Текст книги "Мы никогда не умрем (СИ)"
Автор книги: София Баюн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)
Вик видел отрешенность Мартина, но понятия не имел, что с ней делать.
Между тем, оставалось несколько месяцев до окончания школы. Скоро Вику предстояло собрать немногочисленные вещи, навсегда попрощаться с отцом и уехать из деревни. Теперь дважды в неделю Вик рано утром садился на электричку и отправлялся в город. Там он записался на бесплатные подготовительные курсы в медицинское училище, выбрав направление «Фельдшер скорой помощи». Туда он ходил по вечерам, а до вечера работал. Работы он не боялся никакой и одинаково усердно помогал рабочим на стройке и расклеивал листовки – в зависимости от того, кто был готов платить деньги случайному помощнику.
Как-то раз он помогал пожилой женщине в маленьком магазинчике. Она торговала свечами, мылом и самодельными открытками. Иногда к ней заходили туристы, иногда у нее брали подарки на праздники, но большую часть времени магазин пустовал. Ей нечем было заплатить Вику, и он, не найдя в тот день другой работы, согласился, чтобы она поделилась с ним выручкой.
Сначала он перемыл окна и витрины в ее магазине. Огромную трещину на витрине он закрасил белой краской, превратив ее в изгиб морозного узора. Затем встал за прилавок и стал ждать клиентов.
Первому клиенту он представился сыном хозяйки. Показывая свечи, в которых ничего не понимал, Вик вдохновенно врал, как помогает маме, как она любит это неприбыльное дело, и как он мечтает работать на скорой, чтобы спасать людей. Мартин, слушая это ворчал, что у него сейчас слипнутся от меда уши, а хозяйка, наблюдавшая за этим спектаклем, явно была в бешенстве. Вик же, хорошо зная, что людям нравится белокурый мальчик, плетущий в воздухе приторную ложь, вовсю этим пользовался. В тот день он заработал в магазине впятеро меньше, чем заработал бы черной работой, зато обнаружил в себе способность к торговле и получил приглашение приходить еще.
Все заработанные деньги он надежно прятал за тем самым дровяным сараем, где когда-то ночевал. Он знал, что отец роется в его вещах – иногда они оказывались сложенными не так, как он складывал, а несколько раз и вовсе валялись на полу.
Каждый раз, обнаружив это, Вик перестирывал все вещи, до единой – ему казалось, что на них налипли прикосновения отца, и это было непр-р-равильно.
Денег было мало, но он понимал, что подростку за два дня в неделю много не заработать. Иногда он оставался до ночи, мыл полы и убирал столы в кафе. Тогда он получал немного больше, но если ему не удавалось поймать попутку, ночевать приходилось на вокзале.
В ту ночь именно там он и остался. В рюкзаке у него была пачка печенья и книга для Мартина. Женщина в круглосуточной палатке бесплатно наливала ему чай и кофе, а он иногда подменял ее, просто чтобы не скучать.
Он устроился на скамейке недалеко от женщины в темно-зеленой куртке. У ее ног стоял большой рюкзак, переполненный так, что женщине пришлось несколько раз обмотать его веревкой. Она курила, стряхивая пепел на пол.
«Мартин, посидишь? Я ужасно устал».
«Да, конечно. Спасибо за книгу, хотя Верины любовные романы – это какой-то кошмар».
«Схватил из списанного первое попавшееся, в следующий раз буду тщательнее выбирать», – зевнув, пообещал Вик.
Мартин прочитал первые две страницы и впал в глубокую тоску. Если иногда у Веры попадались романы с неплохими описаниями или интересными персонажами, то этот явно был не из таких. Герои находились в кровати с первых страниц, и, кажется, не собирались покидать ее ближайшие страниц двадцать.
– Мальчик, ты правда читаешь эту муть? – хрипло спросила его женщина.
– К моему большому сожалению, – тактично ответил ей Мартин.
– Слушай, мне муж с собой дал какую-то дрянь, он меня все пытается культурно просвещать. Что это там такое… Мопассан, сказал, что мне понравится. А я старых французов терпеть не могу.
– Хотите поменяться? – догадался Мартин, с облегчением закрывая книгу.
– Если ты не против, – ответила она, протягивая ему голубой томик в мягком переплете.
Мартин в ответ протянул ей книгу, на обложке которой полуголая девица таяла в объятиях мужчины, чей наряд авторы вовсе ограничили набедренной повязкой.
– А ты что здесь делаешь, ночью? – спросила его женщина, закуривая очередную сигарету. – Тут между прочим говорят того, маньяк ходит.
– Какой маньяк? – равнодушно спросил Мартин.
– Да хрен его знает, каких-то баб в речке топит. Хочешь?
– Нет, не курю. Жду утреннюю электричку, помогал знакомой в магазине и пропустил последнюю, – он решил все же ответить на вопрос. – А вы? Обычно с такими рюкзаками ездят летом или осенью. Не боитесь маньяка?
– Да вот видишь, тут недалеко источники, может знаешь? А маньяка я не боюсь. Нахрен ему старая кошелка.
Мартин рассеянно кивнул. Он слышал о том, что в нескольких сотнях километрах от его деревни находились какие-то незамерзающие источники, считавшиеся целебными. Впрочем, ему дела не было – путь к ним через деревню не проходил, и никакой пользы они не приносили.
– Ну так вот, у нас в городе человечек хочет открыть туда туры. Заказал нашей фирме, значит, анализ тамошней грязи. Я говорю – зачем оплачивать поездку? Заплатите торгашу, рекламщику – они вам даже грязь с дороги целебной сделают, только денег не забывай давать. А он, видишь ли, принципиальный. Знакомый мой, всю жизнь такой баран, – тяжело вздохнула она.
– А ваш муж остался дома?
– Да нет, у него на зиму другая работа, он вахтами ездит… впрочем, тебе не интересно будет, чем там можно в лесу зимой заниматься.
– У вас, наверное, нет детей?
Мартин растерял часть своей тактичности. Женщину эту он видел в первый и в последний раз в жизни, и она была чем-то ему неприятна. Но он никак не мог понять чем.
Женщина была высокой и худой. И ее лицо казалось Мартину красивым – у нее был тонкий, длинный нос, огромные серые глаза и красиво очерченные полные губы. Густые, темно-русые вьющиеся волосы были завязаны в небрежный узел на затылке, но несколько прядей выбивались из прически, подчеркивая мягкий овал лица. Но что-то его раздражало в этой женщине, царапало, и он никак не мог отделаться от чувства легкой гадливости.
– Есть, отчего же. Дочка, твоего возраста, дома ждет.
– Одна?
– С бабушкой, с матерью моей, значит, сидит.
– Моей сестре сейчас тринадцать, – улыбнулся Мартин.
Лера давно не писала ему. Но Вик не испытывал по этому поводу особого огорчения – она давно отдалилась. Несколько раз посылала свои фотографии, но он никак не мог увязать ту, что видел на снимках со своими воспоминаниями о сестре. Они писали друг другу дежурные отчеты о жизни, и Вик испытывал легкую горечь по потерянной детской близости. И все же воспоминания были светлыми, и в конце каждого письма Лера, может быть по привычке, а может и искренне, писала «Жду».
– А сестра тебя дома ждет?
– Нет, нас разлучили в детстве. Она живет в городе на Севере, далеко отсюда.
– В каком городе? – оживилась женщина.
Мартин ответил. Название города давно перестало ассоциироваться у него со словом «дом». К тому же Вик не собирался туда возвращаться ближайшие годы, и это слово оставалось для обоих пустым звуком.
– Так я же там живу! Бывают же совпадения! – улыбнулась женщина, придвигаясь поближе. – Ну-ка погоди.
Она встала и уверенным шагом пошла к палатке. Спустя пару минут она вернулась с двумя большими стаканами кофе и, заговорщически подмигнув, достала из бокового кармана рюкзака фляжку коньяка.
– Давай, за встречу, – сказала она, плеская коньяк ему в кофе.
Мартин, испытывавший, как и Вик, к спиртному инстинктивное отвращение, свойственное детям алкоголиков, из вежливости сделал небольшой глоток и отставил стакан в сторону.
– Расскажите про свою дочь, – попросил Мартин, ощутив, как в душе рождается сочувствие к девочке, о которой покинувшая ее мать говорит с таким равнодушием.
– Да что про нее рассказывать, – пожала плечами женщина. – Все по каким-то секциям шатается. Я ей говорю – ну ты выбери что-нибудь одно. А она смотрит на меня, как собака побитая и молчит. Вот сейчас на танцы ходит и на гитаре учится играть. До этого в театральное ходила и из бисера плела… Рисует вроде неплохо, и в художке ее хвалят, она туда с детства ходит. Но все чего-то ищет…
– Может быть она ищет мать? – спросил Мартин, которому женщина стала окончательно противна.
– Может быть, – с готовностью согласилась она. – А ей лучше будет, если я рядом сяду и буду до ее старости пылинки с нее сдувать? Мы с мужем достаточно зарабатываем, чтобы она могла ходить на свои танцы и пачкать дорогие холсты дорогими красками – этого, я считаю, достаточно. Ребенок здоров, одет, накормлен и занимается саморазвитием. Вот твои родители кто, мальчик?
– Мой папа – деревенский алкоголик, – усмехнулся Мартин.
– Вот видишь. А моя дочка на вокзале не ночует. Разве я плохая мать? – спросила женщина, отхлебывая прямо из фляжки.
– Что вы, конечно нет, – с чувством ответил Мартин.
Потом, подумав, вырвал титульный лист из книги, которую отдала женщина. Достал из рюкзака черную ручку, написал на листе несколько слов, а затем стал медленно складывать его.
– Знаете, у меня была подруга. Однажды она сильно заболела. И я сделал для нее подвеску, на ней было много-много бумажных журавлей. Они ее успокаивали. Я прикрепил подвеску у ее кровати, и она начала выздоравливать. Я мало что мог для нее сделать. Я, по правде говоря, вообще мало что могу. Но если вы отдадите вот это дочери – я буду вам очень благодарен.
Он протянул женщине бумажного журавля. На его крыльях мелкими буквами было написано: «У тебя все будет хорошо».
– Это просто пожелания. Говорят случайные встречи не случайны.
– Я передам, – кивнула она. – А ты поедешь к сестре – заходи в гости. Вот, сейчас…
Она долго рылась в рюкзаке, а потом достала оттуда мятый лист бумаги, изрисованный спиралями и кругами. Кажется, женщина чертила их, пока разговаривала по телефону.
Почерк, которым она написала адрес, был неразборчивым, и с трудом прочитанное название улицы Мартину ничего не говорило. Он вежливо улыбнулся ей, и опустил глаза к книге.
Но слова никак не желали складываться в историю. Женщина молча курила, читая любовный роман, который отдал ей Мартин, и глаза ее оживленно блестели.
Мартин почему-то надеялся, что его бесполезный подарок дойдет до девочки, имя которой женщина ему не сообщила. И что пожелание на его крыльях когда-нибудь обязательно сбудется.
Действие 8
Вишневый дым
С патетикой и убийствами надо теперь покончить! Образумьтесь наконец! Г. Гессе
Каблуки стучали по сцене зло и четко, словно отбивая ритм марша.
– А что, дорогой Виконт, – тряхнула черными кудрями Рита, – может быть я получше буду?! А может не надо тебе никакой надежды, никакого света, может быть Офелия всегда нужна была только чтобы утонуть?! Посмотри на меня, разве я не красива, разве я не жива?!
Вик, сидя на краю сцены, старательно мерил ее ледяными презрительными взглядами. Риша стояла в углу сцены неподвижно, протягивая к нему руки. Сейчас на ней была просторная серая рубашка вместо призрачного платья, но с ее запястий свисали окровавленные бинты. На этой детали настаивала Мари.
Но Вик смотрел не на Ришу, он разглядывал Риту, мерившую шагами сцену. Она удивительно преобразилась. Если раньше она не стремилась раскрывать свой потенциал, считая, что и так делает достаточно, то теперь она нашла единственный образ, который ей удавался, и упорно держалась его. В конце концов даже Мари, которой не нужна была на сцене истеричная стерва на второстепенной роли, смирилась и позволила добавлять остроты сюжету.
– Столько слов о Пути, о Темноте и Огне! Как ты там сказал? «Ярче горит, быстрее сгорает»? Сгорать-то ты сгораешь, вот только загореться никак не можешь!
– А ты, Китти? Расскажи мне, в чем смысл твоей жизни? Помогать людям, выводить их из темноты?
– Пускай там и остаются! – презрительно фыркнула она. – Я тоже буду ярко гореть, ясно тебе?
– Такие как ты, Китти, лучше всего горят на кострах.
Мари раздраженно постучала тростью по спинке стула перед собой.
Рита фыркнула и легла на край сцены рядом с Виком, положив голову ему на колени.
– Забудь ты свою Офелию, Виконт. Хочешь я… покажу тебе, что по-настоящему обжигает? – прошептала она, касаясь алого платка на его шее.
Здесь должны были следовать несколько секунд темноты и нарастающий, пульсирующий красный свет. Так как Мари регулярно делала фотографии их репетиций, а никто из школьного руководства, включая Маргариту Николаевну, ни на одну из репетиций не пришел, Вик сделал вывод, что они могут ставить решительно что угодно, и никто им слова не скажет.
В зале было душно. Вик чувствовал, как тяжелой пульсацией в затылке нарастает головная боль.
– Лапушки мои, давайте что ли больше чувственности в сцену? Китти молодец, злая, а ты, Виконт, что опять за байроновский герой? Сколько можно этой тоски и меланхолии? Готова спорить, тебе нравится Бодлер, а когда подрастешь – будешь таскаться по улицам в черном пальто и строить загадочные гримасы! Но сейчас, котеночек, пожалуйста, покажи мне жестокость и цинизм! – голос Мари казался особенно резким.
Высоким. Царапающим.
– А в этой сцене нужны вообще жестокость и цинизм? Слушайте, Мертей, вы вообще подростка-наркомана с замашками показываете или маньяка-социопата?! – не выдержал Вик.
Его все раздражало. Раздражала Мари со своей пьесой, раздражала Рита, которая слишком легко призывно изгибалась у него на коленях, и раздражала Риша со своими больными, страдающими глазами заламывающая руки в углу.
– Вижу, кто-то не в духе, – миролюбиво ответила Мари.
«Вик, что с тобой?» – тихо спросил Мартин.
«Мне плохо».
«Так идем отсюда».
Вик оглядел зал. Матвей сидел на первом ряду с совершенно отсутствующим выражением лица. Несколько девушек решали общие задания на завтра. Рита все никак не поднимала головы с его колен, а Риша никак не сгоняла с лица страдающего выражения. Мари выглядела недовольной, и это хоть немного радовало.
Алый платок душил. Окровавленные бинты у Риши на запястьях вызывали рябь в глазах, а дешевые духи, которыми пользовалась Рита – тошноту. Он опустил глаза, чтобы попросить Риту встать, и на секунду замер. Она смотрела на него, и в глазах ее он ясно видел понимание.
– Рит?
Она медленно встала, оставив на брюках несколько волос. Он брезгливо стряхнул их и, спрыгнув со сцены, быстрым шагом направился к дверям.
– Вик, куда ты? – растерянно спросила Риша.
В ее голосе все еще звучала отыгрываемая тоска. Вик с трудом удержался от того, чтобы не плюнуть на пол.
– Воздухом подышу, – как можно миролюбивее ответил он, захлопнув за собой дверь раньше, чем ему успели сказать что-нибудь еще.
На улице было темно. Зима в этом году была теплой, снега выпало мало, и почти весь он растекался серой кашей под ногами. Вику хотелось подойти к сугробу и окунуть в него голову, остудив бьющиеся мысли. Но единственное, что напоминало сугроб, было кучей мусора, припорошенной снегом. А идти к лесу он не хотел. Хотел стоять на крыльце, запрокинув голову, и смотреть в черное небо.
«Вик, тебе может нужно меньше работать и больше спать?»
«Нет, Мартин. Мне нужно больше работать, чтобы выбраться отсюда и никогда не возвращаться. Ты ведь мне поможешь, правда?»
«Конечно. Скажи, что происходит? Ты ведь не просто устаешь. И в город ты так рвешься не из-за денег. Ты бежишь».
«Ты сам знаешь, Мартин, от чего я бегу. От правды».
«И от какой же правды ты бежишь?» – тихо спросил Мартин.
«Правда в том, что Риша больше не…»
– А, вот ты где! – раздался у него за спиной голос.
– Я вообще-то хотел побыть один, – сообщил Вик, не оборачиваясь.
– Я в курсе, – ответила Рита, садясь на перила рядом с ним.
Ее ярко-розовая куртка в темноте казалась тусклой, полинявшей. Она сидела, зацепившись каблуками за перекладину, и раскуривала сигарету.
– Будешь?
– Не курю.
– Я в курсе, – повторила она, сунув ему в руки сигарету со следами красной помады на фильтре.
Он машинально взял ее, не отводя взгляда от лица Риты. В воздухе расползался навязчивый, сладкий запах ванили.
– У тебя паршивые духи. И не говори, что ты в курсе.
– Хочешь, я разденусь, и они не будут мешать?
«Мартин, ты слышал это сейчас?»
«Я думаю она просто так… пытается тебя дезориентировать», – тактично предположил Мартин.
– Нет уж, обойдусь.
Рита, пожав плечами, будто она и правда рассматривала возможность раздеться прямо на улице, закурила вторую сигарету.
– А вы трогательная парочка, – сказала она, затягиваясь. – Такие… все время под ручку ходите. И не надоела тебе эта моль за столько лет. Что все в ней находят?
Облако вишневого дыма она выдохнула прямо ему в лицо.
– Она удивительная девушка. Необычная, – прикрыв глаза, с улыбкой сказал Вик.
– А я – нет?
Вик не знал, что ему ответить. Рита была заурядной. Полной пустых амбиций, вульгарно накрашенная и безвкусно одетая деревенская школьница с дурацким прозвищем «Китти».
– Каждый человек удивителен, – тактично соврал он.
Сигарета тлела в его руках, и он изредка стряхивал пепел в мокрый снег.
– Тогда почему она, а не я? – с горечью в голосе спросила Рита, снова щелкая зажигалкой.
– Я… Рит, мы с Ришей знакомы с детства и я… – опешив, попытался собрать разбегающиеся мысли Вик.
– Да нахрен ты мне сдался! Почему ей досталась эта роль? Я не понимаю, она же совершенная пустышка, мямля… и жертва. Только и умеет, что смотреть на всех, как корова перед убоем!
– Слушай, если у тебя взыграла ревность – не лучше ли пожаловаться какой-нибудь из своих куриц-подружек, а не ее другу?! – огрызнулся Вик, щелчком отправив сигарету, к которой он так и не притронулся, под ноги Рите.
– А может лучше кому-нибудь из своих дружков? – проникновенно спросила его Рита.
– А может мне лучше сломать тебе шею, столкнуть с перил и сказать потом, что ты сама упала? – в тон ей ответил Вик, всерьез рассматривая такую возможность.
Она вызывала у него все больше раздражения, а ваниль в ее духах душила все сильнее.
«Вик, не увлекайся», – предостерег Мартин.
«Может ты с ней поговоришь? Я не понимаю, чего она хочет».
«Она хочет с тобой подружиться», – неожиданно ответил Мартин.
«С чего ты взял?!»
«А ты сам не видишь?»
Вик только мысленно пожал плечами, уступая Мартину место. Он не смог отказать себе в удовольствии прикрыв глаза, вдохнуть сырой холодный воздух. Дешевая ваниль, так раздражавшая Вика, и ветер, и снег – это было жизнью, которая по-прежнему была для него желанна.
– Скажи, зачем ты сюда пришла?
– А ты умеешь по заказу говорить таким голосом, будто ты мой любящий папаша?
Мартин улыбнулся, пожав плечами. Перед ним была озлобленная девочка, в чьих руках плясала рыжая точка сигареты.
Рита нуждалась в утешении. И, видимо, не придумала ничего лучше, чем искать его у друга соперницы, который со стороны казался понимающим и нежным. Пусть и разбившим не один нос и сломавшим человеку четыре пальца. Мартин еще понятия не имел, какую репутацию этот поступок создал Вику среди женской половины школы, включавшую и учителей. Если бы он знал о ней – не удивился бы, что Рита пошла именно к нему.
– Хочешь поговорить?
– Хочу. Только не здесь. Тут холодно и мерзко.
С этими словами она соскочила с перил, лязгнув каблуками по замерзшему крыльцу, схватила его за рукав и потянула куда-то в сторону.
Недалеко от школы располагался небольшой подвал, где хранился спортивный и хозяйственный инвентарь. Подвал был опечатан и закрыт на ключ, но Рита, привычным жестом отцепив тонкую полоску бумаги, ткнула пальцем в дверь чуть повыше замка:
– Толкни плечом, у меня сил не хватит.
Мартин, поколебавшись несколько секунд, толкнул дверь и, первым ступив на промерзшую металлическую лестницу, подал Рите руку.
– Какие мы вежливые, – проворчала она, обхватив его запястье.
Она спускалась медленно, звонко стуча каблуками и тяжело опираясь на его руку.
Оказавшись в подвале, Рита на ощупь двинулась вдоль стены. Скоро раздался запах, который отозвался в душе Мартина целым фонтаном золотистых искорок. Пахло керосином.
И правда, Рита держала в руках зажженную керосиновую лампу. Мягкий желтый свет освещал небольшое пространство вокруг и смягчал черты ее лица. Она сделала несколько шагов к стене. Что-то хрустело под ее каблуками, но она не смотрела под ноги. Сорвала со стены флаг, несколько раз встряхнула, подняв облако пыли, и положила на сложенные стопкой в углу старые маты.
– Присаживайся, – буркнула она, отходя к противоположной стене.
Мартин не стал предлагать ей помощь. В темноте он видел хорошо, и ему было достаточно удаляющегося огонька, чтобы разглядеть, что Рита движется уверенно и ломать ноги не собирается. Он расстегнул куртку – в подвале было неожиданно тепло.
Рита вернулась с бутылкой и двумя пластиковыми стаканами в руках. Из сумки она достала бутылку с водой и бумажный сверток.
«Мартин, какого черта она делает?» – с неприязнью спросил Вик.
«Она собирается нас напоить», – улыбнулся в ответ Мартин, глядя, как она разливает по стаканам спирт и разбавляет его водой из пластиковой бутылки.
– Рита, ты же не рассчитываешь, что я стану это пить? – мягко спросил он, отодвигая кончиками пальцев протянутый стакан.
– Ну и хер на тебя, – пожала плечами она, разворачивая сверток.
В нем обнаружился знакомый Мартину травяной порошок и несколько полосок полупрозрачной бумаги.
– Непривычно после проповедей твоего персонажа, – отметил Мартин, глядя, как она раскуривает самокрутку.
– Ты что, нотации мне читать собрался? – с неприязнью отозвалась она.
– Что ты, и не думал, – миролюбиво сказал Мартин, наблюдая за рыжим огоньком в темноте.
Он незаметно смочил конец своего шарфа водой из бутылки.
«Ты что делаешь?»
«Если долго этим дышать – сам не заметишь, как будешь сидеть и глупо хихикать над каждым ее словом».
«Отвратительно».
– О чем ты хотела поговорить?
– Я… я хотела…
Она прикрыла глаза. Ее губы задрожали, будто она собиралась заплакать. Внезапно Рита резким движением подалась к опешившему Мартину, обняла его за шею и разрыдалась, прижавшись лицом к его плечу.
«Вот за такие выходки ей и не дали главную роль», – меланхолично сказал он Вику, гладя ее по спине.
«Да, я заметил. И что она закрыла глаза, чтобы не показывать взгляд».
– Мне так одиноко… Мне так плохо… – шептала между тем Рита, пытаясь его поцеловать.
Мартин, чуть отстранившись, досчитал про себя до пяти.
– Рита, не стоит.
– Я тебе не нравлюсь?..
– Давай опустим остальную часть. Ты красивая, замечательная и талантливая. Я люблю Ришу, ты ко мне равнодушна. Так что давай правда просто поговорим.
– Ладно, убедил, – сказала она совершенно ясным голосом, отодвигаясь от него и отхлебывая из стакана. – Вы меня бесите. Оба. И Мари меня бесит. Ты понимаешь, что вы разметали мою жизнь просто своим появлением, и считаете, что так и надо?
В ее голосе звучало что-то похожее на ненависть. Но Мартин явственно слышал, что ненависть она изображает, а на самом деле испытывает обычную обиду. Ему было жаль ее. В отличие от Вика, он Риту никогда не презирал.
– Зачем тебе театр? – спросил он, переливая в ее стакан то, что она намешала. Ополоснул, выплеснув воду прямо на пол и налил чистой воды.
– Я там чувствовала себя на своем месте. Мне нравилось. Маргарита Ивановна говорила, что у меня талант…
– А в других местах ты не чувствовала себя талантливой? Тебе было неуютно с другими?
– Нет, у меня были друзья, они мной восхищаются… и родители меня любят… К чему ты клонишь?
– Для Риши театр – мечта. У тебя останется все, что есть у тебя сейчас – красота, дружба и любовь родителей. А она находит в этом… отдушину. И ты прекрасно это знаешь.
– У нее есть ты, – выплюнула Рита и не поморщившись допила жидкость в стакане.
– Ну и что же?
– Ты… ты… слушай, ты не знаешь, что про вас говорят по школе? Да по всей деревне! Все знают, что вы вместе много лет. Кто-то говорит, что ты ее трахаешь так, что она от тебя не уходит, несмотря на свою… наследственность, а кто-то – что она так отсасывает, что ты ее не бросаешь, несмотря на ее наследственность…
– Так, хватит, – отрезал Мартин, вставая.
Мартин чувствовал, как глубоко внутри нарастает бешенство. Он отличал собственное брезгливое раздражение от эмоций Вика, которые нарастали в висках режущей болью.
«Вик, скажи, если хочешь, чтобы я ушел, но не надо рваться молча – мне больно», – попросил Мартин.
«Прости, я не хотел. Давай уходить отсюда. Можно я останусь на своем месте, боюсь не сдержаться».
«Конечно».
– Ты что, обиделся? – изумилась Рита, хватая его за полы куртки.
– Нет, Рита, но мне неприятен этот разговор, а ты пьянеешь на глазах и, видимо, не следишь за языком.
Она смотрела на него совершенно дурными глазами. В них не было осмысленности, только лихорадочное оживление и липкая томность.
– Да, ты прав, я совсем не слежу за языком, – прошептала она, вставая и делая шаг ему навстречу.
Она подошла вплотную и положила одну руку ему на плечо. Второй вцепилась в пряжку его ремня. Самокрутка догорала у нее во рту, грозя обжечь губы, но Риту это, кажется, не волновало. Выплюнув сигарету, она провела по губам кончиком языка, растерев помаду.
«Это сейчас что, сексуальное насилие?» – с интересом спросил Вик, наблюдая, как она трясущимися пальцами пытается расстегнуть его ремень.
«Скорее неудачное пьяное совращение», – усмехнулся Мартин, подхватывая падающую девушку.
– Твою мать, Вик, она отключилась, – тоскливо сказал он, поднимая ее на руки.
Рита безвольно повисла в его объятиях. Она оказалась намного тяжелее, чем Риша, которую он поднимал легко и однажды почти донес ее на руках из леса к дому, когда она подвернула лодыжку на прогулке. Впрочем, Вик давно заметил еще одну странную особенность – Мартин был сильнее его физически, хотя это казалось ему нелогичным и невозможным.
Мартин, читавший в зарубежных медицинских журналах заметки о подобных расстройствах, сказал, что это допустимо. Впрочем, та заметка была старая, короткая и написана по-английски, так что Вик допускал неточность перевода Мартина. Но сейчас это не имело значения, значение имело то, что даже Мартин с трудом дотащил Риту до угла, где они сидели несколько минут назад, и теперь в растерянности смотрел на ее бесчувственное тело.
– Вот сейчас она не притворяется. Вик, что будем делать с этой юной пьянью? Бросить ее в холодном подвале, боюсь, будет нехорошо.
«Я бы бросил», – с отвращением выплюнул он, впрочем, уже без былой агрессии.
– Она маленькая, пьяная и глупая. И тяжелая. Впрочем, люди без сознания всегда тяжелее… Может, позовем сторожа, и он поможет ее перетащить в тепло, а оттуда пускай забирают домой?
«Давай», – согласился Вик, который не видел особого смысла притворяться джентльменом и беречь репутацию Риты больше, чем это сделала она сама.
Впрочем, Мартин все-таки спрятал бутылки и сверток с травой.
Но, когда он поднялся по лестнице, выяснилось, что дверь открыть не получается. Мартин покопался в замке и пару раз ударил в дверь плечом, но она не сдвинулась с места. Рита наверняка знала какую-нибудь комбинацию, вроде «здесь приподнять, сюда нажать», но сейчас помощи от нее явно было не дождаться.
«А ситуация тебе не кажется несколько… компрометирующей? Если она потом скажет Рише, что мы неизвестно чем занимались несколько часов в подвале… Может, это и есть план?»
– Риша же умная девочка и знает, что ты ее любишь, – уверенно ответил Мартин.
Вик его убежденности не разделял. После того, как она отказалась слушать про Мартина и запретила ему говорить, он никак не мог вернуть прежнего доверия. Он все время ждал от нее подвоха, и это немало отравляло его жизнь.
Мартин сел рядом с Ритой, повесил лампу на краешек торчащего из кучи хлама обломка какого-то снаряда, достал из сумки сборник Лавкрафта и пролистнул несколько уже прочитанных страниц.
«Мартин, почитай мне? Как раньше…» – попросил его Вик.
Мартин вытянул перед собой раскрытую ладонь. С нее сорвалось несколько искр, тут же погасших в полумраке.
– А ты уже не веришь в чудеса, верно? – усмехнулся он.
«Не верю. Но ты все равно читай», – вздохнул Вик.
– Я, Бэзиль Элтон, смотритель маяка на северном мысе, где служил и мой отец, и отец моего отца,[6] – сообщил Мартин, прикрывая глаза.
Когда он открыл их, ничто уже не имело значения. Он больше не был Мартином, человеком, никогда не видевшим моря. Он был Бэзилем Элтоном, потомственным смотрителем маяка. И у него была своя история о любви к парусам.
Мартин читал, водя глазами по строчкам, расплывающимся в неверном свете лампы. Рассказ отзывался в душе тяжелой от соли морской водой, пронизанной солнечным светом. Последние слова – болезненной, тянущей тоской. Белый Корабль с юга не приплывал никогда более.
Впрочем, это был справедливый конец истории. Вик молчал. Рита спала, завернувшись в угол пыльного флага. Мартин прикрыл глаза, ловя уходящие образы парусов и не заметил, как уснул сам, уронив раскрытую книгу себе на колени.
Он проснулся от глухого стона, раздавшегося рядом.
– С-с-сука… – просипела Рита, слепо шаря рукой рядом с собой.
Мартин сунул ей бутылку с водой, с трудом вставая на ноги. Все-таки в подвале было холодно.
– Ты что сделал?! – с отвращением спросила она.
– Я?! Ты залпом выпила два стакана разбавленного спирта, скурила косяк и рухнула мне на руки. Я хотел тебя вытащить, но не смог открыть дверь.
– Конечно ты не смог, для этого нужна отмычка и рычаг! Но я спрашивала… ты что… и ничего? – с удивлением спросила она, ощупывая узел на поясе куртки и пряжку своего ремня.
– Ты спрашиваешь, не насиловал ли я тебя, пока ты спала?! – выдохнул Мартин.
Эти были куда более тяжелым оскорблением, чем все, что она из пьяной ревности говорила ранее.
– При чем здесь… насилуют не так… – неуверенно произнесла она, все еще сжимая в руках неоткрытую бутылку.
– А это называется как-то по-другому?
Рита оторвалась от только что открытой бутылки и уставилась на него широко открытыми глазами, в которых он заметил целый калейдоскоп эмоций. Сначала пришло рефлекторное презрение. Потом – непонимание. А за коротким осознанием мелькнула едва заметная благодарность.
– Да, это называется секс, – привычно съерничала она, возвращаясь к бутылке.
«Доброе утро. Что за тоска, Мартин? Что тебе сказала эта… прекрасная леди?» – скептически спросил Вик, глядя, как Рита умывается остатками воды, размазывая по лицу черные тени и тушь.
«Она предположила, что один из нас надругался над ней, пока она спала, и очень удивилась, когда узнала, что это не так».
«Тебя так угнетают такие подозрения?» – удивился Вик, знавший, что его друг не склонен близко к сердцу принимать неосторожные слова.
«Меня угнетает что это для нее нормально. Хотя не скрою, что это для меня… тяжелое обвинение. Ладно, нужно выбираться отсюда, и так слишком… душевно посидели», – ответил Мартин, подбирая книгу и засовывая ее в сумку.
