Текст книги "Семья"

Автор книги: Симадзаки Тосон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

– Значит, Цутому-сан приехал вместе с тобой?! – воскликнул Санкити.

– Нет, он только полдороги ехал с нами. У Ямана в том месте какое-то важное дело.

Говоря о Цутому, о-Юки называла его «муж Фукутян» или «Ямана». Она не хотела касаться прошлого и упоминала о Цутому только как о родственнике. Санкити понимал жену и сам никогда не заговаривал о молодом человеке.

Из чемоданов извлекли летние платья, сшитые для о-Юки матерью. Вынули большой круглый сверток – подарок знакомых. Служанка, до сих пор молчавшая, заметила:

– Ямана-сан на пароходе развязал сверток и говорит: «Если это арбуз, мы его сейчас съедим».

– А это оказалась голубая ваза для цветов, – засмеялась о-Юки.

Санкити знал Цутому. Они познакомились, когда Санкити ездил навещать семью Нагура. Цутому показался ему добрым и приветливым молодым человеком, хорошо знавшим торговое дело.

– Я зажгу куренья перед божницей, – сказала о-Юки. Она положила перед маленькой табличкой с именем о-Фуса привезенные сладости и фрукты и вернулась к племянницам.

– Тебе, о-Сюнтян, нелегко пришлось этим летом. А тут еще такая жара стояла в Токио.

– Да, в этом году было очень жарко.

– У нас тоже стояла жара.

О-Юки с нежностью оглядывала дом. На безымянном пальце левой руки поблескивало новое колечко.

Потом она сняла загрязнившиеся в дороге белые таби и отправилась на кухню хозяйничать. А на третий день после ее приезда о-Сюн, поблагодарив дядю и тетку и попрощавшись с ними, отправилась домой.

«Я глубоко заглянула в дядину душу и знаю теперь, какой он человек», – сказали Санкити на прощание горящие глаза племянницы. Каждый раз, вспоминая этот взгляд, Санкити обливался холодным потом. Он не мог думать о себе без боли. С такой же болью он думал и о других. Глубокие, неуловимые, деликатные, донельзя сложные отношения между членами семьи занимали мысли Санкити: дядя и племянницы, двоюродные братья и сестры, старшая сестра и младший брат, старший брат и младшая сестра...

4

За рощей, где Санкити любил гулять, начинался луг. Он заканчивался отлогим склоном, ведущим в неглубокую лощину. Узкая тропинка, выходившая из рощи, пересекала его и обрывалась у густых зарослей. Влево и вправо по склону бежали неширокие колеи проселочных дорог. По проселкам ездили на лошадях.

Но и в этот тихий пригород, напоминающий прежнюю равнину Мусасино¹⁵, пришли перемены: исчезли рощи, огороды. Земля была кругом перепахана, там и здесь вырастали новые дома.

Санкити было далеко видно с края луга. В траве, залитой солнцем, трещали кузнечики... Когда семья только что переехала сюда, о-Кику, придя на этот луг, подумала, видно, что она все еще в деревне, и сказала сестре: «Футтян, пойдем туда, к старой крепости, нарвем цветов». О-Кику умерла, о-Фуса умерла, о-Сигэ умерла... Зачем он привез сюда жену и детей?! Эта мысль постоянно возвращалась к нему, и тогда он особенно остро чувствовал тщету своих усилий.

В высоком небе плыли похожие на вату облака. Там, в горах, где живет его друг Макино, наверное, уже осень... Санкити стоял неподвижно, задумчиво глядя перед собой. Не сегодня-завтра он должен начать новый большой труд...

Со стороны Синдзюку донесся протяжный гудок. Санкити слушал шум электрички, как раньше, живя в деревне, слушал шум проносившихся мимо поездов. Деревни, городки, города... Он любил гудки паровозов, стук колес и запах дыма. Его тянуло отсюда, из этого тихого места. Когда же он видел сверстников своих умерших детей, ему и вовсе становилось невмоготу. Не перевезти ли семью в город? Там, среди суеты и шума города, он скорее забудется и начнет работать.

Подходя к дому, он увидел у ворот человека, набрасывающего на бумагу план дома. Это был художник, один из его соседей. О-Юки стояла в дверях и объясняла, на какие стороны света выходят окна.

Художник вынул из кармана пиджака компас и тщательно выверил направления. Он сказал, что знает в Токио одного человека, который все беды объясняет расположением дома: оно может быть счастливым и несчастливым.

– У вас часто умирают дети – это очень странно. Если вдруг соберетесь переезжать, – прибавил художник, – первым делом обратите внимание, куда выходят окна вашего предполагаемого жилища. – Пообещав прислать чертеж с указанием счастливого расположения, художник ушел.

– Ишь чем художники интересуются, – заметил Санкити. Но человек этот показался ему любезным.

– Ты никогда не слушаешь, что говорят люди, – с упреком сказала о-Юки. – Помнишь, когда мы уезжали из деревни, все говорили, что мы выбрали несчастливое число. Надо было отложить отъезд всего на один день. Но ты не послушался. И мы уехали себе на беду. Не знаю, как тебе, а мне тяжело жить в этом доме.

И Санкити решился переезжать.

Хозяин дома тоже был рад их отъезду. Человек он был суеверный и боялся, что его новый дом станет приносить несчастье. Это окончательно решило дело. И Санкити отправился искать квартиру.

В окна трамвая, бегущего вдоль рва, мимо императорского дворца, било осеннее солнце. Пассажиры вставали и опускали деревянные жалюзи. Санкити сидел на теневой стороне. Он нашел новую квартиру и ехал теперь к Морихико.

На одной остановке вошло много народу. Один из вошедших, увидав Санкити, воскликнул;

– Коидзуми-кун! Сколько лет, сколько зим! – Это был учитель Осима, сосватавший когда-то Санкити его жену.

В трамвае было тесно, учитель Осима пробрался к Санкити и сел на освободившееся место напротив. Они ехали молча – рядом был спутник Осима и много посторонних.

Учитель Осима очень изменился. С тех пор как умерла его жена, он растерял свои прекрасные идеалы: веру в любовь, добро, справедливость. Все, что он когда-то страстно, как реформатор, проповедовал, он отринул теперь от себя и ни во что больше не верил. Друзей прежних забыл, да и они отошли от него, называли отступником. Встречая кого-нибудь из них, он прятал глаза. Стыд жег его. Он был готов понести наказание. Ему было бы легче, если бы его ударили.

Он очень располнел, одет был отлично, но растерянный, безрадостный взгляд его говорил, что в годы бедности он был счастливее. Рядом с Санкити сидел человек, которого Санкити когда-то любил и почитал, по книгам которого учился жизни. Неожиданно в памяти всплыла какая-то фраза из давнего рассказа учителя. Как это?.. «Лай собак глубокой ночью...» От грохота трамвая у Санкити побаливала голова, мимо пробегали темные окна домов, ветви кленов, и так же внезапно появлялись и быстро исчезали воспоминания прошлого.

Скоро освободилось место рядом с учителем. Санкити пересел. Осима грузно поворотился к нему. Было видно, что он рад встрече. Но разговора – хотя им теперь никто не мешал – не получалось.

– Это что уже, Кадзибаси? – торопливо поднялся с места Осима, глянув в окно.

– Вам выходить? – спросил Санкити, тоже встав.

– Да, Коидзуми-кун. До свидания, – проговорил Осима и стал пробираться к выходу.

«Этот человек когда-то сосватал мне о-Юки», – провожая взглядом учителя, подумал Санкити. Одинокий, стареющий мужчина, заглушающий теперь крушение надежд парами сакэ, шел со своим спутником к мосту по улице, на которой еще сохранились старые клены. Трамвай обогнал их.

– Коидзуми-сан дома? – спросил Санкити женщину с прической марумагэ – новую хозяйку гостиницы, которая прежде была здесь горничной.

Морихико, разговаривавший по телефону, велел проводить Санкити наверх. В его номере была о-Сюн. Кончив говорить, Морихико почти одновременно с Санкити поднялся к себе по другой лестнице.

Санкити с удивлением глядел на о-Сюн. Она молчала и держалась независимо, совсем как взрослая женщина. Санкити чувствовал себя стесненно, исчезло то легкое, дружеское чувство, которое он испытывал летом в присутствии о-Сюн, когда она жила у него в доме.

– Дядя Морихико, я к вам прямо из школы. Еще не была дома, – нетерпеливо проговорила о-Сюн.

– Хорошо, хорошо, иди. Вот возьми это. Скажи матери, пусть сошьет тебе кимоно. Да чтобы хорошенько сшила.

О-Сюн завязала шнурок хакама, попрощалась и ушла.

К Санкити вернулось самообладание. Он стал рассказывать брату, как целый день искал квартиру. И наконец нашел двухэтажный домик по соседству с Наоки. Он и помог найти.

– Что касается о-Нобу, – продолжал Санкити, – лучше всего определить ее в ту школу, где учится о-Айтян.

– В выборе школы я целиком полагаюсь на тебя. Я только хочу, чтобы о-Нобу выучила языки. Мечтаю видеть ее женой дипломата. Не послать ли ее за границу продолжать учение?

– Это надо хорошенько обдумать. Чтобы ехать за границу, надо иметь характер.

– А характер-то у нее жидковат. Я думал, будет покрепче. Ведь моя дочь, а выросла размазней. – Морихико пытался выразить свою досаду, вставляя в речь деревенские словечки.

– Я слышал, Минору тоже переезжает?

– Как будто. Вот с кем беда. Ты и не представляешь, как он мешает мне в моих делах. Только и слышишь: «Ах, так это ваш старший брат!» Впредь мне наука. С него нельзя глаз спускать. Давай-ка зайдем к нему на днях. Ему нельзя оставаться в Токио. Пусть уедет куда-нибудь... хоть в Маньчжурию. Нет, я ему все, все выскажу!..

Морихико очень дорожил честью семьи Коидзуми и, говоря о Минору, от негодования почти кричал. Он был очень раздражен сегодня. Под горячую руку досталось и Сёта. Этот щеголь мечтает разбогатеть на Кабуто-тё! До чего же глуп! Сёта жил у Морихико, когда был маленький. И Морихико до сих пор считал его мальчишкой.

В растворенные сёдзи виднелись листья китайских платанов. Санкити подошел к окну и стал смотреть на крыши домов.

– Ты говоришь, что нашел двухэтажный дом. Это, конечно, неплохо, но для детей опасно. Сэн, сестра Сёта, упала в детстве с лестницы. И на всю жизнь осталась калекой. Отец с матерью спали на втором этаже и ничего не слышали.

– Помнится, о-Сэн болела в детстве менингитом. Как Футтян.

– Не знаю, я слышал, что она упала.

Слова брата потревожили еще не зажившую рану Санкити. Он печально посмотрел на Морихико.

Шагая по улице к остановке трамвая, он думал, как это Морихико может жить один. Вскоре он оказался на Синдзюку, а дальше отправился пешком. Улица по обеим сторонам заросла деревьями, над крышами вился дымок – хозяйки стряпали ужин. Санкити спешил домой рассказать о найденном доме.

Вся домашняя утварь, вещи, одежда были сложены на грузовую тележку рикши, стоявшую у ворот.

– Мы будем жить в новом доме, – говорила О-Юки, надевая шапочку на головку сына, который уже восседал за спиной у служанки. Потом пошла попрощаться с хозяином и учительницей. С могилками дочерей она простилась еще раньше.

В новом доме их уже ждала о-Нобу. Этот дом указала Санкити одна старушка, парикмахерша. Она делала прически еще матери Наоки, а ее дочь приходила укладывать кимоно его отцу. Она уже и сама была матерью пятнадцатилетней девушки. Жили они совсем близко и пришли со своими котелками и чайником поглядеть, как будет устраиваться семья Санкити на новом месте. О-Юки то снимала, то надевала кухонную косынку. В ее ушах стоял уличный шум – зычно кричали уличные разносчики, торговцы рыбой; трубил в рожок продавец соевого творога, мелкой дробью рассыпался барабан сапожника. Среди сновавших по улице прохожих не было ни одной женщины, у которой была бы прическа, как у о-Юки: жительницы города не отставали от моды.

Из дома Минору привезли старинный комод, обеденный столик и небольшой посудный шкафчик – вещи, не покидавшие жилище старшего брата с тех пор, как он поселился в Токио. Их заботливо берегли, О-Юки даже пожалела, что придется держать эту рухлядь на новой квартире.

Скоро приехал Санкити с вещами.

– Что, если мы и в городе будем вести наш деревенский образ жизни? Вот будет забавно, а? – пошутил Санкити.

О-Юки хлопотала не покладая рук. К вечеру в доме водворился относительный порядок. О-Юки, усталая, но оживленная, села на только что расстеленные циновки ужинать. Вечером женщины мылись в ванной, и ванная им не понравилась – слишком уж в ней было светло.

Пришла служанка и в-изумлении всплеснула руками: «Что же это такое! Хозяйка москательной лавки играет на сямисэне!» Она не могла понять, как это можно, чтобы почтенные, семейные люди пели нагаута¹⁶ и даже токивадзу¹⁷.

– Нобутян, – позвала о-Юки, – пойдем на улицу, посмотрим город вечером!

Бесчисленные огни рванулись им навстречу. Красные, зеленые, желтые, то ослепительно яркие, то нежные и мягкие, – их было так много, что глаз не мог различить всех оттенков. Цветные блики пробегали по лицам о-Юки и о-Нобу. Они шли, взявшись за руки. Поблескивала темная, спокойная вода канала. «Вот мы и в городе, – думала о-Юки, – здесь где-то поблизости дом Наоки».

Так Санкити поселился в городе, в самом средоточии шума и суеты. На другой день он взялся устраивать на свой вкус комнату во втором этаже. Утренняя суета на улице улеглась, теперь в окно врывались гудки речных пароходов и грохот трамвая.

– Сёдзи оклеиваете, дядюшка? – спросил Сёта, поднимаясь по лестнице. Он хоть и несколько позже Сакаки, но стал наконец маклером на Кабуто-тё.

– А что, разве биржевым служащим позволяется в это время дня разгуливать без дела? – засмеялся Санкити, прилаживая к стене оклеенные заново сёдзи.

– Я только что поступил в контору. И пока ещё я там на положении гостя. Заглянул туда с утра, а потом и решил прогуляться да посмотреть, как вы устроились.

Сёта стоял рядом с дядей, дымя папироской. Он не спеша достал из рукава кимоно красивую узкую тесьму, которую купил по дороге. Эта тесьма могла послужить отличным шнуром для картины. Сёта знал толк в таких вещах.

На стене висела картина, изображавшая деревенский сад, – память о жизни в деревне. Ее писал художник, живший в горах неподалеку от школы, где работал Санкити. Сёта снял картину, прикрепил новый шнур, завязал по-своему узел.

Санкити посмотрел на картину и вспомнил художника.

– Интересно, как поживает С-сан?

Сёта знал художника: он когда-то хотел заняться расписыванием тканей и начинал учиться живописи.

– Последнее время мы совсем с ним не встречаемся, – вздохнул Санкити. – Плохо жить далеко от друзей.

– Но с тех пор как он переехал в Токио, вы ведь опять стали соседями.

– Это верно. Но когда С-сан писал для меня эту картину, мы оба жили в деревне. Почти каждый день мы ходили друг к другу – во всей округе больше не с кем было поговорить. Как сейчас помню, лежу я летом в траве на краю рисового поля, – я любил там отдыхать. Приходит С-сан со своей треногой. Начинаются разговоры о живописи, о его новых картинах. Потом идем гулять, любуемся пейзажами. А потом к нему в гости. Он показывал мне свои наброски. Я засиживался у него далеко за полночь. На этой картине он нарисовал свой сад. Чудесное было время... Никогда оно больше не вернется.

– Между друзьями часто в конце концов наступает охлаждение.

– Но почему? Я не помню, чтобы я когда-нибудь чем-то обидел его. Захожу я недавно к одному приятелю. «Знаешь, Коидзуми, – говорит он мне, – С-сан сказал, что тебе только морских свинок резать». – «Это почему?» – спросил у него мой приятель. А он ответил: «Пойди в университетскую лабораторию, посмотри, какие там ставят опыты, инъекции разные делают... Одним словом, мои друзья, мол, для меня все равно что подопытные морские свинки. Сёта рассмеялся.

– А ведь С-сан, пожалуй, прав, – продолжал Санкити. – Я и в самом деле превратился в эдакого потрошителя друзей. А не каждому нравится, когда кто-то посторонний стремится проникнуть в тайники твоей души. Тогда я и понял, почему С-сан от меня отдалился...

Сёта опять рассмеялся.

– Но я не случайно взялся за скальпель. Мне хотелось познать сущность бытия и, в первую очередь, понять человека. Изучать, исследовать – вот что привлекает меня. Оттого-то я мучаюсь сам, ломая голову над всевозможными проблемами, и мучаю других. И только когда сталкиваешься в жизни с чем-то страшным, исследовательский пыл гаснет. С тех пор как стали умирать мои дети, я как-то потерял охоту копаться во всем этом.

Картина, изображавшая сад, была залита солнечным светом, бившим в незанавешенные окна. На тутовых деревьях, подрезанных после весеннего сбора, набухли почки. Тени яблонь резко отпечатывались на земле.

– Папочка, сёдзи уже оклеил? – спросила о-Юки, поднявшись наверх.

– Посмотри, как хорошо Сёта повесил картину.

– Сёта на это мастер!

О-Юки посмотрела на картину, потом вышла на веранду.

– Правда красиво, тетушка, – сказал Сёта, выйдя вслед за ней и показывая рукой на ряды крыш, узкие улочки старого Эдо, на спешащих куда-то людей.

Маклерская контора, куда поступил Сёта, принадлежала господину Сиосэ. Сёта рекомендовали старые знакомые и Санкити. Для начала Сёта взяли практикантом. Он должен был выполнять разные поручения хозяина.

Сакаки устроился лучше: его фирма была крупнее, патрон был внимательнее, и, по сравнению с другими служащими, Сакаки пользовался большими привилегиями. Ни у него, ни у Сёта не было друзей среди служащих фирмы. Сёта даже не был знаком со своим хозяином. Жил он на квартире, которую только что снял.

В вечернем воздухе порхали осенние стрекозы. В конторе Сиосэ кончали подсчитывать дневную выручку. Операции на бирже давно закончились. Служащие торопились домой. Одни тут же бежали к телефону, другие искали собутыльников на месте. Сёта, зашуршав бамбуковой шторой, вышел на улицу и направился в контору Сакаки.

Решили пойти к Санкити. Свернули за угол и, миновав несколько высоких домов, остановились у трамвайной остановки. Мимо них возбужденно сновали биржевые игроки. Сёта и Сакаки доехали трамваем до реки, оттуда пошли пешком.

– Смотри, выскочка едет, – вдруг остановился Сакаки. – На резиновых шинах, – презрительно прибавил он, провожая взглядом человека, восседавшего на рикше с таким победным видом, точно он спешил к любовнице. Друзья почувствовали себя оскорбленными. Сакаки решил сегодня вечером прогулять все, что заработал в эти дни нелегким трудом.

Перешли мост. Над каменной оградой висели еще зеленые ветви ивы. Сквозь них виднелась бурлящая в час прилива вода в устье реки. Отсюда до дома Санкити было рукой подать.

– Знаешь, Сакаки-кун, по соседству с дядюшкой Коидзуми есть европейский ресторанчик. Он здесь с незапамятных времен. Еще мой отец в своей любимой бобровой шапке – они были тогда в моде – захаживал в этот ресторанчик выпить сакэ. Домишко, ты бы посмотрел, – ветхий, крошечный... Давай зайдем туда, а? И дядюшку прихватим. Погрустим о прошлом. И немного развлечемся.

– Зачем немного? Не надо скупиться. Что нам стоит прокутить месячное жалованье. Пустяки ведь! Или я не биржевой маклер? Богатство теперь не за горами! Сегодня всех угощаю я!

Приятели рассмеялись.

Мечтания отцов ожили в сердцах детей... Сёта повторял про себя образные слова из старинных китайских стихов. «Золотая шпилька... Благоуханная тень...» – шептал он в сладостном волнении. С нежной грустью вспоминал он о времени, когда отец был молод, когда гостей развлекали знаменитые певцы – босые, в кимоно с черными атласными воротниками. Как будто и не было ни Южного Сахалина, ни Аомори, где он испытал такие лишения. Он шел и видел себя плывущим в старинной лодке под тентом, слышал веселое, беззаботное пенье.

– Рад вас видеть. – Санкити поднялся из-за стола и пригласил гостей в комнаты наверх.

Сакаки не встречался с Санкити с тех пор, как началась его служба на Кабуто-тё. И он, и Сёта все еще не утратили манер и осанки хозяев старинных богатых домов. Речь их была учтива и витиевата, хотя и сбивалась иногда на легкий студенческий говорок.

– Как живется на новом месте, тетушка? – приветствовал Сёта вошедшую с чаем о-Юки. Он с любопытством поглядел на ее волосы: обычно о-Юки причесывалась по-европейски, сегодня у нее была прическа марумагэ – модная теперь в торговой части Токио.

Когда о-Юки вышла, Сакаки, поглядев сперва на хозяина, потом на приятеля, сказал:

– Знаешь, Хасимото-кун, то, чем мы занимаемся, похоже на ремесло гейши. Будь почтителен с клиентом, кланяйся перед ним пониже – и воздастся тебе за труды. А вот сэнсэй – он художник. Он может позволить себе жить, не унижаясь...

«Опять они за свое», – подумал Санкити.

– Я отбросил эту приторную вежливость. И говорю с тобой на ты, Коидзуми-кун. Теперь ты знаешь, каким ремеслом я занимаюсь. Вот на что решился. Так что ты об этом думаешь?

– А дядюшка ничего не думает, – заметил Сёта.

– Ты, может, скажешь, что к тебе в гости пришел Сакаки? Шут сегодня к тебе пришел – вот кто. Да еще не один, а с другим таким же шутом, не правда ли, Хасимото-кун? – Сакаки резко повернулся к Сёта. – А как сегодняшний курс на бирже? У меня больше нет сил быть посторонним наблюдателем, смотреть, как богатеют другие...

– Что это тебя так разобрало сегодня? – удивился Сёта.

■– Знаешь, я думаю, пора нам как следует за дело браться.

За окном раздались звуки флейты и барабана. По улице двигалось шествие, рекламирующее театральные постановки. Шум поднялся такой, что трудно было разговаривать. Снизу донеслись веселые голоса племянниц. Они вынесли на улицу Танэо показать ему шествие.

– Прошу меня простить, Коидзуми-кун, что я говорю в твоем присутствии о своих делах. Ты, верно, помнишь мою жену. Она пишет мне длинные письма, рассказывает о домашних делах. Когда я читаю их, у меня текут слезы. И потом ночью я долго не могу уснуть. Все думаю о доме. Но проходят дни, и я опять все забываю. Наши родители оставили нам долг в триста тысяч, а мы этот долг удвоили...

Сёта с серьезным видом кивал головой. Потом, как бы вспомнив, зачем он тут, вынул из кармана часы, взглянул на них и обратился к дяде:

– Сакаки-сан приглашает нас сегодня поужинать. Не откажите составить компанию.

Сакаки ничего не оставалось делать, как прекратить свои излияния.

На лестнице послышался топот, в комнату вбежали девочки.

– До свидания, братец, – вежливо попрощалась о-Ай.

– А как же заявление в школу, о-Айтян? – спросил Санкити.

– Сестрица нынче его написала.

– С вашего позволения, дядя, я тоже ухожу, – с легкой холодностью проговорила о-Сюн, поклонившись Сёта и Сакаки.

– До свидания! – послышался из-за спины старшей сестры голос о-Цуру.

Провожая племянниц, Санкити вместе с гостями спустился вниз. Он сказал Сёта, что решено отдать о-Нобу в семью Минору. Они тоже недавно переехали на новое место.

Внизу сразу стало шумно. О-Ай выделялась среди всех нарядным кимоно. На о-Сюн был красивый пояс, который она сама разрисовала. Девочки попрощались с о-Юки и ушли. Следом за ними вышел и Санкити. У ворот его ждали Сёта и Сакаки. Только что начало смеркаться, а по улицам уже сновали фонарщики, и один за одним вспыхивали огоньки газовых фонарей.

Лениво текла река. Сакаки и Сёта провели Санкити в комнату, освещенную электричеством. Прямо над самым ухом слышалось глухое бормотание воды – бурлили круговороты под мостом, который был рядом с ресторанчиком.

Сакаки распахнул сёдзи.

– Заметь, Хасимото-кун, здесь тоже нужны...

– Деньги, деньги, – подхватил Сёта.

Сакаки одобрительно похлопал приятеля по плечу.

Санкити стоял у открытых сёдзи и смотрел, как течет вода. Служанка внесла столик. Сакаки, большой любитель выпить, провозгласил тост.

– Пусть и сестренка с нами выпьет! Как, по-твоему, чем мы занимаемся?

Служанка, поставив рюмку, оглядела каждого внимательно.

– Ну так кто же, по-твоему, я? – делая вид, что его очень интересует ответ служанки, спросил Сёта.

– По-моему... во всяком случае... мне так кажется... вы торгуете мешками или сумками... Ну, всякой кладью, в общем.

– Боже милостивый, неужели у нас все еще такой юный вид? – почесал голову Сёта.

Сакаки расхохотался.

– Ошиблась, сестренка. Мы двое – биржевые маклеры, правда, свежеиспеченные.

– Так вы с Кабуто-тё? Наши девушки часто ссорятся из-за господ с Кабуто-тё, – улыбнулась служанка, но было видно, что она приняла слова Сакаки за шутку, каких слышала здесь немало.

Повеселить друзей пришла гейша. Она была уже немолода, из тех, что являются по первому зову. В комнате через дворик, за ярко освещенными сёдзи, слышался громкий смех и звуки сямисэна, далеко разносившиеся по воде. Там шло большое веселье. Сакаки и Сёта больше не чувствовали себя шутами. Они держались гордо и с достоинством.

– А гости в том зале в большем почете, – вдруг обиделся Сакаки.

Обоих приятелей оскорбляли неловкие манеры служанки, равнодушие гейши. Сакаки помрачнел. Поднес к губам чашу с душистым сакэ.

– Угостите и меня, – робко попросила гейша. Она была не то что немолода, а просто стара. Но, видно, старалась забыть об этом. Развлекать гостей она совсем не умела.

Тем временем пришла еще одна гейша, помоложе. Подсев к компании, она запела.

– Петь так петь, – сказал Сёта и подтянул на старинный манер чистым, красивым, как в былые годы у отца, голосом.

– Какой прекрасный голос! – воскликнул Сакаки. – Первый раз слышу, как поет Хасимото-кун.

– Да я и при дяде никогда раньше не пел, – улыбнулся Сёта.

– И еще я ни разу не видел пьяным Коидзуми. Не напоить ли его сегодня? – И Сакаки протянул ему чарку.

– Да, вам надо выпить, тогда будет веселее, – сказала гейша постарше, протягивая Санкити бутылочку сакэ.

Казалось, винные пары уже действуют на Санкити, лицо у него покраснело. Он осушал рюмку за рюмкой, но опьянение не приходило. И смех его и речь были трезвыми, как дома за ужином.

– Господа совсем ничего не пьют, – притворно возмущалась молодая гейша.

Чем становилось позднее, тем развязнее держали себя гости и хозяева. «Ах, я хочу послушать, как вы поете!», «Спойте романс, который бы выразил ваши чувства!» – приставала старая гейша то к одному, то к другому. Гейша помоложе вынула из-за пазухи зеркальце и, не стесняясь гостей, стала вытирать лицо.

Сакаки изрядно опьянел. Когда молодая гейша собралась уходить, он обругал ее. Гейша, получив деньги, ушла. Сакаки, хихикнув, сказал, что она похожа на муху, питающуюся падалью. Гейша постарше осталась, но и она не знала, что делать с гостями, которые не умеют веселиться, хотя только за этим сюда и пришли. Она испуганно вздрагивала и неловко размахивала бутылочкой с сакэ.

Сакэ остыло.

«Бом-м!» – пронеслось над ночной рекой. По воде скользила лодка. Молодые приказчики в ней громко пели, подражая артистам. Сакаки положил голову на колени Сёта и, держа его за руку, слушал напряженные, неестественные голоса поющих мужчин и женщин. Санкити тоже прилег.

Было уже поздно, когда они покинули ресторан. На улице Сёта заговорил сам с собой.

– Вот теперь-то уж я повеселюсь, – утешал он себя.

– А ты, Коидзуми-кун, домой? Теленок ты! – Простившись таким образом со старым приятелем, Сакаки, держа за руку Сёта, скрылся в темноте.

Санкити получил письмо от Морихико. Тот, как всегда, был краток. «Встретимся у Минору и решим, что делать дальше». Еще он писал, что, пока Минору без дела, душа у него не на месте.

Младшие братья не столько заботились о благе старшего, сколько о своем собственном: они хорошо знали, чем кончаются все начинания брата, и хотели оградить себя от последствий его частых неудач. В один из дождливых, осенних дней, когда немного развиднелось, Санкити пошел к старшему брату.

Улицы превратились в болото, канавы доверху налились водой, дороги раскисли. Увязая то и дело в грязи, Санкити едва выбрался на тихую, пустынную улочку.

– А вот и дядя Санкити, – встретила его о-Сюн так, словно давно его поджидала. Показалась и о-Нобу,

– Морихико-сан пришел?

– Давно пришел. Ждут вас, – вежливо сказала о-Сюн. Было видно, что она понимает, зачем пришли оба дяди к ее отцу, и волнуется.

– Цутян, пойди к подружке, – сказала она сестре.

– Да, да, Цутян, иди погуляй, – поддержала ее о-Кура.

О-Сюн глазами показала матери на о-Нобу: ей тоже лучше было бы уйти. Но о-Нобу жила здесь недавно, не понимала всей сложности семейных взаимоотношений и сейчас не знала, что ей делать, уйти или остаться.

Минору в ожидании Санкити привел в порядок комнату и заварил чай. Братья, прежде чем заговорить о делах, выпили по чашке чаю. Потом Минору поднялся с места и достал из шкафчика старинную шкатулку. Вытерев с нее пыль, поставил перед младшими братьями.

– Это бумаги отца. Пусть их возьмет Санкити. Это было последнее, что осталось от старого Тадахиро Коидзуми. Ничего другого уже не сохранилось.

– А теперь давайте о деле, – начал Морихико.

У о-Сюн тревожно сжалось сердце. Она взглянула на мать. О-Кура стояла, прислонившись к сёдзи, вся обратившись в слух. О-Нобу сидела у жаровни, опустив голову. О-Сюн прошла в тот угол комнаты, где собрались отец и его братья, и села, опершись на свой столик. Она не должна была пропустить из их разговора ни одного слова, чтобы знать, как ей поступать дальше.

– Хватит быть рохлей, – решительно сказал Морихико. – Раз решил ехать в Маньчжурию, значит, надо ехать.

– Я готов ехать хоть завтра. Чувствую я себя хорошо. Меня беспокоит только, как останется без меня моя семья.

– О семье не беспокойся. Мы с Санкити поможем.

– Гм... Поможете?.. Благодарю. Если так, то я могу ехать со спокойным сердцем.

О-Сюн с удивлением слушала разговор взрослых без обиняков. Вот отец достал из шкафа мелко исписанный цифрами лист бумаги и протянул его братьям. Дядя Морихико взглянул на листок и вдруг – будто плотина прорвалась – все, что накипело у него против старшего брата, полилось наружу. О-Сюн заметила, что дядя не называет отца, как обычно, «братцем», говорит ему «ты». Вот, понизив голос, он в чем-то упрекает отца, так что тот меняется в лице.

«Что будет? Что будет? – твердит про себя о-Сюн. – Папа так покорно выслушивает упреки дяди Морихико. Никогда этот дядя не знает меры...» О-Сюн было жалко отца.

– Сюн, – вдруг позвал ее отец. – Накрывай на стол.

О-Сюн с облегчением вздохнула и пошла вместе с матерью ставить угощения в дальней комнате.

– Прошу вас отобедать со мной. Ничего особенного нет, но чем богаты, тем и рады. – Минору опять говорил тоном главы семьи.

Трое братьев сели за стол. Это был прощальный обед, хотя об этом и не говорилось. Злое выражение сошло с лица Морихико.

– М-м... Очень вкусно, – похвалил он, неторопливо пробуя суп.

– Пожалуйста, еще чашечку, – угощала о-Кура в добрых старых традициях дома Коидзуми.

За обедом много шутили, смеялись.

Потом Морихико и Санкити попрощались и ушли. Полквартала молча шлепали по лужам, затем Морихико повернулся к Санкити и сказал:

– А зря я старался. Ничего-то братец наш не понял.

Им было не до шуток. Семья Минору и больной Содзо опять сваливались братьям на плечи.

– Цутян! Цутян! – пошла искать о-Сюн сестру, когда дяди ушли. – Папа завтра уезжает, а она как сквозь землю провалилась... Господи, да где же она?

О-Сюн, поеживаясь от холода, оглядывала улицу. Зашла к соседям. Ей сказали, что Цутян посидела у них немного и пошла домой.