Текст книги "Мы никогда не умрем (СИ)"
Автор книги: София Баюн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)
И Мари, которая так бредила своим театром. Хотела бессмертия, хотела созидания. Красоты. Она даже имени своего лишилась, она теперь очередная Офелия. Вот ведь ирония.
Мне нравятся такие шутки.
Теперь я научился ценить то, что мне нравится. Свои желания. Свои потребности. Свои стремления.
У меня есть одна потребность. Одно желание, Мартин. Но тебе о нем знать не обязательно.
Эй, сверчок, ты спишь?.. Молчишь? И черт с тобой.
Так верил в меня… в правильность моего выбора. В то, что я никогда не стану жестоким. Неужели ты не видел, что происходит вокруг? Жалеешь ли теперь, что не утопил меня в озере в наше первое купание?
Наверное, нет. Ты не такой. Будешь верить до последнего.
В меня. И в мой выбор. Что же, я готов ждать.
Мне снится поляна, полная белых цветов. Я помню эти цветы, помню этот сон, и даже догадываюсь, что это может означать.
Но я больше не стану прятаться.
Самолет приземляется в маленьком аэропорту. Город встречает свинцовым небом и запахом сырости. Есть еще один, прохладный, смутно знакомый. Я улыбаюсь.
Это хвоя. В этом городе повсюду растут сосны и ели. Чертовы елки, на каждой можно крепить свою звезду.
Ты догадался, куда мы приехали, верно? Что-то говоришь мне. Ты очень зол. Надо же, как интересно.
Такси от аэропорта едет быстро. Меня интересует дом недалеко от вокзала – ехать нужно в другой конец. Мы проезжаем город насквозь за полчаса. Будет ли мне здесь тесно? Как скоро я захочу сбежать и отсюда на счастье тех, кто здесь живет?
Остановившись у крашенных в темно-синий дверей, я позволяю себе несколько секунд стоять, сжимая одной рукой ручку двери, а другой – сумку с вещами.
Я стою на пороге. В проеме, который ведет в темноту или к свету.
Зачем я здесь? О, я точно знаю. Я не ищу потерянного, не ищу любви, и даже новой жизни – не ищу.
Я пришел за своей тенью. Пришел сюда, чтобы обрести человека, который поможет мне пройти по той дороге, которую я выбрал. Я не смогу сделать это один. Я отвык быть один, Мартин. Понимаешь, что это означает?
Это могла бы быть Рита, глупая и влюбленная. К тому же повязанная со мной общей тайной. Но она не годилась по трем причинам: во-первых, она была глупа. Мне нужен умный союзник. Во-вторых, мне нужна была связь иного рода. Ну и наконец, в Риту ты, Мартин, влюблен. Это лишь мимолетное увлечение, но я все же не хочу причинять лишней боли.
Я захожу в подъезд. Откуда-то сверху звучит музыка. Bang Bang Нэнси Синатра? Если это из той квартиры, куда я направляюсь – будет забавно. Идеальная песня под занавес.
Музыка грохочет из-за черной двери, на которой сбита одна из двух цифр номера. Надо же, как интересно.
Приготовившись стучать в перерыве между треками, я на всякий случай толкаю дверь. Кажется, люди, живущие здесь, не задумываются о собственной безопасности – дверь легко поддается.
Квартира встречает прокуренным полумраком.
– Какого тебе черта здесь надо?! – раздается с кухни хриплый, женский голос.
Светловолосая девушка в черном платье стоит передо мной. Темные глаза полны ненависти.
Так похожа на меня.
– Лера? Я же обещал, что вернусь.
Водевиль перед третьим актом
Офелия:
Вот розмарин, для памяти; прошу тебя, люби, помни: а это анютины глазки, они, чтобы мечтать…
Для вас фенхель и водосбор…
А это рута для вас; и тут еще немного для меня, ведь мы можем звать ее букетом воскресной благодати.
Только вашу руту вы должны носить не так, как прежде.
Это нивяник… А еще я хотела подарить вам фиалки, но они увяли, когда умер мой отец.
Говорят, у него была легкая смерть. Шекспир «Гамлет»
Таша всегда любила запах пыли. Пыль пахла маминой пудрой, нагретым песком и еще чем-то домашним, знакомым и уютным. Но никто никогда не понимал, когда она пыталась рассказать, чем пахнет пыль.
Ташу вообще редко понимали. За свои недолгие девять лет жизни она так и не научилась говорить так, чтобы в слова умещалось все, что хочется сказать. Как найти слова, обозначающие одиночество? «Одиночество» – слово пустое, белое, как бинты в больнице, где работает мама. Пахнет йодом, колется и ничего не значит.
Одиночество бывает разным. Бывают те часы, когда она ждет возвращения родителей с работы. Это одиночество даже приятно – оно теплое, желтое и наполняется мультфильмами по телевизору, цветными рисунками и частой трелью канарейки Тинь.
Мама подарила на день рождения фломастеры. Таша рисовала канарейку, пока не кончился желтый фломастер. Сейчас канарейка стала красной. Может быть, так бывает. И каждая красная канарейка тоже была одинока. Таше было стыдно, что она рисует красных птиц, ведь желтые, наверное, не захотели бы дружить с теми, кто на них не похож. Но она не могла иначе – желтого фломастера у нее больше не было. Наверное, ее тоже нарисовали красным фломастером.
А бывало другое одиночество. Черное, страшное. Папа часто уезжал в командировки. Таша всегда плакала – не только потому, что знала, что будет скучать, а потому, что скоро наступит момент, когда мама останется в ночную смену в больнице, и тогда ночью темнота, наполняющая две комнаты, кухню и коридор, подкрадется к ее кровати и откроет красные глаза. Раньше Таша мечтала, чтобы кто-то спас от этой темноты. Кто-то добрый и смелый, совсем не такой, как она. Но потом она поняла, что не бывает добрых и смелых друзей, а темнота бывает, и ее боятся все. Только Верка не боялась, презрительно отфыркиваясь, когда Таша пыталась рассказывать о красных глазах и красных канарейках. Верка вообще-то заносчивая. У нее богатые родители, и ей незачем бояться темноты. Она говорила, что в ее комнате стоит ночник, который родители разрешают оставлять до утра. Таша пыталась попросить у родителей такой же, но от нее отмахнулись – наверное, ночник стоил очень дорого.
А было одиночество особенное, самое странное. Такое одиночество, когда вокруг полно людей, самых разных. Одноклассники, учителя, много других детей в гулких школьных коридорах. И повара в столовой, и охранники у дверей, и вахтеры у гардероба, а еще люди на улице, на которых можно смотреть через окно, куда-то спешащие, такие разные, такие далекие, и совсем, совсем ненастоящие. Вот сколько людей вокруг, а всех будто нарисовали фломастерами – Таша оставалась одинокой.
Как уместить в слова хоть одно из этих одиночеств?
Целый мир умещался в школу, несколько улиц, магазины и детскую площадку во дворе. Больше Таша ничего не видела. Правда, она ездила с родителями в отпуск, но родители – странные люди. Приехав, они сидели в отеле неделю, купались в бассейне, где вода противно пахла хлоркой, и загорали на шезлонгах, подставляя бледные лица влажному южному солнцу. Сколько бы Таша не просила погулять по улицам или отвести к морю, они оставались непреклонны. «В море грязно, к тому же на пляжах полно извращенцев», – отвечала мать, презрительно морща нос. Отец всегда добавлял, что на рынке ее обязательно украдут, а по улицам можно и дома потаскаться. Таша понятия не имела, кто такие «извращенцы», и как можно не понимать, что дома совсем другие улицы, но послушно шла загорать на шезлонг. Только принюхивалась к далеким запахам, доносящимся из-за забора. Пахло йодом, камнем и пряностями. В номере Таша рисовала море – зеленым фломастером, а еще синим. По телевизору оно было именно такое.
Но был у Таши один секрет. Она не рассказывала о нем ни матери, ни отцу, ни Верке. И никому, никогда бы не рассказала, хотя ей очень, очень хотелось. Всему миру Таша рассказала бы о черной шпильке и красных цветах. Но эта тайна была из тех, которыми нельзя делиться ни с кем. И Таша молчала, только иногда дома, перед зеркалом, сворачивала волосы в узел на затылке и закалывала их черной шпилькой.
…
Таша никогда не хотела играть в театре, но часто ходила на репетиции кружка. Ей нравилось просто сидеть в углу и смотреть, как создаются спектакли, сценки и новогодние утренники. Она совсем не обижалась, что Дед Мороз на самом деле женщина, и что Снегурочка – красивая старшеклассница Улька. Ее не волновало, что Колобка сделали из папье-маше и старого футбольного мяча. Таше не хотелось сказок, ей хотелось, чтобы все было честно. И в театре была настоящая честность – сказки создаются людьми, они вдыхают в них жизнь и наделяют их смыслом. Иначе не бывает.
Но больше всего ей нравилось смотреть за репетициями старшеклассников. Она мало понимала в сюжетах пьес, которые они ставили. Там были истории про любовь, ссоры с родителями и какой-то вечный протест. Таша не понимала, зачем ссориться с родителями, а о любви вовсе имела свое детское, презрительно-брезгливое мнение. Но ей нравилось с каким чувством Улька играла любовь с высоким рыжим Тимуром, особенно в последней пьесе «Сказки про главное».
Таша не понимала, почему руководительница кружка, Наталья Сергеевна, заставляет красивую Ульку носить безликое черное платье и завязывать пышные темные волосы в тугой узел. И почему она никогда не позволяла девушкам пользоваться косметикой. Она что-то говорила про очарование молодости и то, что естественность и чистота – лучший образ, но Таша не соглашалась. Улька была красивее с черными тенями. А Тимура портили веснушки. Ну какой романтический герой с веснушками?
Но не все взрослые были как Наталья Сергеевна.
– Какие чудные котятки, – услышала однажды вечером Таша. Она обернулась и не смогла отвести взгляд от женщины, которая стояла в дверях актового зала.
Улька по сравнению с ней казалась бледной подделкой. Таша раньше не видела таких красивых женщин даже по телевизору. Высокая, стройная, с мягкими прядями светлых, почти белых волос, ложащимися на идеально прямую спину. Линия шпильки совпадала с тонкой полоской на шелковых чулках. А еще Таша впервые видела, чтобы в помещении не снимали перчаток, и чтобы поверх перчаток носили кольца.
Сначала женщина просто сидела в углу, как и Таша. Только в ее взгляде не было и следа детской очарованности. Таша видела в ее красивых обведенных черным глазах брезгливость.
– Кто автор той пошлости, что у вас тут дети играют? – спросила она в конце второй репетиции.
Наталья Сергеевна посмотрела на нее с непонятным Таше сочувствием. Наталья Сергеевна вообще-то нравилась Таше. Она была похожа на ее мать – невысокая, бледная, уставшая женщина с гладко зачесанными назад волосами, короткими ногтями и без косметики, которая могла бы скрыть следы наступающей старости. Но как она может смотреть с сочувствием на молодую и красивую женщину, которая не боится так задавать вопросы?
– Я, – спокойно ответила она. Таша заметила, как Улька, медленно встав с пола, подошла к Наталье Сергеевне и сжала ее руку.
– Послушайте, это отвратительно. По уровню наивности эта пьеса…
– Соответствует образовательным стандартам, уважаемая. Насколько мне известно, вы здесь, чтобы защитить дипломную работу, а не давать мне советы? Покажите мне пьесу, которую будете ставить с детьми.
– Учтите, что я уже согласовала с директором как материал, так и свое право ставить на главные роли тех, кого посчитаю…
– Пьесу, – отрезала Наталья Сергеевна, требовательно протягивая руку.
Женщина, фыркнув, протянула ей распечатку.
– Завтра я вам ее верну. Учтите, я хочу, чтобы все перестановки вы согласовывали со мной.
– Зачем? – с искренним интересом спросила женщина.
– Потому что театр существует в школе не просто так. И прежде, чем вы сделаете из него вертеп, я хочу убедиться, что ваших следов здесь не останется после премьеры, – отрезала Наталья Сергеевна.
Таша не знала слова «вертеп» и вообще не могла понять сути разговора. Только вдруг ей стало обидно – Наталья Сергеевна, как и все взрослые, хотела сделать мир серым. Чтобы красивая Улька носила такой же узел на затылке, чтобы не пользовалась косметикой, чтобы ставили только то, что одобрено и правильно. Из-за таких людей, как Наталья Сергеевна, никто и не понимал, как канарейка может быть красной. Но эта женщина в черном, кажется, носила свои красные перья с таким достоинством, будто это желтые канарейки несовершенны.
– Я сразу могу сказать, что этой девушке главную роль не дам. Она переигрывает и способна испортить любую постановку, – женщина едва заметно кивнула на побледневшую Ульку. Таше снова стало обидно, на этот раз за Ульку. Зачем с ней так? Она красивая и хорошо играет. Таша ей верила.
– Прекрасно. Слушанья проведем завтра, и я буду на них присутствовать, учтите. «Дожди»? Что за название у вашей пьесы?
– Дождями небеса оплакивают людские грехи, – надменно ответила женщина.
– Просто прекрасно. Именно то, что нужно детям – людские грехи.
– Они уже не дети. Совсем скоро они повзрослеют и столкнуться со всем, что написано в пьесе. Если они сделают это на сцене – будет не так больно потом.
– Вы здесь для того, чтобы реализовать свои амбиции, а не для того, чтобы делать детям больно. Позвольте вам напомнить, если вы так любите грехи, что гордыня – один из смертных.
– О, я много знаю о смертных грехах. Больше чем вы, поверьте, – сладко улыбнулась женщина.
– Верю, – с непонятной грустью отозвалась Наталья Сергеевна. – Завтра слушанья. Учтите, я своих воспитанников не брошу.
– Никто и не требует, – процедила женщина, разворачиваясь.
Таша догнала ее уже в коридоре. Звонкая и злая дробь каблуков стучала по полу и отражалась от стен.
– Подождите! Постойте! – крикнула она, поняв, что не успевает за ней.
Женщина остановилась и обернулась. На секунду Таше показалось, что у нее очень злое лицо, но морок тут же исчез. Она улыбнулась, широко и по-доброму.
– Какой славный котеночек. Белая шерстка, голубые глазки. Что ты хотела, девочка?
– Я не котеночек, я Таша, – побледнев, ответила она. – Вы сказали, что не дадите Ульке главную роль.
– И что? – женщина помрачнела, и теплые искорки, плясавшие в ее глазах, погасли.
– Она хорошая. И очень любит… театр, – оробев, с трудом выдавила Таша.
Это была главная причина, почему она не играла в постановках, хотя Наталья Сергеевна часто звала. Она мучительно стеснялась взрослых, которых всегда хватало среди зрителей. Детей тоже, но взрослых – больше всего.
Она не смогла бы ответить себе на вопрос, как у нее вообще смелости-то хватило обратиться к этой женщине. Но ей показалось, что она не рассердится, а Наталья Сергеевна почему-то не заступилась за Ульку.
Женщина смотрела на нее несколько секунд, склонив голову к плечу, и Таша не видела на ее лице никаких эмоций. А потом вдруг засмеялась, тихо, но как-то по-особенному. Будто бы зло. Или печально.
– Поверь, котеночек, неумение держать себя на сцене не делает человека плохим. Плохим его делают… другие вещи. Как ты сказала, тебя зовут?
– Таша…
– Чудно, Таша. Красивое имя, – улыбнулась она.
– А вас как зовут?
– Меня? Ну, с учетом того, что мы скоро все равно разберем роли… меня зовут Марина. Мари. Мари Мертей.
– Это что за имя такое? А по-настоящему как?
– Это самое настоящее. Ты играешь?
– Нет. Я только смотрю.
– Умница девочка. Придешь завтра на слушанья?
– Я всегда прихожу, – угрюмо отозвалась Таша. Ее начинал пугать пристальный холодный взгляд женщины, которая назвалась странным именем Мертей.
– Тогда завтра и увидимся.
Когда она улыбалась, в уголках губ у нее появлялись морщинки. Едва заметные, как ниточки под пудрой. Мари ушла, а Таша осталась стоять посреди пустого школьного коридора. Она слушала удаляющийся стук каблуков и почему-то чувствовала себя счастливой. Словно уже тогда знала, что у нее появится тайна.
…
Следующим вечером Таша первой пришла в зал и привычно села в углу, подтянув колени к подбородку. Наталья Сергеевна читала в гримерке, и Таша не стала мешать. Ей нравилось сидеть в пустом темном зале, глядя на сцену. Она представляла себе, что спектакль вот-вот начнется. И это будет такой спектакль, которого она никогда не видела.
Вот по краю сцены медленно идет девушка в сером платье. Ее лицо скрыто тяжелым, белым гримом, а по щеке ползут черные потеки туши. «Любовь все преодолеет!» – шепчет она в зал, и в ее голосе слышатся слезы. А за спиной у нее – светловолосый мужчина в белой рубашке и алом шейном платке. «Я виноват, я один во всем виноват, слышите! Заберите меня, а не ее!» – выкрикивает он, бессильно опуская руки, и в этот момент свет из мертвенно-белого становится красным, как перья канарейки, бросает тревожные тени на белые лица актеров и…
– А ты уже здесь, лапонька! – раздался рядом знакомый голос. Мари села рядом, и Таша почувствовала густой запах ее духов. Пахло чем-то липким, а еще пылью. Приятно. Хотелось уткнуться носом в пышное черное жабо блузки и так сидеть, закрыв глаза, позволяя запаху раскрываться и играть новыми нотами.
Конечно, ничего такого Таша не сделала.
– Чем ты тут занимаешься? – ласково спросила Мари.
– Сказку придумываю, – угрюмо отозвалась Таша. Она не знала, как себя вести, и с чего это Мари решила обратить на нее внимание.
– Про кого?
– Не знаю. Я только тени вижу, не истории… не умею рассказывать.
– А ты любишь истории?
– Конечно. Зачем бы я еще тут сидела… извините, – смутилась она.
– Совсем не злая, – пробормотала женщина и вдруг хлопнула в ладоши. – Хочешь сказку, котенок? Пока все не пришли?
– Конечно, – Таша подвинулась поближе. Мари улыбнулась и сделала странное движение в воздухе, будто нарисовала какую-то фигуру.
– Жила была девочка в далеком-далеком королевстве. Далеком королевстве… которое… – она вдруг замолчала и беспомощно опустила руку. – Нет, котенок. Волшебства не получается.
Таше вдруг стало ее жалко. Такая красивая, такая уверенная, а не может рассказать сказку.
– В далеком королевстве внизу гор, – подсказала она.
– У подножья гор… что же, и правда, девочка жила в далеком королевстве у подножья гор. Жила в замке, который… который был окружен прекрасным садом. – она вдруг протянула руку и сжала пальцы Таши. – Да, садом… полным самых разных цветов. Но больше всего ей нравились…
– Красные, – подсказала Таша.
– Почему красные? – нахмурилась Мари. Таша пожала плечами. Она не знала, как объяснить про красный фломастер и канарейку.
В этот момент в зале зажегся свет. Наталья Сергеевна хмуро посмотрела на Ташу, словно за что-то осуждала.
– Я прочитала вашу пьесу. Она отвратительна, – устало сказала она, поворачивая один из стульев и садясь напротив Мари.
– А я так не считаю. Эта пьеса о том, что составляет нашу жизнь.
– Это вашу жизнь оно, может быть, составляет. Здесь школа, поймите. Студия даже не для циничных подростков, стремящихся… к эпатажу. Это школьный театр, к тому же особенный. Директор ничего не сказала вам о цели наших постановок?
– О, ее формулировки были весьма… стандартны, – наморщила нос Мари. Она все еще держала Ташу за руку, и она чувствовала, как медленно согревается черный бархат перчатки.
– Это терапевтический театр. Для детей, которые попали в трудные ситуации. Я собирала своих актеров с разных школ. Я никогда не спрашиваю, какие истории они принесли с собой, только позволяю им проигрывать их на сцене. Эмоции, которых им не хватает, слова, которых они не могут сказать. И поверьте мне, вот эта… пьеса, которую вы с собой принесли… не для этого театра.
Мари нахмурилась. Таша видела, как в ее глазах зажглись злые, колючие искорки.
– Ах вот оно что. Неблагополучные детки, и вы – их благодетель, – прошипела она, вставая. Ее пальцы выскользнули из руки Таши, и она вдруг почувствовала себя обманутой. – Вы, конечно, думаете, что за свою… практику я ни разу не видела неблагополучных детей? Эта пьеса – о любви, побеждающей смерть. О том, что любовь… – она хлопнула в ладоши, – побеждает зависимость.
– Вы можете детям рассказывать эти сказки. Не мне. Ваша пьеса делает героиню сексуальным объектом. Она выставляет напоказ именно то, что привлекает взрослых мужчин в несовершеннолетних девочках, и вы прекрасно это знаете. А делать из мальчика хищника – это же преступление, подростки и так внушаемы, а вы хотите показать им эстетику насилия!
– Вы не можете запретить мне ставить эту пьесу, – напомнила Мари.
– Не могу. А вы, конечно же, не откажетесь от постановки?
Мари развела руками. Таша смотрела и не могла понять, что с ней не так. Она разглядела тайну, но пока не разгадала. Странно, что Наталья Сергеевна не видит ее – взрослым всегда лучше удавалось разгадывать загадки.
Но Таша обрадовалась, что Наталья Сергеевна ничего не заметила. Она поймала тайну, как канарейку в ладони, спрятала от чужих глаз и пообещала себе обязательно рассмотреть ее поподробнее.
– Прекрасно. Я ничего вам не запрещу, Марина, – устало сказала Наталья Сергеевна и встала со стула.
Ее пушистый серый жилет напоминал Таше какую-то странную кольчугу – мягкую, узорной вязки, но ни одно слово-жало Мари сквозь нее не проникло.
Мари проводила Наталью Сергеевну тяжелым взглядом.
– А она у вас не очень-то приятная, не так ли? – рассеянно спросила она.
– Нет, она очень хорошая. Нас всех любит, – вступилась за наставницу Таша. – Просто беспокоится очень сильно. Она знаете, как Ульку любит? И Тимура тоже, хотя и называет глупым. И всех остальных тоже. А еще она внимательная – никто не волновался, когда Слава неделю в школу не ходил, он позвонил один раз, сказал, что заболел. Так Наталья Сергеевна к нему домой пришла, и потом всех к нему в гости водила, мы чай с вафлями пили…
– Кто такой Слава? – скривилась Мари.
– А есть у нас мальчик один, такой весь в черном, глаза дурные. Мне родители сказали с ним не дружить, сказали, что он наркоман и… еще кто-то, не помню слово. А Наталья Сергеевна говорит, что он хороший. Только глупый. Он мне потом сказал, что отравиться хотел, а она его отговорила, представляете?
– Ее послушать, так все кругом глупые.
– Меня она глупой не называет, – насупилась Таша.
– А как называет? – улыбнулась Мари.
– Мышкой, – нехотя ответила Таша.
Прозвище ей не нравилось. Мышка – маленькая и серая, а она устала быть маленькой и серой. А главное – Таша очень надеялась вырасти и стать заметной. Может быть, красивой, как Улька. Или такой таинственной, как Мари. А мышка всегда будет мышкой, не вырастет ни в кошку, ни в лису, ни даже в канарейку.
– Мышка, прелестно! – непонятно чему обрадовалась Мари. – Расскажи мне, что было дальше с девушкой, которой нравились красные цветы в саду?
– Это взрослые обычно рассказывают сказки детям, – напомнила ей Таша.
– О, нет-нет, кто сказал тебе такую глупость? Дети рассказывают лучшие сказки на свете!
Таша задумалась. Посмотрела на темную сцену.
Там, за плотным серым занавесом в пыльном полумраке распускался красный светящийся цветок. Один, второй, третий…
Девушка в белом гриме стояла на краю сцены и смотрела в зал. Красные отблески ложились на ее серое платье, растекаясь по ткани, словно пятна крови.
А цветов становилось все больше и больше, и каждый светился странным, тревожным светом.
– Она запретила сажать в своем саду какие-то другие цветы. Сказала, будут только красные, а все остальные приказала вырвать и сжечь.
– Вот как? – кажется, Мари ей не поверила.
– Конечно! Идемте, я покажу! – Таша, внезапно осмелев, схватила ее за рукав и потащила к сцене.
– Смотрите!
Она легко запрыгнула на сцену и зажмурилась. Девушка в сером сидела на краю сцены, низко опустив голову. Мужчина в белом сидел к ней спиной. Таша подошла ближе и заглянула в его глаза. Глаза были страшные – совсем-совсем белые, и наполненные красными сполохами, которые отбрасывали светящиеся алые цветы.
– И сказала девушка из замка: «Я не желаю видеть в своем саду других цветов, кроме красных!» Ее послушались, вырвали все остальные – желтые, синие, фиолетовые, все-все. Остался только один куст с белыми розами, который принадлежал ее матери! – Таша выпалила эти слова и закрыла глаза, чтобы снова увидеть девушку с черными слезами на белом лице. Она одобрительно кивнула.
Когда Таша открыла глаза, вокруг был только полупустой полумрак сцены. Мари внимательно смотрела на нее, и Таше почему-то показалось, что она сердится.
– Я плохо рассказываю?
– Замечательно, Мышка, – улыбнулась она. – Что было дальше?
– А почему я вам рассказываю? Это вы мне обещали сказку! Пойдемте, это же совсем не трудно! – она протянула руку.
Мари посмотрела на часы и тяжело вздохнула. А потом вдруг улыбнулась, и Таше показалось, что она видит совсем другого человека. Словно маска на секунду спала, и показалось настоящее лицо.
Тайна снова толкнулась о ладони маленькой красной птичкой. Чуть увереннее, чуть теплее. Вот-вот станет настоящей, сорвется и полетит – когда Таша ее разгадает.
Мари вытянула из прически длинную черную шпильку и положила на край сцены. Растрепала волосы, скинула туфли и поднялась к Таше.
Таша отошла к занавесу и стала наблюдать. Мари сделала глубокий вдох и, раскинув руки, пошла по краю сцены мягким, кошачьим шагом, словно по натянутой веревке.
– Это ее мать посадила куст с белоснежными цветами в самом центре сада! Девочка каждое утро бродила среди красных цветов и собирала букет. Вот розмарин для памяти, – она наклонилась, сорвав невидимый стебель со сцены, и протянула его Таше. – Прошу тебя, люби и помни!
Таша, кивнув, коснулась ее пальцев и почувствовала прикосновение тонкого колючего стебелька, оставшегося невидимым.
– Прошу тебя, люби и помни! – повторила Мари. Таша закрыла глаза. Девушка в сером смотрела на Мари, и по лицу ее стекали слезы. Падали на воротник, оставляя чернильные пятна, но она не замечала этого. За спиной ее стоял беловолосый мужчина с алым платком на шее. Таше не нравился этот платок, он напоминал стекающую по груди кровь, но она всегда знала, что настоящие сказки живут сами по себе и только позволяют сказочникам подглядывать.
Мужчина кивнул.
Таша, не открывая глаз, подняла руку к лицу. Так она видела темно-зеленую веточку розмарина, всю усеянную мелкими красными цветами. Почему-то Таше казалось, что цветы должны были быть другого цвета, но она не стала обижаться на Мари – в ее сказке всем цветам полагалось быть красными.
– А это анютины глазки. Зачем они, Мышка? – спросила Мари.
Таша открыла глаза. Мари добавила невидимый цветок к букету.
– Они чтобы темноты не бояться, – подсказала Таша.
– Вообще-то чтобы мечтать, но пусть будет так! А теперь мы добрались до настоящих красных цветов. Знаешь, до каких?
– До роз? – Таша, наморщив лоб, вспомнила единственный красный цветок, в названии которого точно была уверена.
– А вот и нет. Это рута.
– Мне мама показывала руту, когда мы в отпуск ездили! Рута – желтая! – выпалила Таша, довольная, что вспомнила название.
– Там, где я родилась, рутой называют красные цветы, – улыбнулась Мари. – Вот рута для вас и немного… и немного для меня. Руту мы все должны носить не так, как прежде! Я бы дала вам фиалок, но они… – она осеклась и замолчала.
Прошлась по сцене, продолжая собирать невидимые цветы, но уже не говоря ни слова. Таша воспользовалась моментом и снова закрыла глаза.
Мужчина с девушкой стояли, обнявшись, посреди сцены. Цветы уже укрывали их колени, и Таше почему-то стало отчаянно грустно.
Мари бесплотной тенью прошла мимо них. В ее руках Таша разглядела огромный, лохматый букет цветов. Конечно же, красных.
Обилие красного начинало раздражать. Таша открыла глаза и решила вернуться к белым розам.
– Она собирала букет, приносила его в комнату и ставила у кровати. Каждое утро выкидывала вчерашний букет и ставила новый. А каждую ночь ей снились плохие сны.
– Ей снилась река! – подсказала Мари. – Серая река с холодной водой!
– Да, точно! Серая река с холодной водой. Очень плохой сон. Не люблю воду, – доверительно сообщила она. – Даже в море не стала бы заходить, только смотреть.
– Умная девочка, – серьезно кивнула Мари и улыбнулась. – По ночам ей снились плохие сны… И она собирала все новые и новые цветы в букет и ставила их у кровати. Потому что когда-то она рассказала приезжей ведьме о своей беде, и она…
– И она сказала: «Собери самые красивые цветы и поставь их на ночь у кровати! Тогда сны больше не будут сниться!» – выпалила Таша.
– Точно! А самые красивые цветы – красные, это девочка знала точно!
Таша не знала, что случилось дальше. Она закрыла глаза и увидела, как мужчина с девушкой, держась за руки, подходят к краю сцены и смотрят вниз. Она точно знала, что они видят там не близкий застеленный серым линолеумом пол, а черную пропасть.
Ей вдруг стало стыдно. Она поняла, кого не хватало в сказке.
– И тогда она рассказала обо всем своему другу.
– Другу? – спросила Мари.
Она легла посреди сцены, разметав по желтоватым доскам светлые волосы. Теперь она смотрела в потолок, и Таша больше не могла видеть ее лица.
– Да, другу. У нее был друг.
– Зачем?
– Мари, вы же взрослая, а такие глупые вопросы задаете. Всем нужны друзья, – осмелев, сказала Таша. Ей показалось, что она не рассердится.
Мари и правда не рассердилась. Она засмеялась – хрипло, как-то нехорошо, зло.
– Хорошо. Другу. Она рассказала о своей беде другу, и что случилось потом?
– Он сказал, что самые красивые цветы в ее саду растут на розовом кусте.
– Который белый? – уточнила Мари.
– Да, на белом.
– Но девочка не поверила. Она мечтала о красных цветах и не верила, что какие-то другие могут быть красивыми, – горько отозвалась Мари. – И друг только тяжело вздохнул, взял ее за руку и повел в центр сада.
Она встала и как кошка изогнулась назад, потягиваясь.
Таша внимательно наблюдала за ней. Тайна в ее ладонях заворочалась теплым, мягким комочком. Таша не торопила ее – она вот-вот поймет, в чем же секрет Мари, главное – не смотреть на тайну в упор. Тайны этого, как всем известно, не любят.
– Они пошли в центр сада, и ее друг сорвал несколько белых роз и вплел их в ее волосы. «Посмотри, какая ты красивая!» – сказал он. Но девочка не поверила, тряхнула головой, и розы упали на землю. «Красивы только красные цветы. Белые здесь растут только потому, что так хотела моя мама. Ах, мне никогда не избавиться от ночных кошмаров!» – сказала она, и горько разрыдалась. Что было дальше, Мышка?
Таша прикрыла глаза. Мужчина с девушкой все еще стояли на краю сцены, только теперь мужчина обнимал девушку и что-то говорил ей. Таша заметила, что его платок теперь в руках девушки. Ей это понравилось – пускай противная, тревожная красная тряпка будет подальше.
– Не знаю, – честно призналась она.
Мари задумалась. И чем дольше она молчала, тем ближе Таша подходила к разгадке ее секрета. Казалось, вот-вот и она поймет…
Мужчина разомкнул объятия и стал к краю сцены. А потом, вдруг, раскинув руки, упал. Не сорвался, не оступился – упал специально, прямо в черноту, расплескавшуюся за краем.
Таша всхлипнула. Девушка стояла на краю, и казалось, что она вот-вот прыгнет за ним. Но к удивлению Таши, она только смяла алый платок и бросила со сцены.
