Текст книги "Мы никогда не умрем (СИ)"
Автор книги: София Баюн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)
Риша только отстраненно смотрела на разбитую чашку.
Он стоял, тяжело дыша, и не сводил взгляда с Риши, замершей над чашкой. Все это заняло всего несколько секунд.
– Нельзя поаккуратнее?! – раздался голос подошедшей официантки. – Я запишу это на ваш счет!
Вик отвел взгляд от Риши, чтобы ответить. Но он не успел.
Риша глухо рыдала, уронив голову на руки. Больше не обращая внимания на отражения и раздраженных официанток, он подошел к Рише и молча прижал к себе.
Пусть Мари строит какие угодно планы. Пусть ей поддакивают странные мужчины, которые носят розовые платья. Да пусть хоть небо падает им на головы.
Он не позволит сделать ей больно. Никогда. Осталось только понять, как спасти ее от собственных страхов.
…
В зеркале перед Виком – молодой мужчина с алым потеком платка на шее. Волосы он распустил, и теперь белоснежные пряди безжизненно свисали вдоль лица, делая его похожим на утопленника. Глубокие тени под глазами подчеркнули гримом, и вблизи они напоминали пару фингалов.
Ришу он не видел с тех пор, как помощница Мари утащила ее в гримерку. Рядом с ним прямо на полу сидела Рита, с копной вздыбленных черных волос, с обведенными черным глазами на белом, густо напудренном лице и в черном плаще похожая на булгаковскую Маргариту. Она курила, как всегда, не стесняясь проходящих мимо людей.
– Мы тут как типа на шабаше, – хмыкнула Рита.
– Что?.. – Вик с трудом вынырнул из омута своих мрачных мыслей.
– Посмотри на нас, Вик. Посмотри на себя. Приглядись к своей подруге повнимательнее, когда она выйдет. Мы мертвые все. Нас уже убили. Понимаешь? В этом смысл истории. Мы выходим, говорим, дергаемся, а на самом деле мы умерли давно. Нас нет. Ни Веры. Ни Надежды. Ни Любви. Ложные, настоящие… ну и хер с ними.
Она щелчком отправила окурок куда-то за занавес.
– Не нагнетай, – попросил ее Вик.
Он заметил, как в груди шевельнулось и тут же затихло какое-то странное, теплое чувство, которому было неоткуда взяться в напряженном сознании.
«Мартин?..»
«Что?»
Голос звучал ровно и не выдавал ни одной эмоции. Впрочем, это ничего не значило – Мартин всегда отлично скрывался.
«Ты… испытываешь какие-то… чувства к этой девушке?»
«Вик, а тебе не кажется, что это сейчас не имеет вообще никакого значения?» – поинтересовался Мартин.
Но Вик давно научился чувствовать малейшие перемены в его голосе. Он с детства только тем и занимался, что слушал этот голос.
И в этом голосе звучала тщательно скрываемая досада.
Вик зажмурился. Он боялся этого момента с тех самых пор, как начал понимать положение Мартина в полной мере.
«Вик, если ты думаешь, что я без памяти влюблен и ужасно тут страдаю, то нет, это не так. Я просто испытываю к ней… симпатию. Ничего больше».
«Хорошо…»
Вик обещал себе вернуться к этому вопросу потом.
Рита сидела, обхватив руками колени и молча смотрела куда-то на сцену. Вик проследил направление ее взгляда – там женщина настраивала прожектор.
– Вик… – раздался у него за спиной тихий голос.
Он уже видел Ришу в костюме и гриме на прогоне. Но все же тогда над ее образом работала Мари, а сейчас – профессиональный гример. И теперь Вик отчетливо видел разницу.
На белоснежном лице Риши темным был нарисован контур черепа – затемненные скулы, уводящие тени к подбородку. Губы ее укрывала лилово-серая помада, а глаза казались двумя осколками неба в обрамлении грозовых туч. Под глазами чернели тщательно прорисованные следы слез.
– Как я тебе? – улыбнулось ему незнакомое лицо.
– Непривычно, – с трудом выдавил он.
Она пока была в светло-сером платье. Ее еще с утра мягкие и пушистые волосы теперь были заплетены в какую-то сложную объемную косу. Вик с ужасом представил себе, как она будет выглядеть, когда наденет свои окровавленные бинты и распустит волосы.
– Вик… у нас премьера.
– Виконт, солнце мое, – вымученно улыбнулся он, касаясь ее запястья губами.
Он попросту спрятался за маской своего героя, чтобы хоть как-то смириться с тем, что ему приходится видеть Ришу Офелией.
Риша поддержала игру. Она улыбнулась. Прикрыла глаза. И когда она открыла, не осталось и следа взгляда девушки, которую любил мальчик по имени Виктор Редский.
Виконт не знал, что любит Офелию. Не знал, что у нее теплые пальцы, ласковые губы и мягкие волосы. Понятия не имел, с какой обжигающей искренностью она умеет обнимать и как нежно целует.
Виконт любил только себя. Он был Богом.
В зале медленно собирались зрители. Первый ряд был целиком отдан приемной комиссии. В самом центре сидел невысокий, полный мужчина в сером костюме. Рядом сидела женщина с ярко-розовыми короткими волосами. На лице женщины не было макияжа, и ничто не скрывало жестких морщин в уголках губ и глаз. К ней часто обращался ее второй сосед, высокий, молодой, черноволосый мужчина с холодным, цепким взглядом огромных карих глаз. Вик почувствовал, как в душе поднимает липкое, ледяное отвращение к этому человеку. Слишком развязно он себя вел. Слишком импозантно выглядел. И слишком явно нарочно раздражал соседку. Мужчина в сером, которого, кажется, тоже утомила эта сцена, мягко придержал его за руку и начал что-то говорить.
– Вик, хватит пялиться на этих фриков!
Рита встала со ступенек и бесцеремонно развернула его к себе, сбивая мизантропический настрой Виконта.
– За нас, за премьеру, и чтобы сегодня твоя подружка произвела больше впечатления, чем режиссерские таланты Мари! – сказала Рита, делая глоток из серебристой фляжки. – Возьми, там не спирт. Коньяк, отцовский, из города.
Вик хотел отказаться, но потом, подумав, сделал глоток.
Коньяк обжигающей тяжестью скользнул вниз, разливаясь в крови будоражащим теплом. Совсем не похоже на мутную апатию, застывающую на лице отца, когда он напивался.
Он вернул Рите фляжку, и она передала ее Рише. Та только покачала головой.
– Пей, – внезапно настояла Рита.
Риша подняла на Вика глаза, и ему не понравился ее взгляд – в нем была смесь вины и страха. Она торопливо сделала глоток и вернула фляжку Рите.
– А теперь, ко-тя-точ-ки, удачи нам, – умело скопировала Мари Рита и одним глотком допила коньяк. – Свет, занавес, третий звонок.
Рита протянула руку ему, а потом Рише. Он почувствовал, как она горячей, сухой ладонью сжала его пальцы. Увидел, как она кладет ладонь сверху на Ришину руку: «Не бойся».
В этот момент он был благодарен ей как никогда прежде.
Зал медленно погружался во мрак. Здесь не было огромных окон, которые нужно было закрывать фанерой. Мари не приходилось самой настраивать свет и следить за музыкой. Вик стоял за занавесом, прикрыв глаза, и медленно считал такты нарастающей мелодии.
– Быть – или не быть? – начал он первый монолог, произнося слова в такт шагам.
Зал казался ему темнотой Мартина – полной неясных очертаний, призраков, и голосов. Он стоял посреди сцены в единственном пятне света, и, когда он говорил, рукава белоснежной рубашки оставляли в воздухе светящийся росчерк.
Вик прервал монолог, прислушиваясь к тишине и считая такты. Он не видел, не слышал, но знал, что к нему в темноте неслышно подходят Матвей и Рита.
– Я виноват, я один виноват во всем, слышите! Заберите меня, не ее! – крикнул он, досчитав секунды.
За кулисами истерично и зло засмеялась Мари – вместо Риты, которой никак не удавалось добиться такого инфернального звучания.
Хриплый, прерывистый хохот, словно вороний грай, покатился по залу. Вик почувствовал, как его хватают за запястья и отдергивают в темноту. Он быстро прикрыл рубашку оставленным ему черным плащом и отполз за сцену.
Рита с Матвеем кружили по сцене свой странный ломаный вальс. Освещение сменилось – теперь сцена была покрыта сероватым светом, похожим на туман. Каблуки Риты стучали в такт мелодии. Время такта Китти еще не пришло.
Фокстрот с манекеном. Одна живая женщина и ее деревянные куклы.
Риша едва слышно всхлипнула. Приближался ее выход. Вик посмотрел на нее, приготовив какие-то ободряющие слова. И подавился ими.
Она смотрела на него с выражением полной безысходности и тихо мотала головой: «Нет! Не пойду…»
Вик почувствовал, как в душе нарастает мутная, животная злость. Он не мог защитить ее от этих людей, от Мари, от проклятых «Дождей» и от самой себя. Бесполезны любые правильные слова. Опять, снова.
И он сделал единственное, что пришло ему в голову.
Вик схватил Ришу за запястье и грубо притянул к себе. Он целовал ее как никогда до этого – в его душе плескалась вырванная из тьмы, задавленная злость. Это Виконт оживал где-то в багровой темноте. И он целовал, упиваясь ощущением момента власти, не думая ни о ее стершейся помаде, ни о помятом платье, ни о собственном гриме.
Наконец-то он мог позволить себе злиться. И он хотел отравить Ришу этой злостью – ведь больше ему было нечего ей дать. Он не заметил, как прикусил ее губу, но почувствовал сладковатый привкус крови. И вместо того, чтобы испугаться нечаянно причиненной боли, он с трудом подавил в себе голодный, животный рык.
Риша в его объятиях замерла, а потом осторожно попыталась отстраниться. Он не позволял ей, пока не почувствовал, как она, наконец, расслабилась, поддалась и ответила на поцелуй.
Так Виконт целовал свою Офелию. Чем все кончилось – Вик старался не думать. Он, придерживая Ришу за плечи, заглянул ей в лицо.
Взгляд Риши впервые за эти дни был полностью осмысленным. В нем не было отрешенности, страха или неуверенности – она была готова идти. На ее губах остался красный, влажный след поверх полустершейся помады.
Улыбнувшись, Вик кончиком пальца стер серый след у ее губ. Улыбка вышла такой, как хотела Мари – ледяной. Высокомерной.
– И если ты – Бог, я буду твоей святой, – сообщила она, отворачиваясь к сцене.
Танец Теней закончился. Офелия выходила на сцену.
Пьеса шла так, как должна была идти. Мартину, который наблюдал за всем со стороны, казалось, что все актеры остались за кулисами. Вот они стоят, неверные тени, очертания людей. А на сцене танцует, читает стихи и захлебывается монологами их Тьма.
Вик так боялся увидеть Ришу в призрачном платье, окончательно, безвозвратно мертвую Офелию, но, когда она переоделась и вышла, он не почувствовал ничего. Виконт знал, что она умрет.
– Финальный танец Офелии и Виконта. Давайте, котята, не будем подводить друг друга, – раздался голос Мари откуда-то снаружи.
Не было никакой Мари. Де Мертей не была сегодня их Богом и не могла быть. Потому что Виконт точно знал, что он сегодня – единственное божество.
Свет на сцене сменился с серого на лиловый. Риша стояла посреди сцены, и пятна света лежали на ее лице, словно синяки.
Вик почувствовал, как Мартин сжал косяк.
«В чем дело?..»
«Это… я уже видел…»
Это для Вика Риша была Офелией. Мартин видел свой худший кошмар, всплывший на поверхность.
Далекий, похороненный еще в детстве. Давно, как он думал, пережитый.
Она стояла на темной сцене, освещаемая лиловыми сполохами. Тяжело дышала, и дорожки черных слез на ее лице влажно блестели в мертвом свете.
«Она ошибётся», – внезапно сказал Мартин.
Он чувствовал, как на запястьях сжимаются ледяные браслеты кандалов.
«Что?..»
«Она должна крикнуть „Виконт!“ Она сейчас ошибется».
«И что же она скажет?» – с неожиданной для себя иронией спросил Вик.
«Она скажет „милорд“».
«Что еще за фантазии?»
– Виконт! – закричала девушка на сцене, исчезая в алых вспышках света.
Мартин провел ладонью по лицу, стряхивая наваждение.
«Прости, я, кажется, тоже нервничаю», – коротко сказал он.
Вик, кивнув, поднялся на сцену.
Риша протягивала к нему руки, и кровь на бинтах, обвивших ее запястья, казалась черной. Он с издевательским поклоном протянул ей руку в ответ.
Они начали танец в полной тишине. В этой сцене не было ни стука каблуков, ни музыки, ни диалогов. Риша скользила по сцене, сбросив туфли, чтобы не издавать ни звука. Она смотрела на него с выражением победившего отчаяния, и Вик видел, как по нарисованным черным следам текут настоящие слезы.
Он не смог бы доиграть эту сцену. Риша упала в своего персонажа, как в ледяной омут, растворилась в нем. И с любимого, знакомого с детства лица на Вика смотрела взрослая, отчаявшаяся и безнадежно мертвая женщина.
Но Вик еще до выхода полностью отпустил себя. Позволил Виконту с его ледяной улыбкой занять сознание, как когда-то занимал его Мартин. И Виконт чертил в неверных красно-лиловых вспышках причудливые узоры, заставляя девушку кружить по сцене, полностью лишив ее собственной воли.
Вик не слышал, когда зазвучала музыка. Виконту не нужны были такты, он рассказывал историю. Историю о том, как он то отталкивал Офелию, то притягивал к себе так, будто собирался сделать их неразделимыми. Как он гладил ее по лицу сведенными судорогой пальцами, словно пытаясь сорвать с нее маску. Как касался ее ключицы слева, желая вырвать сердце.
Рише это нужно. Нужна Офелия… которая не существует без Виконта.
Алые сполохи плясали по его лицу и, теряясь в белых глазах, делали их красными.
В его руках билась, угасая в ворохе окрашенных карминным светом белых кружев, незнакомая девушка, которую он почти ненавидел.
Потому что бывают моменты, когда любовь не способна ничего решить.
Мартин молчал, опасаясь спугнуть этот ледяной транс.
Риша замерла в его руках, а потом начала медленно оседать на пол. Он, держа ее за руку, медленно опускался вместе с ней. Когда свет погас, Вик нависал над ней и улыбался так, словно собирался вцепиться ей в горло.
Алый платок на его шее касался ее лица, как стекающая с перерезанного горла кровь.
Мартин понял, что хотела показать Мари.
Она прекрасно понимала, что найти по-настоящему талантливых людей в первой попавшейся деревне не сможет. Понимала, что даже если ей удастся найти кого-то, способного воплотить замысел, понадобится долгая подготовка, а не сразу начатые репетиции серьезной пьесы.
Поэтому она создала историю, которая рассказывала себя сама. Научить Риту стучать каблуками по сцене и взмахивать черным плащом в сером свете было легче, чем научить играть по-настоящему хорошо. Заставить Вика примерить на себя роль беспощадного мерзавца, разбудив в нем подавляемую тьму оказалось достаточно, чтобы скрыть то, что для роли ему не хватало опыта.
Разглядеть в Рише беспомощность, доведя ее виктимность до абсурда, создать образ, который практически не требует усилий, заключить ее в оковы красно-лиловых вспышек было достаточно для того, чтобы пьеса напилась шелковой крови алого платка и ожила.
«Вик…» – позвал Мартин, в тщетной надежде спугнуть этот морок.
Сцена погрузилась в темноту. До выхода Китти у них было восемнадцать секунд. Вик должен был отползти к краю сцены, а Риша отойти за занавес.
Но они пренебрегли этой условностью. Риша лежала на сцене, рассыпав по черной поверхности пепельные волосы, и обнимала Вика, слепо шаря руками по его спине. Вик не слышал Мартина. Он вообще ничего не слышал. В этом поцелуе больше не было яда. Это был крик о помощи.
Умирающая Офелия и теряющий ее Виконт.
Испуганная девочка, которая всю жизнь мечтала о театре, но сейчас тонула в своей роли, и влюбленный мальчик, истерически старающийся ее удержать.
Мартин слышал, как Мари тихо выругалась и что-то прошипела. Медленно зажглись красные рампы. Ни Вик, ни Риша, казалось, не заметили света. Всего мира для них не существовало. А Мартин, не видя, явственно ощущал, как напрягся зал. Он чувствовал, как из темноты подались вперед зрители, словно один, многоглазый и многорукий хищник, почуявший жертву.
«Вик, твою мать!» – не сдержавшись, рявкнул Мартин, нарушая момент.
Вик отпустил Ришу и медленно поднялся на ноги, не отрывая от нее взгляда.
«Не смотри в зал», – молча просил он ее.
«Не буду…» – отвечала она.
Он наклонился к Рише и, схватив за запястье, рывком заставил встать. Отпустил и, издевательски поклонившись, ушел за кулисы. Он не оборачивался, но слышал, как Риша ушла по другую сторону занавеса. Она сделала первый шаг одновременно с ним. Судя по звуку, смогла подстроиться под его темп. Мари выключила свет, и зал снова погрузился в темноту.
– Вик, ну вы там совсем страх потеряли?! – зашипела на него Рита, в темноте отряхивая его рубашку.
Вик, ухмыльнувшись, сгреб ее в охапку и звонко поцеловал в щеку.
– Не завидуй.
Рита фыркнула, как потревоженная, очень воспитанная кошка. Отстранившись, поправила платок на его шее.
– Было бы чему… пионер.
Власть, которую пьеса обрела над ним, исчезла так же внезапно, как захватила его разум. Больше не было Виконта, человека, способного обмануться мертвой маской Риши. Никакая она не Офелия.
Она живая. Теплая, настоящая, знакомая до последней черточки. Нет отчаяния, нет страха. Никаких демонов, только отчетная постановка выпускницы театрального университета.
Они доиграют свои роли. Он даст Рише возможность воплотить свои мечты, убережет от любой опасности. Они справились с самой сложной частью пьесы.
Офелия мертва? Они все мертвы?
Вздор.
Они никогда не умрут.
Действие 15
Улыбка Офелии
Говорят, весной я стану свободной,
Мари, я в это не верю! Марлен Дитрих
После спектакля Мари курила на крыльце с приемной комиссией – женщиной с розовыми волосами и полным мужчиной в сером костюме. Мужчина смеялся, прикуривал сигареты женщинам и что-то рассказывал, размахивая руками. Женщина улыбалась, Мари, кажется, смущенно отводила взгляд. Вик, чтобы иметь возможность подслушать, о чем они говорят, взял у Риты сигарету. Они встали неподалеку и тихо пересказывали друг другу тексты своих ролей, чтобы не отвлекаться от чужого разговора, но создавать видимость общения. Риша стояла рядом, спрятав нос в воротник пальто от сигаретного дыма.
– Интересное решение… игра со светом… долго вы учили этих детей так двигаться?.. Удивительно… ведь деревня… – у розоволосой в голосе звучал снисходительный восторг.
– А скажите мне, милая Мари, откуда вы привезли эту девочку? Такой чистый типаж… – говорил мужчина в сером. Голос у него был мягкий, но громкий, словно он привык общаться с маленькими детьми. У Вика мужчина скорее вызывал симпатию, правда, он чувствовал, что Мартин смотрит на него с подозрением.
«Что с ним не так?»
«Не знаю. Он как… плюшевый медведь. Какая-то бутафория», – с неожиданным для него презрением отозвался Мартин.
Мари что-то говорила мужчине, быстро и сбивчиво, будто оправдываясь. Несколько раз она кивала на занятых беседой друзей, думая, что не замечают.
Из разговора Вик понял, что пьесу приняли тепло. Что Риша понравилась всем, что Мари прочат большое будущее, и что если Риша хочет продолжить театральную карьеру, то…
Вик не успел дослушать главного. Дверь с грохотом распахнулась, и на крыльцо вышел третий член приемной комиссии – брюнет, который донимал женщину с розовыми волосами. Он быстрым шагом подошел к компании, на ходу раскуривая сигарету. Вот уж кого не приходилось бы подслушивать.
– Что за халтура, Маша? Сколько я времени потратил, чтобы объяснить полусотне бездарей вроде тебя основы, слышишь, ос-но-вы драматургии?! Или я тебя сглазил, когда полгода назад сказал, что ты из полусотни не самая бездарная?!
Вик почувствовал, как его полоснуло чужое злорадство.
«Мартин, он только что сказал, что мы полгода на какую-то ересь убили!»
«А он что, не прав? Он только за „Машу“ заслужил мой приз зрительских симпатий», – отозвался Мартин.
– А образ «Офелии»?! Назвала персонажа этим именем – изволь соответствовать, а не вываливать на сцену этот педофилический блудливый фарс!
Мужчина продолжал критиковать Мари, размахивая руками и поочередно тыкая пальцем то в нее, то в стоящих рядом людей. Часто звучали слова «бездарность», «дура», «привидение», «моль», «убожество», «свет», «безвкусица», «пошлость». Вик заметил, как Рита приобняла за плечи Ришу, которая, кажется, была готова расплакаться. Он сам хотел утешить ее, но решил дослушать.
Сигарета дотлела до фильтра. Рита заменила ее на другую, зажженную. Вик кивнул, не сводя взгляда с черноволосого.
Мужчина в сером мягко пытался остановить его, придержав за запястье. Мужчина раздраженно стряхнул с себя его руку.
– Скажите девочке, что ее место в том коровнике, откуда вы ее достали, не обманывайте ребенка! И себя тоже не обманывайте, Мария, ваше место там же! – закончил он.
Вик видел, что Мари вот-вот заплачет. Как только черноволосый ушел, она и правда бросилась в объятия мужчине в сером, и разрыдалась, прижавшись лицом к его плечу. В ту же секунду Вика обняла Риша. Не успел он сказать ни слова, как она, спрятав лицо у него на груди, тоже начала плакать. Рита смотрела на эту сцену молча и курила третью сигарету. И тоже как-то подозрительно вздрагивала.
– Если ты тоже решишь поплакать, я не переживу, – предупредил ее Вик.
Рита смотрела на него совершенно безумными глазами. Сигарета в ее руках дрожала все сильнее. Вик словно в замедленной съемке видел, как она выскальзывает из ее пальцев и медленно летит к земле. Рикошетит от носка сапога. С тихим шипением гаснет в луже талой воды…
Рита безумно хохотала, сложившись пополам. Она смеялась звонко, повизгивая и, кажется, пыталась что-то сказать.
«Мартин, мне страшно!»
«Да, три женщины в истерике – это не для слабых. Давай я».
– Какой… потрясающий… мужчина… – просипела Рита.
– Ты не расстроена? – на всякий случай уточнил Мартин.
Рита, не переставая смеяться, вытерла тыльной стороной ладони выступившие слезы и махнула рукой.
– Риша?..
– Это ты?.. – прошептала она.
– Да, я попросил дать мне поговорить, – тихо сказал он, обнимая ее.
Она, всхлипнув, прижалась к нему, судорожно обняв его под курткой.
– Зачем ты слушаешь всякие глупости? У любого успеха есть две стороны, и критика, иногда очень злая – одна из них.
– Она их слушает потому… что в нашем… коровнике… ой, я не могу… потому что в нашем коровнике… так при-и-инято, – с трудом выдохнула Рита, так и не прекратившая смеяться.
– Не стыдно? – риторически спросил он, гладя Ришу по спине.
Рита только покачала головой.
Мартин, тяжело вздохнув, наклонился к Рише, и что-то зашептал ей на ухо, спокойно и уверенно. Очень тихо, только для нее.
Вик всегда поражался тому, как Мартин умеет зачаровать словами любую боль – это и правда напоминало волшебство.
Когда Риша успокоилась, он, наконец, смог посмотреть на крыльцо.
– Они ушли. Посмотрели на нас и ушли, – хрипло сказала Рита, раскуривая очередную сигарету. – Знаете что, ребята. Я предлагаю нам с вами поступить по-плохому и крепко напиться.
Мартин почувствовал, как вздрогнула прижавшаяся к нему Риша.
– Я согласна, – неожиданно ответила она.
«Вот за что нам это все», – простонал Вик.
Мартин только чуть крепче сжал объятья, словно надеясь удержать. Конечно, этого оказалось недостаточно.
…
Вик мало пил, мало говорил и все больше раздражался. К концу вечера обе девушки стали совершенно несносны, и он все чаще думал о том, чтобы малодушно попросить Мартина подменить его.
Они нашли небольшой бар неподалеку от университета. Сначала Рита хотела позвать остальных с ними, но Риша, стеснявшаяся шумных компаний, попросила ее этого не делать. Впрочем, Риту это нисколько не расстроило. Она много смеялась, постоянно поправляла волосы, то застегивала, то расстегивала куртку и нервно теребила манжеты. Кажется, она могла бы пойти пить и одна, если бы Риша с Виком отказались составить ей компанию.
Но ни Вику, ни более взрослому и проницательному Мартину, было неоткуда знать, как алкоголь действует на двух перенервничавших школьниц.
«Посмотри на цены – даже если мы втроем вытряхнем карманы, нам не хватит напоить даже одного человека», – ободряюще отметил Мартин, заглянув в меню.
Но он недооценил женского коварства. После первого коктейля Рита заказала кувшин яблочного сока и лимон. И, заговорщицки подмигнув, вытащила из сумки полулитровую бутылку с темно-янтарной жидкостью.
– Это что, папин городской коньяк?.. – обреченно спросил Вик.
– Не совсем, – хищно улыбнулась Рита.
«Это будет нелегкий вечер», – меланхолично отметил Мартин, садясь в проеме.
После того, как девушки допили третью порцию, Вик, который коварно оставил в своем стакане чистый сок без алкоголя, окончательно убедился, что Мартин прав. Обе хихикали, разглядывая висящее на стене панно с подсолнухами, и даже не пытались объяснить ему или друг другу что их так развеселило.
После четвертого стакана Рита начала рассказывать Рише о своих проблемах в семье и просить прощения за брата. Риша в ответ начала рассказывать о своем отце, иногда кивая на Вика, словно призывая в свидетели и называя не иначе как «вот он».
«Мартин, а Мартин. Вот нас двое. И их двое. А если они напьются в дымину – мы их обеих не утащим. Поразительная несправедливость».
«В этом мире вообще поразительно много несправедливости», – фаталистично вздохнул Мартин, уже смирившийся с неизбежностью «дымины».
Когда тема семейных неурядиц себя окончательно исчерпала, девушки несколько секунд смотрели друг на друга мутными глазами, словно пытаясь выразить некую общую мысль, повисшую в воздухе.
Обе одновременно повернулись к Вику.
Мартин почувствовал, как проем выскальзывает у него из-за спины.
– Я тебе это запомню, – проворчал он.
За все годы до этого Вик ни разу не выставлял его в реальность без разрешения. Сейчас он просто малодушно спрятался за его спину.
– А я знаю, как тебя зову-у-ут, – протянула Риша.
– Я очень рад, – тактично ответил Мартин.
– А я тоже знаю, – хихикнула Рита, придвигаясь поближе.
«Это я тебе тоже запомню!»
Вик предательски молчал, но Мартин чувствовал смутный фон чужой вины и смущения, перебивавшийся ярким облегчением.
– Спорим, что нет? – в голосе Риши звучали непривычные нотки, которые заставляли Мартина серьезно насторожиться.
– А давайте не будем спорить, девочки, и поговорим о чем-нибудь другом?
– Точно! О вашем перформансе!
– Это была свободная интерпретация сцены…
– Рит, он покраснел! Ты знала, что он умеет краснеть?
– Нет, я думала он весь такой как из глыбы льда. Иногда только разговаривает, как будто мы его любимые детишки… И что он так целоваться умеет я тоже не знала.
– Он мно-о-ого чего умеет…
– Риша, тебе завтра за это будет стыдно, – предупредил ее Мартин, аккуратно придержав за руку.
– А с тобой поцеловаться – это плохо? – игриво спросила она.
– Да, – серьезно ответил Мартин.
Его смущало то, как смотрит на него Рита – пристально, прищурившись, словно что-то цепко фиксируя в памяти. Риша, не перестававшая глупо хихикать, внезапно схватила его за руку и подалась вперед, коснувшись теплыми губами его щеки.
– Я ужасная. Сделала плохо.
– Просто кошмарная, – улыбнулся Мартин.
Рита придвинулась ближе к нему и положила руку ему на колено.
– Слушай, Вик, а я вижу, что ты не пьешь.
– Зато ты пьешь за двоих, солнце мое.
– Так нечестно, – Рита посмотрела на него с такой обидой, будто он нанес ей личное оскорбление.
– Зато я смогу проводить вас обеих домой, не уронив в ближайшую канаву.
– Кстати о канаве! Читал газеты? – легко переключилась Рита.
Мартин только успел вздохнуть с облегчением, как она продолжила:
– В общем, тут маньяк. Прямо, представляешь, как под нашу пьесу. Хорошо, что мы ее поставили после того, как он появился, а не то на нас бы все повесили…
– Почему «под нашу пьесу»? Он бегает по городу в красном платке и говорит, что он – Бог?
– Почти, – серьезно ответила Рита. – Представляешь, уже семь девушек. Всех нашли тут, в реке. На всех – белые венки…
– И их… не смывает?.. – серьезно спросила Риша.
– Нет, он их крепит какими-то заколками. У всех горло перерезано, от уха и до уха.
Для большей убедительности Рита провела пальцем по своему горлу. Мартин не смог сдержать давно похороненного детского воспоминания: отец чертит дорожку на горле связанной свиньи. И воспоминания о том, как он, Мартин, этим ножом резал этой свинье горло, стараясь придать твердость движению детской руки.
– Говорят, режет потому, что за ними потом течением тянется красный след, типа он от этого какой-то там кайф ловит.
– Эстетическое удовольствие, – подсказала Риша.
– Да, вот типа того. В общем, красиво, наверное – девушка, в белом венке, серая вода, красный след, и она такая на волнах покачивается…
– А еще я читала, что он подрезает им уголки губ. Это сейчас называют «улыбка Офелии».
– Девочки, а вы уверены, что это удачная тема? – поморщился Мартин.
Он не видел смысла в этом обсуждении.
Они не герои подросткового детектива. Они не возьмутся за расследование, не найдут и не накажут убийцу – так бывает только в книгах, причем в тех, которые Мартин не любил, считая их глупыми.
У него была куда более приземленная задача. Ему нужно было вернуть домой в целости и сохранности двух девочек, за которых он уже взял на себя ответственность.
– А все его жертвы – блондинки! – подытожила Рита, тряхнув черными кудрями.
– А я считаюсь? – меланхолично спросила Риша.
– Не знаю. Может в темноте сгодишься, – в тон ей ответила Рита.
Мартин мрачно покосился на кувшин, но пить не стал.
Вечер переставал быть томным.
– А спорим, что маньяк – тот черный мужик с премьеры?! – воодушевленно произнесла Рита, хлопнув ладонью по столу.
– Ради всего святого, Рита, в этом городе полно неприятных мужчин! – Мартин не испытывал ни тени прошлой симпатии к этому человеку, впрочем, это вовсе не было поводом обвинять его в таком страшном преступлении.
– Да нет, ну ты только подумай! Помнишь, как он говорил, что нужно соответствовать образу Офелии? Прямо с чувством говорил!..
– Рит, он очень много чего с чувством говорил.
– Например, про коровник, – тоскливо поддакнула Риша.
– И про коровник он говорил, да! Сразу видно – у-у-у, злодей! Представляете, идем мы сейчас по улице… Две пьяные девушки… И с нами всего один… кавалер…
– Из нас троих только у меня светлые волосы, – мрачно пошутил Мартин.
– Да, но ты не похож на Офелию, Вик, ты похож на самовлюбленного козла. Поэтому грозит тебе только какая-нибудь подслеповатая бабка, которая тебя в темноте со своей животиной перепутает. Или идейный зоофил. Так вот. Идем мы значит, такие, по темному переулку… И навстречу нам…
– Гробик на колесиках. Рита, хватит.
– Этот черный мужик. В плаще в таком, с высоким воротником. И с красным подкладом…
– Мужик или плащ? – уточнила Риша.
– Плащ. Где у мужика подклад тебе, видимо, рано знать. Так вот. Выскакивает он из-за угла, с таким вот здо-о-оровенным тесаком. Смотрит вот на тебя, – указала она на Ришу, – и говорит: «Улыбнись, Офелия!..»
– А что потом?.. – с интересом спросила Риша, скосив глаза к кончику указывающего на нее пальца.
– А потом Вик смотрит на него своим вот этим фирменным разочарованным взглядом, мужик тушуется и уходит. Он же любой кайф способен обломать, как ты с ним вообще столько времени проводишь?
– Он очень… многогранный, – серьезно ответила Риша.
– Отличный каламбур, – в тон ей отозвался Мартин.
