Текст книги "Семья"

Автор книги: Симадзаки Тосон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Когда я только поступила в этот дом, – сказала она, – я думала, до чего же дружные бывают супруги. А потом вижу, что счастья-то и нет. И так мне стало жалко госпожу. Женщина всегда женщину жалеет.

Старуха говорила неторопливо и негромко, было видно, что она сама пережила немало. Санкити обратил внимание, что жалость старухи к Тоёсэ совсем не похожа на обычную угодливость служанки.

– Конечно, я ничего не могу сказать, барин тоже неплохой человек, – добавила она под конец.

Санкити подошел к застекленным сёдзи. Под коньком крыши висел круглый горшок, обернутый шелковой ватой, – наверное, выдумка Тоёсэ. Над ним торчали вверх ярко-зеленые побеги проса. Из окон гостиной была видна Сумидагава. Полоса воды за каменными плитами пристани напоминала о начале лета,

– О, кто нас навестил! – воскликнула Тоёсэ, вернувшись вместе с Сёта из города. – Дядюшка, здравствуйте!

– Тут приходил один господин, смотрел квартиру, – сказала старуха. Сёта и Тоёсэ смущенно посмотрели на дядю.

Санкити сел напротив Сёта так, чтобы видеть реку. Сёта, словно от боли морщась, сказал, что сперва решил было совсем отсюда уехать, чтобы уменьшить расходы, но потом вдруг стало жаль дома – он такой уютный, и ванная есть. Да и вложено в него немало. Вот и решили пока сдать второй этаж.

– А мне захотелось посмотреть, как вы живете. Знаешь, Сёта, иду я сюда, и попался мне по дороге дом, где продают выращенный в горшках мак. Я подумал, даже в этом огромном городе и то растет этот цветок. И сразу мне вспомнились родные места. Помнишь, недалеко от нашего дома было большое поле маков.

– Посмотрите, дядя, что мы придумали, – сказала Тоёсэ, указывая на горшок с просом под коньком крыши. – Все прохожие останавливаются в удивлении...

Сёта смотрел на все скучающим взглядом, потом сделал Тоёсэ глазами знак, чтобы та вышла.

– Я как раз и сам к вам собирался, дядя, – начал он. – Собираюсь ехать в Нагою. Попытаю счастья среди тамошних маклеров. Там есть один человек, он меня и зовет. Думаю пожить там годика два. Наберусь опыта.

– Ну что же, я думаю, ты решил правильно, – одобрил Санкити.

Было видно, что Сёта опять обуреваем великими планами. Показывая дяде составленные им самим таблицы биржевых курсов во время русско-японской войны, он говорил:

– На этот раз я, по вашему совету, решил сперва основательно изучить дело. Не хочу еще раз провалиться. Внимательно слежу за тамошним курсом, Среди моих знакомых уже пошел слух о моем отъезде. Я недавно слышал, как говорили: «Хасимото – человек способный. Он своего добьется».

– Ты ведь знаешь, Морихико тоже сейчас в Нагое. Ты с ним советуйся.

– Конечно, буду. Правда, у нас с дядей Морихико совсем разные области. Ему сейчас тоже нелегко. По-моему, он начал решительное сражение. Мне очень хочется на него поглядеть.

– Морихико как-то очень странно ведет дела. Что он делает – никто толком не знает. А хладнокровие его так просто поразительно.

– Тоёсэ уверена, что он ворочает большими делами.

– Брат всю жизнь был мечтателем. Но у него есть одна прекрасная черта: он очень добр. Сколько он сделал добра для семьи о-Сюн! Другой давно бы махнул на них рукой.

Тоёсэ принесла соевую пастилу.

– Это подарок, – сказала она.

– Мне хотелось бы подняться на второй этаж. Оттуда такой красивый вид, – сказал Санкити. Тоёсэ повела его наверх.

– Ты что-то неважно выглядишь, – сказал ей Санкити. – Ты огорчена чем-нибудь?

– Немного. Правда, Сёта последнее время все больше дома бывает. И обедает дома – это меня особенно радует. Но зато ведь он совсем ничего не делает.

Они разговаривали, глядя на воду, полную темно-зеленой мути. Тоёсэ явно была чем-то удручена.

– Иногда у меня так болит сердце, – пожаловалась она.

Санкити поглядел на нее внимательно, ничего не ответил и спустился к Сёта.

В углу прихожей громоздились картонные коробки от игрушек, которые расписывал Сёта. У стены стояли рекламные щиты фирмы Хасимото, присланные из провинции. Договорившись скоро опять увидеться, Санкити простился и ушел.

– Ты один постоянно добр к Сёта, – сказала как-то мужу о-Юки, и тотчас же в прихожей послышался голос Тоёсэ.

– Простите, тетушка, что я нагрянула к вам без приглашения.

После того как Сёта отбыл в Нагою, Тоёсэ стала частой гостьей в доме Санкити. Сперва о-Юки по-женски придирчиво относилась к Тоёсэ, Но, узнав про Кокин, она сразу же приняла ее сторону. Тоёсэ же дня не могла прожить без тетушки. Она обращалась к ней то с тем, то с этим, говорила об уехавшем муже, об учительнице, снявшей второй этаж, жаловалась, что одной очень тоскливо.

Прошел месяц после отъезда Сёта. На улицах послышались голоса продавцов зеленых слив. Ожидалось начало тепла, но погода стояла сырая, тоскливая. Тоёсэ все чаще уходила из дому к родным.

– Тоёсэ-сан, я получил письмо от Сёта, – сказал ей Санкити.

Тоёсэ посмотрела на дядю.

– Ты писала ему что-нибудь жалобное? – улыбнулся Санкити.

– Он написал об этом?

– Вот его слова: «Я еще молод и хочу как следует поработать. А жена, видно, уже стареет. От этой мысли я становлюсь до смешного сентиментальным...»

Тоёсэ и о-Юки с улыбкой посмотрели друг на друга. Тоёсэ пожаловалась, что не получила от мужа еще ни одной иены.

Крыши соседних домов были мокрыми, по стеклам окон стекала вода. Сеял мелкий, почти невидимый дождик. Умолкая время от времени, все трое глядели в мутное, сырое небо, похожее на морское дно. Точно тени рыб, пролетали мимо намокшие птицы.

– Тоёсэ-сан, а как ты относишься к Мукодзима? – спросил вдруг Санкити.

– К Мукодзима? – упавшим голосом ответила Тоёсэ. – У меня все время такое чувство, что Сёта хочет бросить меня. Я с ума схожу от этой мысли...

– Глупышка.

– Вы, дядя, наверное, не знаете, а мне рассказывали, что, когда еще мы жили за рекой – я уезжала ненадолго в деревню, – Мукодзима приходила однажды в наш дом и под предлогом, что уже поздно, осталась у нас ночевать. Мне это рассказывала старуха, которая жила у нас прежде. Подумать, какая наглость, спать на моей постели! А один раз Сёта обещал сводить ее в театр. Он стал требовать у меня денег, будто ему нужно для дела. А я не дала, сказала, что мне даже слышать об этом противно. Муж пришел в ярость и вдруг он... ударил меня. А потом мне пришлось заложить мои новые кимоно...

Тоёсэ не могла больше говорить. Подняв элегантный рукав нижнего кимоно, она вытерла слезы.

– Дядя, научите меня, как понравиться мужу?

– Вот уж не знаю, что тебе и сказать на это, – не глядя на Тоёсэ, ответил Санкити.

– А вы, тетушка?..

– Я думаю, что самое лучшее для тебя – уйти от него, – сказал Санкити безнадежным тоном.

– А какие женщины вам нравятся, дядюшка?

– Как тебе сказать? – засмеялся Санкити. – Я до сих пор не встречал такой, про которую мог бы, не задумываясь, сказать – вот она! Однако если припомнить, какие стихи писали дамы в старину, то надо будет признать, что могут быть на свете интересные женщины... «В августе, постелив в тени узорчатую циновку, слегка припудрившись, лежу одна, в красивой одежде...» – прочитал он на память. – Вот такая женщина мне бы понравилась.

Тоёсэ и о-Юки переглянулись.

Внизу послышались голоса детей, которые о чем-то громко спорили. О-Юки и Тоёсэ спустились вниз и крикнули оттуда, что чай готов. Санкити присоединился к ним.

– Дурак! – вдруг крикнул Танэо отцу.

– Танэтян всех называет дураками, – рассмеялся Санкити, – и у него это так мило получается.

– Услыхал где-то, и теперь только и слышишь от него. Стыдно перед гостями, – сказала о-Юки.

– Не хочешь ли закурить, Тоёсэ-сан? – спросил Санкити, доставая папиросы и с удовольствием закуривая.

– Пожалуй, – ответила Тоёсэ. – Вообще-то я курю редко, только когда рядом курят.

О-Юки тоже взяла у мужа папироску.

– Какой все-таки странный человек мой муж. Я никак его не пойму, – сказала Тоёсэ. – Перед отъездом в Нагою он целыми днями спал. Дядя ему, видите ли, как-то сказал, что спать полезно, вот он и валялся дни напролет...

– Это ему было необходимо. Он приходил ко мне совсем убитый, – защищал племянника Санкити.

– Да, он всегда говорил, что только у вас ему становится легче. Он так любил к вам ходить. Скажет, бывало: «Дядя Санкити – мой возлюбленный!»

Санкити от души рассмеялся. О-Юки стряхнула с папиросы пепел.

– Муж должен был больше работать, – задумчиво проговорила Тоёсэ. – А у него на уме вечно одни удовольствия были. Люди вроде него вырастают только в таких вот старинных семьях, как семья Хасимото... Да, да! Он знает и живопись, и музыку, и театр, как никто другой в нашей родне не знает, но серьезно работать его не заставишь. Бывает, что человек с большими способностями не может выполнять обыкновенную несложную работу, где требуются только постоянство и старание.

– Вы так считаете?

– Сёта – славный человек. Поэтому-то он так и нравится женщинам.

Тоёсэ улыбнулась. Улыбка у нее была счастливая и в то же время горькая.

В садике перед входом росли вечнозеленые деревья. Их яркая молодая листва блестела, мокрая от дождя, и казалась прозрачной. Ветви едва не касались стекол сёдзи, и в комнате от этого было как-то особенно уютно.

О-Юки вышла из комнаты и тут же вернулась с фотографией о-Сюн и ее мужа. Муж в хаори и хакама и жена в длинном кимоно стояли рядом.

– Говорят, что у о-Сюн хороший муж, –заметила о-Юки, вместе с Тоёсэ склонившись над карточкой. – Можно позавидовать.

– Да, можно, – согласилась Тоёсэ.

– Почему? – спросил Санкити, поочередно глядя на женщин.

– Самое главное в семье – человеческие отношения. Чтобы всегда было просто, легко, – сказала о-Юки, поглядев значительно на Тоёсэ.

– Скоро и у о-Сюн, и у мужа ее не много будет времени для веселья, – лукаво заметил Санкити. Обе женщины не могли не улыбнуться.

Санкити посмотрел в окно. У него утихло наконец раздражение против жены. И любовь уже не так волновала сердце. Теперь он мог спокойно глядеть на тело своей жены, как он смотрел бы на статую. Они уже никогда не расстанутся. Они просто не могут расстаться. О-Юки стала его рабыней. Он стал ее рабом.

8

– Тетушка, я решила съездить домой, к матери Сёта. Он пишет, там что-то неладно, надо побыть около нее. Косаку-сан до женитьбы ничем, кажется, ее не раздражал... Как мне надоело мотаться то туда, то сюда. Никак нельзя спокойно пожить на одном месте. Может, и вы, дядя, приехали бы погостить? Поговорили бы с матерью. Вот было бы хорошо...

Этот разговор происходил в конце августа.

– Я послала письмо в Нагою, – добавила Тоёсэ, – и написала: «Здесь, в Комагата, красиво светит луна. А как у тебя? » Муж мне ответил: «Я выхожу на улицу, стою под шестом, на котором висит белье, и тоже любуюсь луной». И там сейчас тоже жарко, – беспокоилась Тоёсэ о муже. По пути к матери она решила заехать в Нагою. Дом она оставит на попечение старухи служанки. Торопливо попрощавшись, Тоёсэ ушла.

Санкити задумал привести в порядок могилы отца и матери, похороненных на родине. Он написал Косаку, чтобы тот заказал надгробную плиту и распорядился переправить ее на кладбище, где покоился их прах. Скоро пришел, ответ. Косаку описал размеры надгробья и до последнего гроша подсчитал все расходы. В конце сентября пришла открытка и от Тоёсэ.

«Я надеюсь, – было написано в ней бисерным почерком, – что дядя и тетя здоровы. Вот уже месяц как я в Кисо. Мне здесь не нравится. И я очень беспокоюсь о своем доме. Хочу скорее вернуться в Токио».

В конце осени Косаку сообщил, что надгробная плита готова. Санкити спешно собрался в дорогу. Его тревожило, что происходит в доме сестры. И он решил сперва заехать в Кисо, а на обратном пути побывать в Нагое, повидаться с Морихико и Сёта. О-Юки помогала мужу складывать вещи. Между делом супруги говорили о родне.

– Сестрица с мужем маялась, теперь с детьми мается. Уж кажется, хватит бы судьбе испытывать ее, – говорил Санкити. О-Юки сочувственно вздыхала.

Санкити вышел из дому и зашагал на вокзал Иидамати. Центральную железную дорогу ремонтировали, и надо было ехать кружным путем. Ему предстояло провести в дороге ночь. Потом перебраться через перевал, а там до Кисо на дилижансе.

Прошло около двенадцати лет, с тех пор как Санкити был последний раз в доме Хасимото, и четырнадцать, как он покинул родину.

Вечерело, когда дилижанс, везший Санкити, приблизился к Кисо. Городок был виден внизу, в долине реки. Сквозь густую зелень светились электрические фонари. «Один, второй...» – считал Санкити, сидя в дилижансе.

Наконец дилижанс остановился вблизи дома. Рожок возницы разнесся далеко в горном воздухе. Обитатели дома Хасимото вышли на улицу встретить гостя. Старинные ворота, вывеска «Лекарства» – все было как прежде. Санкити поднялся по знакомой лестнице. В очаге ярко горел огонь. В комнате были о-Сима – жена Косаку – и служанка.

– А где сестра? – спросил Санкити.

– Пошла в город. И Тоёсэ-сан с ней. Они скоро вернутся. За ними послали мальчика.

Косаку, вошедший вместе с Санкити, говорил, как всегда, спокойно и просто. В его речи не было и тени угодливости. Тоёсэ он называл не «молодая хозяйка», а «старшая сестра».

– А уж как матушка вас ждет, – приветливо сказала о-Сима. Эту молодую женщину несколько лет назад Морихико сосватал в жены Косаку. Разговор ее выдавал в ней горожанку.

– Вот и опять все вместе собрались, – сказала о-Сэн, радостно глядя на дядюшку.

Гостя усадили ужинать. Пока Санкити ел и рассказывал о путешествии, вернулись о-Танэ и Тоёсэ. Задув свой фонарик, о-Танэ тяжело опустилась на циновку возле очага, напротив Санкити. От усталости и волнения она не могла вымолвить ни слова.

– Как хорошо, что вы приехали, дядюшка, – обрадованно проговорила Тоёсэ. – Сэнтян, дай маме попить чего-нибудь горячего. Дядя приехал так неожиданно. Сегодня мы его не ждали. Матушка так разволновалась.

О-Танэ была немного бледна. Она отпила горячей воды и, привалившись спиной к столбу посреди комнаты и положив руки на колени, наконец проговорила:

– Я так рада, Санкити, так рада. У меня нет слов...

Санкити проснулся в старинной комнате в глубине дома. Под белым абажуром виднелась электрическая лампочка. Когда-то это была комната Тацуо. В ней стояла большая, кровать, блестели темным глянцем подпорки в нише. На старом месте, у обращенных к саду светлых сёдзи, стоял столик, покрытый потемневшей от времени тяжелой скатертью с желтыми узорами.

О-Танэ поднялась еще раньше брата, которому не спалось из-за нахлынувших впечатлений. Санкити вышел в сад. О-Танэ расчищала метлой дорожки между замшелыми камнями. Видно было, как она постарела.

– А я и не думал, что в такой глуши есть электричество, – сказал Санкити.

– Что там электричество! Пойдем, я тебе еще кое-что покажу.

С печальной улыбкой повела о-Танэ брата по саду к задней калитке. Они поднялись по каменным ступеням, которые вели прежде к амбарам, прошли немного, и у себя под ногами Санкити увидел глубокий котлован. Срезанный дерн, свежая красная глина, новенькие рельсы —

половины сада как не бывало. Исчезли кладовые с мисо, большой амбар, двухэтажная кладовая, где Санкити читал когда-то дневники Тацуо. Здесь в то время росли груши, виноград, был каменный колодец, куда о-Сэн ходила за водой. На противоположной стороне котлована виднелся лишь маленький сарайчик, прежде стоявший на усадьбе. По новому полотну шли рабочие с кирками на плечах.

Лицо о-Танэ исказил ужас, точно она увидела чудовище. Брат и сестра вернулись домой. Косаку рассказал, что надгробный камень получился хороший и его уже отправили в родную деревню Санкити. О-Танэ в присутствии Косаку держалась как-то отчужденно и холодно.

Завтракать все собрались у очага, как было издавна заведено в семье Хасимото. От хозяйки до прислуги все чинно уселись за столики спиной к навощенному до блеска буфету; сидевшая у очага служанка разливала суп. Все стали есть, а поев, каждый своей салфеткой вытер посуду – чашки, миски и палочки для еды и убрал столик. Весь этот ритуал в точности сохранился с тех времен, когда в этой столовой на почетном месте сидел Тацуо. Только фармацевты и приказчики, скромно сидевшие в дальнем углу, были теперь не на положении слуг. Они были служащими на жалованье.

– Спасибо, – хмуро проговорил сын давно умершего старшего приказчика Касукэ и вышел из-за своего столика. Он был приказчиком, как и Косаку, уже прошедшим срок ученичества. Косаку поглядел на него внимательно, точно хотел сказать: «Делай-ка, что тебе полагается».

В гостиной не слышно было веселого смеха. О-Танэ вздыхала и смотрела кругом так, будто все здесь раздражало ее. Она не притронулась к еде и сидела со всеми только ради дорогого гостя. Тоёсэ и о-Сэн ели, изредка обмениваясь тихими замечаниями.

– Мама, а вы почему же ничего не съели? – робко спросила о-Сима у свекрови.

– Я только что выпила молока. И ничего не хочу, – отрезала О-Танэ. Она быстро поднялась и ушла к себе.

После завтрака Санкити сидел возле очага, у которого он так давно не сиживал, и расспрашивал Косаку об одном старичке по имени Савада, который частенько бывал здесь двенадцать лет назад. Оказалось, он давно умер – последний приятель старого Тадахиро.

Санкити прислушался. Ему почудилось, что в передней, за стоявшими там рекламными щитами, кто-то всхлипывает. Похоже, что это была о-Сима.

«Вот тебе на!..» – сказал себе Санкити, проходя через маленькую комнатушку, ведшую в комнату сестры.

В середине комнаты стоял лакированный столик из папье-маше, давным-давно сделанный Сёта. За столом, спиной к старинной картине, сидела о-Танэ. На этом месте прежде всегда сидел Тацуо. Всем своим видом она показывала, что теперь бразды правления перешли к ней. Тоёсэ достала чайную посуду и расставила на столике.

Санкити успел осмотреть гардеробные, новые комнаты. Мебели в доме было теперь гораздо меньше. И просторный дом казался еще просторнее.

– Я не ожидал, что увижу старые вещи. Думал, от прошлых времен совсем ничего не осталось.

– Это я оставила. Помнишь, когда супруг мой уехал... Я вернулась от тебя... Грустно у нас стало, да? – Плечи о-Танэ затряслись.

– Тацуо-сан, кажется, уехал в Маньчжурию?

– Да, уехал.

– Ты не думаешь, сестра, что Тацуо никогда больше сюда не вернется?

– Пока он жил в Кобэ, я все надеялась. А теперь вот уехал в Маньчжурию... Когда я узнала об этом, то в первый раз подумала, что он навсегда бросил меня, и я уже никогда больше его не увижу. Все, видно, кончено...

– Ты должна забыть о нем.

– Тебе легко говорить. Нет, не идет он у меня из памяти.

О-Танэ улыбнулась жалкой, беспомощной улыбкой. За окном загрохотали груженные камнем вагонетки. О-Танэ с болезненной миной слушала грохот, пока он не утих вдали. Заговорили о Сёта. Качая головой, о-Танэ повторяла: «Если бы только у него все пошло хорошо!»

Тоёсэ принесла чай. Пришла о-Сэн, клеившая пакетики в соседней комнате, Тоёсэ пошла позвать Косаку с женой.

Когда появился приемный сын с невесткой, о-Танэ вдруг сразу подобралась и посуровела. Косаку сказал, что приходили от человека, подделывавшего лекарства фирмы Хасимото. Он просил прощения и послал в знак дружбы сладости. Косаку поставил на столик коробку.

– Давайте попробуем, что преподнес нам этот разбойник, – засмеялся Косаку.

– Ты, о-Сима, ешь побольше, ты ведь любишь сладкое, – кольнув взглядом невестку, проговорила о-Танэ.

– Спасибо, я ем.

– Вижу, вижу... От радости за обе щеки уписываешь, – неестественно засмеялась свекровь.

Молодые посидели недолго. Когда они ушли, Санкити спросил сестру:

– Почему это у тебя лицо такое суровое?

– Правда? – О-Танэ провела рукой по лбу. – Что ж, с годами и у женщины лицо суровеет... Я и так сдерживаюсь. Стараюсь быть поровнее. Каждый день брови свои разглаживаю – вот так.

– И такая ирония у тебя в голосе... Ты, конечно, много горя видела в жизни и, может быть, не замечаешь, какой стала. Но тем, кто живет рядом с тобой, нелегко...

– Неужели мои слова были такие злые?

– Еще бы не злые! «Вижу, вижу, от радости за обе щеки уписываешь...» Да после этого кусок в горле застрянет.

Тоёсэ и о-Сэн рассмеялись, о-Танэ усмехнулась.

– Ты все ругаешь меня, Санкити. А взгляни, какой я стала.

О-Танэ распахнула верхние полы кимоно. Иссохшие старческие груди ее свисали к животу. Санкити ужаснулся, будто единым взглядом охватил всю горькую жизнь сестры.

– Теперь ты видишь. – О-Танэ чуть не со слезами посмотрела на свое тело и запахнулась. На журнальном столике лежало письмо от Минору. Она встала за письмом и неожиданно громко, на весь дом, зевнула.

Косаку сидел, склонившись над бухгалтерскими книгами. Теперь дело вел не элегантный, веселый аристократ с головы до ног, а молодой предприимчивый делец, думающий более всего о прибыли. Помня о неудачах Тацуо, он ввел много нового: урезал расходы на ведение дома, сократил число работников. Его не волновало, что у очага перестал слышаться веселый смех. Его целью было неуклонно и быстро расширять продажу лекарств. «При старом хозяине сколько держали народу, а и половины не продавали того, что мы продаем сейчас. Чем же все эти люди занимались? Женщины только и знали, что стряпать на всю эту ораву бездельников. А работники? » – размышлял сам с собой Косаку. Дом, который был наполнен для о-Танэ дорогими ее сердцу воспоминаниями, был для Косаку местом, где можно было с большими или меньшими удобствами жить.

Жена Косаку была из простой семьи, она понятия не имела о правилах жизни и обычаях старинных домов. Для о-Танэ сухой, практичный Косаку и его жена были людьми совсем иного мира, хотя они изо всех сил старались угодить старой женщине.

Санкити пошел посмотреть комнаты, в которых жили Косаку с женой. Когда-то он и Наоки провели здесь целое лето. Садик, куда выходили окна, совсем не изменился. Отсюда хорошо был слышен шум бежавшей в долине реки. На стене висела акварель, присланная Сёта. Косаку, как и его молодой хозяин, любил акварели.

– Позови старшую сестру, – сказал Косаку жене. Пришла Тоёсэ, видимо, удивленная.

– Сейчас очень удобное время поговорить, – объяснил ей Косаку.

Он от всей души желал успеха Сёта и постоянно посылал ему на его начинания деньги, скопленные немалым трудом.

– Только бы дела у Сёта-сан наладились. Я делаю для старшего брата все, что в моих силах. Если он добьется успеха, все у нас будет хорошо.

Санкити чувствовал, что и здесь ему не отдохнуть, выслушивая то сестру, то молодых супругов. Вечер он опять провел в гостиной о-Танэ, слушал ее сетования.

Она не отпускала его допоздна. Самой ей спать не хотелось.

– Я тебе очень советую, сестра, оставь ты их в покое.

– Я давно уже оставила их в покое, – раздраженно ответила о-Танэ. – Пусть делают что хотят.

Однако она то и дело срывалась. Новшества, заведенные Косаку, железная дорога, уничтожившая половину сада, и многое другое взвинчивало и без того натянутые до предела нервы о-Танэ.

Она смотрела в сторону гостиной, где сейчас был Косаку, вся подавшись плечами вперед, точно ожидала нападения врага.

– Все, что сделано мужем и мною, – все не так, все плохо. Они говорят, что мы только швыряли на ветер деньги. Знаешь, как они нападают на меня! Но я не сдамся. Пусть нападают.

В очаге весело горел огонь. На кухне собрались Тоёсэ, о-Сима и о-Сэн. Они пекли моти – блюдо, которым славились эти места. Санкити, погостив у сестры три дня, назавтра собирался уезжать. О-Танэ, доверив стряпать молодежи, присоединилась к брату.

Санкити бродил по внутреннему садику. Когда-то здесь фотографировалась вся большая семья Хасимото. Санкити подошел к большому рододендрону, под которым стоял тогда Тацуо.

– Помнишь, – сказал он сестре, – как Касукэ боялся, что у него на снимке будет блестеть лысина. – Он подошел к большому камню, возле которого стоял тогда сам, погладил его рукой и вдруг взобрался на него.

Для о-Танэ Санкити опять стал мальчишкой, ее младшим братцем.

– Знаешь, Санкити, – сказала она, – ты сейчас очень похож на Сёта.

О-Танэ показывала брату растения, которые вырастила сама. На диких лилиях, клубни которых были привезены из их старого дома в горах, висели красные кораллы бутонов. О-Танэ разводила цветы и берегла старый дом, ожидая возвращения мужа.

На веранду вышла о-Сэн. Она как две капли воды походила на отца – узкое, продолговатое лицо, большой лоб, чуть выпуклые брови. Она рассеянно, ни на чем не задерживаясь, оглядела сад и вернулась в дом.

Солнце, багровое, как осенние листья в их родном Кисодзи, лежало пятнами на тесовых крышах, на больших камнях, прижимавших кровли на случай сильных ветров. О-Танэ вспомнила родную деревню в горах и тихо проговорила:

– Как бы мне хотелось, Санкити, поехать вместе с тобой, повидать родные могилы. Но я не могу... Хозяина нет, дом не на кого оставить.

После обеда пришло письмо от о-Юки. Санкити прочитал его вместе с сестрой, расположившись в холодке на веранде. О-Танэ велела Косаку принести старинный фарфор, еще оставшийся в доме, и показать Санкити. Она любовно хранила старинные чайные чашечки, в которых подавали когда-то чай клиентам-оптовикам, и большую пиалу с благородным рисунком, из которой ел Тацуо.

– Дядя, посмотрите, – сказала Тоёсэ, показывая Санкити потемневшую павлониевую шкатулку. В ней были письма далеких предков своим детям, писанные перед смертью, рисунки старинного оружия и сбруи, планы военных походов и другие древние бумаги. Внимание Санкити привлек рисунок «черного корабля»: на листке рисовой бумаги был оттиснут с очень грубой гравюры европейский корабль, как он представлялся людям, впервые увидевшим его.

– Какой странный рисунок, – сказал Санкити. – Не корабль, а призрак... От этого призрака, как я помню, наш отец и сошел с ума, – добавил он, немного подумав.

О-Танэ странно посмотрела на брата.

– А возьму-ка я, пожалуй, эту картинку себе, – сказал Санкити и положил рисунок рядом с письмом о-Юки.

Тоёсэ решила воспользоваться отъездом Санкити, чтобы уехать самой. Иначе ей было не выбраться отсюда.

– Дядюшка, возьмите меня с собой, – упрашивала она Санкити.

– Мне бы хотелось поехать одному, – с легкой досадой ответил Санкити. – С чужой женой ездить – одно беспокойство.

– Если ты считаешь, что это слишком хлопотно, так и не бери ее, – сказала о-Танэ.

– А я все равно с вами уеду, – донесся из гостиной голос Тоёсэ.

– Хорошо, я посажу тебя на поезд, – неохотно согласился Санкити.

В ночь перед отъездом брата о-Танэ совсем потеряла сон. Она постелила себе в комнате брата и почти всю ночь проговорила. Санкити хотел было спать, но, видя состояние сестры, взял папиросу и приготовился слушать. О-Танэ начала с о-Сэн. Вся ее жизнь сосредоточилась теперь на дочери. Она была рада, что научила о-Сэн клеить пакетики. Это было самое подходящее для нее занятие, неутомительное и спокойное.

– Я только и жива ею, – сказала о-Танэ, подвинув к себе курительный прибор.

Тоёсэ и о-Сэн, улегшиеся в новой гостиной, уже давно спали. Санкити заговорил об отношениях в семье.

– Ты должна быть благодарна Косаку. Сёта ты дала жизнь, а ему ведь ты ничего не дала. А посмотри, сколько он делает для дома. Надо спокойнее относиться к недостаткам приемного сына и невестки. Ведь если уж говорить честно, то у Сёта их тоже немало.

Наступило молчание. И вдруг Санкити спросил:

–А сама-то ты как думаешь, отчего Тацуо ушел из дому?

О-Танэ резко села на постели.

– Ты что!.. Что ты хочешь сказать? Что я дурно вела себя? И во мне заключается причина несчастья, которое обрушилось на наш дом?..

В ярком свете электрической лампы было видно, как лицо ее исказилось. Ее жесткий взгляд – даже младший брат был сейчас для нее врагом – говорил: «Я всю жизнь хранила супружескую верность. Меня никто не может ни в чем упрекнуть!»

– Успокойся, сестра. Ты еще не дослушала, а уже все повернула по-своему. Я вовсе не хотел сказать того, что ты себе вообразила. Давай рассуждать спокойно, – сказал Санкити, тоже поднимаясь.

О-Танэ была так взволнована, что не могла говорить связно.

– А ты знаешь, что могло бы случиться самое худшее, что Тацуо могли бы забрать в тюрьму?

– Так, значит, он испугался арестантского халата?

– Да, испугался. И все от этого страдают. До нынешнего дня. Подумай, каково Сёта. Ну, что ты зеваешь? Как можно хотеть спать в такие минуты?!

– Понятно, понятно. Я как-то не думал об этом. Имея дело с молодыми, поневоле стушевываешься.

– Но не в этом же дело!

Скоро брат и сестра уже и сами не понимали, о чем идет речь.

– Ну хорошо, сестра, – наконец твердо сказал Санкити, – скажи, что ты считаешь для себя самым подходящим сейчас?

– Я бы хотела поехать к Сёта и жить со своими детьми, трудностей я не боюсь.

На этом и окончился разговор, оставив у обоих чувство какой-то растерянности и неудовлетворенности.

О-Танэ так и не уснула в эту ночь. Едва забрезжил рассвет, поднялась и Тоёсэ. Что-то со стуком упало. О-Танэ с лампой в руках вышла в гостиную.

– Тоёсэ, и ты меня оставляешь? – спросила о-Танэ.

– Вы, мама, всю ночь сегодня не спали, проговорили с дядей.

– Мы мешали тебе уснуть?

– Нет, я только вначале намного слышала, а потом заснула.

– Какая тоска, Тоёсэ. Никому я теперь не нужна во всем свете!

О-Сэн еще спала. О-Танэ вдруг разрыдалась у изголовья дочери.

За утренним чаем брат и сестра сидели рядом, О-Танэ была спокойна, как будто и не было никакого разговора ночью.

– Ты был так добр, что навестил нас, – сказала она. – А мы только расстраивали тебя своими неурядицами.

– Три ночи подряд проговорили!

– И даже крупно поговорили.

Брат и сестра посмотрели друг на друга и рассмеялись.

Тоёсэ сложила вещи. Пришло время отъезда. У очага за прощальной чашкой чая собрались все домочадцы: о-Танэ, о-Сэн, Косаку с женой и служащие.

О-Сима и о-Сэн проводили гостей до городка.

Тоёсэ не часто приходилось ходить по такой изрытой дороге. Она медленно тащилась позади дяди.

Старый поселок погибал. Время от времени воздух сотрясали взрывы. Это рвали окрестные скалы. Огромные каменные глыбы с оглушительным грохотом неслись по склону обрыва в долину, расцвеченную багрянцем и золотом осенней листвы.

– Здесь одной просто невозможно пройти, – сказала Тоёсэ, стараясь держаться поближе к Санкити. Ее городское платье и манеры привлекли внимание рабочих. Они бросили таскать камни и с кирками в руках вышли на дорогу.

Тоёсэ и Санкити выбрались к лесу. Между деревьями виднелась река. У дороги стоял чайный домик, приветливо приглашая путников войти. Они решили немножко отдохнуть. Хозяйка принесла чаю.

– Издалека идет госпожа с супругом? – спросила она Тоёсэ.

Тоёсэ, ни мало не смутившись, ответила:

– Это не супруг, это мой дядя!

Ей вдруг стало смешно, и этот смех окончательно убедил хозяйку, что ей говорят неправду. Санкити и Тоёсэ покинули чайную в хорошем расположении духа.

На станцию они пришли перед самым закатом. Вокзал был новый. Тоёсэ узнала, что поезд придет только утром. Она попросила дядю побыть с ней. Проводив Тоёсэ и оставшись один, Санкити вздохнул, наконец, спокойно.