вик… мне никого… никогда… кроме тебя…
Они словно тонули в море, цепляясь друг за друга, как за последнюю опору. И каждый пытался толкнуть другого на воздух, удержать, не дать захлебнуться. Пусть и утонув самому.
– Девочка моя… любимая… по-жа-луйс-с-ста, не ос-с-ставляй меня…
У кого из них белые волосы? Кто всегда мечтал о театре?
Кто был убийцей, а кто жертвой? В чьих глазах бьются алые вспышки?
Мартин давно отвернулся от проема.
Он прекрасно понял, почему Риша оказалась в его доме.
Никто их не спасет. Ни Вика, ни Ришу, ни самого Мартина.
Мартин не заметил, как на его ладони из темноты родилась бритва. Такая, какой Вик убил Мари. Вздрогнув, он швырнул ее в огонь.
Он не мог ничего изменить. Не мог удержать ускользающее между пальцев. Не мог выпить и части ядовитого отчаяния, которое владело сейчас Виком и Ришей.
Мартин не знал, когда все, наконец, затихло. Вик спал, прижимая к себе Ришу, и даже во сне не ослаблял объятий.
Она не спала. Мартин, наплевав на приличия, шагнул в проем. Аккуратно отстранился и прикрыл ее одеялом.
– Риша, я хорошо понимаю, что ты задумала…
– Мартин, я не могу по-другому. Хватит, я просто… просто умру, если не сделаю этого.
– Он никогда не сделает тебе больно. Прошу тебя, ты единственное, что может его вылечить… хоть немного образумить…
– А ты уверен? С меня достаточно в жизни… опасностей. Они повсюду, всю мою жизнь. С детства меня домогались, говорили, что моя мать – потаскуха и я такая же… и все детство меня словно готовили, со всех сторон говорили, что для меня ничего хорошего нет. Надо мной надругаются и забудут мое лицо, до того остынут простыни, на которых меня разложили…
Мартин прикрыл глаза. Кажется, у Риши тоже был невидимый листочек с ролью.
Риша одевалась, закусив до крови губу. Мартин заканчивал застегивать рубашку.
– Вик никогда так не поступит. Поверь мне, он любит тебя. Я-то знаю.
– А ты знал, что он убьет Мари? Вы с ним вместе сели и спланировали, мол, так и так, поедем-ка мы вскроем ей горло и сбросим в речку? – жестко спросила она.
В ее голосе впервые в жизни звенели металлические нотки. Взрослые, злые, совсем не похожие на ее обычные интонации.
– Нет, – честно ответил он.
– Вот видишь, Мартин. Ты не знаешь, чего от него ждать. И я не знаю. Хватит, я… наелась до конца жизни. Хватит с меня насильников, садистов и убийц – к черту все пошли, ясно?!
Мартин молчал. Она злилась – и имела право злиться. Но для мести всему миру она выбрала предательство себя и единственного человека, которого любила. И он, Мартин, ничего не мог с сделать.
Черная жестокость рождалась в обоих. В Викторе ожил Виконт. В Рише – тень де Мертей, словно отогревшийся и расползшийся в крови паучий яд.
– Риш…
– Что?! – прошипела она, оборачиваясь.
– Я надеюсь, у тебя все получится, – просто сказал он, глядя снизу вверх, как она подходит к окну.
Она вздрогнула. И словно пелена спала с ее лица. Она посмотрела на Мартина со знакомым детским отчаянием, а потом бросилась к нему, обняла и разрыдалась.
– Мартин… Господи, Мартин, как я ему завидую… У меня никогда не будет такого друга… Я буду по тебе… так буду по тебе с-скучать… – всхлипывала она. – И по нему… буду та-а-ак по нему-у с-скучать…
Мартин молча гладил ее по спине. Он видел, что она все для себя решила, и понимал, что он ничего с этим не сделает.
А еще он понимал, что вместо Вика проснется совсем другой человек, а сам Вик, возможно, не проснется уже никогда. Что Риша, возможно, подписала кому-то приговор. Возможно, в первую очередь Мартину.
Но он молчал. Потому что договориться с ней было невозможно, а заставить остаться, шантажом и манипуляциями, значило бы только оттянуть момент.
И он молчал, целуя в макушку, как в когда-то в детстве и искренне желая ей счастья.
– Вот… отдай ему, хорошо?.. – прошептала Риша, отстраняясь и протягивая ему книгу.
Маленький томик в темно-бордовой обложке с золотым вензелем в виде двух цветов с листьями-шипами. «Цветы зла» Шарля Бодлера.
Мартин кивнул, положив на книгу руку, словно собирался поклясться в чем-то.
Риша, всхлипнув, поцеловала его в уголок губ и провела теплой ладонью по щеке.
– Прощай, Мартин. Спасибо тебе… вам обоим. За все.
Мартин коснулся кончика ее носа. Холодный, как у лисенка. Сухой и холодный.
– Я люблю тебя, Риш. Всегда любил и буду любить. Надеюсь, ты найдешь свое счастье.
– Прости меня… простите оба меня… – прошептала она.
Мартин еще долго смотрел на пустое открытое окно. А потом лег, прижал книгу к груди и закрыл глаза.
Скоро начнется новая жизнь.
…
Виктор открыл глаза. Вокруг плескалась прохладная темнота.
– Она ушла, да?
«Да», – тихо ответил Мартин.
– И черт с ней.
Слова дались ему легко. Алые сполохи, не то блеск костра, не то кровавый рассвет на волнах, дрожали в его глазах.
Сначала Мартин почувствовал, как его дом вздрогнул, словно при землетрясении. Затем раздался грохот, похожий на раскат далекого грома.
«Вик, нет!»
Мартин подхватил с пола меланхоличного Ореста, стараясь не помять его фонарь и одновременно держать пальцы подальше от зубастой пасти, и прижался спиной к косяку, с ужасом глядя, как по стенам расползается сетка трещин.
«Прошу тебя, остановись!»
Впервые он подумал о том, может ли умереть так, как обычный человек. Что произойдет, если его сейчас завалит обломками собственного дома? Сможет ли он выбраться, если выживет?
Он знал, что произойдет точно, если он умрет или окажется замурован.
Никто не остановит Виктора, если он решит совершить свое следующее преступление.
Мартин отшатнулся к проему от летящего ему в лицо обломка потолочной облицовки, и уперся спиной в ледяной металл.
Не веря в то, что только что почувствовал, Мартин оглянулся.
Проем был затянут решеткой. Вязь решетки, такая же, как в его кошмарах. Ажурная и неприступная.
– Это ты во всем виноват. Ты лжец, Мартин. Вместо того, чтобы сказать мне все как есть, ты всю жизнь пичкал меня сказками о справедливости и добре. Где они, Мартин? Где хренов Правильный Мир? Пошли вы все… – устало закончил Виктор, закуривая новую сигарету.
«И что же ты собираешься делать?» – тихо спросил Мартин, отворачиваясь от проема и глядя на полуразрушенный дом.
Книги валялись на полу, словно мертвые птицы. Кресло было засыпано белой пылью, похожей на меловую крошку.
Мартин провел рукой по волосам. На ладони осталась такая же взвесь. Он представил, как припорошенные белым пряди выглядят в каштановых волосах, и его передернуло.
Виктор молча открыл книгу, которую все еще сжимал в руках.
– «Я готова была стать твоей Джульеттой. Я была твоей Офелией. Но я не хочу становиться Сибиллой, Вик. Если ты Бог, то я не хочу быть святой. Прощай и спасибо тебе за все». Видишь, Мартин. Меня бросили цитатой из стишка женщины, которую я убил. И тремя паршивыми отсылками. Это все, на что оказалась способна твоя большая и чистая любовь. Твой верный и надежный друг.
«Послушай…»
– Ты спрашиваешь, что я собираюсь делать? Я ее найду, Мартин. Найду ее однажды. И тогда… я уже никогда. Никуда ее не отпущу.
Виктор улыбался, глядя на исписанный округлым, мягким почерком титульный лист. Потом смял его. И положил в карман.
Настоящий листок с ролью.
Мартин молчал.
Ему было нечего сказать.
…
Виктору снился сгоревший лес. Черные скелеты деревьев перечеркивали высокое серое небо, с которого падали хлопья. Белые – снег. Черные – сажа. Черные опускались на землю медленнее, а их танец в воздухе был причудливее.
Его раздражало, когда черные снежинки касались лица. Они были невесомы, но оставляли след, который нельзя было стереть. Черным пачкало пальцы, черная полоса оставалась там, где они касались кожи. Скоро он перестал пытаться их смахивать.
Он шел по рельсам, заметенным снегом и гарью. Шел, зная, что они должны привести его туда, где он найдет ответы на свои вопросы.
В момент этого пути Виктор явственно ощущал свое одиночество. Рядом не было Мартина, а Риша, кажется, никогда не жила на этом свете. Он не знал, сколько длится его путь и не знал, где он закончится. Но где-то была цель.
И цель нашлась. Она сияла золотом и вспышками красного, раскинув свои темно-зеленые ветви.
Виктор смотрел на нее и улыбался. Огромная ель. Легендарная ель, одна из самых старых в лесу. Дерево, про которое сочиняли сказки несколько поколений.
Он помнил, как ель умирала под ударами топора мужчины, которого он видел тогда в первый раз в жизни. Как он понял, не спрашивая его ни о чем, кто этот мужчина и почему ему взбрело в голову рубить дерево, на которое он, мечтал залезть, когда был ребенком.
И вот она снова умирает на его глазах, охваченная пламенем. Горит, вместе со всеми игрушками, украшающими ее снизу.
И вместе со звездой, закрепленной на макушке.
Рельсы кончились. Все, что за елью, он не может разглядеть, да и не особо стремится.
Потому что это не имеет никакого значения.
…
Виктор сидел за столом на кухне Ришиного дома. Он смотрел на ее отца, сложив кончики пальцев в полумолитвенном жесте. И улыбался.
Здесь все было так знакомо с детства. Запахи. Свет. Кухонный гарнитур. Только в волосах Ришиных родителей больше седины, а на лицах – морщин.
Галина недавно ушла с кухни. Может, устала слушать тягостное молчание. А может, ей правда было безразлично. Ее никогда не было рядом, когда она могла на что-то повлиять.
– Где моя дочь? – наконец спросил Вячеслав Геннадьевич.
– Я понятия не имею, – с удовольствием ответил Виктор.
В его кармане шуршала ее последняя записка. «Не хочу становиться Сибиллой», – с ненавистью повторял он про себя раз за разом.
– Кажется, ты обещал ее беречь.
– Кажется, вы посвятили этому всю свою жизнь. Нужно сказать, у нас обоих получилось паршиво.
– А она не ждет тебя где-нибудь в городе? Может быть вы так удачно сговорились под вручение аттестатов. Получили документы и решили сбежать. Если я приеду в театральный колледж, ее имени не будет в списках абитуриентов?
– О человеке, который должен был дать Ире рекомендацию в колледж, вчера писали газеты. Это он убивал женщин – ну знаете, венки, река, театральные эффекты. Но вряд ли Ира захочет в театр, несколько дней назад ее там напоили снотворным и изнасиловали. Она вам что, ничего не сказала?
Мартин молча ощупывал решетку. Это была обычная кованая решетка, черная и вычурная – ажурные стебли переплетались с небольшими цветами с пятью лепестками. Больше похожа на могильную ограду.
Он не надеялся достучаться до Виктора. Слова сейчас не имели никакой власти. Но он, Мартин, пока что имел.
Черный металл дрогнул под кончиками пальцев, расползаясь сажей. Мартин остановился, и несколько секунд прислушивался к происходящему снаружи.
– …Вы любите искать виноватых. И наказывать их, не-так-ли? И кому в итоге не смогла довериться ваша дочь?
Мартин не смотрел на лицо Вячеслава Геннадьевича и вообще не обращал на него никакого внимания. Он хорошо понимал, чем занимается Виктор.
Он пытался совершить еще одно убийство. Только на этот раз он вовсе не собирался выхватывать бритву и резать кому-то горло. И подбрасывать бритву, ломая чужую жизнь, тоже не хотел.
Нет, в этот момент Виктор с удовольствием по локоть погружал руки в чужую темноту. Он играл словами, переставляя акценты и смыслы.
Но главным было не то, что Виктор делал, а то, чего он не сделал в этот момент. Он не обращал внимания на Мартина.
Мартин улыбнулся. На его лице жестокая усмешка Виконта выглядела страшнее, чем на лице Виктора.
Улыбаясь, Мартин провел рукой по проему. Под ладонью вырастала новая решетка – такая же как та, которую он только что уничтожил.
Удовлетворенно вздохнув, Мартин прикрыл глаза и положил на решетку ладони.
Он чувствовал, как кровь с изрезанных пальцев горячими, тяжелыми каплями срывается в проем, затекая в рукава.
«Ты сейчас встанешь и уйдешь», – подумал Мартин.
Вячеслав Геннадьевич когда-то бил дочь. Она и правда не могла ему доверять. Но это вовсе не означало, что он заслуживал смерти.
«Уходи отсюда. Ты сделал все, что хотел. Ты сказал достаточно. Уходи».
Виктор не слышал, о чем думает Мартин. Он только чувствовал, как в душе нарастает неясная тревога. Предчувствие близкой беды. Оно было разлито в воздухе, словно озон, заставляя судорожно озираться в поисках причины.
Что случится сейчас?
Упадет потолочная балка? Взорвется газовый котел? Вячеслав Геннадьевич схватит со стола нож и воткнет ему в горло, чтобы больше не слышать слов, которые он произносит?
А слова достигали цели. Каждое из них.
Он достаточно изучил эту семью, чтобы чувствовать, где бьется близко к коже горячая, уязвимая жилка, на которой теперь он был рад сомкнуть клыки.
Вина не похожа на канарейку в клетке. Он в детстве ничего не понимал, хорошо, что понимает сейчас. Вина похожа на удавку, на петлю. И пусть такие, как Мартин суют в нее голову – он может накинуть ее на чужую шею.
Но что же царапает сознание, наполняя его горячей и тяжелой, похожей на смолу, тревогой?
«Тебе нельзя здесь оставаться. Здесь опасно», – убеждал его Мартин, прислонившись к решетке.
«Это ты?! Какого черта, Мартин?!»
«В чем дело? Я заперт, ты об этом прекрасно знаешь», – честно ответил он.
Виктор прислушался. Мартин был в отчаянии. Он никак не мог поверить, что его предали, и еще ему было страшно.
Он был беспомощен и совершенно не опасен, его друг с добрыми, страдающими глазами и сказками о справедливости.
Виктор брезгливо отвернулся. Он ожидал от Мартина большей изобретательности. Или большей экспрессии. Но не того, что он будет в отчаянии сидеть, прислонившись к решетке и оплакивать свою судьбу.
«Думал, ты тут лучше всех притворяешься?» – подумал Мартин, усмехаясь.
– Вы срубили елку, когда Риша с нее упала. Вы застрелили пса, который на нее напал…
Но его слова теряли чарующую власть. Все чаще промахивались мимо цели.
– Но оставили мне разбираться с людьми, которые по-настоящему ее…
«Уходи отсюда. У тебя совсем мало времени».
– …справедливым застрелиться? Ведь настоящая причина всех ее бед…
«Вот сейчас! У тебя всего несколько секунд! Давай же, беги, брось добычу – у тебя будет другая! Беги отсюда, скорее!..»
– Мне пора. Счастливо… оставаться, – закончил тираду Виктор, положив ладони на стол.
Он вышел быстрее, чем Вячеслав Геннадьевич успел что-то сказать. Остановился, прислушиваясь.
Мартин не стал ничего ему говорить. У него была другая задача.
Шли минуты. Одна, вторая, третья. В доме было тихо. Виктор стоял, глядя на дверь тяжелым взглядом. Если ничего не произойдет сейчас – не произойдет никогда. И, возможно, ему придется придумать что-то иное.
Из дома раздался выстрел.
«Что ты наделал, черт возьми?!» – в притворном ужасе прошептал Мартин, сжав решетку.
Он представил себе глубину отчаяния человека, у которого только что исчезла любимая дочь. И которого друг дочери, которого он с детства любил обвинил в этом. Представил, как Вячеслав Геннадьевич снимает ружье со стены.
Написал ли он записку?
Попрощался ли с любимой женой?
Риша отомстила Вику, сбежав от него.
Виктор отомстил ей, забрав у нее отца. Раскинул паутину лжи, выплел ее, как заклинание, как гипнотический яд, и вылил в лицо человеку, который когда-то спас ему жизнь.
Мартин представил себе это, а потом представил отчаяние, которое мог бы испытать. Как учила Мари – не выдумывать новых ролей и новых эмоций, просто найти те, что лучше подойдут истории.
Виктор не мог знать, что на самом деле Мартина волновало только одно – чтобы он сейчас убрался как можно дальше от этого дома и сбежал как можно скорее, не дожидаясь реакции Галины или расползшихся среди соседей слухов.
Если он решился на это, значит, намерен бежать. И пусть бежит, как можно быстрее и дальше.
Главное, чтобы Виктор не отправился проверять, был ли выстрел на самом деле.
Мартин улыбался. Бутафорский выстрел из воображаемого ружья – Мари бы понравилось. Идеальный первый звонок в конце антракта перед третьим актом.
Занавес опускается
Свет гаснет
Ведь должен быть какой-то верный выход?
За деньги не придумаешь – какой!
Другой герой? А если мир – другой?
А может, здесь нужны другие боги?
Б. Брехт
Ты говорил, что нужно уехать. Туда, где мало людей. Туда, где мы сможем начать все сначала.
Говорил и сам не верил в свои слова. А я не терплю лжи. Что мы можем начать «сначала»? Где начало у нашей истории?
Может быть там, где я в опустевшей темноте впервые слышу твой голос. Тогда он означал сказку. Сбывшуюся, красивую сказку о верном друге, который спасет от темноты. Разве я мог тогда знать, что сказка о светящихся бабочках и белом крыле с теплым пухом для тебя – чужое отражение в зеркале, лицо, которое ты с отчаянием ощупывал кончиками пальцев, не в силах поверить, что это случилось с тобой? Что ты начал свою жизнь в сомнениях и страхе, а мне нечем было их развеять, ведь я всегда мог только брать?
Может быть, она начинается там, где ты впервые бросился мне на помощь? Как пугала тебя эта боль. Как пугало то, что я ее испытаю, сам-то ты ее не боялся.
А если я зачерствею. А если я озлоблюсь. Если боль сломает мой хрупкий, детский мирок.
Теперь-то ты знаешь, Мартин, что на самом деле ломает человеческий мир?
А может быть, история начинается у проклятой елки. С мертвой собаки и девочки, которая мечтала о театре.
Ничего не осталось. Ни елки. Ни девочки. Ни театра. Ни хрупкого мирка.
И тебя, Мартин, скоро тоже не станет.
Я верю, что однажды человеку было одиноко. И человеку нужен был… Бог. Каждый народ рано или поздно почувствовал свое одиночество и создал себе божество. То, с добрыми, страдающими глазами, то, что нельзя изображать, тот, которому мы только снимся… И сотни, тысячи других. Но что делать каждому человеку с его собственным, ничтожным одиночеством, если он не находит утешения в том, что ему уже дали? Те Боги давно мертвы, они не слышат, и только может только тот, Спящий, просто до сих пор не проснулся.
И, поняв это, человек в своем одиночестве создает своего Бога.
Ты же знаешь, что происходит потом, Мартин? «Gott starb». Иначе – не будет.
Я собрал немногие вещи, которые были мне дороги. Остались похороненными деревянный кораблик и тетрадь со сказками.
Я попрощался с Ритой. Что мне теперь до ее веры в людей и до ее Справедливого Мира. Моего не осталось. Рита мне больше не нужна.
С отцом я даже не прощался. До этого человека мне нет никакого дела. Пускай он остается в своем одиночестве и общается со своими Богами через бутылку сколько ему будет угодно.
Я смотрю в иллюминатор. На небе нет ни одного облака, и я вижу прямо под нами море. Ты видишь свое вожделенное, черт возьми, море в первый раз в жизни, и оно так же недосягаемо для тебя, как и все остальное. Я думаю о том, что, если мы сейчас упадем, ты, возможно, будешь счастлив. Мне не хочется опускаться до мелочной жестокости, и я не откидываюсь в кресле, позволяя смотреть на далекие волны моими глазами до тех пор, пока воду не сменяют зеленые и желтые квадраты земли.
Мне, наверное, стоило взять билет в портовый город. Дать тебе то, чего ты заслужил – твои чертовы волны, проклятые корабли и свободу.
Но не в этот раз. Там, куда я лечу, меня никто не ждет, но это неважно. У меня есть еще очень, очень много дел, и я не намерен позволять тебе и твоему непроходимому идеализму мне мешать.
Мир оказался так безгранично прекрасен. Потребовалось только стереть его границы. Не те черточки на картах, которые означают физические преграды. А те черточки в собственной душе, которые означают наши запреты.
Тот человек, чьего имени я не хочу знать, о котором уже пишут все газеты, и котого я не мог убить вместе с Мари. Он шел на поводу своих желаний и не искал причин их сдерживать. Он искал лишь возможности не нести за них ответственность. И он был, наверное, счастлив. Счастливее тебя, Мартин, с твоими догматами. Ты украдкой целовал девушку, в которую был влюблен, не надеясь, что она хотя бы имя твое вспомнит – это Правильный Мир?
