Текст книги "Мы никогда не умрем (СИ)"
Автор книги: София Баюн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)
Сейчас обогреватель работал, тонкое красное кольцо в темноте. Словно светящийся глаз.
Вик позволил себе редкое удовольствие – он не стал вставать с кровати сразу. Ему было тепло и удивительно спокойно. Разум, изможденный постоянным напряжением наконец-то нашел покой. И теперь, в ласковом тепле, в темной тишине дома, он, наконец, почувствовал, как в душе разжимается ржавая пружина.
Может, все еще будет хорошо.
Он прикрыл глаза. Спать не хотелось. Не хотелось думать. Хотелось просто лежать, полностью отдавшись чувству тепла и спокойствия, и с глупой улыбкой гладить одеяло.
Вик отчетливо ощущал хрупкость этого момента. Внезапно ниоткуда пришла странная мысль о том, что именно сейчас он хотел бы умереть.
«Доброе утро. Что за настроение?» – раздался сонный голос Мартина.
Вик моргнул, и ощущение покоя исчезло. Мир вокруг по-прежнему был жесток и несправедлив. И Риша по-прежнему была в опасности.
– Доброе утро. Я просто… задумался.
«Прости, не хотел мешать. Слушай, Вик, я думаю нам нужно в школу сходить. Показать, что ты не запил на радостях и поговорить с Мари».
– Ты прав, как обычно. И сегодня вечером поедем в город. Нужно попробовать найти нормальную работу, нам явно скоро понадобятся деньги.
«Хорошо. Выспался?»
– Да, даже не верится. Пошли, сварим твой ужасный кофе, который на манную кашу похож, и будем считать, что этот замечательный день начат, – неловко улыбнулся Вик.
«Мне кажется кто-то сейчас посмеялся над моим кофе, который можно считать гомеопатией, настолько мало там порошка?»
– Если это гомеопатия, то так, как ты хочешь, нужно кофе в чашку экскаватором засыпать, – проворчал Вик, застегивая рубашку.
Во дворе раздался петушиный крик.
…
Вик все же проспал больше суток. Сегодня был последний учебный день недели. Когда Вик занял свое место рядом с Матвеем, никто не обратил на него внимания, словно оно до сих пор пустовало. Только сам Матвей едва заметно кивнул.
День тянулся бесконечно долго. Учитель биологии тихо читала себе под нос. Вик заметил, что, дочитав параграф до конца, она просто начинала его заново.
На литературе все по очереди вставали и рассказывали один и тот же отрывок «Незнакомки» Блока. Девушки старались читать с выражением. Мальчики, опустив глаза к подсказкам, читали монотонно и на одном дыхании. Вик внимательно следил за реакцией учителя, вернее за ее полным отсутствием. Отрывок он не учил. Мартин предложил прочитать за него, но тяга к экспериментам взяла верх.
– Заметался-пожар-голубой-позабылись-родимые-дали, – монотонно начал Вик, опустив глаза к пустой парте.
«Ты б еще помолился», – проворчал Мартин.
Учитель только едва заметно кивнул, дослушав до конца. Вик заметил, как он отметил что-то в журнале, и дал знак читать следующему ученику.
На математике учитель чертил на доске какой-то график. Вик понял, что не представляет себе, что это такое, и какой логике эти линии подчинятся. Параграф в учебнике содержал несколько формул и общих предложений. Едва Вик смирился с тем, что ему придется просить учителя остаться после занятий и объяснить пропущенную тему, как Матвей незаметно сунул ему несколько сложенных вчетверо тетрадных листов, исписанных крупным почерком. Вик заметил несколько формул, по линейке обведенных в красные рамки.
– Ты что, записывал за учителем темы, которые он объяснял? – шепотом спросил он.
Матвей только кивнул.
– Спасибо, – растроганно ответил Вик.
Наконец день закончился. Вик несколько раз подходил к актовому залу, но он был заперт. Не открыли его и в конце занятий. Это означало, что Мари в школе не появлялась.
«Как думаешь, в библиотеку пойти или тут посидеть?» – спросил Мартина Вик.
«Давай посидим, вдруг кто-то появится».
Вик кивнул и достал из сумки листы, которые дал ему Матвей.
Мир поблек и отошел на второй план. Вик целиком погрузился в прохладную логику формул, написанных на листке. Тайна начерченного на доске графика оказалась проще, чем ему сначала показалось.
– Ты! Сидит тут, сука, листочки разглядывает с дурацким лицом, охренеть можно! – раздалось над его ухом злобное шипение, разбившее транс.
– Рита? Здравствуй, – миролюбиво поздоровался он, пряча листки в карман. – Не знаешь, где Мари?
– Где Мари? Спит наверное, она же последние сутки прямо тут бухает.
Рита выглядела совершенно безумно. Черные волосы, едва ли не впервые на памяти Вика были не закручены в локоны, а собраны в высокий хвост. На лице почти не было косметики, только синяки под глазами она неуклюже пыталась замазать темным тональным кремом. Вик с интересом отметил, что она гораздо бледнее, чем обычно. Так Рита нравилась ему больше – выглядела живой.
– Ты чем-то расстроена?
– Ты спрашиваешь! Пошли, давай, поднимайся, я расшаркиваться не буду!
Вик, опешивший от таких оборотов, покорно позволил схватить себя за руку. Рита тянула его куда-то, грязно ругаясь под нос. Он заметил, что она, даже очень злая, даже сейчас, отбивает каблуками по полу ритм. Но что-то было не так.
До него дошло, когда Рита подошла к кладовке в конце коридора на третьем этаже. Она отбивала каблуками ритм Офелии.
Открыла дверь и жестом пригласила его войти.
Кладовка была завалена хламом почти под поток. Прежде чем закрыть дверь, Рита, не стесняясь сдернула с полки два ведра и, перевернув, поставила на пол.
– Садись. Здесь никто не ходит, и дверь хорошая, не слышно ничего.
Раздался щелчок. Дверь закрылась на ключ. Кладовка погрузилась в полную темноту.
Вик на ощупь нашел ближайшее ведро, и осторожно на него сел.
– Рит, почему мы с тобой вечно шепчемся по каким-то углам?
– Потому что, – бескомпромиссно ответила она, щелкая зажигалкой.
Вытащила из кармана огарок свечи и сигарету. Свечу поставила на пол, а сигарету зажала в губах. Поднесла зажигалку сначала к сигарете, потом к свече.
– Рассказывай. Отец все-таки убил эту малолетнюю дуру, да? Куда мне нести цветы?
– В больницу. Риша… заболела, мы с Мари отвезли ее в больницу.
Он не очень хотел вспоминать ту поездку. Мари привезла ее в больницу, долго мурлыкала с дежурным врачом, а Вик сидел в коридоре, обнимая проснувшуюся, но так и не пришедшую в себя Ришу, которая бормотала что-то про снег и окна. А потом ее забрали, а Мари сказала ехать домой. И что он может сколько угодно торчать в коридоре и даже ночевать на полу – он уже ничем не поможет, и к Рише его не пустят.
– Чем болела? Сломанным носом?
– Простудой. С чего ты вообще взяла, что отец ее бил? – уклончиво ответил Вик.
– Слушай, Вик, не держи меня за идиотку, ладно? Я привела ее домой, еле дотащила…
– Зачем ты тащила ее домой? Она что, боялась идти? – перебил ее Вик.
– Боялась, да, так боялась, что еле на ногах стояла! Вик, она что, ничего тебе не рассказала? У вас же доверие, любовь и поцелуйчики в щечку?!
– Что она должна была мне рассказать?
– Ой, ну надо же. На.
Рита достала еще одну сигарету из кармана. Прикоснулась губами к фильтру, поднесла свою, зажженную. Вик взял сигарету, и машинально затянулся, стараясь сделать хоть что-то, чтобы прогнать это давящую на горло тошноту.
Проволока и правда словно ослабла.
– В общем, дело было так. После премьеры отец Иру вывел из зала. Я слышала… слышала, он сказал ей, что она талантливая. Сказал, что это красивая история, но слишком откровенная, и что молоденькой девушке не стоит играть такие роли. Ира смотрела на него, так знаешь… с недоверием в общем. Потом подошла Мари. Начала ее хвалить. Ирин папа повторил, что пьеса слишком откровенная. Они начали спорить, но спокойно так, как будто для… ну для галочки, типа надо так. Потом он сказал, что-то такое… ну про то, что вы друг друга любите, поэтому красиво получилось.
– Рит, а ты не пытаешься меня обмануть? Риша была уверена, что ее отец в ярость придет.
Он ничего не понимал. Если никакого скандала из-за спектакля не было – то почему Риша оказалась у него под окнами ночью в одной рубашке?
– Ну и дура, – безжалостно ответила Рита.
Сигаретный дым обжигал горло и оставлял горько-вишневое послевкусие. Мартин слушал молча, Вик то и дело прикладывался к фильтру.
– В общем, они поговорили, и папа Иры просто развернулся и ушел. Я рядом стояла, ну и… знаешь, я хотела… ну подружиться, в общем. Ира в зал смотрела так, как будто оттуда сейчас мужик с топором выбежит. А я хотела… поговорить. Я вообще-то много лет хотела. А тут эта пьеса, такая, знаешь… как… эйфория, вот. И мы в общем пошли сюда.
– И поговорили? – с подозрением спросил Вик, чувствуя, что начинает что-то понимать.
– Да, она… попросила выпить, у меня с собой был… ну ты помнишь, фляжка… В общем, я не знала! Она залпом стакан хлопнула! Смотрела на меня с минуту, глаза дурные, а потом как начала говорить. Про брата моего. Про своего. Про мать, про отца. Вик, она с полчаса трындела, не затыкаясь! Ты знаешь, она явно нуждалась в этом… всю жизнь молчала и сорвалась. Может боялась, что ты ее осудишь, или будешь презирать, это, конечно, такая глупость… ты же не из тех, кто на стороне тех, кто мог бы, я знаю… ты же тогда… не стал…
Рита явно нервничала. Она докуривала третью сигарету, и ее пальцы все ощутимее дрожали. Вик смотрел на нее, и пытался понять весь смысл слов, которые она произносила.
– И что было потом?
– Потом она отобрала у меня фляжку. Выпила еще и начала говорить про… про тебя. Какую-то чушь.
– Какую… чушь? – онемевшими губами прошептал Вик.
– Что-то про то, что ты болен. Что ты… что ты… слышишь какие-то голоса. А еще что у тебя есть вроде брат или друг с каким-то дурацким именем… И что он вроде ну… воображаемый.
Мартин смотрел в проем, не отрываясь. Вик не чувствовал ни одной его эмоции.
– А потом?
– А потом она замолчала. Сидела так знаешь… ну неподвижно вообще, а потом плакать начала. Говорила все время, что ее отец бьет, что он ее за пьесу эту… Хотя Вик, я тебе правду говорю – он так искренне говорил с Мари, и на Иру смотрел с такой… ну… теплотой, что ли. Слушай, а ты правда слышишь голоса?
– Правда. Сейчас вот твой, – мрачно ответил Вик.
Рита слабо улыбнулась.
– Ну вот. Потом она поплакала еще молча, я ее пыталась утешить и фляжку отобрать, чтобы ну… ну в общем видно было, что она пить не умеет совсем, и что ей уже хватит. У меня не получилось. Мы часа три тут сидели, я в туалет боялась отойти, она меня все время за руки хватала и плакала… а потом я отвела ее домой.
– Пьяную?!
– Вик, а что мне делать было? Я даже не знала, где ты живешь. То есть я знаю, но как к тебе идти, чтобы не заблудиться и коротким путем… К тому же мне вообще-то было ее тяжело тащить. У нее спрашивала – она хихикает как дура и говорит, что ты живешь в темноте, нормально? И Мари я не нашла. Ну мне пришлось вести, я же не могла ее в школе оставить. Хорошо еще я на крыльце нашу библиотекаршу встретила, эту, безумную. Она мне помогла ее тащить, и сказала, что с папой ее поговорит. Мы ее пока тащили, я ей рассказала, как оно было. Ну в общем она сказала, мол, не надо ничего врать, надо говорить, как есть. А что я ее папе скажу, что дочка выхватила у меня фляжку и накидалась? Ну я в общем попросила ее соврать. Сказать, что ее какой-то мальчик из города, с Мари приехавший, напоил, водки налил в сок, но мы ее вовремя забрали…
– Дура, – обреченно сказал Вик.
Он чувствовал себя полным идиотом. Он ведь увидел, что Ришу забирает отец, развернулся и ушел, даже не переодеваясь. Нужно было дождаться. Нужно было самому подойти к Вячеславу Геннадьевичу. Попросить Мартина поговорить, самому найти слова.
– А что мне делать было?! Я же не хотела, чтобы отец ее на месте убил, пусть лучше так, она же как бы и не виновата, и не знала, что пьет…
Вик молчал. Он понимал, что исправить уже ничего. Рита своей спасительной ложью, сама того не зная, сделала гораздо хуже.
«А когда спасительная ложь работала иначе?» – фаталистично спросил Мартин.
«Представляешь, что он себе напридумывал?» – спросил Вик, закрывая глаза.
«Я так понимаю, напридумывал – оставил дочку одну, ее кто-то напоил, еще тебе оправдываться придется, почему не проследил. А Риша, видно, перенервничала, напридумывала себе ужасов, и среди ночи сбежала чтобы скандала избежать. Просто прекрасно. Дай-ка мне».
Вик, кивнув, уступил Мартину место.
Мартин взял Риту за руки и сжал их.
– Ну, а ты-то чего дрожишь? Все же хорошо.
– Я не знаю, Вик… Ты бываешь таким… взрослым… с таким голосом… будто… будто у тебя и правда есть друг с дурацким именем, в которого ты иногда превращаешься… Я люблю тебя. Таким, – прошептала она, подаваясь вперед.
Она коснулась его губ поцелуем легко, совсем не так, как тогда, в подвале. Этот поцелуй был быстрым. Удивительно нежным, а главное – Рита явно не рассчитывала на ответ. Это было тихое, обреченное признание.
Мартин молчал. Может быть впервые он не знал, что ему делать.
Это неожиданное проявление чувств застало его врасплох. Рита тоже нуждалась в том, чтобы ее выслушали. Она чувствовала, что совершила ошибку, и хотела, чтобы ей сказали, что она ни в чем не виновата.
А еще Мартин почувствовал в этом поцелуе еще один смысл, тоскливый и ледяной. Рита, из своего мира, пустого, вульгарного и казавшегося Мартину уродливым и больным, отчаянно тянулась к простым, теплым человеческим чувствам. И к единственному, может быть, человеку, у которого их видела.
Пусть эти чувства были и не к ней.
«Мартин… ты понимаешь, что она поцеловала тебя?»
«Да».
«Так почему не ответишь?» – вдруг спросил Вик.
«Я не могу. Это, что она говорит про любовь, это… Неоткуда взяться никакой любви. К тому же у тебя есть Риша. Это неправильно».
«Это у меня она есть. Брось, Мартин. Пожалуйста, я и так краду твою жизнь. Что плохого случится, если ты поцелуешь девушку, которая этого хочет, и которая давно тебе нравится?»
Рита смотрела на него растерянно и беспомощно, и на ее бледном лице плясали отблески догорающей свечи. Огонек в темноте.
Мартин притянул ее к себе, и привычным жестом прижал ее лицо к своему плечу. Он привык делать так с Ришей, когда пыталась его поцеловать.
От ее волос пахло дешевыми духами, которые так раздражали Вика. Мартину они вдруг показались удивительно теплыми и уютными. Настоящими. Неожиданно для самого себя он понял, что хочет этого. Что «быть человеком» – значит, поддаваться человеческим желаниям и совершать человеческие ошибки.
Думать было некогда. Он наклонился и поцеловал ее, стараясь не задумываться над тем, что делает.
У ее губ был привкус вишневых сигарет. Рита отвечала на его осторожный поцелуй нежно, без отрепетированной вульгарности. Отстранившись, он еще раз легко коснулся уголка ее губ, словно запечатывая поцелуй или ставя точку.
– А я теперь поняла. Ты настоящий, – грустно сказала Рита.
Мартин невольно вздрогнул. Он знал, что она имела в виду совсем другое, но у ее слов было больше смысла, чем она в них вложила.
– Я ей не стану рассказывать, не волнуйся. Это мне… на память. Вик, ты злишься?
Она даже не помнила его «дурацкого» имени. И ей было незачем его помнить. Мартин печально улыбнулся.
– Нет. Я не злюсь, Рит. Спасибо тебе. За все.
Действие 12
Леди с серыми рукавами
Я не мешаю брату моему искать погибели, которая ему по вкусу. Р. Л. Стивенсон
Вик пытался погладить белоснежную рубашку, разложив на столе, застеленном покрывалом. Движения выходили нервными и ему все время казалось, что он вот-вот ее прожжет.
– Мартин, что с этими женщинами вообще не так?! – раздраженно выдохнул он, отставив утюг.
Результат ему не нравился.
Вчера он съездил в больницу. Риша пришла в себя, и его даже впустили в палату. Она виновато улыбалась и ничего не объясняла, а потом смотрела на него с таким отчаянием, будто ждала, что он вот-вот скажет или сделает что-то ужасное. Что – Вик придумать не мог.
Она не отвечала на вопросы, не рассказывала о спектакле, но постоянно, взахлеб говорила о Мари. Она привезла ее в больницу, она ездит к ней почти каждый день. Она привезла цветы и собрание сочинений Михаила Чехова в одном томе – в книге желтые страницы и мелкие буквы, от них у Риши болят глаза, но она все равно читает. Вик слушал весь этот щебет и метался от ревности к раздражению – если бы не Мартин, Мари сидела бы дома вместе с собранием сочинений Михаила Чехова. И какого черта она вообще подсовывает больной девочке такие книги?
«А что с ними не так, Вик? Видишь ли, Рише слишком часто говорили что-то про ее мать и какую-то там репутацию. Тоже мне, высшее общество», – усмехнулся Мартин.
– Ну и что? Она что думала, что я начну руки заламывать о ее порочности, когда узнаю, что она – о ужас – выпила водки?! То есть Мари считает меня отморозком, а Риша – идиотом?!
«Она не может думать иначе, Вик. Ей с детства внушают эту ересь. Если бы у нее не было таких мыслей – она бы и не пила. Ну или пила бы, но как все нормальные люди, и хотя бы получила удовольствие, бегая в рубашке по сугробам».
Вик только тяжело вздохнул. Он весь вечер пытался придумать удобную ложь. Он был готов сказать, что сам пытался напоить Ришу, решив, что ей надо расслабиться. Или выставить себя совсем уж в неприглядном свете, заявив, что хотел так склонить ее к близости. Мартин идею не оценил, справедливо заметив, что в это вряд ли кто-то поверит.
«А парадная рубашка не слишком нарочито?» – с сомнением спросил Мартин, оглядывая Вика в зеркале.
Оставив идею самостоятельно подстричься, Вик просто зачесал волосы назад и привычно стянул в хвост. Но несмотря на это, в белой рубашке с отглаженным воротником и сосредоточенным лицом, он выглядел выпускником консерватории перед экзаменом.
– Сюртуков не держим, – проворчал Вик, расстегивая верхние пуговицы на рубашке.
«Боюсь, мой вид порадовал бы Вячеслава Геннадьевича куда меньше», – фаталистично отозвался Мартин, выдергивая зеленую нитку из рукава.
Он не знал, вернулся ли Ришин отец из больницы, но должна была вернуться ее мать. В любом случае нужно было обсудить случившееся с кем-то из Ришиных родителей. И попытаться убедить их, что несмотря на неудачный прогон, на премьере ничего подобного не случится.
– Слушай, давно хотел спросить – что у тебя за вид, как будто тебя из викторианского склепа вытащили через день после похорон?
«Понятия не имею», – честно ответил Мартин, предпочитавший такими вопросами не задаваться.
Ранним утром деревня жила своей жизнью. Даже зимой людям хватало работы, чтобы не обращать внимания на происходящее вокруг. Вик в очередной раз порадовался, что его отец так халатно относится к ведению хозяйства. Пусть в детстве ему бывало нечего есть, а теперь приходилось мыть столы и продавать свечи, зато он был лишен ежедневной, изнуряющей, отупляющей работы. Впрочем, ему хватало дел.
Вик остановился перед знакомыми воротами. Ему вдруг показалось, что он стоит на пороге склепа. Почему-то ему представились алеющие на снегу пятна крови – брызгами, словно кто-то выбросил пригоршню алых бусин.
«Вик, Вячеслав Геннадьевич не самый приятный человек, но я сомневаюсь, что он кого-то загрыз», – спугнул морок Мартин.
– Да, конечно… что на меня нашло…
Во дворе никакого тела не было. Только огромный серый пес дремал на снегу, положив тяжелую голову на скрещенные лапы.
Набрав в грудь воздуха, Вик постучал в дверь. Подождал несколько секунд.
В доме стояла тишина. Не было слышно ни шагов, ни голосов. Вик постучал снова, громче и чаще, стараясь скрыть подступающую панику.
«Вик, да что с тобой?»
– Я не знаю… – с нарастающим ужасом прошептал он.
В этот самый момент дверь открылась.
На пороге стояла Ришина мать.
Раньше женщина казалась Вику очень высокой, но сейчас он был немногим ниже ее. На ней был черный, в подсолнухах, халат и безразмерная серая кофта. Выглядела она, как и большинство женщин, которые жили в деревне – просто, устало и старше своего возраста. Только лицо у нее было совсем другое. Тяжелые, угрюмые складки в уголках губ с возрастом стали видны отчетливее. Волосы, которые она больше не пыталась осветлять, были убраны в тугой узел на затылке. В пепельно-серых, как у дочери, волосах, широкими мазками серебрилась седина.
– Здравствуйте…
Он помнил, что Ришину мать зовут тяжелым именем Галина. Но ему приходилось вспоминать об этом до странного редко – женщина, чья судьба определила судьбу Риши, присутствовала в жизни своих детей и всей своей семьи лишь незримо. Она все время была занята какой-то работой. Редко разговаривала. Редко поднимала взгляд. Руки чаще всего держала сцепленными в замок или скрещивала на груди, как бы отгораживаясь от окружающего мира.
Руки у нее были грубые. С тонкими, длинными пальцами и узкими ладонями, но с несходящими красными пятнами и шелушащейся кожей.
«У Риши никогда не будет таких рук», – с неожиданной для себя злостью подумал Вик.
– Ну? – коротко бросила женщина, видимо уставшая смотреть на растерявшегося гостя. – Будешь заходить?
Вик коротко кивнул и зашел в дом.
– Я хотел поговорить о Рише…
– А ее еще не выписали, – со странным злорадством сообщила она. – И Славу.
Вик поморщился от резанувшей слух грубости.
– Иди давай на кухню, чего стоишь. В белой рубашке, надо же, – с тем же странным выражением протянула Галина. – Жениться пришел? Так меня тоже мог бы спросить.
– Нет, что вы, я… сейчас по другому поводу.
– Сейчас, вот как. По какому же?
Галина стояла к нему спиной и наливала чай из большого фарфорового чайника.
– Я хотел спросить, что случилось после спектакля…
Вик сел на край стула. Он чувствовал себя неожиданно глупо.
– Иру привела подруга, с ними была ваша библиотекарь, – тускло ответила Галина. – Рассказали какую-то глупую историю про то, что Иру напоил мальчик из города. Я видела мальчиков из города, – усмехнулась она. – Ира вообще на ногах не стояла. Я так Славе и сказала – мальчик должен был ее привязать к стулу и с полчаса водку в нее заливать. Слава, конечно, злился… отправила ее спать, сказал «завтра поговорим».
Она поставила перед ним большую кружку чая, черного, с резким запахом бергамота. Села на соседний стул и закрыла глаза, будто посчитав, что ответила на все вопросы.
– А потом?
– Мы поругались, – спокойно ответила она. – Немного. Я сказала, что не нужно устраивать сцен, и что это всего лишь спектакль и всего лишь алкоголь. Слава… нервничал. Он за нее переживает. Ира, видимо, не спала. Подслушала разговор, и ничего умнее, чем броситься из дома, ей в пустую голову не пришло. Я только услышала, как дверь хлопнула. Слава побежал за ней, но не успел поймать – сердце прихватило. Я, конечно, осталась с ним и вызвала врача.
Ситуация могла бы быть комичной, но Вику было не смешно. Он слишком хорошо помнил, как сидел на заваленном хламом заднем сидении машины Мари, обнимая Ришу и поминутно проверяя, дышит она еще или нет.
– Вы приходили к Мари. – Вик решил сменить тему.
В этом конфликте Галина была явно не на стороне дочери.
– Приходила. Ира все равно уедет. Все равно будет поступать… пусть лучше эта женщина ей поможет.
– Мы об одной женщине говорим?! – не выдержал Виктор, но тут же осекся. Если Галина спросит, что с Мари не так – ему будет нечего ответить.
Но она неожиданно понимающе улыбнулась и кивнула:
– Об одной. Не считай себя умнее взрослых. Как ты думаешь, почему мой муж не хочет, чтобы Ира связывалась с искусством?
– Потому что он… опасается…
Вик давно не чувствовал себя таким растерянным. Он не мог сказать, что он женщины исходила угроза. Нет, она была совершенно спокойна и не вызывала никакого страха. Но она словно довлела над ним. Что-то в ней было свинцово-тяжелое, отталкивающее.
«Может, потому она так редко говорит?» – предположил более устойчивый Мартин.
– Чего?
– Что она попадет в беду, – уклончиво ответил он.
– В какую?
«Чего она хочет, Мартин? Чтобы я сказал ей, что ее дочь всю жизнь страдает из-за слухов про ее работу?»
«Я тоже не понимаю. Хочешь я?..»
«Нет. Я сам».
– В любую. Насколько мне известно, он очень любит дочь и очень переживает за ее судьбу, поэтому…
– Она не его дочь, – бесцветно отозвалась Галина.
– Что?..
– Я сказала, она не его дочь. Только Денис – его сын. Ира и Женя… мои.
Вик медленно поставил чашку на стол. Ему вдруг показалось, что Галина сейчас раскинет руки и поклонится публике.
Он смотрел на нее и не узнавал. Когда он вообще смотрел в ее глаза? За девять лет дружбы с ее дочерью, сколько раз он встречался взглядом с этой женщиной?
У нее были голубые глаза. Голубые, как небо. Голубые, как глаза Риши.
– Все об этом знают. Вся деревня об этом знает.
– Я никогда не слушал сплетен!
– А зря, – усмехнулась она. – Эта чокнутая, Пася, с которой ты возишься, ничего не рассказывала обо мне?
– Нет. Она всегда была добра ко мне… и к вашей дочери.
– Что ты знаешь о добре. Что ты знаешь обо всех этих людях? Ты хоть раз задумывался, в каком мире живешь?
«В неправильном», – чуть не ответил Вик.
– Я прекрасно знаю знаю в каком мире я…
– Ты ничего не знаешь, ясно? Зачем ты пришел? Убеждать меня или моего мужа, что лучше нас знаешь, что нужно Ире?…
Вик чувствовал, как его мысли начинают разбегаться и путаться. Галина не приближалась к нему, она стояла рядом с плитой и смотрела на него сверху вниз. Губы ее были искажены кривой, злорадной усмешкой.
А глаза оставались теми же – холодными, пустыми и голубыми, как небо.
– А вот зря, мальчик. Зря. Ты что, всю жизнь слушал, что про меня говорят, и все это время считал, что у всей деревни коллективные галлюцинации или приступы ложной памяти? Ты всегда казался мне умным.
– Послушайте! Мне все равно, чем вы там когда занимались, я больше того вам скажу – какие бы ни были причины, мне очень жаль, я просто хочу, чтоб Риша была…
– Знаешь, с кем мне приходилось работать? У меня был один… клиент. Чокнутый садист. Но очень, очень трусливый. Он часами мне рассказывал, как ему хочется пытать женщин. Начальницу. Учительницу сына. Продавщицу. Кассира в банке. Не насиловать, не избивать – пытать. От меня требовалось сидеть и плакать от страха, пока он говорил. Я ему больше всех нравилась, потому что сильнее всего его боялась.
Вик закрыл глаза. Мартин сидел в проеме и со скучающим видом катал по колену оторванную пуговицу.
– Всех своих детей, кроме Дениса, я сдавала в приюты. Подписывала бумаги на отказ и оставляла. Одна дамочка из опеки с такой ненавистью на меня смотрела. Молоденькая такая, красивая. Холеная… сука. Верещала, что таких как я надо стерилизовать. Что я вообще не должна жить на этом свете.
– Вы ведь давно здесь живете, – заметил Вик.
– Я живу здесь пятнадцать лет. Слава – лучшее, что было в моей жизни, но я поняла это поздно. Он заставил меня, слышишь, заставил, забрать всех детей.
Вик уже почти не слышал, что говорила ему Галина. Он пытался не рассмеяться.
Он верил тому, что говорила Галина, и вместе с тем не мог поверить – это было похоже на абсурдный спектакль, вроде того, на который их водила Мари.
«Мартин, спаси меня, она же не поймет, если я начну смеяться!»
«А если я начну – она поймет?»
Мартин поднял на Галину потемневшие глаза.
– Что было потом?
– Мы всех забрали. Я не хотела их видеть. Я никого из них не любила.
– Зачем же было рожать?
– Потому что нельзя убивать то, что дается свыше.
– Вы не похожи на человека, близкого к Богу. Вам хватало цинизма бросать детей, но не хватало его на аборт?
– Что ты знаешь о Боге. И что ты можешь знать о ценности жизни. Я им шанс давала, всем.
Мартин слушал спокойно. Обычное хладнокровие ему не изменяло, но если то, что рассказывала эта женщина было правдой – а он был готов поверить в это, наслушавшись за годы самых абсурдных и трагических историй – тогда Мартин не видел смысла с ней разговаривать.
Потому что то, что Ришина мать была сумасшедшей, явно не было достаточной причиной, чтобы лишать девочку ее мечты. А вот Вик, отойдя в сторону и быстро минув первое отрицание, кажется, был готов поверить. От молодости, неопытности и от того, что ее слова ударили по болезненно натянутой струне.
– Чего же так боится ваш муж?
– Ира похожа на меня.
– Риша не станет заниматься этим добровольно. А от тех, кто захочет ее заставить я…
Мартин замолчал. Он просто сидел и смотрел снизу вверх, как Галина смеется. У нее был хриплый, каркающий смех. Губы женщины оставались почти неподвижными, даже уголки, казалось, все еще были опущены вниз. И глаза ее оставались такими же холодными и пустыми. И от этого смех казался еще страшнее.
– Ты ни от чего ее не защитишь. От сотен людей, которые знают меня в лицо. От их детей. И ты никогда не сможешь защитить ее от самой себя. У шлюх не рождаются нормальные дети.
Мартин прикрыл глаза. И улыбнулся.
Весь морок, созданный словами Галины, развеялся, оставив на своем месте теплую кухню, синие рассветные сумерки за окном и уставшую, тихо помешанную женщину.
– Нормальные дети рождаются у кого угодно. Ира ни в чем не виновата. Она – не вы, не ваше прошлое и не ваши ошибки, она – ваша дочь, которая живет свою жизнь.
Может быть, Галине хотелось, чтобы Мартин спросил ее о чем-то. Может быть, ей хотелось поговорить, рассказать кому-то свою историю. Но Мартин внезапно понял, удивительно отчетливо, что ему глубоко наплевать. Да, это была Ришина мать. Да, все проблемы были из-за ее прошлого, и может какие-то ее слова и были правдой. Вся эта семья, какой бы нормальной она ни пыталась казаться, строилась вокруг этой истории. Вокруг детей, которых эта женщина сначала бросала, а потом искала вместе с мужем. Вокруг ее судьбы, которую она, по глупости, а может по чужой злой воле принесла к сегодняшнему дню изломанной и обожженной. Главное, Мартин ясно видел, что пытаться бороться с этой историей – все равно, что пытаться ногтями выцарапать фундамент из-под дома.
Галина что-то говорила. Ее голос звучал на периферии сознания, слова больше не достигали цели. Она говорила, говорила, а слова ее вовсе не имели никакого смысла.
«Мартин, что нам делать?..» – прошептал опомнившийся Вик.
Мартин отрешенно смотрел на женщину. Чего она хочет? Зачем говорит все это? Пытается напугать? Пытается отвратить от дочери? Потому что ненавидит мужчин? Потому что ненавидит свою жизнь?
Наконец, он понял. Она говорит, потому что хочет говорить. Потому что на самом деле эта боль, настоящая или выдуманная – все, что у нее есть.
На столе стоял старый радиоприемник. Прислушавшись, Мартин различил знакомый мотив. Он усмехнулся – надо же, как интересно. Больше не пытаясь прислушиваться к Галине, он встал с места и сделал музыку громче.
И подумал, что если когда-нибудь представится подходящий момент, нужно непременно поблагодарить Мари, которая научила его таким выходкам.
– Потанцуйте со мной, – почти требовательно сказал он, протягивая Галине руку.
– Что?..
– Я сказал – потанцуйте со мной, – повторил Мартин.
На лице Галины отразилось попеременно несколько чувств. Презрение. Раздражение. Недоумение.
