Текст книги "Семья"

Автор книги: Симадзаки Тосон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Сильно промокнув под осенним дождем, добрался он до деревни, где жила семья Морихико. Отсюда до родных мест было уже рукой подать. Морихико рос и воспитывался в семье матери, в ее родной деревне. Семья тоже носила имя Коидзуми. Приемный отец Морихико давно умер. Приемная мать, его жена и дети окружили Санкити. Весь день прошел в разговоре о Морихико, о его дочерях о-Нобу и о-Кину, которые учились в Токио.

Дом был выстроен в старинном стиле; перед ним проходил тракт. Жена Морихико вышла проводить Санкити. Лицо этой кроткой женщины сказало Санкити, как она ждет мужа.

Долина реки Кисо осталась позади. Санкити шагал по лесному склону. Пройдя около четырех миль, у перевала он нагнал путника – старожила тех мест. Тот еще помнил Санкити. Скоро открылись горы, так хорошо знакомые Санкити с детства.

– Позвольте, позвольте мне, уважаемый господин Санкити, нести ваше пальто, – проговорил спутник. Он уже нес чемодан Санкити. И сколько Санкити ни отказывался, тот взял у него и пальто.

– Я очень вам благодарен. Но не беспокойтесь обо мне. Я приехал сюда, только чтобы взглянуть на могилы отца и матери.

Горную дорогу заливало солнце. Санкити хотелось пройти на старое пепелище одному. У деревни он распрощался со своим спутником, направлявшимся в храм.

Санкити вошел в деревню. Он был одет в европейский костюм и соломенные сандалии. Всем здесь он был чужой, и все ему было незнакомо. Несколько лет назад в деревне был большой пожар. И от почтовой станции, которая стояла когда-то на перевале, у спуска к Минодзи, ничего не осталось. По обеим сторонам дороги стояли дома. Они были почти все новые – считанные постройки уцелели от пожара. Земля почти вся была возделана, за домами тянулись поля и огороды.

Возле каменной ограды между домиками играла девочка лет десяти в дешевеньком хаори. Она с любопытством взглянула на незнакомого человека в европейском костюме. Санкити искал знакомое место и не находил.

– Тут был когда-то дом Коидзуми? Ты не знаешь? – спросил он у девочки. Она удивленно подняла брови.

– Во-он там, – показала она на тутовую плантацию невдалеке, прямо против того места, где они стояли.

Недавний спутник Санкити вышел ему навстречу. Вдвоем они прошли всю деревню, поднялись по узкой стежке на высокий холм. Там стоял старинный храм, построенный, по преданию, предками Коидзуми. Санкити один пошел бродить по кладбищу на косогоре. Постоял у надгробного камня на могиле предков. На нем было высечено то же имя, какое носил храм. Потом направился в дальний угол кладбища. Там была могила его родителей. Новая каменная плита придавила глиняный холмик. Место было тихое и красивое.

Санкити вспоминал детство. Сквозь просветы между поредевшими деревьями он видел домики деревни. Там, где прежде жили крестьяне побогаче, домов сейчас было мало – сгорели во время пожара, в бедной части было много заново отстроенных домов.

Оказалось, что многие помнят его. На следующий день в храме он стоял в окружении дальней и близкой родни и знакомых, пришедших поклониться праху усопших.

На третий день Санкити поселился у своего бывшего соседа – богатого винокура. Остатки большой усадьбы Коидзуми теперь принадлежали ему. Из окон гостиной на втором этаже, выходивших в ту же сторону, куда выходили когда-то внутренние комнаты в доме Коидзуми, открывался вид на долину Мино. В эту гостиную хозяин и пригласил Санкити. Отсюда было хорошо видно то, что осталось от просторных покоев, где жила когда-то большая семья. Каждая комната имела тогда свое название: «кабинет Тадахиро», «средняя комната», где мать и о-Кура часто проводили время за шитьем; комната «душевного покоя», где жил Минору; «библиотека», «большая приемная». Любезный хозяин, красивый, осанистый человек, стоя на веранде рядом с Санкити, показывал:

«Там был колодец в старые времена, а немного правее – склад». Деревянная клетушка, где провел в заточении последнее время безумный Тадахиро, была еще цела. В двухэтажном флигеле, в котором когда-то доживала свои дни старая бабка Санкити, теперь жила мать хозяина.

– У меня есть что-то интересное для вас, господин Коидзуми, – сказал хозяин.

Он хлопнул в ладоши и приказал принести сакэ. Затем вынул из шкатулки и положил перед Санкити три грифельных печати старого Тадахиро. Их нашли, когда вскапывали землю под тутовые деревья.

Хозяин рассказал, что тогда же были найдены старые зеркала. А пионы, росшие перед кабинетом Тадахиро, не погибли во время пожара. Они потом дали побеги и теперь каждое лето цветут огромными белыми шапками.

В гостиную то и дело входили жители деревни. Все эти взрослые люди были когда-то мальчишками, играли вместе с Санкити, называли его просто Санко. Теперь они величали его Коидзуми-кун. Многие были учениками старого Тадахиро.

– Когда был жив господин Тадахиро, богатый был дом, – вспоминал кто-нибудь из пришедших тонким, пьяненьким голосом. – Даже когда уж, кажется, совсем ничего не было, в амбарах всегда можно было найти мешков шестьдесят – семьдесят рису. Все, все пустил по ветру ваш старший братец. Все пошло прахом.

Санкити вышел на веранду. Дом превратился в руины, но вид на горы остался прекрасным. Внизу виднелись деревянные крыши, придавленные тяжелыми камнями, редеющие кроны деревьев. Желтые листья едва держались на ветках хурмы. Казалось, достаточно дуновения ветра, чтобы весь золотой наряд упал к подножью дерева.

Неожиданно стал накрапывать дождь.

По заброшенной дороге спустился Санкити из родной деревни в долину Мино. Добрался пешком до первой железнодорожной станции и успел на нагойский поезд.

Санкити знал, что Сёта живет в доме человека, имеющего какое-то отношение к бирже. Он скоро нашел этот дом на тихой, чистенькой улице с рядами решетчатых сёдзи.

Раздвинув шторы чайного цвета, к Санкити вышла хозяйка, женщина лет пятидесяти.

– Кто вы? – спросила она.

– Я Коидзуми, не здесь ли живет Хасимото, мой племянник?

Его тотчас проводили в гостиную в глубине дома. Ни Сёта, ни Тоёсэ не было. Из рассказа хозяйки Санкити понял, что Сёта потерпел крах и на нагойской бирже. Приемный сын хозяйки, войдя в компанию с Сёта, тоже потерпел немалый убыток.

Сёта с женой вернулись с прогулки около четырех часов.

– Ты бы, Тоёсэ, сходила, купила чего-нибудь, – сказал Сёта и повел дядю в свою комнату. Держась за высокую стенку, Санкити поднялся по лестнице с ящичками под каждой ступенькой.

В комнате, выходившей окнами на улицу, было сумрачно. Дядя и племянник сели у окна и внимательно разглядывали друг друга. Сёта стал было рассказывать о своей неудаче на бирже.

– Хорошо, хорошо, мы это с тобой потом обсудим, – остановил его Санкити, заметив, что у Сёта и без того мрачное настроение. Санкити рассказывал племяннику о своем путешествии, когда вошла Тоёсэ.

– Мы так благодарны вам, дядя. Сколько вы для нас сделали, – тут же заговорила она. – А здесь нам живется, в общем, неплохо. Хозяйка у нас хорошая. Она мне как мать.

Сёта и его жена наперебой стали рассказывать дяде, какая прекрасная женщина их хозяйка, какая она умная и добрая. Ее очень огорчила неудача приемного сына. Потом Сёта подал жене знак, и она вышла из комнаты.

– Я должен сказать вам одну вещь, дядя, – сказал Сёта, опуская голову. – Я получил первое предупреждение от судьбы.

Санкити удивленно взглянул на племянника.

– На обратном пути из Ацута, куда я ездил отдыхать, – продолжал мрачно Сёта, – у меня два раза было кровохарканье.

– Так вот оно, дядюшка, как все повернулось, – продолжал Сёта окрепшим голосом. – Но, знаете, я намерен работать. Много работать. Я был у врача, он мне сказал, что в своей болезни виноват я сам. Все дело в нервном переутомлении. «Не следует, говорит, волноваться по пустякам, и можно прожить еще добрый десяток лет». Я спросил его, смогу ли работать. Он ответил, что, мол, сколько угодно. Тогда я решил трудиться, не покладая рук. Я знаю людей, кому их болезнь не мешала ворочать большими делами.

– Я рад слушать от тебя такие слова, Сёта. Отринь от себя все, чем ты жил до сих пор... Нечего размышлять бесплодно, почему именно ты получил в наследство эту тяжкую ношу. Вопреки всему надо трудиться, пока есть силы, верно ведь?

– Верно. Я тоже теперь так считаю. Между прочим, я слышал, на бирже поговаривали, что, мол, Тацуо-сан долго отсутствует, пора бы уж ему и вернуться.

– Мне было очень нелегко говорить с твоей матерью в этот раз. Мы не спали с ней три ночи. Я очень ругал ее. И ей наговорил кучу неприятностей, и Тацуо от меня тоже досталось. Почему, когда„он разорился и стали поговаривать о «красном кимоно», он испугался и бежал из дому, вместо того чтобы понести заслуженное наказание и отвести удар от жены и детей? Ну хорошо, он спас себя от тюрьмы, а кому от этого стало легче?

– Нет, дядя, никто серьезно и не собирался отправлять его в тюрьму. Это он выдумал. Когда я услыхал, что он говорит: «Не заставляйте меня идти в тюрьму», – я понял, что нашей семье пришел конец... Отец больше никогда не вернется.

Хотя Сёта и обвинял отца, но в тоне его голоса слышалась почтительность – так сильно было уважение к старшему.

Тоёсэ принесла обеденный столик. Пригласив дядю к столу, Сёта, покашливая и чему-то улыбаясь, принялся за еду.

– Я высказал сестре все, что я думаю о вашей семье. Ох, как она на меня рассердилась!..

– В нашем доме особа матери священна. Она привыкла к этому. А помните, дядя, как она живо описала старого Тадахиро Коидзуми?

И мать, и Косаку с женой, и бросивший семью отец – все вызывало у Сёта дорогие сердцу воспоминания.

– Не навестить ли нам дядюшку Морихико, – предложил на следующий день Сёта. – Он еще ничего не знает о моей болезни. И вообще никто, кроме вас и Тоёсэ, не знает. Мне бы не хотелось, чтобы узнала мать. А Тоёсэ – ей все равно приходится за мной ухаживать.

Сёта говорил чистым, звонким голосом, и было трудно поверить, что в груди у него свила гнездо смертельная болезнь. Бодрое настроение племянника несколько успокоило Санкити.

– Дядя Морихико тоже сейчас вовсю борется.

По дороге домой, возвращаясь от Морихико, Сёта рассказывал о нагойских гейшах, о музыкальных вечерах, о местной архитектуре. Они вошли в дом. Все было тихо, только с хозяйской половины дома доносился молодой мужской голос, читавший сутры. Санкити и Сёта поднялись к себе.

Скоро пришла Тоёсэ. Лицо у нее было тревожное.

– Что ты собираешься делать дальше, Тоёсэ-сан? – спросил Санкити.

– Сама еще не знаю. И уехать я сейчас не могу, и дом в Токио жалко.

– Уменье быстро и правильно выбрать – важная добродетель, – уколол жену Сёта. – У меня такое чувство, – вздохнул он, – что Тоёсэ все время хочет со мной поссориться. Впрочем, у нее есть основания... Что это за муж, который чуть не до седых волос дожил, а не может прокормить жену.

Тоёсэ промолчала.

– Посоветуйтесь с Морихико, – предложил Санкити. – Старуха в Комагато хорошо смотрит за домом. В комнатах чисто, в саду все полито. Я без вас туда заглядывал, так она говорит мне: «Эти деревья поручил мне хозяин. Можно ли допустить, чтоб они засохли!» Что и говорить – человек она преданный.

– Помните, дядя, – вдруг улыбнулся Сёта, – я этим летом послал вам открытку из Гифу. На ней была изображена ловля форелей с бакланами. Ваш ответ я храню.

– А что я тогда ответил?

– Разве вы не помните? У меня в открытке была строчка: «На шесть-семь ри я спустился вниз по реке...» А вы в своем ответе продолжили: «Летние травы в такую жару особенно сильно пахнут».

– А, помню, помню. Ты писал, что вспоминаешь Кисодзи, когда плывешь по Нагарагава. И я сразу вообразил, какая в тех местах жара.

Сёта глубоко вздохнул.

Санкити решил ехать вечерним поездом. Сёта пошел его провожать. Ехали в трамвае. До отхода поезда было еще время, и дядя с племянником медленно прогуливались вдоль здания вокзала. В городе уже начали загораться огни.

– Дядя, а ведь и ваша супруга, и моя жена – обе они сейчас в расцвете лет...

Это прозвучало неожиданно. Голос у Сёта был какой-то подавленный.

Санкити сел в поезд. За окном, сжав в кулаке перронный билет, стоял Сёта. Было видно, что душа у него не на месте: все как-то не устроено... Кондуктор засвистел. Сёта подался вперед. Санкити, ссутулившись, стоял у окна.

– Тетушке поклон, – громко сказал Сёта. Поезд тронулся.

Огни вокзала, смутные лица людей проплывали в окне вагона и исчезали. Санкити представил себе Сёта, как он возвращается, домой, угрюмый, одинокий. Он посоветовал племяннику поехать в деревню, подлечиться. Сёта ответил, что, может быть, и стоит поехать. Воли к борьбе он не утратил. Санкити думал, что вот никто из близких еще не знает ни о последней неудаче Сёта, ни о его болезни. Все они там, в Кисо, еще продолжают надеяться на него.

– Бедный, бедный, – тихо проговорил Санкити и долго еще стоял у окна.

9

Пришла весна. Тоёсэ со старухой служанкой уже четыре месяца жили вдвоем в токийском доме без Сёта. Тоёсэ вернулась домой в конце ноября. Новый год она встретила невесело. Никуда не пошла. Весь вечер провела со старухой. За окнами падал снег. Все кругом оделось белой пеленой.

Всю зиму учительница пения, снимавшая второй этаж и жившая там с молодым человеком, которого она объявила младшим братом, собиралась съехать с квартиры, но так и не съехала. Хозяин дома вдруг стал требовать, чтобы Тоёсэ освободила дом. В таких волнениях и прошла зима. Наконец-то потеплело, и вокруг дома начала пробиваться зеленая поросль.

И Тоёсэ решила уехать. Расходы были непомерно велики. То и дело к ней приходили женщины, называвшиеся то служанками чайных домиков, то хозяйками «веселых домов», и требовали, требовали денег, которые задолжал Сёта. Тоёсэ устала от бесконечных извинений. Переводы из Нагои почти прекратились. Она задолжала за квартиру. Даже жалованье служанке приходилось задерживать.

Но она никак не могла решиться разрушить гнездо. «Надо распродать обстановку, расплатиться с главными долгами», – говорила она себе, расхаживая по дому. Но сможет ли она снова когда-нибудь обзавестись всем этим? И у нее опускались руки.

В кухне у раковины на корточках сидела старуха и что-то делала. Тоёсэ смотрела на нее. Она решила отдать старухе всю кухонную утварь.

– Сколько сил было вложено в этот дом, правда ведь? – тихо сказала Тоёсэ.

– Как я мечтаю, госпожа, чтобы вы опять были вместе с супругом, – проговорила старуха, распрямляя спину. – Я жила у вас как у родных. И служила вам, совсем не думая о выгоде. Мне так вас жалко, что вы все одна да одна. Легко ли столько времени жить без мужа, – говорила служанка, растирая искривленные ревматизмом руки.

Тоёсэ подошла к сёдзи. Посмотрела на реку, на небо, нависшее над водой. Как всегда, по реке тянулись пароходы, баржи. В саду разросся кустарник. Цветущие плети роз поднимались по каменной стене. Сёта любил стоять у этих сёдзи и смотреть на реку. Тоёсэ решила продать их вместе с другими вещами.

На деревьях нежной зеленью распустились почки. Тоёсэ глядела на них, и ей вспоминалась та весна, когда свекровь учила ее, как нравиться мужу. Она была тогда совсем девочка и жадно внимала каждому слову умудренной жизнью женщины. И вот все прошло, как сон... Она действительно старалась угождать мужу во всем: научилась манерам, стала одеваться и вести дом, как подобает жене маклера; усвоила все хитрые женские уловки, чтобы тешить мужа; полностью подчинила себя его воле, только чтобы сохранить его любовь... И вот он занемог болезнью, от которой нет исцеления. Что это – следствие душевного переутомления или возмездие за распущенность? Впрочем, по ее мнению, это было одно и то же.

В конце февраля Сёта приезжал ненадолго. Выглядел он плохо. Казалось, он держится на ногах только благодаря упрямству.

– Барин говорит, что врачи сулят ему еще десять лет жизни. А я вижу, что не жилец он, – сказала потихоньку старуха Тоёсэ.

Сёта пожил дома несколько дней. Каждую ночь он потел так, что белье было мокрое, хоть выжимай. Сквозь поры словно вытекали последние жизненные соки. Тоёсэ вытирала его губкой.

Стоя у окна, она вспомнила, как муж просил растереть ему ноги, сестрой ее называл. Она машинально повторяла все его слова, а сама с горечью думала, что вот когда началась для нее пора расцвета – когда для мужа все кончено.

– Бабушка, присмотрите за домом, я пойду к дяде Санкити, – сказала Тоёсэ.

Старуха вышла из кухни. «О, зачем вы так оделись, госпожа, – говорил ее взгляд. – Нарядно, красиво... Содержанкам впору так одеваться...» Старуха села на пороге, поджав под себя ноги. Нет, не нравился ей, старой, вид ее хозяйки. «Барин болеет, оставил на госпожу дом, а она идет гулять...»

Тоёсэ спустилась по каменным ступеням.

Шла она медленно и по пути о многом размышляла. Замужняя жизнь начинала казаться ей бременем. Она не могла, подобно о-Танэ, видеть смысл жизни в полном и безусловном подчинении мужу. Что делать? Поехать в

Нагою или вернуться под родительский кров? Она никак не могла решить.

Санкити и о-Юки были дома. Они только что проводили о-Ай, которая недавно вышла замуж и ненадолго приезжала с мужем в Токио. Когда пришла Тоёсэ, сёдзи были еще распахнуты настежь.

– Тоёсэ, ты ведь знаешь о-Ай? – спросил Санкити. – Из нее получилась отличная жена.

Все втроем сели вокруг жаровни, и о-Юки стала рассказывать о молодых.

Тоёсэ слушала дядю и тетку. И вдруг поняла, что не может заговорить с ними о том, ради чего пришла сюда. Сделав над собой усилие, она сказала, что бросает дом в Комагата, и спросила о-Юки, не нужно ли ей чего-нибудь из мебели. Все равно пойдет старьевщику...

– А что, о-Танэ еще не знает о болезни сына? – спросил Санкити.

– Наверное, знает. – Тоёсэ задумалась. – Косаку-сан был в Нагое, виделся с Сёта. И дядя Морихико уже все знает.

– Это я ему сказал.

– Свекровь пишет, что мне надо немедленно ехать в Нагою, – тоскливо проговорила Тоёсэ. – А мама зовет домой. Родители всегда думают сначала о детях. Моя мать очень жалеет меня.

– И тебя жалко, и Сёта, – сказал Санкити.

– Я, конечно, поеду в Нагою. Буду за ним ухаживать, – проговорила Тоёсэ. – Я ведь до сих пор только это и делала...

– Сколько лет прошло, как вы поженились? – спросил Санкити, стряхивая с папиросы пепел.

– Одиннадцать, – горько вздохнула Тоёсэ.

– Значит, ваша свадьба была годом позже нашей с о-Юки.

– Помнишь, когда мы жили в деревне, – вставила о-Юки, – из дома Хасимото приезжал приказчик? Он и сказал нам тогда, что Сёта женился.

– Да, да. Как это было давно! Я тогда получила от вас письмо, Счастливы мы были только первый год.

Потом все пошло вкривь и вкось. Свекровь часто хворала. А потом этот скандал... О-Юки тихонько вздохнула.

– Мы с Сёта старые друзья, – проговорил Санкити; – Еще в школе дружили, хотя учились в разных классах. Когда меня привезли в Токио, мне было восемь лет. В моде тогда были турецкие фески с кисточкой. И мы с Сёта носили такие фески... Вот с каких пор мы дружим.

– Да, вашей дружбе много лет, – сказала Тоёсэ. – Вы всегда беспокоитесь о Сёта, о его делах. Помню, кажется, в прошлом году вы были в Сэндае, так в каждом письме спрашивали о нем.

– Неужели в каждом?

– Вот именно. Вся его родня с ним носится. А он? Хотя бы работал, как все люди...

Тоёсэ сама не заметила, как стала вспоминать о своей жизни, а эта жизнь была наполнена только одним – любовью к Сёта. Она рассказывала, как уехала к родным, когда свекор бросил семью и скрылся. Как мать с отцом удерживали ее, и как она убежала из дому, и ехала к Сёта с таким чувством, будто ехала к возлюбленному.

По лицу Тоёсэ было видно, что ей приятны воспоминания. Еще она рассказала, что была однажды у толкователя судеб. Он сказал ей: «Вы добрая, но в вашем характере есть мужские черты. Берегитесь проявления мужского».

– Вы бы, дядюшка, это назвали наследственностью, – слабо улыбнулась Тоёсэ.

Дети о-Юки расшалились – они были в том возрасте, когда мальчишки бывают особенно озорными. Они шумели, смеялись, выбегали на улицу, опять прибегали. Даже самый младший ходил, переваливаясь, от служанки к матери и обратно.

– Ой, смотрите, ему молочка захотелось, – рассмеялась Тоёсэ. Малыш отдернул ручонку, потянувшуюся было к груди матери.

– Вот все уйдут, мы с тобой останемся одни, тогда можно, – наклонилась к малышу о-Юки, поправляя воротник кимоно.

– Мне показалось, тетя, что вы опять ждете ребенка. Мы как-то разговорились с моей служанкой. Она говорит, что, мол, и сомневаться нечего: тетушка о-Юки опять скоро будет младенца кормить.

Тоёсэ внимательно посмотрела на о-Юки. Та чуть-чуть покраснела и улыбнулась.

– О-Юки, может, ты хочешь купить что-нибудь из вещей Тоёсэ? – спросил жену Санкити.

– Не знаю, – нерешительно проговорила о-Юки. – Пожалуй, мне бы пригодилась сушильная доска. Может быть, Тоёсэ-сан продаст ее нам?

– Эта сушильная доска из кипариса. Мы ее специально заказывали, когда еще на другом берегу жили. Мы ведь там долго собирались жить. Я покажу ее старьевщику, он оценит, и вы тогда возьмете ее.

Тоёсэ засобиралась домой. Санкити поднялся наверх, оставив женщин вдвоем. Он подошел к окну. Крыши, крыши, рамы для сушки белья, беспорядочный лес труб над Комагата, воздух по-весеннему мутный и непрозрачный от дыма... Думы его были о Сёта.

О-Юки поднялась к мужу и стала рассказывать, о чем они говорили с Тоёсэ перед ее уходом. Женщины были поистине созданы на погибель Сёта. Он не мог и недели прожить без приключения. Даже вокруг о-Сюн вертелся. «Я завидую вам, тетушка», – сказала на прощание Тоёсэ.

– А ты что, никогда не бываешь недовольной? – раздраженно спросил жену Санкити.

– Мне не на что жаловаться.

Санкити некоторое время молча смотрел на жену.

– Тоёсэ может завидовать нам только в том, что мы здоровы, – сказал он и пошел к столу.

В тот вечер Санкити и о-Юки до позднего часа обсуждали дела племянника и его жены. Когда дети уснули, о-Юки вдруг прижалась к мужу и проговорила тоном, какого Санкити никогда не слыхал у нее.

– Ты верь мне, папочка. Хорошо?

Она уткнулась ему в грудь и расплакалась.

«Мне это теперь все равно», – хотел было сказать Санкити, но не мог. И опечаленный, и чем-то обрадованный, молча прислушивался он к всхлипываниям жены.

Накануне отъезда Тоёсэ в Нагою из ее дома к Санкити принесли летнюю жаровню, картины, кое-какую утварь и двустворчатую ширму, которую о-Сюн разрисовала, по мысли Сёта, осенними листьями.

Тоёсэ пришла проститься. Увидев свои вещи в доме дяди, она с грустью подумала, что вот и окончилась ее семейная жизнь на берегу реки, такая счастливая с виду.

– Я сейчас зашла к одним знакомым, – сказала она. – Так они говорят, что Хасимото приходят только прощаться.

Ей очень хотелось еще и еще говорить о своей жизни, такой беспокойной и безрадостной.

– А знаешь, Тоёсэ, что говорят люди? – сказал Санкити. Ему вспомнились слова бабушки Наоки, которой давно уже перевалило за семьдесят. – Люди говорят, что, если Сёта суждено прожить еще три года, он их проживет, только если рядом не будет тебя. А так и года не протянет.

– Глупости это все. В том, что ему все хуже становится, моей вины нет, – как-то безразлично проговорила Тоёсэ.

О-Юки было жаль расставаться с Тоёсэ. Она предложила ей остаться у них ночевать. А утром ехать на вокзал прямо от них. Но Тоёсэ сказала, что они со старой служанкой нашли гостиницу со счастливым расположением дверей и проведут ночь там. Они уже заплатили за комнату и хотят в последний вечер побыть вдвоем. Она поблагодарила за приглашение и попросила проводить ее завтра. Сказала еще, что очень дешево распродала мебель и даже не знает, хватит ли ей расплатиться со служанкой. Видно, придется прислать остальное из Нагои.

– Посуду я оставила старухе. Все равно за нее почти ничего не дали бы.

О-Юки приготовила прощальный чай. Заговорили о знакомых. Санкити почему-то вспомнил, как в молодые годы Сёта дружил с девушкой по имени о-Хару. Странно, что он рассказал это. Никогда раньше он не заговаривал о приятельницах Сёта.

– Вы и о ней знаете? – вздохнула Тоёсэ. – Это было давно, когда я еще не была его женой. Она замужем, у нее много детей.

– А я знаю, из-за кого Тоёсэ-сан покоя теперь не знает, – улыбнулся Санкити. – Из-за хозяйки дома в Нагое, которую вы оба так мне тогда расхваливали. Морихико написал, что она сшила для Сёта теплое кимоно на вате.

– Ну, к этой старухе я не ревную, – засмеялась Тоёсэ.

Однако, собираясь домой, она спросила Санкити:

– А эти ваши последние слова о хозяйке можно передать Сёта?

О-Юки так и расхохоталась. Тоёсэ сказала, что, приехав в Нагою, она постарается снять солнечную комнату, еще раз простилась и ушла.

В конце мая Санкити получил известие, что Сёта в больнице. Скоро из больницы пришла телеграмма: «Очень хочу увидеться. Приезжайте».

Санкити не мог себе представить, в каком положении Сёта. Ехать из Токио ему не хотелось – держала работа. И он послал телеграмму Морихико, чтобы тот сообщил о состоянии племянника. Морихико ответил: «Постарайся приехать». Тогда Санкити решил все бросить и ехать.

Вечером накануне отъезда Санкити попросил одного знакомого дать знать Мукодзима о болезни Сёта. Оказалось, что и Кокин тоже больна.

И вот опять трясется Санкити в нагойском поезде. Он подъехал к гостинице Морихико, когда стемнело. От окна тянуло, как от раскаленной печки. Санкити узнал, что о-Танэ уже здесь и находится сейчас при сыне в больнице. Морихико деловым тоном, будто речь шла об очередной сделке, сказал, что сестра держится молодцом – никогда не была так спокойна за все последние годы; что Коса-ку прислал письмо, в котором рекомендует, если случится самое плохое, чтобы труп сожгли, а прах прислали на родину. Сам он сейчас в разъездах по неотложным делам.

– Это, пожалуй, несколько поспешная распорядительность. Но написано неплохо. На, почитай, – улыбнулся Морихико, протягивая брату письмо.

На другое утро братья пошли в больницу. В длинном коридоре на одной из стеклянных дверей висела табличка с надписью «Сёта Хасимото». Палата была разделена на две половины. В первой – большой и светлой – стояла кровать больного, вторая – предназначалась для сиделки. Здесь уже были о-Танэ и Тоёсэ. Сёта спал, его землистое лицо было почти все закрыто простыней. Вскоре, однако, он проснулся, открыл глаза и удивленно посмотрел на Санкити.

– Вот хорошо, что ты немного поспал, – сказала о-Танэ. – Дядя Санкити приехал.

Сёта приподнялся было, чтобы поздороваться, но тут же упал на подушки. Исхудавшей рукой он поманил Тоёсэ и указал на запекшийся рот. Тоёсэ дала ему питье.

– Мне так хотелось увидеть вас, – слабо шевеля губами, проговорил больной, обращаясь к Санкити. – Я понимаю, что, может быть, и не следовало посылать телеграмму... До этого еще, кажется, не дошло. Но мне так захотелось еще раз взглянуть на вас.

Он посмотрел на Тоёсэ.

– Ты бы подала стулья!

Морихико и Санкити сели. О-Танэ, заботясь, чтобы Сёта не утомлялся, заговорила сама:

– Он еще вчера тебя ждал. Все спрашивал: «Приехал? Приехал?» В Нагое у него есть приятель, который пишет акварелью. Так Сёта все время говорит, что у него сейчас только два желания: любоваться его картинами и повидать дядю Санкити. Приятель обещал приносить сюда картины и почаще их менять, а то ведь и надоест смотреть на одну и ту же. Недавно вот это принес.

О-Танэ показала на небольшой пейзаж, висевший на стене прямо перед глазами больного.

Морихико, отдав о-Танэ и Тоёсэ распоряжения относительно ухода за больным, ушел. Санкити оставался у постели племянника чуть не весь день. Иногда Сёта засыпал, тогда Санкити выходил из палаты и курил возле стеклянных дверей, сквозь которые было видно летнее небо. По коридору, все в белом, сновали сестры.

Морихико беспокоился не только о Сёта. Он думал и о тех, кто ухаживал за больным. Гостиница почти вся пустовала – в Нагое только что закрылась выставка, и жившие здесь художники разъехались. Двери номеров были распахнуты настежь, чтобы все помещения хорошо проветрились. Наконец из больницы вернулись Санкити и о-Танэ.

– Меня пригласил к тебе Санкити. Сказал, что у тебя можно будет принять ванну, – объяснила свой приход о-Танэ.

– Вы так заняты больным, что о себе совсем не думаете. Надо же и отдохнуть немного. По случаю приезда Санкити угощаю ужином.

Морихико позвал горничную.

– Что бы ты хотел на ужин? – спросил он младшего брата. – Заказать курицу?

После ванны все собрались в гостиной.

– Ты меня радуешь, сестра. Я хоть за тебя спокоен.

Действительно, о-Танэ держалась спокойно. Санкити не узнавал ее – так изменилась она со времени последнего его приезда в Кисо. Удивительна была эта перемена в сестре, которая еще так недавно была, казалось, на грани безумия.

О-Танэ рассказала, что пришло письмо от Минору из Маньчжурии. Он нашел наконец хорошую работу, пользуется доверием. И будет каждый месяц присылать о-Кура деньги.

– Я хотела показать письмо Санкити, да забыла его взять с собой, – сокрушалась о-Танэ.

Вспомнили о Содзо.

– Ну, он-то еще поживет. Когда человек никому не нужен, он живет неприлично долго, – сказал Морихико со свойственной ему резкостью суждений и рассмеялся.

Горничная принесла на блюде разделанную на куски курицу. Все уселись вокруг очага. На раскаленной сковороде кипел жир. Горничная положила туда куски курицы.

– Горячо еще, ну да как-нибудь управимся. – Морихико закатал рукава.

Мясо, поджариваясь, потрескивало. Скоро и лук стал золотистым. О-Танэ и Санкити ели с аппетитом, обливаясь потом и причмокивая.

– Надо и Тоёсэ покормить, – сказал Морихико.

Он распахнул кимоно и вытирал струившийся по груди пот.

– Она сейчас у Сёта. Я пойду сменю ее и пришлю сюда. Пусть хоть ванну примет. – О-Танэ встала, простилась и ушла.

Тоёсэ пришла, когда зажгли свет. Она была грустная, ей не давали покоя мысли о будущем. Поздно вечером в гостиницу приехали старший брат Тоёсэ и Косаку.

На другое утро у братьев Коидзуми собрался семейный совет: что делать Тоёсэ и всей семье Хасимото, если Сёта умрет.

– Приехать в Нагою и не посмотреть, как танцуют здешние девушки, – просто непозволительно, – сказал Морихико, когда перестали говорить о серьезном, и позвал служанку. – Гости хотят посмотреть танцы. Да скажи бабке, чтобы пришла играть на сямисэне, – приказал он, улыбаясь.

Сёта тем временем становилось все хуже. Когда днем родные собрались у него в больнице, сиделка как раз обтирала ему руки и ноги. Он был так худ, что было страшно смотреть. Он ничего не ел, то ли из-за тошноты, то ли ему просто уже не хотелось. Он позвал к постели Санкити и старшего брата Тоёсэ и в присутствии матери и жены отдал последние распоряжения. Он сказал, что, может быть, найдутся люди, которые поймут, что хотел он сделать для своей семьи. Тоёсэ он просил подольше пожить с матерью и помогать Косаку вести дела. Ему жаль, что он дал ей так мало счастья. Временами его слабый голос вдруг начинал звенеть от волнения. Тоёсэ слушала, закрыв лицо руками.