Текст книги "Мы никогда не умрем (СИ)"
Автор книги: София Баюн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)
Это была не та беда. Не те слова.
Мари ни разу не назвала его «котенком».
Смотрела на него с разгорающимся предвкушением, почти с надеждой. Он вдруг подумал, что впервые видит ее без косметики, и она кажется моложе, и одновременно – старше, потому что пудра и черные тени больше не прячут следов усталости.
– Я пришел поговорить об отце Иры, – сказал он.
И надежда во взгляде Мари погасла.
– Вот как.
– Послушайте, он консервативный человек, не разделяющий увлечений дочери и может…
Она не слушала. Часто прикладывалась к мундштуку, а потом раздраженно вытащила сигарету и спрятала его в карман. Дым скрывал ее лицо, но Мартин видел, как блестят ее глаза.
– Он запретит ей заниматься, – не выдержал он. – Запрет ее дома и не выпустит до самых экзаменов. Она постоянно рассказывает, что он ее избивает, вчера она больше всего боялась, что он увидит ее платье и вашу… – Мартин провел рукой, по привычке попытавшись изобразить слово, которое никак не приходило. – Пьесу. Услышит, что мы говорим друг другу на сцене…
– А почему в жизни не говорите? – перебила его Мари.
– Что?..
– Почему вы, ребятишки, до сих пор не сподобились… а, впрочем, неважно. Не хочу начинать этот разговор заново… Говоришь, папа против театра?..
– Да.
– Я что-то очень, очень… пьяная, – жалобно сказала Мари. – Повтори-ка еще раз, что я должна сделать в честь того, что папа у Иры злой?
– Вы должны сказать, что это закрытый прогон, – ответил Мартин. Он никак не мог понять, издевается она или нет. – Сделать так, чтобы он не пришел…
– А он собирается?
– Да. Если он не придет, и если вы скажете, что репетиции тоже нельзя посещать, то в следующий раз спектакль сможет увидеть уже в городе, когда вам это не будет грозить сорванным выступлением.
– Ира сказала, – прошептала Мари, – что живет, чтобы играть. Сказала, что в ее жизни было мало красивого, нас-с-стоящего, – она зло усмехнулась. – Что она только в искусстве видит смысл жизни.
Теперь Мартин искренне порадовался, что Вик не слушает этот разговор. Впрочем, винить Ришу в неосторожных словах он бы не стал – она явно не имела ввиду того, на что намекала Мари.
– И я ей сказала – хорошо! Хочешь чем-то жертвовать – жертвуй, кто я такая, чтобы тебе мешать!
Она вдруг всхлипнула и подалась вперед. Схватила Мартина за запястья, и он почувствовал, какие горячие у нее руки под тонкими перчатками.
– Слушай меня, мальчик, – выдохнула она. – Слушай! Это не правда, что жизнь не дает нам шансов. Мне вот дала, и Ире теперь дает. Но если мы этим шансом не воспользуемся – верь-верь-верь мне, я-то знаю, о чем говорю… судьба не прощает тех, кто не принимает ее подарков. Я позвоню. Я поговорю с Ириным отцом, а теперь иди, иди отсюда быстрее, пока я не протрезвела и не передумала!
Когда Мартин уже выходил из кабинета, а Мари набирала номер, до него донеслось горькое:
– Так жаль, котенок. А ведь ты мне никогда не нравился.
…
Риша пришла за полтора часа до прогона. У нее было почти серое лицо и глубокие тени под глазами – кажется, она тоже не спала этой ночью. Вик, ведомый каким-то дурным всплеснувшимся ощущением эйфории, схватил ее за руки – совсем как Мари хватала Мартина пару часов назад.
– Риша, Мартин поговорил с Мари. Риш, твоего отца не будет на прогоне!
– Мартин… Поговорил?.. – повторила она.
– Да, с Мари. Риш, все в порядке, у нас все будет хорошо! Идем, я тебе помогу корсет застегнуть, скоро начнем.
Она молча обняла его, уткнувшись носом в плечо, и затихла. Поверх ее головы он встретился взглядом с неслышно подошедшей Ритой. Выражения ее лица он тоже не мог понять. Когда Риша зашла в подсобку, Вик почувствовал, как кто-то сжал его запястье узкой, горячей ладонью.
– Кто такой Мартин?! – обвиняюще спросила его Рита.
– Мартин… мой… друг, – ошалело выдавил из себя Вик, попытавшись забрать руку.
– И он что, поговорил с Мари, чтобы Ирин отец не приходил на прогон?!
Ее голос звенел, словно от с трудом скрываемой ненависти. Мартин наблюдал за ней с отвлеченным интересом, Вика же эта разъяренная фурия немного пугала. Ему казалось, что она вот-вот выцарапает ему глаза.
– Да, поговорил. Рита, ты что хочешь от меня вообще?!
– Передай своему… Мартину, – прошипела Рита, порывисто обнимая Вика и касаясь губами его щеки.
«Мартин, а это какого хрена было?!» – ошеломленно спросил Вик, глядя в спину уходящей Рите.
«Не знаю… Считается ли это за поцелуй с девушкой или пока еще нет?»
«Я тебе его передам», – пообещал Вик, делая вид, что снимает что-то с щеки, а потом бросает в зеркало на стене подсобки.
А потом он привычно, отточенными движениями зашнуровал Рише корсет. Потом помог Рите и Лете. Завязал свой платок на шее особым узлом, который Мари считала единственно правильным. Напугал Тору, гаркнув со сцены: «И если я – Бог!», потом извинился, и трагически прошептал, что никто тогда не будет святым, и даже почти поверил, что его это хоть сколько-то тревожит. Риша нервно мерила шагами сцену, и, как молитву, монотонно повторяла весь текст своей роли.
Ближе к полудню начали собираться зрители. Вик увидел несколько незнакомых ему взрослых – видимо, это были родители выступающих. Он заметил среди них жилистого, невысокого мужчину, черноволосого и смуглого, с колючим взглядом темных глаз.
– Это твой папа? – спросил он у Риты, которая вовсе не смотрела в зал, стоя за кулисами.
Она распустила волосы. Спину ее целиком укрыли черные, глянцевые локоны, словно залитые лаком. Рита, не глядя в стоящее рядом зеркало, остервенело делала начес у корней маленькой расческой с частыми зубцами, все больше становясь похожей на ведьму. Не отвлекаясь от своего занятия, она кивнула. Потом достала из сумки пачку сигарет. Вик забрал у нее пачку, достал сигарету, и, взяв со стола зажигалку, прикурил и отдал Рите. Она ответила благодарным взглядом и целым облаком вишневого дыма, выпущенного ему в лицо.
В первом ряду Вик с удивлением заметил Веру. Он впервые видел ее в платье. Оно было черным, в крупных красных цветах, и слегка помятым, будто она давно не доставала его из шкафа, и совсем забыла, что есть вещи, которые нужно гладить. Она улыбнулась, и что-то сказала ему одними губами.
«Я прочитал „удачи“», – сообщил Вик Мартину.
«Второе слово было что-то вроде „малявка“», – усмехнулся он.
Мари пришла позже остальных. Ее явно мучило похмелье, макияж казался неопрятным, а вместо бретонки Мартин разглядел шелковую блузку, в которой она была утром и накинутый на одно плечо пиджак. На Вика она не смотрела. Почти сразу она куда-то ушла и скоро вернулась с учителем математики. Подошла к Вере, что-то тихо сказала ей на ухо. Вера кивнула, и они втроем подтащили к окнам несколько кусков фанеры, стоящих до этого вдоль стен. По одному они закрывали окна, погружая зал в темноту. Риша, зажмурившись, продолжала читать свою роль. На ее белой пудре чертили тонкие, черные дорожки слезы.
– Риш, ну что ты? – тихо спросил ее Вик, обнимая ее за плечи.
– Я… Я не готова туда идти… я не могу… я всем соврала, я не Офелия…
– Ну конечно ты Офелия, солнышко. Посмотри на себя, ты напугана и так цепляешься за Виконта, будто без него потонешь, – раздался голос Мари.
– Но я точно… точно не Надежда…
– Я уверена, сегодня ты поймешь, как играть Надежду, настоящую и ложную. Поверь мне, у тебя просто откроется второе дыхание к середине пьесы, – ободряюще улыбнулась Рише Мари, целуя ее в щеку и оставляя на пудре еще и липкий след блеска.
Несколько минут стояла абсолютная тишина. В зале было темно, никто не произносил ни слова. Вик, отсчитав про себя минуты, обнял Ришу и неслышно поднялся на сцену.
– И если я – Бог, на Земле никто, никто, никогда не будет! Святым! – истерически выкрикнул он в темноту.
Мари зажигала привезенные из города белые прожектора, и сцену залил мертвый белый свет. К Вику, стоящему посреди сцены на коленях, подошла Рита. На ней был черный плащ с глубоким капюшоном и тяжело волочащимся подолом.
– Она выиграла свой суд. Скоро надежда вернется к нам, – ледяным тоном сообщила Рита, положив руку ему на плечо.
– А Офелия?! А я?! Я смогу когда-нибудь вернуться?!
– Ты назвал себя Виконтом. Ты назвал себя Богом. Ты никогда не вернешься, – сказала Рита, проигнорировав первую часть вопроса.
– Китти! Подожди, Китти, не бросай меня! Ты ведь… ты ведь человек?!
– Офелия когда-то сказала, что в этом мире слишком много Богов и слишком мало настоящих Людей, – презрительно бросила Рита, вырывая из его сжатых пальцев полу своего плаща.
Через три секунды Мари погасила свет. Еще через десять секунд ударили первые ноты вальса.
Спектакль шел, как полагалось. Никто не сбивался, никто не задерживался и не торопился, четко укладываясь в предписанный Мари ритм. Вик был надменно-холодным, Риша – трогательно беззащитной, а Рита – истеричной и злой.
Впервые за все это время Вик почувствовал подлинную энергетику этой пьесы. Они словно марионетки Мари, с ломанными движениями и нарисованными лицами, дергались в темноте, отшатываясь от яркого света, беспомощно пытаясь убедить себя, что у них есть какая-то власть. Вик старался не смотреть в зал. Он просто не успевал, и даже когда он читал свои монологи, стоя лицом к зрителю, он не смотрел на лица, боясь сбиться с ритма.
– Я – себе и икона. И гимн, – сообщил он, завершив очередную сцену.
«Вик, посмотри в зал», – тихо сказал ему Мартин.
«Можно не сейчас?..»
«Вик, ты должен посмотреть в зал», – настойчиво повторил он.
Начинался суд над Эспуар. Мари поправляла на Рише ее белоснежный плащ. Вик, тихо выругавшись, выглянул из-за кулис.
Он увидел своих учителей. На большинстве лиц застыло выражение, похожее на брезгливость. Родители смотрели скорее со страхом, отец Риты явно был зол.
А рядом с ним сидел единственный человек, чье лицо осталось непроницаемым.
– Мари, какого черта?! – прошипел он, оборачиваясь.
– Ей никогда не удавалась эта часть, – усмехнулась Мари, отталкивая его.
Риша поднималась на сцену. Белоснежный плащ тянулся за ней, будто пролитое молоко.
– Ты не сказала ему не приходить, ты сказала ему прийти позже, да?! Отвечай, гребаная сука!
Вик, увернувшись от Матвея, который пытался удержать его, бросился к Мари, и схватив ее за плечи, прижал к стене, с трудом удержавшись от того, чтобы не ударить ее головой о стену. Впервые ему захотелось сделать что-то по-настоящему жестокое. Мари только скалила в улыбке испачканные красной помадой зубы, и не пыталась вырваться.
– А ты будешь страстным любовником, ко-те-нок. Да, я сказала ему приходить позже. Ира не тянет этот спектакль, она еще маленькая и неопытная. Ее надо дергать за ее собственные струнки, тогда она зазвенит…
– Он ее убьет. Все было зря, все было насмарку. Он не позволит ей даже приблизиться к тебе и твоему театру!
– Он и так бы ей не позволил. Но сегодня он станет для нее настоящим препятствием. Я заберу ее в город, дам ей место в колледже, общежитие, стипендию – это не так трудно. Мне нужно только чтобы она достаточно сильно захотела сбежать.
– Он ее бьет, – выплюнул Вик ей в лицо, разжимая пальцы.
Он понял, что не сможет ударить Мари, даже сейчас. К тому же она единственный человек, который еще может понять трагичность ситуации и все исправить.
– Это ты внушила этому мальчику, что он что-то значит в этом мире?! – раздалось начало обличительной речи Риты.
Мари стянула черную бархатную перчатку. Вик вспомнил, что никогда не видел ее без перчаток, и теперь понял, почему.
У нее была красивая рука, с узкой ладонью и длинными пальцами. Почти совершенной формы. И на этом совершенстве Вик видел неуместные, короткие, обкусанные до крови ногти и розово-белые разводы шрамов на ладонях и пальцах. Где-то они не отличались от кожи, а где-то имели рельеф, напоминавший перекрученные белые веревки.
– У меня был любовник, злой и темпераментный, вот как ты. Я училась в колледже, вот как будет она. И я должна была играть Дездемону на выпускном экзамене. Он увидел мою белую рубашку из финала и начал кричать, что я не выйду на сцену, одетая, как шлюха. Я пыталась сказать ему, что это искусство. И что это символ невинности. Он не слушал. Кончилось тем, что он избил меня и потом, когда я уже ничего не могла сделать, поставил мне на руки раскаленный утюг. И ушел, забрав все телефоны и заперев меня снаружи. Я не сказала ему, что хотела бросить театр, получив диплом. Мне казалось, я не смогу.
Мари говорила это, и ни тени грусти не отражалось на ее лице. Она словно пересказывала сводку новостей.
– После этого закончила колледж, пошла в престижный университет, и мне там никто не посмел отказать. Ясно тебе? Злость – вот то, что двигает нас на этом пути. Ты злой, тебя можно было бы не мучить, но она… пусть отец ее сегодня изобьет. Пусть она возненавидит его, а после у нее будет то будущее, о котором она мечтала. Иначе – иначе не будет. Я не допущу, чтобы она приехала в колледж не тем человеком, которым я хочу ее видеть. Она не нужна никому такой, какая она сейчас. Она мне такой не нужна.
Вик стоял, опустив руки, и чувствовал, как в горле нарастает что-то шершавое, царапающее, похожее на кашель. Слезы? Смех? Или жажда?
Он закрыл глаза. В голове – знакомая, черная пустота. Нет Мартина. Нет Мари. Нет Риши. Только он, пустота и его гулко стучащее о ребра сердце.
Открыв глаза, он улыбнулся. Подошел его выход. Его герой был разбит. Уничтожен. Унижен. Он, наконец-то стал Виконтом, разочаровавшимся в своей власти над реальностью.
Не выйти на сцену значило бы подвести Ришу. Лишить ее того, что придало бы хоть какой-то смысл неизбежному.
Мартин что-то говорил ему. Вик не понимал ни слова. Он стоял на сцене, чувствуя себя крысой, уже пойманной за шею петлей алого платка.
– Но за миг до конца…. Я. Хочу. Быть. Святым.
…
Они доиграли спектакль в тот день. Ришин отец подарил Мари букет цветов. Риша улыбалась улыбкой смертника, слушая поздравления. Вик стоял у нее за плечом, сжимая ее ставшие ледяными пальцы. Мари сказала Рише, что это было лучшее ее исполнение.
А потом все мирно разошлись, обменявшись лживыми улыбками и поздравлениями. Вик признался себе, что подсознательно ждал скандала. Ждал, что отец едва ли не за волосы поволочет Ришу из зала. Но ничего не произошло – они уходили нормальной семьей, и от этого Вику было страшнее, чем от ясной и открытой агрессии.
Рита подошла к нему в подсобке, когда он переодевался. Она стояла в проходе, отсутствующим взглядом глядя на его обнаженную спину, а потом, фыркнув, сделала шаг к нему и захлопнула дверь.
Она слышала, что сказала Мари. Худшие страхи начали сбываться. Вик, не думая, притянул ее к себе и обнял, не заботясь о том, как это выглядит со стороны. От ее волос пахло дешевым лаком. Царапающий, тревожный запах мутил сознание и заставлял слова вырываться из груди хриплыми обрывками.
А может быть, запах был и вовсе ни при чем.
…
Вечером Вику удалось на несколько часов забыться тревожным сном. Он не спал больше суток, потом был прогон со всеми его последствиями, а потом он несколько часов бродил по заснеженному лесу, не то надеясь провалиться в болотный бочаг, не то рассчитывая встретить кого-нибудь, кому можно будет сломать шею, зверя или человека – не так важно.
Но сон не шел. Его будили кошмарные видения, храп отца, редкое повизгивание свиней в хлеву.
Сейчас его разбудил стук ветра в окно. Несколько частых ударов сменялись тишиной, а затем повторялись, чтобы снова затихнуть.
«Я думаю, нужно посмотреть. Открой форточку, я ее не заклеивал», – мрачно сказал Мартин.
Вик кивнул и подошел к окну. Форточка никак не поддавалась, снаружи выла метель, и, кажется, окно завалило снегом.
– Может быть…
«Нужно открыть. Возьми в столе металлическую рейку и используй, как рычаг».
Вик послушно подошел к столу. Стук повторился. Тревога Мартина начала передаваться и ему. Он нашел рейку и, наконец, смог открыть форточку и выглянуть на улицу.
– Какого хрена?! – с ужасом прохрипел он, отшатнувшись от окна.
Не удержав равновесия, он упал на спину, от шока даже не попытавшись сгруппироваться и смягчить падение. Не замечая боли, он сорвал с кровати одеяло и бросился к дверям.
«Вик, ботинки! А вдруг придется задержаться?!» – остановил его Мартин, бесцеремонно ударив кулаком о косяк снаружи проема, отчего Вика полоснуло по вискам стреляющей болью.
Он, кивнув, натянул ботинки и, не шнуруя их, выбежал из дома.
Ночь бросила ему в лицо порыв ледяного ветра и тысячи иголок снега. Ветер едва не сбил его с ног снова, но он не обратил внимания. Только порадовался, что лег спать в одежде. Оббежав дом, он оказался под своим окном. Перед ним расстилался только заметенный снегом двор.
– Риша?!
Ему показалось, что его голос подхватил ветер и бросил ему в лицо пригоршней снега.
«Вон она».
Риша ничком лежала на земле, прижавшись к стене. Вик, глухо застонав, упал рядом с ней на колени. Бережно завернул ее в одеяло и поднял на руки. Она была без сознания, но ему показалось, что она ничего не весит.
«Твою мать».
– В ванную нести?
«Ни в коем случае, в комнату. А теперь пусти меня».
Вик без слов уступил Мартину место, позволив ему уложить Ришу на кровать и плотно запереть за собой дверь. Он смотрел, как Мартин расправляет одеяло. И когда Мартин закончил, Вик уже не мог чувствовать ни боли, ни отчаяния, только победивший, перевернувший сознание ужас.
– Прекрати. Все в порядке, – жестко приказал Мартин.
Он бережно осмотрел ее руки, стянул с нее ботинки и носки. Затем, вздохнув, начал снимать с нее длинную белую рубашку. Затем, вздохнув, осторожно стянул белье. Долго рассматривал оказавшиеся у него в руках тряпки, а потом, облегченно вздохнув, отбросил их в угол.
– Волдырей нет, видишь? Она быстро бежала. Может быть успела взять с собой какую-то одежду или покрывало, но потеряла по дороге, – сообщил он, отворачиваясь к комоду.
«Она… ее…»
– С ней все в порядке. Она просто замерзла. Волноваться нужно только о возможном воспалении легких.
«Мартин, ты себя слышишь?! Почему она по-твоему через всю деревню бежала в одной рубашке?!»
– Я ее осмотрел, крови нет, Вик. Вообще никаких следов насилия. Видимо, она сбежала из дома, – холодно сказал Мартин, выдвигая один за другим ящики комода. – Придет в себя – спросим, за каким чертом. Может, с отцом поругалась… в конце концов, она в ночной рубашке. Что по-твоему, он ее избивать или насиловать среди ночи ввалился? А теперь успокойся и не мешай мне, хорошо?
Он вернул белье, сложил в несколько раз самую мягкую рубашку, которую нашел, взял Ришу за ледяную руку и стал растирать рубашкой.
Мари, паршивая тварь Мари.
Но ведь она при нем звонила Ришиному отцу. Он мог поклясться, что она решила помочь. Так почему, почему же, проклятье, не помогла?!
Закончив, он расправил рубашку, надел ее на все еще не приходящую в сознание Ришу. Достал из комода шерстяные носки, подобрал с пола ее рубашку.
– Вик?
«Я в порядке», – глухо ответил он.
Первая волна паники и правда отступила. Произошедшее все же было страшным и абсурдным, но все ужасы, которые он успел придумать, отступили.
– Отлично. Я закончил ее одевать, сейчас я заварю чай, возьму аспирин, потому что у нас все равно ничего не осталось, и мы решим, что делать дальше, идет?
«Да…»
Мартин не проявлял никаких признаков беспокойства, но Вик видел, что ему пришлось держать себя за запястье, чтобы положить в чайник заварку.
Поднос он поднимал уже совершенно уверенно.
Риша скоро пришла в себя. Она смотрела непонимающим взглядом на комнату, где оказалась и на Вика, сидящего на краю кровати. Мартин сразу уступил ему место, как только увидел, что она очнулась. Сейчас он стоял на коленях в проеме, внимательно глядя вниз, совсем как Вик недавно смотрел со сцены.
Риша растерянно смотрела ему в глаза. Несколько раз она пыталась что-то сказать, но каждый раз закрывала рот, и в ее глазах все больше и больше росло отчаяние.
– Риша… – наконец тихо прошептал он, протягивая руку, чтобы погладить ее по голове.
Она отшатнулась, словно он собирался ее ударить. Сжала его запястье ослабевшими пальцами, словно пытаясь удержать. Вик видел, как начали дрожать ее губы.
– Вик… Мартин… мальчики… – наконец выдавила она, и прижавшись лицом к его ладони, зарыдала.
Действие 11
Нитки путаются, узлы затягиваются
Невозможного хочу я: попрошу же я свою гордость идти всегда вместе с моим умом.
И если когда-нибудь мой ум покинет меня
– ах, как он любит улетать! –
пусть тогда гордость улетит вместе с моим безумием! Ницше
Мартин проснулся первым.
Риша спала, прижавшись к нему под одеялом и часто вздрагивала во сне. Он прислушался – она дышала хрипло, присвистывая на выдохе. Все-таки простудилась. Чуда не произошло. Впрочем, Мартин давно уже не верил ни в какие чудеса.
Он лежал без сна, не решаясь выпустить Ришу из объятий. Ему казалось, что весь холод, терзавший ее, набросится снова, стоит ему отойти.
Рассвет он встретил, глядя в медленно сереющую стену. Риша спала все беспокойнее, под утро начала метаться во сне и что-то бормотать. Сомнений не оставалось, ее лихорадило, и, кажется, она бредила. О том, что у нее неприлично высокая температура, Мартин мог сказать совершенно точно, не прикасаясь к градуснику.
– Че-е-ерт… – тоскливо протянул он, все-таки вставая с постели.
Он не мог оставить ее у себя. В любой момент в его комнату мог вломиться отец, такое бывало не раз. Впрочем, если он сам скажется больным – скорее всего этого не произойдет, отец опасался заразы. Но была и другая причина – Ришин отец, неизвестно почему, не пошел искать дочь, в одной рубашке и зимних ботинках ночью выбежавшую из дома. Но утром он наверняка сделает это.
Мартин лихорадочно искал выход. Разумнее всего было бы вернуть ее отцу. Он все равно будет искать дочь. Он все равно ее найдет. Но ведь от него – а от кого еще? – Риша и бросилась в одной рубашке на мороз. Значит, между ними произошло что-то по-настоящему ужасное?
И все же что-то в этой истории не сходилось. Мартин отчетливо это ощущал, но никак не мог найти концы запутавшихся ниточек.
В такие моменты он особенно жалел о тех годах, что ему было не дано прожить. Даже взрослого сознания с чужой памятью было мало, чтобы разобраться в сплетениях и узлах – нужен был собственный опыт. Мартин, запертый в сознании потерянного подростка чувствовал себя стоящим на скользкой палубе корабля, попавшего в штор – не устоять, не разглядеть ничего в качающемся черном мире.
И совета спросить не у кого. У Мартина было целых два часа, в которые он еще верил, что поступает правильно и может разобраться, что происходит. А еще – он это с горечью признавал – он целых два часа верил, что ему может помочь Мари. Злая, прожившая все свои годы и, как казалось Мартину, заинтересованная в Рише Мари.
А теперь Мартин совсем перестал понимать, что ему делать – Риша не приходила в себя, оставить ее в таком состоянии было нельзя, а еще в любой момент она кашлем или бормотанием могла привлечь внимание его отца.
Впрочем, скоро вопрос решился сам собой.
Еще до рассвета Мартин услышал стук и заливистый лай собак. Молясь про себя, чтобы ничего не произошло во время его отлучки, он укрыл Ришу одеялом, запер дверь снаружи и вышел из дома, готовясь к встрече с ее отцом.
Но на пороге стоял Ришин младший брат, Нис. Он почти не изменился за эти годы, только взгляд исподлобья стал угрюмее и настороженней.
– Она у тебя? – без предисловий спросил он.
– Да, – не стал отрицать очевидного Мартин.
– И чего с ней?
– Понятия не имею. Может, это простуда. А может, пневмония. Ей надо в больницу.
Мартин смотрел на мальчика, стараясь сохранять суровое выражение лица. На самом деле Нис выглядел потерянным и чем-то сильно расстроенным. Раньше Мартин, может, и проявил бы больше участия, но сейчас ему было откровенно наплевать.
– Папа сейчас в больнице.
– Вот как? Что с твоим отцом, Нис?
– Мама сказала – что-то с сердцем. Еще сказала «сука неблагодарная» и поехала с папой. Я пока у соседки жить буду, – угрюмо доложил он.
Мартин поморщился. Вик, к счастью, не слышал – он сидел с Ришей всю ночь, хотя Мартин сказал ему, что это уже не обязательно, и теперь спал достаточно крепко, чтобы предоставить другу самому разбираться.
– Просто прекрасно, Нис, замечательно. Как это произошло?
– Что? – хмуро спросил мальчик.
– Что случилось после спектакля?
– Не знаю, я спал. Папа вернулся без Иры, мы поужинали, потом вернулась Ира, и папа отправил ее спать.
– И все?
– А что?
Мартин бросил тоскливый взгляд на желтый прямоугольник окна. На улице было холодно, и становилось все холоднее. Смысла в расследованиях он не видел. Нужно было что-то решать, и у Мартина был только один вариант. Он знал, что Вик будет недоволен, но Мартин не видел другого выхода.
– Знаешь женщину, с которой мы занимаемся в студии? Знаешь, где она живет?
– В городе, – кивнул Нис. – Она у бабки Нюры полдома сняла, но туда почти не ездит, только иногда ночует, когда совсем пьяная. Бабка Нюра говорит, что у нее рожа бесстыжая, и что она песни воет, как кошка, которую десять котов…
– Хватит, – оборвал его Мартин. – Можно подумать, я не знаю, какая у нее рожа… сейчас она здесь? Или в городе?
– Здесь. Ее вчера учитель привел, который…
– Иди и разбуди ее. Приведи сюда, – поморщился Мартин. Раньше Нис не был таким разговорчивым.
– Что?..
– Иди к этой вашей… бабке Нюре, найди Мари и приведи сюда, – с нажимом сказал он. – Пока не уехала. Пусть постучит в калитку, как ты, передай, чтобы не заходила в дом.
– Пойдет она со мной!
– А ты скажи, что твоя сестра умирает, – проникновенно посоветовал он. – И сам об этом не забывай, пока будешь бежать.
– Я…
– А ну живо! – рявкнул Мартин.
Спустя секунду перед калиткой никого не было. Он мрачно смотрел в спину убегающему мальчику и думал, что Мари наверняка придется искать самому.
…
Мартин успел умыться, одеться, выпить кофе и подумать, что будет говорить Мари. Ничего толкового не придумал – что здесь можно было сказать. Он собирался второй раз совершить ту же ошибку и надеялся только на то, что она приведет к другим результатам.
Мартин знал, что Мари – не добрая женщина. Она выглядела и вела себя так, будто когда-то к ней пристала театральная роль злодейки, а потом так срослась с сущностью, что теперь уже и не отделить реноме от настоящего человека.
Пусть ей было выгодно поссорить Ришу с отцом. Но вряд ли она рассчитывала, что девчонка бросится на улицу в мороз и заболеет.
Мартин сидел на краю кровати и расчесывал Ришины волосы – влажные и спутанные. На ее бледном лице виднелись остатки грима – налипшая под глаза черная подводка, жирный грим на крыльях носа. Зубцы гребня металлически звякнули о запутавшуюся в волосах шпильку.
Но проблемой, конечно, были не волосы и не грим, а свист на вдохе и тяжелый хрип на выдохе. И то, что Риша так и не пришла в сознание.
В доме даже не было телефона, чтобы позвонить в город.
«Как она?» – хрипло спросил Вик.
– Зря проснулся, – мрачно ответил Мартин, распутывая очередной узелок. – Ничего хорошего я тебе не скажу.
«Что мы будем делать?»
– Я сказал Нису привести Мари, – просто признался он.
«Что ты сделал?!»
– Вик, не до личной неприязни сейчас и не до чьих-то там амбиций.
«Это все из-за нее», – процедил Вик, и Мартину показалось, что в темноте за порогом что-то полыхнуло красным.
Но ему было не до того, что происходит за порогом.
– Да. И пускай она это исправляет, как думаешь? Вячеслав Геннадьевич в больнице, у него сердце прихватило. Жена с ним поехала. Посмотри, – он провел ладонью над Ришиным лицом. – Мы ее не вылечим.
«Меня же ты лечил…»
– У меня не было выбора, а у тебя – подозрения на воспаление легких, – огрызнулся Мартин. – Мне тоже это не нравится, можешь предложить другой выход.
«А если… если она…» – Вик осекся. Он тоже не смог придумать, что такого ужасного могла сделать Мари.
– «Если она» – пойдем и утопим ее, – усмехнулся Мартин.
Во дворе залаяли собаки. За стеной раздался скрип кровати и раздраженное ворчание. На ходу надевая куртку, Мартин все же потратил лишние несколько секунд, чтобы запереть дверь снаружи.
Черный седан Мари остался на дороге – машина явно не проехала по сугробам. Сама Мари стояла у забора, нервно переступая с ноги на ногу. Колени под черным капроном колготок покраснели, в сапоги набился снег, а шпильки разъезжались так, что ей приходилось опираться на макушку нахохлившегося Ниса. Лицо у нее было злое и вместе с тем растерянное.
– Вы, дети, совсем охренели, – без приветствий прошипела она, опасливо косясь на затихших собак. – Я так и не поняла, кто там умирает, и кто кого собирается убивать, но надеюсь…
– Ира вчера прибежала ко мне среди ночи в одной ночной рубашке, – сказал Мартин, подходя к забору.
– Радовался бы, – фыркнула Мари. – Хотя я ей немного по-другому объясняла…
– Видимо, она поссорилась с отцом, как вы хотели, – перебил Мартин. – Значит, теперь-то она вам нужна, а?
– Да какого хрена ты тут стоишь и нотации мне читаешь, – тоскливо протянула она. – Пакуй давай свою подружку и тащи сюда, заодно поможешь мне машину толкнуть. Ненавижу эту сраную деревню, ненавижу все сраные деревни, – донеслось ему в спину горестное бормотание.
И в этот момент и Мартин, и Вик были с ней удивительно солидарны.
…
Вернувшись домой, Вик запер дверь в комнату, не раздеваясь упал на кровать и уснул. Ему было все равно, что будет происходить вокруг – пусть горит дом, в комнату ломится отец, пускай происходит все, что угодно. Ему было необходимо выспаться. Мартин, подумав, подвинул кресло ближе к камину, положил голову на подголовник, и тоже позволил себе забыться черным, пустым сном, в котором не было сновидений.
Но Вик и во сне не нашел покоя. Он слышал то приближающийся, то удаляющийся грохот колес поезда. Он даже видел его, этот поезд – огромную, ржавую змею, словно собранную из неподходящих друг к другу по размеру, цвету и текстуре кусков металла. В раскаленном воздухе отчетливо пахло свежей кровью.
– Мартин! – хрипел он, пытаясь закрыть уши, оборвав этот нарастающий грохот.
Мартин не отзывался. У его друга не было власти над этим кошмаром. Не было больше волшебных огоньков.
Когда Вик очнулся, стояла глубокая ночь. Он несколько секунд смотрел на часы, пытаясь понять, что с ними не так. Выходило, что он проспал либо несколько часов, либо больше суток.
Мартин еще спал. Вик принюхался – в комнате пахло как обычно, стиранной тканью, старым деревом и чем-то еще, сухим и теплым.
В доме было холодно. Это было обычное дело для зимы – отец не следил за отоплением. Часто топил небольшую печь, стоящую в углу на кухне, подвигал к ней кресло и сидел так весь день, наплевав на то, какая температура держится в остальном доме. Впрочем, Вик не возражал. Он купил в городе маленькую тепловую пушку и лишнее одеяло, для тех случаев, когда у него не получалось самостоятельно включить отопление, и для тех часов, что едва работающему газовому котлу требовалось, чтобы прогреть дом.
