Текст книги "Семья"

Автор книги: Симадзаки Тосон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

О-Юки вернулась очень скоро и сказала, что не застала Цутому.

На другой день муж и жена получили от Цутому открытку. Он благодарил за подарки сыну, просил извинения, что не был в гостинице, когда приходила о-Юки, и передавал поклон матери.

Наступил конец октября. Санкити простудился и слег. Матушка Нагура все еще жила в доме дочери. О-Юки ухаживала за мужем, стряпала ему, готовила лекарства. Санкити лежал у себя на втором этаже. Иногда к нему приходили дети, они дергали о-Юки за подол, за руки, тянули вниз.

– Где это вы так простудились, дядюшка? – поднявшись к Санкити, еще с порога спросил Сёта.

Санкити уже поправлялся. Он полулежал, откинувшись на подушку.

– Ты извини, я еще не встаю. – И, прежде чем Сёта открыл рот для ответа, прибавил: – Ну как на Кабуто-тё? Наладилось дело с новой конторой Хирота, или как там его зовут?..

Сёта кисло улыбнулся.

– Как вам сказать? Штору с фирменным ярлыком повесили, но служащие все разбежались. Мы теперь перебрались в крохотную конурку. После краха Сиосэ все пошло кувырком.

– Но ты все еще служишь там?

– Последнее время почти нечего делать. Я попытался было провернуть для фирмы одно дело. Решил показать им, как надо действовать. Девять раз гонял рикшу к одному клиенту. И все под проливным дождем. Я решил – или спасу фирму, или пусть все идет прахом. Но тот клиент так и не вышел ко мне. А в конторе стали говорить, что, дескать, Хасимото слишком рискует. Вот цыплячьи души! Что можно с такими сделать. Вижу, надо искать что-то новое...

Глаза у Сёта блестели. Но в глубине их Санкити заметил усталость. Сёта пошарил в рукаве и вынул кокон, в котором гремел кусочек свинца.

– От нечего делать, – объяснил Сёта, – вот, сделал игрушку.

Он вспомнил знаменитого эдоского купца, который придумывал детские игрушки, и прибавил, что теперь редко встречаются люди с тонким вкусом.

Лучи солнца, скользя по коньку соседней крыши, падали в комнату. Облокотившись на подушку, Санкити смотрел, как Сёта катает перед ним гремящий кокон с кусочком свинца внутри.

Санкити решил было завести у себя в доме монастырские порядки, но о-Юки отказалась быть монахиней. Санкити уже выздоровел, но душа у него была в смятении. Хлебнув в юности много горя, он был чуток на всякое проявление внимания к себе и теперь был благодарен о-Юки за то, что она так заботливо и любовно ухаживала за ним, когда он болел. Но временами он вдруг чувствовал себя униженным.

«Любовь брата и сестры – вот это лучше всего», – решил Санкити. Он будет любить о-Юки, как свою младшую сестренку.

В один из пасмурных ноябрьских дней они вместе отправились за покупками. Муж и жена редко выходили куда-нибудь вдвоем. О-Юки в темно-синем пальто поверх выходного кимоно шла за мужем. Глаза ее говорили: «Что это сегодня случилось с папочкой? »

Выйдя на какую-то улицу, Санкити остановился.

– Послушай, о-Юки, держись бодрее. Чего ты стесняешься? Мне просто неловко за тебя становится.

– Но ведь мы, я... – покраснела от смущения о-Юки.

Санкити привел о-Юки в европейский ресторан. Они прошли на второй этаж. Там, кроме них, никого не было. Санкити выбрал столик у окна и сел. О-Юки сняла перчатки и положила свои огрубевшие от работы руки на белую скатерть.

– Так вот, значит, что тебе нравится, – сказала о-Юки, оглядывая зал, украшенный вазами с цветами, зеркалами, старинными, писанными маслом картинами. Она подошла к окну, взглянула на крыши домов, потом на улицу.

Официант в белой куртке принес кушанья. Берясь за ложку, Санкити спросил, глядя в глаза о-Юки:

– Скажи, пожалуйста, ты завидуешь кому-нибудь из своих старых подруг? Помнишь, к нам как-то заходила одна в черном крепдешиновом хаори? Она так постарела, что ее трудно узнать, совсем бабушкой стала.

– У нее же так много детей! – заступилась за подругу о-Юки.

– А помнишь, у тебя была еще одна подруга? Она уехала в Америку на заработки. И сказала, что будет посылать деньги мужу. Бывают же такие женщины! Что ты думаешь о таких, как она?

– Я думаю, что она молодец.

Официант принес второе блюдо. Несколько минут они ели молча.

– А как дела у твоей знакомой, что живет в Сиба? – спросил Санкити. – Ты ведь часто к ней ходишь.

– Она только и знает, что жалуется на своего мужа. Скучно, говорит, с ним, совсем он никудышный.

– Одного у женщин не отнимешь – живучие они. Возьми семью Наоки. Из всех стариков жива осталась одна бабушка. Когда я слышу, как иная толстуха говорит, что женщина – слабое создание, мне хочется смеяться.

– И все-таки мы завидуем вам, мужчинам. Ни за что бы я не хотела родиться женщиной второй раз.

За окнами от закатных лучей все как будто покрылось лаком, и окна стали похожи на картины с глубокой перспективой. Закат скоро погас, и улицы погрузились в сумерки. Санкити возвращался домой, шагая подле насытившейся в ресторане «младшей сестры», а на сердце у него было по-прежнему тоскливо.

7

Выйдя из Комагата, Сёта прошел вдоль реки мимо моста Умаябаси, свернул в узкий проулок, который вывел его на улицу Курамаэ, и по широкому бульвару не спеша зашагал к дому Санкити.

Санкити только что вернулся из путешествия. Сёта, не входя в дом, крикнул с порога:

– Не хотите ли, дядя, немного прогуляться?

– Охотно, но ты все-таки зайди к нам ненадолго.

У Санкити был гость. Из деревни приехал старый Нагура за своей женой, которая встретила в Токио и Новый год.

– Вон кто к нам пожаловал! – приветствовал Сёта старый Нагура.

Годы наложили свой отпечаток на этого живого, энергичного старика. Борода его стала совсем белой.

Сёта и Санкити пили чай. Глядя на загорелое лицо дяди, Сёта сказал:

– Между прочим, мне стало известно, что мой отец тоже в Маньчжурии.

Санкити, начавший было рассказывать о поездке, замолчал.

– Отец, как вы помните, долго жил в Кобэ. Но там, видно, дела у него шли плохо. И он уехал. Рассчитывает, наверное, что ему поможет Минору. К нам вчера пришла тетя о-Кура. О-Сюн ведь живет у мужа, и тетке теперь скучно. Она и ночевать у нас осталась. Так она сказала, что получила письмо от дяди Минору. Он пишет об отце...

То, что Хасимото Тацуо и Коидзуми Минору встретились в далекой Маньчжурии, вызвало особое чувство и у Сёта, и у Санкити. С болезненной остротой переживали они тяжелую судьбу отцов двух больших семей.

Санкити путешествовал около недели. Он и его спутники под шум горных потоков забыли на время житейскую суету. Зато на обратном пути только и было разговоров что о женах и детях.

Сёта рассматривал на привезенных Санкити открытках виды старого портового города, море с белевшим вдали маяком, удивительные наряды женщин,

Санкити весело прищурился:

– А не послать ли нам одну открытку Мукодзима?

Сёта согласился. Написал своей рукой адрес Кокин, а на обратной стороне, возле белого маяка, сделал приписку: «Вы знаете от кого». Санкити рассмешила эта надпись. И он черкнул несколько слов от себя.

– Представляю, какую кислую мину изобразит Тоёсэ, если узнает, – сказал Санкити и опять рассмеялся.

Сёта был мрачен. Он сунул открытку в карман. Дядя и племянник спустились вниз, где сидел старик Нагура, и вышли из дому.

Пройдя по узкой дорожке между складами, они оказались у реки. Санкити часто гулял здесь. Внизу за каменной оградой текла Кандагава²³. В черной воде отражался край февральского солнца и закрывавшие его облака. Странным казалось это тихое, уютное место среди шумного города.

От каменных ступеней пристани в ту и другую сторону тянулась низкая ограда, сложенная из тесно прижатых друг к другу камней. В одном месте в камень была вделана железная цепь. Санкити и Сёта облокотились на парапет. Разговор опять вернулся к Маньчжурии.

– Ты только вообрази себе: два великих человека встретились вдали от родины и пьют сакэ – волнующая картина!

Сухие ивы у края воды довершали пустынный вид этого уголка Токио. Санкити прошел немного вперед под их тонкими, плакучими ветвями, потом вернулся к Сёта.

– А как у тебя с работой? Все еще ходишь без дела?

Санкити бросил на камень пачку сигарет. Оба закурили.

Сёта хмуро усмехнулся.

– Я было приглядел одно хорошее место, да Хирота что-то за моей спиной наговорил. Ну и сорвалось, разумеется.

– Какая подлость! А я думал, вы друзья.

– Биржа – это страшное место, дядюшка. Там не щадят ни родных, ни друзей. Ради своей выгоды человек может пойти на любую подлость. А уж если кому повезло, сейчас же задирает нос, и плевать ему на неудачников. Сын готов отца слопать. Маклер с его нервами и завистью к сопернику даст художнику сто очков вперед.

И все-таки Сёта попросил дядюшку познакомить его с кем-нибудь, кто имеет влияние на Кабуто-тё.

Медленно брели они к устью реки. Здесь, у края моста, Кандагава вливалась в залив. Одним углом к реке примыкал «веселый квартал». Сёта нередко приходил сюда с клиентами. Его имя было здесь хорошо известно.

– Не скоро я вернусь сюда, – процедил сквозь зубы Сёта.

Дядя и племянник спустились к устью. Отсюда была видна Сумидагава. Летали большие белые чайки, отчетливо виднелись дома на другом берегу, дым из труб низко стлался в мутном воздухе...

– Даже запах воды и тот изменился, – проговорил Санкити. – Совсем не та Сумидагава, что была прежде.

Они вышли на Рёгоку. Народу на улицах прибавилось.

– Какие чувства вызывают у тебя эти женщины? – спросил Санкити.

– Трудно сказать...

– А мне почему-то становится тяжело, когда я их вижу.

Санкити и Сёта вышли к зеленому рынку и направились дальше к Хаматёгаси²⁴²⁵. Старинные кварталы в стиле Фукагава²⁶ уступили место новому району, построенному на земле, отвоеванной у реки. Сёта вспомнил Сакаки, который часто приходил к нему, когда он жил еще за рекой. Какие планы строил тогда Сакаки, сколько говорил горячих речей!

– Совсем он отстал от дел... – заключил Сёта. – А вот по части развлечений у нас с ним всегда были разные взгляды. Сакаки удивительно был неразборчив в любви. Брал все, что плыло в руки.

С оглушительным лязгом со стороны Рёгоку проехал трамвай. Сёта помолчал, потом, улыбнувшись, добавил:

– А я всегда выбираю. Мне нужно самое лучшее. Я бы и разговаривать не мог с гейшей, которая чем-нибудь нехороша. Если нет ничего подходящего, я ухожу в соседнюю комнату, велю служанке подать мне сакэ. Валяюсь там один, читаю. Служанка всегда удивлялась: «Странный вы человек, Хасимото-сан».

Грохот трамвая затих вдали. Недалеко уже было до дома Наоки. Бывало, отец его в свободное время приходил сюда с удочками и садился в тени ив. Многое изменилось с тех пор: и камни, и аллея. Ив осталось совсем немного. Санкити и Сёта стояли и смотрели на воду. Было время прилива, и вверх по реке поднялось много судов.

– Одна только вышка в Охаси не изменилась, – заметил Сёта.

Вода волновалась. Голубовато-зеленые подвижные блики утомляли глаза. Санкити не мог больше смотреть на воду.

Они дошли до Охаси и повернули обратно. Глядя на Сёта, уныло шагавшего рядом, Санкити спросил:

– Ты видишься сейчас с Мукодзима?

– Нет.

– Вот, значит, как дело-то обернулось!

– Опостылело мне все. Она сказала, что в чайном домике встречаться для меня слишком дорого. Звала к себе домой. А это не понравится ее хозяйке. Да и не очень-то умно связываться с гейшей... – Сёта махнул рукой в сторону другого берега. – Видите большой дом? Это контора одной компании. Ее директор покровительствует Мукодзима. Говорят, он возил ее в Хаконэ. Кажется, хочет ее выкупить. Мукодзима спросила меня, как ей быть. А что я могу посоветовать? Делай, – говорю, – как считаешь лучше. А все-таки жаль ее. Она даже в долги влезла ради меня. А, ладно, все равно, не могу же я на ней жениться...

Сёта умолк. Санкити тоже шел молча.

– Да, – вдруг улыбнулся Сёта, – а ведь я ее видел недавно. Помните, тут на днях шел снег? На другой день я поехал на пароходе до Адзумабаси. Выхожу там и встречаю Мукодзима, а с ней несколько молодых гейш... «Ты что-то совсем не показываешься, говорит. Я ждала, ждала, думала, что случилось. Сегодня я тебя ни за что не отпущу». Я отнекивался, в кошельке, мол, пусто. А она только рукой махнула. «Об этом не беспокойся, я все устрою. Идем с нами!» Гейши окружили меня. Так я и оказался их пленником...

Они еще немного прошли, потом Сёта сел на пароход до Умаябаси. Санкити остался стоять у железного моста, пока белый пароход, увлекаемый маленьким буксиром, не скрылся из виду.

У Санкити после разговора с Сёта разболелась голова. Затылок отчаянно ломило. Некоторое время Санкити смотрел на взбудораженную приливом воду, стараясь вернуть себе душевное равновесие.

«Что я мучаю себя? – Такова жизнь. У жены одно, у мужа другое... Им никогда не понять друг друга», – эта мысль сводила его с ума. Санкити тяжело вздохнул и зашагал домой.

Старик Нагура сидел за столом и прихлебывал сакэ.

– Пожалуйста, не ухаживайте за мной, не обращайте на меня внимания, – сказал он Санкити, – я отлично управляюсь сам. – И налил себе еще из бутылки.

Когда у старика в голове начинал бродить хмель, он собирал вокруг себя семью и пускался в воспоминания. Он рассказывал о лишениях, которые перенес в былые времена, о том, как мало-помалу начал богатеть, как наступило процветание, какие он совершал далекие путешествия и как в конце концов отошел от дел. Он рассказывал, зажмурившись от удовольствия, раскачиваясь и размахивая руками. Одет он был просто, по-стариковски неряшливо, но в его манерах и разговоре чувствовался, властный хозяин большого дома.

– Ну, опять своего конька оседлал, – подошла матушка Нагура.

– А скажите, отец, – спросил Санкити, – что вы чувствовали, когда сгорел у вас тот дом, что вы сами построили?

– А ничего не чувствовал, – отвечал задорно старик. – Тому дому, видать, суждено было сгореть при пожаре.. Все имеет свой конец. Так уж мир устроен.

Женщины рассмеялись. Вбежали Танэо и Синкити и потянулись руками к расставленным на столе кушаньям.

– Ведите себя хорошо, – наставительно сказала детям о-Юки.

– Неужели это Танэтян? А Синкити-то как вырос! Какие славные детки... – Старик осовело посмотрел на внуков и сунул им в рот по куску какой-то закуски.

– Вот я вас! – прикрикнула на них мать, хлопнув ладонью по циновке.

Дети, набив полные рты, убежали. Служанка внесла лампу.

– Ну, хватит сакэ, – сказал старик.

Покончив с очередным блюдом, он каждый раз, молитвенно сложив руки, кланялся столику.

Санкити, попросив извинения, поднялся к себе – ему надо было работать. Он велел служанке принести себе оставшееся виноградное вино – хотелось заглушить тоску и головную боль.

– Это вино, – сказал он о-Юки, – делают из винограда на юге Европы. Оно очень приятно на вкус. И его можно пить женщинам. Составь мне компанию.

– А оно не крепкое? – спросила о-Юки, усаживал на колени ребенка.

За окном шел дождь со снегом. О-Юки, зябко поведя плечами, подняла небольшую рюмку. Вино играло на свету, напоминая янтарь.

– Какое крепкое! – простодушно воскликнула о-Юки, подержав во рту терпкую влагу.

О-Юки прижала ладони к раскрасневшимся щекам. Санкити молча смотрел на жену.

От Морихико пришла открытка: «Нужно поговорить. Приходи в гостиницу». Старик Нагура сидел возле жаровни, он только что вернулся из Иокогамы, куда ездил с женой и о-Юки. Попыхивая трубкой, Нагура сосредоточенно разглядывал послание.

– Ну, так я пойду к Морихико, – сказал Санкити и вышел из дому.

На втором этаже гостиницы, где жил Морихико, была всего одна комната, разделенная надвое: половина, обращенная к окну, с медвежьей шкурой на полу, служила кабинетом, вторая половина с жаровней представляла подобие гостиной.

Старший брат изрядно полысел, да и у младшего на висках серебрилась седина. Но Морихико, по привычке считая Санкити маленьким, подвинул ему сласти.

– Мне нужно с тобой поговорить об очень серьезном деле, – начал он.

Оказалось, что брат попал в трудное положение. Товарищ, обычно ссужавший Морихико деньгами, неожиданно заболел, и теперь вдруг Морихико оказался без кредита. И если он сейчас же не достанет денег, то рухнет дело многих лет. От таких неожиданностей никто не застрахован.

– Пойми меня и срочно помоги, – говорил Морихико. – Ты ведь знаешь, я никогда не причинял своим родным никаких хлопот. Но сейчас мне до зарезу нужны двести иен. Я очень тебя прошу.

Санкити, задумавшись, молчал.

– Знаю, у тебя нет постоянного дохода, – продолжал Морихико. – Но ты можешь что-нибудь придумать. Мне ведь нужны эти деньги на очень короткий срок. Да и сумма-то небольшая. Так всегда бывает, мелочи приносят куда больше неприятностей, чем серьезные вещи.

Санкити отхлебнул чай и медленно проговорил:

– Значит, сам иди ко дну, а другого спасай. Ну что ж, это в стиле нашей семьи. Я часто думаю: вот взять хотя бы нашу с тобой жизнь. Сколько нам выпало всяких забот и неприятностей, о каких другие и понятия не имеют. И я спрашиваю себя: на что ушла наша жизнь, все наши труды? На родню все ушло...

– Какой толк сейчас говорить об этом?

– Об этом всегда полезно говорить. Глядишь, человек и начнет жить по-другому.

– Но речь-то идет сейчас не о ком-нибудь, а обо мне.

– Конечно, я не о тебе говорю, а так, вообще...

– Все это, конечно, так. Ты, в общем, прав. Но все-таки нужно помогать друг другу. Сегодня ты мне, завтра я тебе. Это все равно что специально сделать жертву при игре в го...

– А если начать партию заново?

– Что ты имеешь в виду?

– Начать новую жизнь. Послушай, а не вернуться ли тебе в деревню? Там было бы легче. Жить в провинции с именем Морихико Коидзуми – не так уж плохо. В свободное время можно копаться в земле, посадить фруктовый сад. А в Токио наезжать время от времени, по делам. Чем плохая жизнь?

– Ах, вот ты куда клонишь! Чтобы я расстался со своей гостиницей. – Морихико внимательно посмотрел на брата. – Как будто бы я могу сделать это. Вернуться в деревню? Никогда!

– По-моему, в этом нет ничего страшного.

– Чушь какая! Да все мои друзья и компаньоны умрут от изумления, выкини я такую глупость.

Санкити попросил позвать горничную и заказать угрей. Он давно уже ими не лакомился, и ему захотелось угостить брата.

– Время от времени такие разговоры полезны, – уселся поудобнее Санкити. – Поедим, потом еще потолкуем, хорошо?

Морихико хлопнул в ладоши.

После ужина Санкити стал подробно расспрашивать брата о его делах. Восемь лет Морихико вел тяжбу из-за лесов у себя на родине. Когда речь заходила о лесах, Морихико задыхался от негодования. Он считал спасенье лесов делом своей жизни. Санкити и раньше знал, как относится правительство и местные власти к открытым и заповедным лесам, слыхал и о хищнической порубке леса. Морихико рассказал, что с тех пор, как он сидит здесь, в Токио, защищая интересы своей провинции, он не получил за свои труды ни одного гроша. Правда, он добился, что его провинция каждый год получает теперь от государства десять тысяч иен, и во многих местах леса обогащаются ценными породами деревьев.

– Одно время, – Морихико потер над хибати руки, – депутатом от нашей провинции был М-сан. Приходит он однажды ко мне и говорит: «Подсчитай, Коидзуми, сколько ты потратил на хлопоты своих денег за эти годы». Я подсчитал, оказалось тридцать три тысячи иен. Счет я отдал М-сану. Но он с тех пор и не заикался об этих деньгах, а я не стал напоминать. Тогда вмешался губернатор и выхлопотал мне у государства пособие – шесть тысяч иен. Деньги перевели в местное отделение банка. А там, как тебе известно, хранилась долговая расписка отца Сёта, заверенная к тому же моей печатью. Компания, которой Тацуо задолжал, решила воспользоваться случаем, и на эти шесть тысяч был наложен арест. Так я потерял еще полторы тысячи иен. Это ужас что такое! Для кого, спрашивается, трачу я свои силы и энергию?

– Надо было тогда же все бросить. Сказал бы, что вот, мол, тебе удалось сделать то-то и то-то, а дальше пусть уж местные власти сами о лесах заботятся. Сложил бы с себя обязанности представителя и уехал отсюда. Тогда бы и в провинции зашевелились. А ты решил сам все довести до конца, рассчитывая на людскую благодарность, – вот и попал в беду. Я думаю, тебе пора образумиться. Займись каким-нибудь выгодным делом...

– Выгодным! Разве я старался ради выгоды? Разве для этого потратил я целых восемь лет? Знаешь, как мне порой бывало трудно. Тогда я шел поздно ночью к мосту Нидзюбаси и читал стихи. Читал и плакал.

У Морихико и сейчас текли по щекам слезы.

– Конечно, во всем виноват я сам. Такой уж у меня характер – раз начав что-нибудь, я не могу бросить на полдороге. Там, на родине, они не понимают меня. Они просто не в состоянии понять. И я не обижаюсь на них. Но я уверен, через сто лет люди будут с благодарностью вспоминать мое имя.

– Ну, если понимать дело таким образом, тогда ты обязан довести до конца эту историю с лесами. А как это практически осуществить, я просто не представляю себе...

– Я решил скопить денег. Мне придется очень много работать сейчас.

– Тебе будет трудно. Ты ведь не из тех, кто видит в работе только источник обогащения.

– Это верно. Но до сих пор я просто не думал о деньгах. Теперь я буду о них думать. И я уверен, что сумею скопить достаточно.

– Боюсь, как бы и ты не пошел по пути Минору. Я все время чувствую рядом присутствие отца. Что ни начнешь делать, чем ни займешься – он все время здесь. Ты никогда не чувствовал этого?

Морихико молча смотрел на брата.

– А я постоянно ощущаю этот гнет, – уныло продолжал Санкити. – Сестра Хасимото исстрадалась в одиночестве. Ты – живешь без семьи, год за годом торчишь в этой гостинице. Я – забился в доме под крышу, голова пухнет от работы, а толку никакого. Чем наша жизнь отличается от тюрьмы-чулана старого Тадахиро Коидзуми? Одряхлела семья – и повисла на наших плечах.

– Это верно.

– Я не хочу больше так жить. И тебе я собирался сказать...

– Подожди... Мне скоро пятьдесят. Если в пятьдесят лет окажется, что из моих планов ничего не вышло, я все брошу и уеду в деревню, куда угодно. А пока подожди...

– Да нет, ты не понял меня!

– Ну хорошо, перестанем об этом. Так ты, значит, не можешь мне сейчас помочь?

– Попробую что-нибудь придумать. Я тогда дам тебе знать.

– Мне нужно знать сейчас, могу я рассчитывать на твою помощь или нет, – твердо сказал Морихико и, переменив тон, добавил: – Ты пришел сегодня ко мне, чтобы поучить меня уму-разуму? Вот ведь забавно, а?

Морихико громко рассмеялся.

Санкити ушел от брата в девятом часу. Всю дорогу домой он думал о Морихико. Беря у мужа пальто и шляпу, о-Юки спросила:

– О чем же вы так долго говорили?

– О деньгах, о чем же еще?

– Прав был отец. Знаешь, что он сказал про тебя: «Слишком твой муж печется о своих братьях».

Дождь, ливший с полуночи, утром сменился легким снежком.

Днем Танэо и Синкити водили в баню. Потом о-Юки вымыла Гиндзо. Она вернулась из бани последняя, шла по мокрой дороге одна,’под зонтиком. Со светлого неба белым пухом медленно падали снежинки. О-Юки была одета легко. Но тело ее после горячей ванны приятно горело, и она с наслаждением вдыхала свежий, пахнущий весной воздух. Снег падал на сухую, горячую кожу, приятно холодил ее. Кое-где белели мокрые крыши.

– Долго же ты мылась, – проворчала мать.

– Я ведь и детей вымыла, – возразила о-Юки и прошла на кухню.

Она смочила холодной водой разгоряченное лицо. Посмотрелась в большое зеркало на комоде, воткнула в волосы над ушами тонкие самшитовые гребни.

– Вы только что из бани, тетушка? – раздался голос Сёта. Не останавливаясь, он поднялся по лестнице наверх. О-Юки и не заметила, как он вошел.

– Вот и отлично, что заглянул, – встретил Санкити племянника.

– Мне, кроме вас, не к кому и пойти.

Сёта, не снимая длинного голубого шарфа, сел перед Санкити. В застекленные сёдзи были видны мокрые стены домов, улица. Вечерело. У Сёта было то выражение лица, какое появлялось у него, когда его тянуло к Мукодзима.

– А снег-то сегодня весенний, – заметил Сёта.

– Знаешь, я вчера был у Морихико. Мы с ним долго говорили о всякой всячине. И, между прочим, о деньгах. Я попробовал намекнуть, что ему лучше вернуться в деревню. Мы говорили с ним с трех часов до восьми...

– Ого, вам вчера досталось. Я-то знаю, что такое говорить с дядей Морихико подряд пять часов.

– Удивительное дело, мы на многие вещи смотрим по-разному. Я стараюсь его убедить, но мои слова просто не доходят до его сознания. Очевидно, я не умею ясно выразить свою мысль. Из всего разговора он понял только, что я хочу, чтобы он уехал из Токио и поселился в деревне.

– Ишь чего захотели! Дядя Морихико всегда будет жить в первоклассной гостинице, да еще в самом дорогом номере. Ходить в сандалиях, копаться в земле и на досуге размышлять о бренности бытия – нет, этим его не заманишь в деревню.

– Да, внешне он кажется совсем простым, а приглядись к нему – аристократ до мозга костей. Впрочем, удивительного ничего нет – ведь он родился в знатной семье. Все замашки у него такие. Стоит кому-нибудь рядом попасть в трудное положение, он, конечно, тут же скажет: что, мол, в том за беда, я как-нибудь помогу... Вылитый предок.

Дядя и племянник вдруг поняли, что все сказанное о Морихико относится в не меньшей степени к ним самим. Им даже почудился в комнате запах тления, ветхой старины, как бывает в домах, где ютятся осколки древности.

– Морихико просил, чтобы я достал ему двести иен, – вернулся Санкити к главной теме разговора. – Если бы это чему-нибудь помогло, я бы, разумеется, постарался достать эти деньги. Но я боюсь, что и эта история добром не кончится. Да и двести иен – не такие уж малые деньги.

Санкити прислушался – внизу по-стариковски долго кашлял отец Натура.

– Нагура смотрит, как я помогаю родне, и ждет, что я вот-вот разорюсь. Молчит и наблюдает. Твердый старик и упрямый. Кое в чем он помогал мне, но чтобы предложить денег – никогда. Да я у него и не просил.

Хлопнула входная дверь – кто-то пришел. Внизу сразу стало шумно.

– Кажется, Ямана-сан пожаловал.

Не успел Санкити проговорить этих слов, как вошла о-Юки и сказала, что приехал Цутому. Санкити спустился вниз. Старик Нагура, его жена и гость сидели вокруг жаровни.

– Опять в Токио, добро пожаловать! Все торговые дела по свету носят? – приветливо поздоровался с Цутому Санкити.

– Раз-другой в год обязательно приходится, – ответил Цутому. – Да, Коидзуми-сан, братец Маруна сказал, что скоро приедет и привезет вам служанку.

– Это хорошо! Ну, как он поживает? Как его магазин?

– Очень много хлопот.

Санкити поручил гостя попечению о-Юки, а сам вернулся к Сёта.

– Это муж Фукутян. Деловой человек, каких среди нашей родни не сыщешь. В тех краях все купцы очень напоминают осакских торговцев.

Сёта все еще не мог найти работу по душе. Впрочем, он не очень утруждал себя поисками. Но вид у него был осунувшийся и несчастный. Поговорив с Санкити о музыкальном вечере, о любимых блюдах, о выставке одного художника – обо всем, о чем говорят, когда за окном идет снег, Сёта отправился домой.

Санкити все думал о Морихико, о его двух дочерях, которым еще долго надо учиться. Он чувствовал, что не может не помочь брату, и решил найти для него деньги, ничего не сказав старикам Нагура.

К тому времени, когда матушка Нагура уехала с Маруна домой, Санкити уже не ограничивался молчаливым раздумьем, лицо его все чаще и чаще хмурилось. «Какой суровый вид у папочки», – говорила в такие минуты о-Юки.

Время от времени Санкити, тяжело ступая, спускался вниз и вдруг спрашивал жену:

– Как ты думаешь, о-Юки, кто из нас первый умрет?

– Наверное, ты, папочка, – отвечала о-Юки. – Что я тогда буду делать? Как одной поднимать детей? Если даже твои книжки напечатают, еще неизвестно, сколько за них дадут денег. Тут любая жена призадумается. Быть учительницей мне не нравится. Придется, видно, идти в парикмахерши.

Старик Нагура остался гостить у дочери. Он был еще крепок здоровьем и любил много ходить пешком. Он вставал спозаранку и отправлялся бродить по городу, знакомясь с улицами, новыми мостами, домами, каналами, стройками. Гуляя по городу, он не знал усталости. «Весь Токио осмотрел», – хвастался детям старик.

– Но все-таки ты теперь не тот. Куда меньше стал ходить, – говорила ему о-Юки. – Стареешь ты, отец.

Наконец и он распрощался с дочерью и внуками. Санкити и о-Юки, оставив Гиндзо на служанку, пошли со старшими детьми проводить старика.

– Танэтян, Синтян, скорее, скорее, а то дедушка на поезд опоздает, – говорила детям о-Юки. Пройдя с полквартала, она взяла младшего на спину.

Старик Нагура и Санкити время от времени останавливались, чтобы подождать отставшую с детьми о-Юки. На углу улицы, привлеченная серым пятном асфальта, спускалась стайка птиц. Им, видно, показалось, что это земля. Почти коснувшись асфальта, птицы, крича, взмыли вверх и рассыпались комочками по соседним крышам.

– Кажется, ласточки прилетели, – сказал Санкити, останавливаясь и глядя на птиц.

Наконец добрались до вокзала Уэно. Сели в зале и стали ожидать поезда. Старик ни секунды не сидел на месте, то и дело подходил к Санкити, о чем-то спрашивал и смеялся молодым смехом.

Оба мальчишки, тараща круглые глаза и крепко держась за подол матери, разглядывали пассажиров. Старик подошел к ним.

– Ведите себя хорошо, слушайтесь маму. Дедушка Нагура скоро опять приедет и привезет вам гостинцев.

– Слышите, что говорит дедушка? —сказала о-Юки. – Будете слушаться маму, он опять приедет и подарки вам привезет.

– Да, да, дедушка опять скоро приедет, – повторил старик,глядя на дочку.

Началась посадка на поезд. Старик Нагура, Санкити, о-Юки с детьми поспешили на перрон.

– Ну, детишки, – сказал Санкити, – прощайтесь с дедушкой. Помашите ему.

О-Юки взяла Синкити на руки и подняла повыше.

В окне вагона второго класса показалось смеющееся лицо с белой бородой. Старик, не отрываясь, смотрел то на дочь, то на внуков. Потом сел на свое место и опустил голову. Станционный служащий прошел между провожающими и поездом. Тяжело застучали колеса.

– Может, отец в последний раз был в Токио, – сказал Санкити жене, когда поезд скрылся из виду.

Наступил май. Сёта все еще не работал, Морихико, сказав, что начал новое дело, уехал, полный сил и энергии, в Нагою.

Как-то Санкити, сказав жене, что его очень тревожит судьба племянника, пошел в Комагата.

Санкити приблизился к знакомой каменной ограде. В этот яркий майский день дом Сёта выглядел особенно уныло. На двери висело объявление: «Сдается второй этаж». Санкити поднялся по каменным ступеням. Его встретила старуха, лицо у нее было невеселое. Оказалось, что Сёта с Тоёсэ ушли за покупками, но скоро вернутся. Санкити остался ждать племянника. Вещи со второго этажа были снесены вниз, столик Сёта с ирисами передвинут к сёдзи. Только старые шторы цвета морской волны остались на месте.

Старуха предложила Санкити чаю.