Текст книги "Семья"

Автор книги: Симадзаки Тосон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

– Песня у птицы – все равно что у нас работа. Самец песней зазывает самку. Так и у людей: хорошо поешь – и жена хорошая... Впрочем, теперь, когда людей на земле так много, размножение перестало быть главной целью человечества.

– Плохо то, что жизнь наша очень похожа на унылый, однообразный сон.

– Скоро такой будет жизнь всех японцев.

Санкити слушал приятелей молча. В-кун замолчал и взглядом, полным страдания, посмотрел на Ниси. Все трое задумались, пуская к потолку дым.

На пороге комнаты остановилась о-Фуса.

– Иди сюда, Футтян, – ласково позвал девочку Ниси.

О-Фуса застеснялась и спряталась за юбку матери. О-Юки взяла ее за руку и подвела к столу. Гости стали протягивать девочке конфеты.

– Скажи спасибо. Это она от смущения молчит, – улыбнулась о-Юки.

Ниси уже несколько раз доставал карманные часы.

– Ты долго пробудешь в наших краях? – спросил друга Санкити. – Может, останешься у нас ночевать?

– Не могу, большое спасибо, – ответил Ниси. – Я должен успеть на четырехчасовой поезд. Сегодня в Токио в мою честь устраивают обед. Хотя должен вам сказать, меня это отнюдь не радует. Придется пить сакэ. А у меня завтра лекция.

– Посиди еще немного.

– Ваши часы отстают, – сказал Ниси. Он вынул еще раз свои и сверил их с часами, висевшими в другой комнате. – И сильно.

О-Юки принесла пиво и кое-какую закуску.

– Уж не обессудьте, чем богаты, тем и рады, – говорила она, расставляя деревенские кушанья. Санкити, радуясь приезду друзей, от всей души угощал их.

– Большое спасибо, все очень хорошо, – говорил Ниси. – Пить я, как и раньше, почти не пью. А вот поем с удовольствием. Вы уж извините, я без всяких церемоний начинаю. Мне действительно надо спешить.

Санкити налил пиво Ниси и В-куну.

– А вы долго собираетесь жить в Нагано? – спросил он журналиста.

– Годик еще поработаю. А там, наверное, переберусь в Токио. Уж больно тоскливо здесь. И поговорить не с кем. Ничего интересного в провинции Синано я не нашел.

Ниси с удовольствием ел кушанья, поданные о-Юки. Особенно ему понравились соленые грибы, которые зовутся в простонародье «бычьи лбы».

– Знаете, что со мной было, когда мы проезжали тоннель? – сказал он. – До Усуи все было прекрасно. А как въехали в тоннель, такая вдруг меня взяла тоска. Я думаю, нет человека, который бы не чувствовал того же, проезжая через него. Как, по-твоему, В-кун? А вы, Коидзуми-сан, не испытываете в тоннеле тоски, когда случается ехать в Токио?

С печалью в сердце шел Санкити провожать приятелей. Народу на станции было много. Крестьяне, греющие за пазухой руки, торговцы в подбитых шелковой ватой шапках, няньки с непокрытыми седыми головами. Перешли линию, поднялись на платформу, куда должен был подойти поезд.

Ниси и Санкити закурили.

– Погоди, дай вспомнить, когда мы познакомились, – обратился журналист к Ниси. – Это было в тот год, когда ты поступил в университет. А я только начинал газетную деятельность. Мне было всего двадцать лет. Помню, как серьезно я тогда рассуждал о политике.

– Теперь ты, должно быть, в политике специалист! А признайся, друг, что ты и сейчас понимаешь в ней не больше, чем тогда?

Журналист, засунув руки в карманы желтого пальто, весело расхохотался. Но потом как-то весь поник и, посмотрев на друга, сказал:

– Да, сильно ты с тех пор изменился.

Ниси ответил ему молчаливым взглядом. Санкити прохаживался по перрону. Вдали ясно виднелась гора Асама, вершина которой уже была выбелена первым снегом.

– Холодно! – ежась, проговорил Ниси. – В вагоне я закоченею.

– Давайте немного походим, – предложил Санкити.

– Давайте. Может, немножко согреемся, – ответил Ниси и, оглядевшись кругом, сказал: – Именно такими я и представлял себе эти места.

– Вон видите там, вдали, лиловая с пепельным оттенком гряда гор, – сказал Санкити. – Это хребет Яцугата-кэ. А за ними красновато-желтая цепь гор. У подножья этой цепи течет Тикума.

– А что, горы всегда кажутся лиловыми? Или только когда осенью побуреет трава?

– Нет, не всегда. Сегодня в воздухе много влаги, вот они и кажутся темными.

– Это тот самый хребет Яцугатакэ, что тянется на границе провинции Коею? Ведь это моя родина!

– Ты разве из Коею? – спросил его Ниси.

– Я там родился и вырос... Смотрю я сейчас на эти горы, и такими они мне кажутся родными. – В голосе журналиста послышались теплые нотки.

Все трое посмотрели в сторону гор.

– Да, Коидзуми-кун! – как будто вспомнив что-то, сказал Ниси. – Так ответь ты мне, пожалуйста, долго ты еще намерен жить в этой глуши, подобно отшельнику? Во всей Японии, по-моему, нечего так глубоко изучать.

Санкити промолчал, не зная, что ответить.

– Но и занятие газетчика, – продолжал Ниси, – не вызывает у меня восторга.

– Ладно, пусть ты не любишь профессию газетчика, но зачем же надо мной смеяться?.. – улыбнулся журналист.

– Нет ничего хуже работы в газете, – воскликнул Ниси. – Чтобы написать статью, нужно прочитать много-много книг. А что такое книги? Сколько их ни читай, ничему они не научат. Так что вы никогда мне не докажете, что это стоящее занятие. Чем быстрее с этим покончить, тем лучше.

– Тебе легко рассуждать... А мне что делать? Другой профессии у меня нет. Выходит, придется до конца дней оставаться журналистом. Это как неудачный брак, – сказал В-кун и зашагал по платформе.

Дул холодный, пронизывающий ветер. В руках журналиста поскрипывал портфель красной кожи.

Подошел поезд. Чиновник и журналист попрощались с Санкити и вошли в вагон второго класса. Пассажиров в нем оказалось немного.

– Спасибо, что проводил нас. Ну и холод, – высунув голову в окно, проговорил Ниси.

Начальник станции поднял руку. Состав тронулся и стал постепенно набирать скорость. Санкити долго еще стоял на перроне, глядя вслед удалявшемуся поезду.

Стояло бабье лето. Желтое негреющее солнце напоминало людям, что пора заканчивать работу в полях. Его лучи, задев крышу соседского дома и пронизав тутовую рощу, падали на стены дома Санкити. Соседи заготавливали впрок редьку – это любимое кушанье японских крестьян. У каждого дома копали, мыли и подвешивали сушить большие спелые корнеплоды. Для жителей горных деревушек это была привычная работа. Сбор, соление и сушение овощей напоминали о близкой зиме, мокрой и холодной.

На соседском дворе работа кипела вовсю. В саду за домом под большой хурмой соседка расстелила циновки. Тут же высилась целая гора еще не мытой редьки. Старушка мать, повязанная рабочим передником, мыла редьку в большом корыте. Эти люди работали истово, споро, не считая свой труд тяжелым. Глядя на них, о-Юки тоже загорелась желанием трудиться. Подвязавшись полотенцем, она пошла помогать служанке. Иногда соседка, отрываясь от работы, подходила к изгороди перекинуться с о-Юки двумя-тремя словами. Она то и дело улыбалась, и становились видны ее черные зубы. Служанка о-Юки была крепкая, здоровая девушка, немного грубоватая, но не боявшаяся никакой работы. Потрескавшимися руками она счищала с редьки комья земли и мыла ее в ледяной воде.

В тех местах выращивали особый сорт – «земляную редьку» – короткие, твердые клубни, похожие на брюкву. Только этот сорт и выживал на скудной каменистой земле. Для о-Юки мытье редьки было непривычным делом. Сказывалась и беременность. Скоро она очень устала,, но не бросила работу. Нашлось дело и для Санкити: пока женщины мыли овощи, он присматривал за о-Фуса.

Девочка стала еще больше, росла непоседой и никого не желала слушаться, так что родители только руками разводили. Вот и сейчас первым делом она попыталась сорвать со стены какэмоно. Когда ей это не удалось, она решила поломать рамки у семейных фотографий. Застигнутая отцом с поличным, она тут же принялась пальчиком проделывать дырки в сёдзи. Наигравшись таким образом, Футтян схватила со стола хурму, надкусила ее и стала мазать хурмой по столу. Санкити не знал, что с ней делать. Он взял ее на руки и поднес к комоду с зеркалом, на котором стояла шкатулка с гребнями. Девочке только это и нужно было. Она обняла одной ручонкой стриженую голову отца, а другой стала причесывать его гребнем.

– Тебе пора спать, – решил Санкити и привязал дочку к собственной спине. А сам взял книгу и, прохаживаясь по комнате, попробовал было на ходу читать.

Наконец Футтян угомонилась. Прильнув головкой к спине отца, она крепко заснула. Пришла служанка и сказала, что постелька Футтян готова.

– Как только вы справляетесь с ней? – сказал измученный Санкити и уложил девочку на постельку.

– Мы уже всю редьку перемыли и связали, хозяин, – сказала служанка. – Помогите нам развесить ее.

Через минуту Санкити был уже во дворе. Он перенес лестницу, стоявшую возле хурмы, к глинобитной стене. Потом поднял с земли веревку, к которой были привязаны пучки редьки, – она оказалась довольно тяжелой, – и стал подниматься по лестнице. Ноги у него дрожали, он боялся, что вот-вот полетит вместе с редькой на землю. О-Юки и служанка, смеясь, поддерживали лестницу, чтобы хозяин не упал.

К о-Юки наведалась повивальная бабка, помогавшая ей во время первых родов.

– Давненько я у вас не была! – сказала она о-Юки и очень рассмешила этими словами парикмахершу, пришедшую сделать о-Юки прическу.

В этот день Санкити получил из Токио неприятное известие. Брат Морихико писал, что Минору опять в тюрьме. Теперь Санкити понял значение всех телеграмм от Минору. Морихико в письме ругал брата за то, что тот не думает о чести семьи и своими действиями ставит в тяжелое положение не только себя, но и братьев. Он забыл, писал Морихико, что он глава дома Коидзуми.

Санкити несколько раз перечитал письмо. Перед его мысленным взором прошли одна за другой печальные картины из жизни старшего брата. Сколько уж раз била его судьба, и вот теперь этот удар. Санкити вспоминал и свою жизнь. На его долю тоже выпало немало невзгод. Бывали минуты, когда, доведенный до отчаяния, он не хотел больше жить. Что же будет теперь с семьей брата? Куда денется о-Кура с двумя девочками и больным Содзо, которого временно приютили чужие люди? Ответственность за их судьбу ложится на плечи Морихико и его собственные. Очень расстроенный пошел Санкити к о-Юки и показал ей письмо.

– Что же случилось с Минору? – всплеснула руками о-Юки. Она понимала, что и на них с Санкити падут теперь новые заботы...

Зима уже полностью вступила в свои права. В доме Санкити, как и во всех других окрестных домах, готовились к небольшому празднику, чтобы полакомиться тыквой и мисо из камыша.

О-Юки вышла из дому и через тутовую рощу направилась к ручью, берега которого густо заросли камышом. Нарезав несколько стеблей, она пошла домой. Небо в тот день было низкое и пепельно-серое, казалось, вот-вот начнет падать снег. Скоро из школы вернулся Санкити, Продрогший до костей и, не переодеваясь, в чем был, сел за стол. Футтян вертелась у всех под ногами, хватала со стола чашки, соленые овощи, наконец, упрямо заявила, что будет кушать палочками сама. О-Юки попыталась урезонить ее. Поднялся такой рев, что хоть из дома беги. Какой уж тут праздник! О-Юки принялась уговаривать раскапризничавшегося ребенка.

Был холодный зимний вечер. О-Юки, чувствуя недомогание, прилегла поближе к огню. Девочки, приходившие к ней заниматься каллиграфией, сегодня остались дома. В комнатах было тихо-тихо. Служанка посмотрела на хозяйку. Ей стало неловко, и, чтобы хоть чем-нибудь заняться, она взяла мазь и с помощью небольшой палочки принялась мазать потрескавшиеся на холоде руки.

К учению служанка не проявляла особого рвения. Если бы хозяева не заставляли ее, она бы и вовсе не садилась за книжку. Помазав руки, она раскрыла книгу и стала громко читать, чтобы хозяин слышал, какая она усердная. Но мысли ее были далеко. Она вспоминала, как летом с девушками собирала на рисовом поле гусениц, осматривая каждый стебелек, как было весело и как они потом отдыхали, растянувшись на душистом сене. Вот уже несколько раз она читала одну и ту же фразу. Потом ей надоело вспоминать. Книжка выпала из ее рук, и девушка незаметно уснула.

Вдруг проснулась и заплакала Футтян. Служанка мигом открыла глаза и снова взялась за книгу.

– Чем ты занята! – рассердилась вдруг о-Юки. – Ты что, не видишь, что девочка совсем раздета? Так и простудиться недолго. Никакой помощи нет от тебя в доме.

О-Юки, потеряв терпение, вскочила с циновки и, вырвав из рук девушки книгу, бросила ее на пол.

– Довольно этого чтения! – крикнула она. Служанка растерянно смотрела на хозяйку. – Впрочем, делай что хочешь. Все равно толку от тебя никакого, – еле сдерживая рыдания, говорила о-Юки. – Ну кто же так читает! Какой в этом смысл? Ты ведь носом клюешь над книгой. Ладно! Иди спать.

А в соседней комнате, освещенной тусклым светом керосиновой лампы, за тоненькой перегородкой сидел над книгами Санкити. За окном завывал северный ветер, не переставая шел снег: кусты, деревья, крыши – все покрылось белым саваном. Капли, падавшие с камышовой крыши, застыли и висели теперь длинными желтоватокрасными сосульками. Наступила ночь. И стало еще холоднее. Холод проникал сквозь тонкие стены в дом. Слышалось легкое потрескивание схватываемого морозом дерева.

– Спокойной ночи, хозяин! – слегка раздвинув сёдзи, проговорила служанка, постелив себе в столовой. В ночной тишине раздались ее приглушенные всхлипывания. Какая тоска слушать женский плач, особенно в те минуты, когда на сердце давят заботы, когда кругом жестокая борьба с нищетой, отчаянные усилия уберечь тепло жизни от непогоды. Поеживаясь от холода, укутав ноги пледом, Санкити еще долго сидел за столом.

Но вот и он пошел спать. Раздеваясь, он опять услышал, как кто-то плачет. На этот раз капризничала Футтян. Была уже полночь, а девочка все не унималась.

– Фу, какая нехорошая девочка, – тихонько приговаривала о-Юки. – Ты сегодня слишком много ела, вот у тебя и разболелся животик!

Сколько ни шептала о-Юки, девочка не унималась. Казалось, истошно вопят самые стены. О-Юки потеряла терпение, но стоило ей чуть-чуть прикрикнуть, как Футтян залилась еще сильнее.

– Не плачь, ну что ты, не плачь! – шептала о-Юки. Футтян в это время радостно заверещала – она нашла материнскую грудь.

– Ты совсем не жалеешь маму, – сказала о-Юки. Уловив раздражение в голосе матери, девочка снова захныкала. О-Юки, чувствуя, что у нее нет больше»сил, заплакала вместе с ней.

С самого утра в доме соседей слышался дробный стук пестика в ступе – мололи рис для лепешек. В доме Санкити тоже все были заняты приготовлениями к Новому году. Сосновыми ветками убрали входную дверь. В южных комнатах дома, согреваемых солнцем, Санкити рассыпал душистые листья померанца. Повесили скромное симэкадзари – сплетенную из соломы веревку, с которой спускались длинные бумажные ленты.

Вот и пришел Новый год в дом бедного сельского учителя. Санкити ходил по дому и развешивал на стенах ветки с желтыми листьями.

Послышались женские голоса, и лицо его вдруг помрачнело: «Когда же наконец кончатся постоянные нелады о-Юки со служанкой?» Санкити во всех недоразумениях с прислугой винил жену. Он считал, что всегда не прав тот, кто пользуется трудом другого. Это избаловало служанку, она часто не слушалась свою хозяйку, а та, в свою очередь, обижалась на нее.

– Пойми, – упрекали в этот раз Санкити жену. – Ведь девушка, которая нам помогает по дому, еще совсем ребенок. Ей нет и пятнадцати лет. Как можно винить ее во всех бедах?!

– А ее никто и не винит, – рассердилась о-Юки. Она считала, что ее муж не понимает психологии этой категории людей, не замечает, что служанка вечно перечит, делает все на свой лад, совсем забросила маленькую о-Фуса.

– Ты как раз и винишь ее, – продолжал Санкити. – Я не глухой.

– Ну хорошо, приведи пример, когда я в чем-нибудь обвиняла ее.

– А каким тоном ты с ней разговариваешь?

– У меня всегда такой тон. Я с ним ничего не могу поделать!

– Ну с отцом-то ты разговариваешь по-другому.

– Ты понимаешь, что ты говоришь? Кто же с родным отцом говорит так, как со слугами. Как ты можешь в присутствии служанки оскорблять моего отца!

– Никто твоего отца не оскорбляет. Но к слугам нужно относиться, как к родным, тогда и они все будут делать, как у себя в доме.

Слушая перебранку, девушка сидела, забившись в уголок, ни жива ни мертва, переводя растерянный взгляд с хозяйки на хозяина, словно вопрошая, что еще натворила ее подопечная малютка.

«Конечно, – думал про себя Санкити, – глупо спорить из-за служанки. Вот до чего мы уже дошли – семейные сцены из-за пустяков!»

– Здравствуйте, – послышался на пороге голос. – А я принес вам рисовых лепешек.

В комнату вошел мужчина – торговец рисом, живший по соседству с Санкити.

– Лепешки принесли! Лепешки! – служанка с обрадованным лицом подхватила Футтян на руки. Девочка захлопала в ладоши и засмеялась. Она еще не умела членораздельно говорить и только лепетала что-то быстро и непонятно.

В раскрытую дверь видна была лошадь торговца, привязанная к забору, над которым возвышалась могучая лиственница.

8

Прошло еще два года. Нездоровье о-Танэ вынудило ее оставить дом и дочь о-Сэн на попечение сына и невестки Тоёсэ и поехать на лечебные источники в местечко Ито, что в провинции Идзу. Ее провожал Тацуо, который должен был с полдороги заехать в Токио по каким-то своим делам. Путь их лежал через места, где жил Санкити. С того лета, которое Санкити провел в Кисо, о-Танэ ни разу его не видела. Ей очень хотелось хотя бы на денек остановиться у брата, познакомиться с невесткой, посмотреть дочку Санкити. Однако Тацуо очень спешил в Токио.

Получив телеграмму о том, что сестра с мужем будут проезжать мимо них, Санкити и о-Юки чуть не бегом бросились на станцию. У них теперь было две дочери. Футтян, одетая в чистенькое кимоно, шла, держась за руку матери. Ей было уже четыре года. Младшую двухлетнюю дочку о-Кику несла на руках соседка.

Скоро над развалинами старого замка показались клубы белого дыма. Народ на платформе засуетился, забегали станционные служащие. Еще несколько минут – и состав подошел к перрону. Санкити услышал знакомый голос. В окне вагона второго класса появилось улыбающееся лицо о-Танэ. Подхватив детей, Санкити и о-Юки подбежали к окну.

Женщины радостно приветствовали друг друга.

– Это тетя о-Танэ, – сказал Санкити и поднял Футтян к окну.

– Футтян, милочка! – воскликнула о-Танэ. – А у меня есть для тебя подарок. На, держи. – И она протянула девочке большой сверток.

– Как загорела-то! А щеки какие! Кровь с молоком! – ласково улыбаясь, говорил Тацуо.

О-Танэ очень хотелось подержать на руках Футтян, но до отхода поезда оставались считанные минуты. Она скрылась в вагоне и тут же появилась со свертками.

– Это детям, – сказала она, протягивая свертки Санкити.

– Так вы сейчас в Токио? – спросил Санкити у Тацуо.

– Нет, я сперва отвезу о-Танэ в Ито, а уж на обратном пути в Токио. Там у меня дела. Мы так хотели погостить у вас хоть денек. Но времени у меня в обрез...

– Такая досада, о-Юки-сан! И поговорить-то как следует не удалось. Уж вы не сердитесь, пожалуйста. Ну да, бог даст, еще встретимся, – сказала о-Танэ.

О-Юки, державшая на руках о-Кику, кивнула. Поезд тронулся. О-Танэ отпрянула от окна и замахала рукой. Поезд стал набирать скорость, пошел все быстрее, быстрее и скоро скрылся за поворотом.

О-Танэ захотела еще раз взглянуть на брата и его семью. Она высунулась из окна, но станции уже не было видно. Как будто и не было Футтян с румяными щечками, как у всех деревенских детей, улыбающейся о-Юки с ребенком на руках, Санкити, энергично машущего шляпой вслед поезду.

– Ну вот и исполнилось мое желание. Посмотрела на брата и на невестку.

Муж и жена заговорили о Санкити. Сегодня о-Танэ чувствовала себя гораздо лучше; видимо, дорожные впечатления вывели ее из болезненного состояния.

Тацуо же, наоборот, что было ему несвойственно, чувствовал недомогание, но старался скрыть это от жены, как и подобает мужчине.

Перевал кончился, поезд стал спускаться в долину. О-Танэ выглянула в окно: молодая женщина, ехавшая в соседнем купе, высунулась наружу и стала сцеживать из груди молоко. О-Танэ вспомнила невестку, у которой не было детей. Вдруг ей стало грустно: ведь она едет в чужие края, где будет жить одна, оторванная от детей. Как-то там сейчас сын, невестка, больная дочь? Что-то они делают?

Всю дорогу о-Танэ не покидало безотчетное чувство тревоги. Видимых причин не было, а вот на тебе, неспокойно на сердце, и все тут.

Здоровье ее резко пошатнулось сразу после свадьбы Сёта: заболели руки и ноги, голова налилась свинцом. Тогда-то, по совету Морихико, она и поехала первый раз в Ито на горячие источники. Ей очень не хотелось ехать туда второй раз. Но Тацуо чуть не силой заставил ее.

В Акабанэ сделали пересадку на токайдоскую линию. Уже затемно вошли в вагон, Тацуо прилег на полку. Закрыв ноги мужу шелковой накидкой, о-Танэ села рядом и стала слушать мерный стук колес. Тацуо ворочался, ворочался – непонятно было, спит он или нет, – и наконец встал. Обычно он выглядел моложе своих лет, но сегодня его красивое, с решительными чертами лицо было искажено страданием; то ли он и впрямь заболел, то ли его что-то угнетало.

– Что с тобой? – с тревогой посмотрела на мужа о-Танэ. – Остался бы ты со мною в Ито... А? У тебя совсем больной вид. Полечишься на водах, отдохнешь...

– Это невозможно, – уныло ответил Тацуо. – Мне сейчас дорога каждая минута. – Как закончу дела в Токио, тотчас вернусь обратно. Какое уж тут лечение!

Тацуо, предпринимательский дух которого не удовлетворялся аптекарским делом, унаследованным от предков, с головой окунулся в финансовые операции и занимал теперь довольно крупный пост в местном банке. Сейчас он готовил годовой отчет, который ему предстояло доложить на правлении.

Монотонно стучат колеса. Чтобы развеять скуку, о-Танэ достала фрукты, угостила мужа. Тацуо взял нож и стал снимать кожицу со спелого плода. Руки у него дрожали, и он порезался.

>– Что это со мной происходит?! – воскликнул он и через силу рассмеялся.

О-Танэ внимательно посмотрела на него. Нет, неспокойно было у нее на душе. «Что-то случилось, – думала она. – У Тацуо никогда не дрожали руки. Видно, все-таки что-то случилось».

Поздно вечером поезд пришел в Кодзу. Далее до Ито нужно было ехать пароходом. Уставшие, добрались супруги до гостиницы.

Человеку, живущему в горах, трудно сразу привыкнуть к морю, к неумолкаемому шуму прибоя, запаху соленой воды. Первую ночь Тацуо и о-Танэ почти не спали. Утром они завтракали на балконе; оттуда открывался чудесный вид на море.

О-Танэ очень беспокоилась о муже, вид которого выражал нетерпение и тревогу.

– Послушай, – сказала она Тацуо, – если дело такое спешное, незачем тебе ехать со мной в Ито. Я и одна доберусь туда. Осталось только проплыть пароходом. Бог даст, море будет тихое, так что поезжай-ка в Токио отсюда.

– Мне действительно надо торопиться... Но как же ты одна?

– Не беспокойся. Это ведь не первый раз. До Кодзу меня довез – и прекрасно. А дальше я доеду сама. В Ито найду Хаяси. Так что поезжай себе спокойно.

– Ну ладно. Я посажу тебя на пароход, а сам на поезд – и в Токио. Улажу банковские дела – и скорее домой.

Вошла служанка и сказала, что до отплытия парохода в Ито остался час. Приблизительно в это же время отходил и токийский поезд.

– Так пойдем же. Я на пристань, а ты на вокзал, – сказала о-Танэ.

– Зачем такая спешка? Это не последний токийский поезд, уеду со следующим. Я провожу тебя на пароход.

– Ты ведь говоришь, дорога каждая минута. Я и подумала, что тебе лучше немедленно отправляться.

– Часом раньше, часом позже – какая разница!

Теперь не было заметно, что Тацуо торопится. Впрочем, и спокойным его тоже нельзя было назвать. Усталый и, казалось, ко всему равнодушный, он сидел и дымил папиросой, отсутствующим взглядом скользя по синей глади моря. На станции загудел паровоз. Тацуо даже не шелохнулся. Казалось, он забыл обо всем на свете.

Пора было идти на пароход. Тацуо и о-Танэ вышли из гостиницы, тропинка, вьющаяся меж сосен, повела их вниз к песчаному берегу. Пройдя по песку, они остановились у самой воды. Пассажиров собралось много. Ждали лодку, которая перевозила на пароход, стоявший на рейде. Наконец большая лодка ткнулась носом в песок. Надо было пройти несколько шагов по пенящимся волнам прибоя. О-Танэ попрощалась с мужем. Стоявший рядом высокий, сильный мужчина легко подхватил о-Танэ, и через минуту она уже была в лодке.

Прыгая по волнам, лодка все дальше уходила от берега. Тацуо понуро стоял у самой кромки воды. О-Танэ не отводила глаз от фигуры мужа, становившейся всё меньше и меньше. Расстояние уже мешало ей разглядеть его лицо. Волнение на море было небольшое, и о-Танэ не боялась путешествия. Но подавленность мужа очень ее тревожила. Ступив на пароход, она еще долго думала о нем.

Пароход пересек залив Сагаминада и бросил якорь у противоположного берега. Спеша, толкаясь и переругиваясь, пассажиры перебрались с палубы в лодки. Скоро о-Танэ опять ступила на землю. Она была в Ито.

О-Танэ поселилась в гостинице, где жила чета Хаяси с матерью и мальчиком-слугой. О-Танэ познакомилась с ними в первый свой приезд на воды. Хаяси занимали комнату на втором этаже, выходящую окнами во двор. О-Танэ поселилась рядом. Хаяси жили в Токио и каждое лето приезжали на воды. Устроившись на новом месте, разложив вещи и приведя себя в порядок после дороги, о-Танэ тут же села писать письмо невестке Тоёсэ.

Вот уже две недели жила о-Танэ в Ито, а от мужа не было никаких известий. Прошел месяц, а Тацуо все молчал.

Наконец о-Танэ получила письмо из дому. Сёта и Тоёсэ писали, что дома все благополучно, все здоровы, просили ее беречь себя, лечиться и ни о чем не беспокоиться. Словом, писали, как пишут все дети, когда боятся расстроить мать. И ни слова об отце. Сердце у о-Танэ сжалось, она поняла: в доме что-то неладно. Но что? Куда девался Тацуо? Уж не отправил ли он ее на край света умышленно, чтобы она не мешала ему?

Она вспомнила, как муж настойчиво уговаривал ее ехать. Вспомнила и то, как ей не хотелось уезжать.

Тацуо был чем-то расстроен всю дорогу. У него даже руки дрожали, чего с ним никогда не было. Думая обо всем этом, о-Танэ чувствовала, что почва уплывает у нее из-под ног.

Прошло два месяца. Супруги Хаяси засобирались домой. В Ито оставались только их мать, женщина преклонных лет, которую все называли бабушкой, и мальчик-слуга. О-Танэ проводила своих друзей до парохода. Полная горьких предчувствий, возвращалась она домой.

В гостинице ее ждало письмо от Морихико, в котором брат в нескольких словах сообщил, что произошло. Тацуо ушел из дому. По мнению Морихико, о-Танэ лучше всего было оставаться в Ито. «Как же это могло быть? Ведь никто ничего не замечал!» – думала потрясенная о-Танэ. Из письма Морихико было ясно одно: Тацуо бросил семью. Никаких подробностей брат не писал, да и никто из родных, зная характер о-Танэ, не решался это сделать. О-Танэ оставалось только гадать.

От Тацуо по-прежнему не было никаких известий. «Куда он девался? Что с ним стряслось? Почему он не поделился своей бедой с ней? Хоть бы строку написал, где он и что с ним сейчас?» – неотступно думала о-Танэ.

Прошел еще месяц. Сёта и Тоёсэ, беспокоясь о матери, решили навестить ее. Сели в поезд, потом на пароход. И вот они уже в гостинице, где жила их мать. Когда о-Танэ увидела их, она почувствовала приблизительно то, что чувствует мать, увидев в спасательной шлюпке с затонувшего корабля своих детей целыми и невредимыми. В первую минуту она не могла сказать ни слова.

– Как хорошо, что вы, приехали! – наконец воскликнула мать. – Вот уж правильно сделали! Обязательно и вам надо полечиться. Тогда и дети пойдут.

Сёта и Тоёсэ смущенно переглянулись.

– Нет, мамочка, мы приехали не лечиться, – печально покачала головой Тоёсэ.

Сёта, вдруг ухватившись за высказанную матерью мысль, сказал, что хочет пойти принять ванну. Все трое спустились вниз и по крытой веранде подошли к ванной комнате. С веранды открывался прекрасный вид на море.

– Мама ничего не знает, – тихо проговорила Тоёсэ. – Как ей сказать – ума не приложу.

– Ты знаешь, какие нервы у матери! Смотри не говори сразу всего, – отозвался Сёта. – Надо как-то ее подготовить. Подумай, как это лучше сделать.

С этими словами Сёта вместе с другими мужчинами вошел в процедурную и через минуту лежал в горячей воде, над которой клубился пар.

Сёта приехал в Ито всего на несколько дней. Обстоятельства звали его обратно. С матерью в Ито оставалась Тоёсэ, а он должен был приводить в порядок дела, расстроенные отцом, рассчитаться с кредиторами. Когда-то Сёта мечтал вырваться из дома. Теперь, когда старый дом Хасимото рушился, он на свои плечи взвалил всю тяжесть спасенья семьи от полного краха.

Приняв ванну, он присоединился к ожидавшим его матери и жене.

– Со мной по соседству живет старушка Хаяси, – тихо проговорила о-Танэ. – Мы с ней откровенно говорим обо всем. Она говорила как-то... Словом, я догадываюсь, что произошло у нас в доме...

– Этого бы не случилось, если бы нам не пришлось помогать дяде Минору, – сказал Сёта. – Теперь, когда уже поздно, мы все поняли, что этого не надо было делать... Но ведь отец помог дяде, потому что очень жалел его.

– Почему с дядей Минору случилось такое несчастье? Его, наверное, кто-нибудь обманул? – спросила Тоёсэ.

– Помните, перед самым моим отъездом в Ито к нам приходил чиновник из префектуры по делу Минору? – сказала о-Танэ. – Но уже нельзя было предотвратить банкротство. Об этом сразу же все узнали. Городок у нас маленький. Ничего не скроешь.

– Тогда-то и были приостановлены все наши финансовые операции. И кредит нам закрыли, – сказал Сёта.

– Не ожидала я, что зайдет так далеко, – тихо проговорила о-Танэ. – Отец то и дело ездил в Токио. Там у него были дела. Он все надеялся как-нибудь выкрутиться, да, видно, не удалось. А потом что с ним случилось? Ведь я так до сих пор ничего и не знаю.

– Да, от судьбы никуда не уйдешь, – многозначительно заметил Сёта. – Я хочу просить дядю Морихико приехать к нам и помочь выбраться из долгов.

– А что говорит Касукэ?

– Какой теперь от этого старика прок? Что он может посоветовать?

О-Танэ все продолжала допытываться, что же произошло в ее отсутствие дома. Сёта и так и этак старался перемести разговор на другое. Тогда о-Танэ прямо спросила, куда делся отец.

– Видишь ли, отец, расставшись с тобой, не вернулся в Кисо. Еще с дороги он послал мне письмо и именную печать, которой скреплял деловые бумаги. Вероятнее всего, он уехал в Китай... Помнится, он как-то мимоходом говорил, что не прочь был бы поехать туда, – неопределенно ответил Сёта.

– Он, верно, решил, что там легче встать на ноги, – еле слышно проговорила о-Танэ.