Текст книги "Семья"

Автор книги: Симадзаки Тосон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

– Посиди с нами, – обратилась она к Касукэ, ставя перед ним столик. – Сегодня хозяин решил отдохнуть, побыть с гостем. Правда, никакой особенной закуски к вину не будет, разве что свежая рыба.

Касукэ привычно склонил свою лысую голову.

– С удовольствием исполню обязанности виночерпия, – ответил он, садясь за столик. Он был в переднике, вся его поза выражала скромность и смирение. И все-таки сразу чувствовалось, что в его жилах течет кровь самурая. Он взял бутылку и большими смуглыми руками разлил вино.

Разговор сам собою перешел на молодого хозяина. О-Танэ то и дело приходилось отлучаться на кухню, где готовился ужин. Но она тут же возвращалась: будущее сына очень беспокоило ее.

– А может, просто женить его на этой девушке? – спросил Санкити, которого жизнь в столице освободила от предрассудков.

– Ну нет, этому не бывать, – резко возразила брату о-Танэ. – Ты, Санкити, не понимаешь в наших делах ничего, а лезешь со своими советами.

– Э-э, видите ли, – начал Касукэ, глядя на Санкити покрасневшими от вина глазами. – Дело в том, что эта девушка из плохой семьи. Может, я и ошибаюсь, но, кажется, ее родители тайком подбивают молодых людей на этот брак.

По лицу о-Танэ пробежала какая-то тень, но она ничего не сказала.

– И вообще это люди не нашего круга, – продолжал Касукэ. – Дому Хасимото нужна другая невестка.

Вечерело.

Тень от сопки легла на крышу дома, затушевала часть двора и стену белого амбара, возвышавшегося на склоне, дотянулась до каменной ограды с навесной решеткой, на которой цвели тыквы горлянки. Выше, за оградой, маслянисто чернел участок невозделанной земли, где в давние времена предки Хасимото обучались артиллерийскому искусству.

Окончив работу на огороде, по ближнему склону спускался с мотыгой на плече старик крестьянин. Долину наполнил звон монастырского колокола, возвещавшего время вечерней трапезы.

Тацуо сидел на веранде и любовался садом. Он налил вина гостю и приказчику Касукэ, за его верную службу, и себе для бодрости.

– Где бы найти невесту для молодого хозяина, – вздохнул Касукэ, принимая из рук Тацуо чашку с вином и ставя ее на стол. – Чтобы из хорошей семьи была. Тогда и тужить не о чем. От этого зависит будущее благополучие дома Хасимото.

– Нет такой невесты, – сокрушенно проговорила о-Танэ.

– Во всей округе не найти невесты? Да этого не может быть, – рассмеялся Тацуо.

О-Танэ стала перебирать по пальцам всех девушек на выданье. Их оказалось много, но все были недостаточно хороши для ее сына.

– Пожалуй, самая подходящая невеста в Иида, – сказала она, взглянув на Касукэ. – Прошу тебя, разузнай о ней поподробнее.

– Хорошо. Узнаю все, что возможно, – ответил Касукэ.

– А что там за девушка? – поинтересовался Санкити.

– Да как сказать. Ничего определенного мы пока не знаем, – уклончиво ответил Тацуо.

– Ее рекомендовали очень уважаемые люди, – пояснила о-Танэ. – Осенью Касукэ поедет торговать вразнос, заодно и разузнает об этой семье. Пойми, Санкити, выбор невесты – очень важное дело.

Эти люди думали прежде всего о благополучии дома, а уж потом о счастье детей.

На веранду никем не замеченная вышла о-Сэн. Села тихонько подле матери и стала слушать разговор. Когда о-Танэ спохватилась, дочери уже не было. О-Танэ заглянула в соседнюю комнату.

– Что с тобой, доченька?

О-Сэн молчала.

– Ну, о чем это ты загрустила? Когда о невесте говорят, нельзя грустить, – ласково говорила мать дочери.

– Что случилось, о-Сэн? – крикнул с веранды Санкити.

– О-Сэн очень впечатлительна. Чуть что – сразу в слезы, – ответила, обернувшись, о-Танэ.

Санкити ушел в свою комнату, сказав, что у него кружится голова. Следом поднялся Касукэ, пошел принимать ванну. В гостиной остались Тацуо и о-Танэ. Сёта еще не возвращался из города.

– Ты заметил, что Сёта с Санкити дружит, – сказала о-Танэ, взглянув на мужа. – Делится с ним всем.

– Да, это верно. Что ж, они и по годам подходят друг другу.

– Не знаю, как на твой взгляд, но мне кажется, Санкити хорошо влияет на Сёта.

– Пожалуй.

О-Танэ подошла к лампе и, откинув рукав, обнажила почти до плеча худую, бледную руку, покрытую красными пятнами.

– Знаешь, как чешется. Погляди!

– Ну, нельзя так сильно нервничать.

– Нервничать! Я просто умираю от беспокойства за Сёта.

Тацуо радовался приезду Санкити. У него не было родных, и к братьям жены он относился, как к своим собственным. С приездом Санкити в доме появился человек, с которым обо всем можно было поговорить. Но чем больше они говорили, тем сильнее тревожился Тацуо за судьбу сына.

Тацуо вспоминал свою молодость. Он уже давно не возвращался мыслями к прошлому. И вот теперь, думая о сыне, он вспоминал себя. Отец умер, когда Тацуо был еще совсем молод. Дела вели три приказчика, такие, как Ка-сукэ. Их тогда называли рецептарами. Дом благодаря их стараниям процветал. Сам Тацуо не вмешивался ни во что. Обуреваемый честолюбивыми мечтами, он покинул родные места и поселился в Токио. И все-таки жизнь заставила его вернуться. Он приехал назад в затерянный в горах городишко с молодой женой и постаревшей матерью. Но сколько он пережил, прежде чем переступил порог отчего дома! Испытал он и большую любовь, и горечь разочарования. Прошел сквозь все соблазны большого города. И понял, что нет ничего на свете прочнее дела, созданного стараниями отцов и дедов. Дом предков был надежным убежищем от житейских бурь и невзгод. Получив от управляющего ключи, Тацуо принялся хозяйничать. А хозяином он оказался дельным, способным. И тогда-то впервые почувствовал он благоговейный трепет перед мудростью предков. «Сёта напоминает мне мою молодость, – думал Тацуо. – Но он еще более безрассуден. И это его безрассудство может стоить нам слишком дорого». Мысль о том, что сын совсем вышел из повиновения, не давала ему покоя. Расстроенный, он в этот вечер ушел к себе раньше обычного.

Когда весь дом заснул, о-Танэ с фонарем в руке тихонько вошла в комнату гостей. Санкити и Наоки крепко спали. Постель Сёта была пустой. О-Танэ вышла во двор, приблизилась к воротам, но запирать их не стала. Оставила незапертой и входную дверь, Ведь любимого сына еще не было дома.

2

И в этом городке, раскинувшемся в зеленой долине, которую со всех сторон обступали поросшие густыми лесами горы, выпадали дни, когда лето давало о себе знать.

Целые дни проводил Санкити за письменным столом, воссоздавая на бумаге свои замыслы. О-Танэ делала все, чтобы разнообразить жизнь брата, погруженного в работу. Освободившись от домашних дел, она показывала ему старинную керамику, покрытые лаком безделушки и другие интересные вещицы, которые передавались в семье от поколения к поколению.

Как-то, взяв большой,ключ, она повела Санкити к амбару. Загремел замок, медленно отворилась массивная дверь, и о-Танэ ввела брата внутрь. Поднялись на второй этаж. Помещение удивило Санкити своими размерами. Ставни одного окна были открыты, яркие лучи солнца освещали поставленные один на другой ящики с книгами и ветхую домашнюю рухлядь. О-Танэ отворила ставни на других окнах.

– В этом сундуке лежало приданое бабушки, а вот в том – мое, – сказала о-Танэ. Заметив, как загорелись глаза Санкити при виде книг, она вышла, предоставив ему рыться в ящиках.

Санкити стоял перед ящиками, внимательно их разглядывая. Вспомнил он, как однажды летом, когда еще был цел старый дом, он приехал туда и занялся отцовской библиотекой. Книг у отца было гораздо больше, чем у Хасимото. Там он нашел тогда труды дорогих его сердцу Мотоори¹ и его последователей, книги, посвященные «Манъёсю»² и «Кодзики»³, книги по истории Японии и Китая, томики японской поэзии.

Санкити стал рыться в ящиках. Тут были труды по военному искусству, книги сутр, неизвестно как попавший сюда Ветхий завет на древнекитайском языке. В большой открытой корзине, стоявшей под окном, Санкити нашел кипу брошенных в беспорядке толстых тетрадей; иероглифы на обложках были выведены рукой Тацуо. Санкити раскрыл первую тетрадь. Это были дневники его зятя.

Записи относились к тому времени, когда семья жила в Токио. Санкити прочитал несколько страниц, и давно забытые картины детства ожили перед ним. В доме сестры часто собирались гости. Пили вино, беседовали. Чаще других заглядывал отец его друга Наоки. Он любил петь, его любимой песней была «Наканори из Кисо». Тацуо подпевал ему. Красивый, чистый и гибкий был тогда у Тацуо голос. Сколько песен было спето друзьями вместе! Тацуо не описывал в подробностях события тех лет, зато его дневник подкупал своей искренностью, от его страниц веяло ароматом прошлого.

В амбаре было тихо.

Сквозь знойное марево полуденной жары трава в саду за окнами казалась опаленной огнем. Облокотившись на подоконник, Санкити думал о том, кто мог разворошить до него эту корзину. Конечно, Сёта. Он, верно, не раз забирался сюда и тетрадь за тетрадью читал отцовский дневник. Ему открывалась далекая жизнь, полная поисков, падений, счастья, невзгод.

Санкити затворил за собой тяжелую дверь и по каменным ступеням спустился вниз. Решетка, оплетенная виноградом, и крышка колодца отбрасывали на плиты двора густую тень. С высокой, увитой плющом каменной ограды, которая тянулась за амбаром, падали прозрачные, чистые капли воды.

В этот затененный уголок о-Сэн принесла таз и стала стирать. О-Хару носила из колодца воду. Служанка на первый взгляд казалась хмурой, неразговорчивой. На молодого приказчика и подмастерьев она смотрела сурово и свысока. Они должны были помнить, что она не простая служанка. Но, оставаясь в обществе своей госпожи, она преображалась. И было нетрудно заметить, что в ее жилах течет горячая кровь.

Перебросившись с о-Сэн двумя-тремя словами, Санкити остановился у колодца. Подошел Сёта. Руки у него были в земле, значит, опять копался в огороде. Увидев о-Хару, он попросил ее полить ему на руки. Щеки у девушки зарделись. Стоящая рядом о-Сэн смотрела на молодых людей безучастным взглядом.

Сёта вымыл руки. Весело переговариваясь, дядя и племянник пошли к дому.

Их обогнала о-Хару с ведром в руке. Проковылял мимо старик крестьянин, почтительно взглянув на молодого хозяина. Его взгляд, казалось, говорил: «Господин, вы не должны поддаваться влечениям молодости. Столько людей зависит от вас. Они надеются, что вы своим умением и прилежанием умножите благосостояние дома, и чада и домочадцы будут счастливы и спокойны за свою судьбу, а среди них и бедный старик, всю жизнь работавший не покладая рук»,

Сёта преисполнялся важности, когда видел, с каким почтением к нему относятся. Вместе с тем он чувствовал раздражение. «Почему я не могу все бросить и уехать, как другие? – думал Сёта. – Все смотрят на меня так, точно ждут от меня чего-то, как будто я каждому чем-то обязан». Ему было тягостно в родном доме, где десятки глаз следили за каждым его шагом.

Дом Хасимото был построен как все деревенские дома. Сквозь заднюю дверь Сёта и Санкити попали в узкий внутренний дворик, оттуда в палисадник перед окнами лавки. Там они встретили дядю Наоки.

– Господин Савада тоже работает у нас, заготавливает оберточную бумагу, – сказал Сёта, обращаясь к Санкити.

Тщедушный старик посмотрел на Сёта так, точно и он хотел сказать: «Господин Сёта, не забывай, твои бабка и мать принадлежат старинной родовитой семье. Твой отец в молодости увлекался науками, и торговля совсем было захирела. Ты должен, не теряя времени, вооружиться счетами и навести в доме порядок. На тебе большая ответственность» .

Видя вокруг себя такие взгляды, Сёта был готов бежать из дому куда глаза глядят.

Войдя в комнату, Санкити широко раздвинул сёдзи, чтобы видеть синевшие вдали горы. Сёта принес столик, поставил его посреди комнаты. Дядя с племянником сели и завели разговор.

Разговаривая с дядей, Сёта, как много раз прежде, почувствовал, что завидует ему. Завидует его положению вечного студента. Санкити приехал к ним в гости, он делает, что ему захочется; думает о том, о чем приятно думать. А он, Сёта, должен был бросить занятия в университете и приехать в эту глушь. Должен был отказаться от своих мечтаний. Его отец когда-то потерпел неудачу в науках. Само собой разумелось, что и молодому хозяину наука не нужна.

«Как можно одному жить в большом городе?» – это был самый веский довод родных. «Пропади пропадом этот дом, эта проклятая аптека», – все чаще думал Сёта.

В долине шумела бурная Кисогава. Но шум бегущей воды уже давно не трогал Сёта. Густые леса, набегавшие на городишко, вызывали у него тоску. Неужели он должен похоронить себя здесь? От этой мысли Сёта становилось жутко.

В комнату вошла о-Танэ.

– А я приготовила вам чай нэбу. Он такой душистый, – ласково улыбнулась она.

Чай нэбу составлялся из особых сортов листьев. В детстве Санкити очень любил его.

– Ну как, Санкити, нашел что-нибудь интересное в кладовой? – спросила о-Танэ.

– Да... Кое-что там есть, – неохотно отвечал Санкити.

О-Танэ почувствовала себя лишней и ушла.

Молодые люди заговорили о девушках. Санкити рассказал Сёта, что слышал о его сердечных делах от сестры. Ему хотелось, чтобы Сёта был откровенен с ним. Но Сёта обмолвился только, что очень жалеет девушку, о которой идет речь. А в глубине его души поднялось возмущение: как смеют они топтать его любовь?

Воцарилось молчание.

– У нас в городе молодежь разная, – проговорил наконец Сёта. – Одни целыми днями сидят дома, занимаясь только своими делами. Другие находят время и на развлечения. Вот среди них у меня есть приятели.

Отпивая ароматный чай и дымя папиросами, дядя и племянник вели неторопливый разговор. Сёта очень хотел заниматься каким-нибудь практическим делом. Живя в Токио, он изучал технику изготовления лаков, учился живописи, много читал. Этот юноша был наделен от природы жаждой знаний: он любил литературу и следил за всеми новыми книгами.

Санкити принес с собой рукопись. Сёта, разложив ее перед собой на столе, приятным, сильным голосом, напоминавшим голос отца, прочел несколько страниц вслух.

Как-то во время каникул, когда Сёта еще учился в Токио, он поехал к Санкити в Сэндай. Эта поездка навсегда осталась у него в памяти. Дядя снимал в Сэндае дешевую комнатушку на втором этаже захудалой гостиницы. Они часто ходили вдвоем к друзьям. Однажды ездили даже в Мацусима. В Сэндае Санкити закончил работу над одной из своих книг. Дядя и племянник долгими зимними вечерами читали рукопись вслух при тусклом свете гостиничной лампы. Обо всем этом вспоминал сейчас Сёта.

– Да, – сказал Санкити, – это было ночью под рождество. Меня пригласили на праздник в Иванума. Там я и увидел первый раз, как празднуют рождество в деревне, угощался рисовой кашей с овощами. Ночевал я у старосты христианской общины. Он был владельцем магазина. Утром я пошел прогуляться к реке. И дневным поездом вернулся в Сэндай. Захожу к себе в комнату, а ты уже меня ждешь...

– А помнишь, мы сидели в твоей комнате и слушали, как шумит море? – сказал Сёта.

– Да, хорошо было в Сэндае. Кругом виноградники, грушевые сады. У друзей можно было достать любую книгу... Когда я приехал туда, у меня было такое чувство, точно кончилась ночь и занялось ясное утро... До Сэндая я жил как среди мертвецов. – И, глубоко вздохнув, Санкити добавил: – Я даже удивляюсь сейчас, как у меня хватило сил все это вынести.

Сёта внимательно слушал дядю.

– Там я почувствовал себя обновленным, – продолжал Санкити. – Столько родилось замыслов, захотелось писать.

– А у нас есть твоя книга, которую ты написал в Сэндае.

– Послушай, Сёта, и у тебя, и у меня все впереди, – сказал Санкити, уловив в тоне юноши грустную нотку. – Я ведь тоже еще молод. Надо начинать жить заново.

В комнату вошел Наоки с большим букетом полевых цветов. Вид у него был немного усталый.

– Ты откуда, Наоки? – спросил Санкити.

– Я гулял по берегу реки, далеко забрался, – ответил тот.

Сёта принес стоявшую в нише вазу и поставил в нее цветы.

– Ни-сан, – обратился Наоки к Санкити, – моя сестра Ямаваки приглашает вас в гости. Но говорят, что вы не любите выходить из дому.

Санкити ничего не ответил, ему не хотелось ни с кем знакомиться в этом городе.

Откуда-то снизу, из долины, послышались звуки колокольчиков.

– Это процессия молящихся, – оживился Сёта.

Люди, поднимавшиеся в гору, предвкушая конец пути и близкий отдых, прибавили шагу, и колокольчики, привязанные к поясам, зазвенели еще сильнее. Сёта вышел на веранду.

Был праздник. В доме Хасимото в этот день не работали. Ворота и вывеска были украшены черными опахалами, которыми обычно гасят огонь, и гирляндами красных и белых цветов. Наоки ушел праздновать к своим многочисленным родственникам. Ушел и Сёта. Приказчики и работники, надев новые кимоно, тоже разбрелись кто куда. Улица кипела весельем, а в доме было тихо и сонно.

О-Танэ заглянула в комнату Санкити.

– У тебя нет с собой хаори? – спросила она у брата, увидев, что тот одет, как в будний день. – Я возьму для тебя у Сёта праздничное монцуки. Сегодня мимо нашего дома понесут паланкин из храма. Мы все выйдем смотреть.

– Как-то неловко выходить на улицу в праздник в чужой одежде.

– Что же тут неловкого? Ты ведь не у себя дома. Приехал в гости, ничего лишнего с собой не взял.

– Мне все равно, в чем выходить, но если ты считаешь, что так будет лучше, то я надену монцуки.

О-Танэ пошла к двери, но Санкити остановил ее.

– Что-то со мной творится, сестра. Сны странные снятся. Если у тебя есть шафран, завари для меня немного.

– Конечно, есть; что другое, а это найдется. Сейчас принесу. Когда матушка была жива, она иногда поила меня шафраном. Это питье для женщин, не для мужчин. Но и мужчинам бывает полезно его попить, – говорила она.

– И у мужчин иногда кровь начинает играть, верно?

О-Танэ ушла и скоро вернулась, неся в руках мешочек с лекарственной травой, чашку воды и монцуки, на котором был вышит герб торгового дома Хасимото. Положив красные лепестки шафрана в чашку с водой, она протянула ее Санкити.

– Расскажи, какие ты видишь сны? – попросила о-Танэ.

– Очень плохие, – ответил Санкити. – Один мой приятель рассказывал, что видит во сне красивые пейзажи. А мне все больше женщины снятся.

– Фи, глупости какие, – поморщилась о-Танэ.

– Что же делать, сестра?.. Поэтому я и попросил шафран.

– И ты видишь какую-нибудь знакомую девушку?

– В том-то и дело, что нет. Вижу я ее босиком. Бежит она за мной, а я от нее. Из сил выбиваюсь. Заскочил в какой-то сад, а деревья там часто-часто посажены. Я между деревьями и застрял. Стараюсь вырваться и не могу. А она вот-вот настигнет меня. К счастью, на этом месте я проснулся... Весь в поту.

– Ничего другого, конечно, вашему брату и не может присниться, – рассмеялась о-Танэ.

В комнату вбежала о-Сэн.

– Паланкин несут... Уже совсем близко, – крикнула она.

Женщины вышли за ворота. Весь городок был виден отсюда как на ладони. Голубая змейка Кисогавы делила его на две части. Санкити надел монцуки Сёта, несколько длинноватое, и вместе с Тацуо спустился вниз, к шоссе.

Когда процессия прошла мимо дома, о-Танэ позволила дочери со служанкой пойти посмотреть на гулянье, а сама вернулась в дом.

У входа в лавку стоял подручный Косаку. Прислонившись к косяку двери, он что-то тихо наигрывал на сякухати. Но и он скоро ушел. Во всем доме осталась одна о-Танэ. Тишина стояла как в монастыре. О-Танэ пошла в столовую, села у очага и стала ждать возвращения домочадцев.

На праздник съезжалась молодежь не только из соседних, но и из дальних деревень. Городок жужжал, как потревоженный улей. Но и в этот день всеобщего веселья о-Танэ почитала своим долгом оставаться дома и охранять семейный очаг.

О-Танэ сидела в столовой и вспоминала своего отца. Она часто вспоминала его. Когда-то дом Коидзуми Тадахиро находился в десяти ри от дома Хасимото. В другом конце долины. Там прошли детские годы о-Танэ. Ее отец был грузный человек, всегда носивший отутюженные таби. Он целые дни просиживал за письменным столом у себя в библиотеке, в которой росли пионы – его любимые цветы. Когда у него уставала спина, он звал о-Танэ и просил ее помассировать ему плечи. Тадахиро учил дочь каллиграфии, воспитывал в ней прилежание, бережливость, трудолюбие, любовь к ближнему. Внушал, что целомудрие украшает женщину; объяснял, в чем состоит ее долг.

И вот женщина, имевшая такого отца, сама стала матерью. У них с Тацуо есть сын, любимый сын Сёта. Но разве он слушает советы и внушения отца с матерью? С грустью и тревогой думала о сыне о-Танэ...

Во двор вбежал, напевая, мальчишка, возбужденный, с сияющими глазами, жестами и голосом подражая носильщикам паланкина. Схватил ковш и жадно выпил холодной воды. Вскоре вернулся Санкити. О-Танэ наготовила к празднику много вкусных вещей и теперь всех угощала. В столовую влетел Сёта, едва переводя дух.

– Мама, дай что-нибудь попить. Совсем горло пересохло. Только что разобрали паланкин. И феникса уже сняли. Вот когда начнется настоящее веселье. Ну, и погуляю я сегодня!

– Ты бы хоть поел немного, Сёта, – проговорила о-Танэ.

– Ну как, дядя, посмотрел? – повернулся Сёта к Санкити. – Понравился тебе деревенский праздник? Нрав у нашего бога грубый. Поэтому и несут его в таком паланкине. Потом в храмовой роще разнесут паланкин в щепки. А на следующий год строят новый, попроще, даже дерево не красят. Вот какие дела. А смотреть на эту забаву и бородатые дядьки выходят, завязав лицо полотенцем.

Напившись, Сёта снова исчез.

Опять пробежал мимо с веселой песенкой служка с косынкой на шее. Увидев его, Санкити почувствовал, что не усидеть ему сегодня дома возле сестры.

Совсем стемнело. Городок словно утонул в море веселья. Ярко светились в темноте бумажные фонарики, толпы мужчин и женщин сплошным потоком двигались по узким улицам. Слышался треск, удары – это разбивали паланкин. Парни галдели, каждый старался перекричать другого. По берегу реки прохаживались девушки, они громко пели, взявшись за руки, чтобы не потерять в толпе друг друга. Те, что похрабрее, заговаривали с незнакомыми парнями.

В толпе сновали торговцы всевозможной снедью, надеясь в этот вечер вытянуть как можно больше у подвыпивших гуляк.

Наглядевшись на празднество, Санкити присоединился к процессии, несшей остатки паланкина. Он тоже взялся было за деревянные ручки и что-то приговаривал и кричал вместе со всеми. Но идти босиком было неудобно, тем более что приходилось спешить, чтобы поспевать за идущими впереди. Через несколько минут пот лил с Санкити градом. Он отстал от процессии и вернулся домой. Вымыв ноги, он в изнеможении опустился на циновку.

– Это ты, Санкити? – спросила о-Танэ, входя в гостиную и обмахиваясь веером. – Я тоже, пожалуй, прилягу. Давно мы с тобой не говорили вдвоем.

О-Танэ стала перебирать родных, живущих в Токио. Жаль, что у Минору плохо идут дела, а от Морихико что-то долго нет писем. Как здоровье Содзо? Санкити слушал сестру молча. И наконец, как всегда, о-Танэ заговорила о сыне.

– Он ведь совсем еще мальчик, – сокрушалась она. – Того и гляди, выкинет какую-нибудь глупость. А вдруг там родится ребенок? – Ей казалось, что эта процессия, стук барабанов, смех, эти огни, шум, веселье завлекут ее бесценное чадо в сети разврата.

«С кем он теперь? Куда пошел? Разумные доводы матери бессильны перед сладостным шепотом женщины», – думала о-Танэ.

– Я говорила ему, что и отец его не раз попадал в беду из-за женщин... Он должен помнить об этом. Чтобы добрые люди не показывали на него пальцем.

Санкити все молчал.

– Ты знаешь, какой хороший человек Тацуо. Какой он добрый, мягкий. Все свободное время проводит за книгами. Его так уважают соседи. А вот родительские обязанности он выполняет плохо. Да и что он может сказать сыну, когда сам в молодости так беспутно вел себя. Теперь-то он совсем другой стал. Работает не покладая рук. Не будь он таким легкомысленным в прошлом, и сын бы у него был другой.

О-Танэ замолчала. Ей было стыдно даже перед родным братом осуждать своего мужа. Ведь отец учил ее никогда не открывать душу другому человеку.

– Видно, в роду Хасимото это наследственная болезнь, – шепотом проговорила о-Танэ. Больше о своем муже она не сказала ни слова.

«Бум, бум...» – стучали внизу в долине по паланкину. Шум не утихал до поздней ночи. Казалось, гудела сама земля.

Наоки прогостил у Хасимото месяц. Он любил ботанику и целыми днями бродил по горам, собирая цветы и травы, которые росли только здесь. Он составил превосходный гербарий.

– Это мой подарок Токио, – сказал он, уезжая из Кисо. Санкити остался у сестры дописывать книгу.

На другой день после отъезда Наоки был праздник поминовения усопших.

В доме Хасимото поклонялись алтарю предков, придерживаясь синтоистского, а не буддийского ритуала. о-Танэ отмечала в этот день вторую годовщину смерти матери. С годами она придавала все больше значения обряду поминовения.

И вот случилось невероятное: о-Танэ вышла за ворота дома и вместе с Санкити отправилась на кладбище. О-Сэн осталась дома стряпать. Обед сегодня полагался постный, из овощей. Она села в кухне за стол и стала чистить тыкву, только что принесенную с огорода, стараясь все делать так, как сказала мать.

Тут же на кухне суетилась о-Хару.

– Как тебе идет эта прическа, – сказала о-Сэн, взглянув на служанку.

– Тебе нравится? – обрадовалась девушка. – И у тебя волосы лежат очень красиво.

О-Сэн улыбнулась. Она уже очистила тыкву. Теперь надо было нарезать ее кусочками. Девушка вздохнула. Она не знала, какой величины должны быть куски. Отрезала тоненькую дольку, повертела в руках, потом отрезала другую – потолще. Что теперь делать? Руки у о-Сэн задрожали, на глаза навернулись слезы.

О-Хару не замечала мучений о-Сэн. Она была занята своим. Легко и беззаботно было у нее на душе. Весело работать в новом кимоно и новом переднике. Весело думать, что вечер сегодня свободный, можно пойти к тете, поболтать о том, о сем.

О-Танэ вернулась с кладбища. Войдя в кухню, она увидела полные слез глаза дочери и порезанный палец. Кровь капала на тыкву.

– Сердце мое так и чувствовало, что в доме что-то неладно! – всплеснула руками о-Танэ. – Девочка ты моя! Я все сейчас сама сделаю. Ах, это я во всем виновата. Я должна была хорошенько тебе объяснить.

О-Сэн растерянно смотрела на мать.

– Вытри палец концом рукава, – волновалась мать. – Я очень хотела, чтобы ты сегодня повеселилась. Ты такая красивая сегодня, так хорошо причесана. А тут, на тебе – порезала палец. Вот беда-то! – В кухню вошел Санкити. – О-Сэн совсем как дитя малое. Глаз да глаз за ней нужен, – обратилась она к нему. – Ты послушай, что недавно было. Пришли как-то к Сёта товарищи. Стали играть в карты. Ямасэ – приятель Сёта – пригласил и о-Сэн поиграть с ними. О-Сэн обрадовалась, подбежала к ним, села рядом с Ямасэ да и обопрись рукой на его колени. Не понимает еще, что с чужими мужчинами нельзя себя вести как с братом...

Стемнело. Прислугу и работников отпустили посмотреть на пляску бон-одори. На черном небе сияли мириады звезд. Легкий ветерок обдувал лица людей, идущих к храму.

O-Хару, которой хозяйка позволила навестить тетю, выбежала из дому. Людской поток подхватил ее, и скоро она очутилась перед храмом, где юноши и девушки, взявшись за руки, водили хоровод и пели песни. Играла веселая музыка. Были здесь и девушки с фабрики из соседнего городка.

Возле о-Хару толкались парни, их лица были скрыты полотенцами. Девушка испугалась. Кто-то вдруг взял ее за руку. Она обернулась. Это был молодой хозяин. Они вместе с трудом выбрались из праздничной толпы.

Наступил сентябрь. Санкити закончил свою работу и стал собираться домой. В последние дни перед его отъездом Хасимото неожиданно получил письмо от бывшего соседа семьи Коидзуми, носившего ту же фамилию. Несколько лет назад тот усыновил второго брата о-Танэ – Морихико. Его дом был в нескольких ри от родного пепелища о-Танэ и ее братьев. Коидзуми писал: «Санкити скоро, наверное, поедет в Токио. Так ко мне ему заезжать не надо. Это будет удобнее и ему и мне».

– Ну и старик, – рассмеялся Тацуо, показывая письмо Санкити. – «Удобнее и ему, и мне». Ну до чего же скуп! А ты посмотри только, на какой бумаге он пишет, посмотри на конверт!

День расставания приближался. Санкити не знал ни минуты покоя. То и дело заглядывал кто-нибудь из соседей проститься. О-Танэ звала в столовую угостить его чем-нибудь особенно вкусным. Да и вещи надо было укладывать.

Накануне отъезда вся семья вместе с Тацуо собралась в гостиной.

– Кто знает, когда ты еще приедешь к нам? – вздохнул Тацуо.

Сели за столики. Санкити стал читать главы из написанной за лето книги. Все слушали почтительно, не отрывая от него глаз, и Санкити был очень растроган.

– Я каждый день буду вспоминать вас, – повторял он.

Потом пошли в столовую.

– Я все думала, что бы такое дать тебе с собой. И придумала, – сказала о-Танэ, подводя брата к столу. – Смотри, какой большой улей. Я, о-Сэн и о-Хару только что кончили выбирать из него пчел.

На столе лежал большой, в пять слоев, пчелиный улей. Дикие пчелы мельче домашних. И в здешних местах их мед считается лакомством. Санкити, когда был маленький, любил, увязавшись за взрослыми, бродить по лесу и искать ульи.

– Мама! Фотограф пришел! – крикнул из сада Сёта.

– Уже фотограф? А у нас столько еще дел! О-Сэн, иди скорее переодеваться. И ты, о-Хару.

– Касукэ! Иди к нам. Будем фотографироваться, – заглянул в лавку Тацуо.

Фотографироваться решили в саду, в который выходила гостиная. Собрался весь дом. Тацуо встал под большим раскидистым деревом, которое, как считалось, посадил его далекий предок.

– Женщинам лучше выйти вперед, – сказал Тацуо.

О-Танэ, о-Хару и о-Сэн сели в первом ряду.

– Дядя, – сказал Сёта, – вы наш гость, и ваше место вот здесь, в самом центре.

Но Санкити встал с краю, у большого камня, вокруг которого цвели хризантемы.

С гор спустилось белое облачко и повисло над головами собравшихся. Но когда все наконец приготовились, облачко растаяло, и с неба опять брызнули ослепительные лучи. Фотографировать было нельзя. Касукэ посмотрел на небо и вдруг сорвался с места, как будто вспомнил о чем-то.

– Касукэ, куда это ты? – удивилась о-Танэ. – Стой на месте. Видишь большое облако? Оно вот-вот будет над нами. И надо не упустить момент.

– А я никуда и не ухожу, – ответил старший приказчик.

Обойдя всех, он встал рядом с хозяином, где тень была особенно густой.

Наконец долгожданное облако заслонило солнце. Щелкнул затвор, и фотоаппарат запечатлел всех членов дома Хасимото: и самого хозяина, и подручного Косаку, и сына Касукэ – Ититаро.

В день отъезда вся семья с самого утра снова собралась в гостиной. Пришли проститься с Санкити и Касукэ с сыном. Санкити был уже одет по-городскому, в светлый, легкий костюм. Из гостиной все пошли в сад полюбоваться зацветавшими осенними пионами.