Текст книги "Семья"

Автор книги: Симадзаки Тосон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Иногда воспоминания уводили Санкити к тем далеким дням, когда он, покинув отчий дом, ушел скитаться...

Временами же, когда о-Юки занималась хозяйством на кухне, а он ходил по комнате, качая на руках малышку, его точно молнией ударяла мысль: бросить все – жену, ребенка, и бежать отсюда, бежать куда глаза глядят.

– Баю-бай, баю-бай, – напевал он, прислушиваясь к своему голосу. Дочка никак не могла уснуть. А о-Юки все делала что-то на кухне.

Этой весной Санкити посадил на огороде огурцы, баклажаны, а вдоль забора посеял тыкву, чтобы ее стебли ползли вверх.

Как-то вечером, вооружившись бамбуковым веником, Санкити убирал двор. Вдруг его взгляд упал на человека с большим узлом за спиной, остановившегося за оградой.

Это был Касукэ – приказчик Хасимото. Он бродил в этих местах с лекарствами и по дороге разыскал дом Санкити.

Касукэ рассказал, где он побывал, как добрался в этот раз даже до Этиго. Лицо Касукэ стало почти черным от загара. Он привычным движением снял со спины корзину с лекарствами, размял усталые члены. Было видно, что ему не так уж легко в его годы странствовать по дорогам. Сняв соломенные сандалии, он вошел в дом.

– Ваша сестра говорила, что и у вас есть дочка. Она строго-настрого наказывала мне: если мне и придется у вас задержаться, то ни в коем случае не быть вам в тягость... – проговорил Касукэ.

– Ну, стоит ли об этом говорить! Ты обязательно переночуешь у нас, – прервал его Санкити. – Рассказывай, как живет сестра? Как Тацуо, дети? И каждый год будешь теперь останавливаться у нас.

Услыхав о приходе гостя, с кухни прибежала о-Юки.

Касукэ рассказал, что путешествует с лекарствами уже больше двух месяцев. Он не первый раз уезжал из дому в такую даль. У Хасимото было заведено посылать Касукэ то в одно место, то в другое торговать вразнос. Сейчас как раз наступила очередь местечка, в котором проживал Санкити.

Когда стемнело и в доме зажглись лампы, о-Юки с ребенком на руках подсела к мужу, чтобы послушать Касукэ.

– Какая славная у вас девочка! А у меня есть для нее лекарство, чтоб животик не болел. – С этими словами Касукэ вынул из корзины коробочку со снадобьем, приготовленным в лавке Хасимото, и протянул Санкити.

– Мы слышали, у вас в Кисо прибавилось семейство, – сказала о-Юки, имея в виду жену Сёта.

– Ее ведь зовут Тоёсэ? – спросил Санкити. – Мы получили от нее письмо. У нее прекрасный слог! Искусством писать письма она владеет.

– Благодарение богу, хорошую невесту нашли молодому хозяину. Другой такой и не сыщешь. Так все рады, так рады, особенно хозяин, – ответил Касукэ, поглаживая рукой лысую голову. И рассказал, какую сыграли великолепную свадьбу.

Когда супруги остались одни, Санкити заметил:

– Раз уж Касукэ хвалит, значит, жена у Сёта и в самом деле хорошая. Рад за него.

На другой день рано утром Касукэ, распрощавшись с Санкити, пошел со своими лекарствами дальше.

Глядя на складную фигуру Касукэ, который уходил все дальше и дальше, оставляя след на мокрой от росы траве, Санкити почувствовал; как сердце его сжалось от тоски.

Все чаще вспоминал Санкити о Токио, о далеких друзьях. С нетерпением ожидал он от них весточки. Как только кончались занятия, он спешил домой и, не переступив порога, спрашивал, нет ли почты.

Среди учителей одного с ним возраста друзей у Санкити не было. И ему не с кем было поговорить, отвести душу.

Как-то Санкити получил письмо от Сонэ. Она тоже собиралась уехать из Токио куда-нибудь в горы, спасаясь от жары.

6

На станции засвистел паровоз. Резкий, высокий звук пронесся над окрестностями и достиг гор. Санкити в это время сидел за работой в южной гостиной. Свисток паровоза был так похож на свистки катеров на реке Сумида, что Санкити показалось, будто он в Токио. Но вот опять раздался свисток: нет, это не катер, это паровоз на маленькой, захолустной станции.

Санкити вышел на веранду, и волнение ожидания охватило его, как бывает с жителями затерянных в океане островков, когда они слышат гудок вошедшего в порт парохода. Газеты, письма, новые книги – вот что было связано для Санкити с этим звуком. Почему-то вдруг Санкити вспомнил о Сонэ. А ведь она, пожалуй, живет сейчас где-нибудь поблизости, подумал он.

Сонэ и в самом деле решила провести лето в местечке, расположенном на невысоком плато у подножья горной цепи, всего в пяти ри от деревни, где жил Санкити. Сюда и приезжали жители Токио, ища спасения от жары. В учебных заведениях столицы только что окончились занятия, и о-Фуку опять приехала погостить к сестре.

В этот день занятия в школе у Санкити продолжались только до полудня. Вернувшись домой, он пообедал и снова куда-то собрался.

– Ты куда? – спросила о-Юки.

– Пойду прогуляюсь, может, встречу Сонэ-сан, – ответил он.

– А разве она уже приехала? – пристально посмотрела о-Юки на мужа.

– Не знаю, может, и приехала.

Знакомя в Токио жену с Сонэ, Санкити хотел, чтобы они подружились. Ему было бы приятно, если б у его жены была такая подруга. Сонэ серьезно занималась музыкой, много читала. Пробовала писать сама. Словом, интересы ее совпадали с интересами Санкити. Это всегда радовало его.

Но о-Юки была неприятна дружба ее мужа с Сонэ. Если Санкити начинал рассказывать, как Сонэ одна управлялась с похоронами трагически погибшего родственника, не забыв прибавить, что Сонэ – человек с сильным характером, о-Юки прерывала его, говоря, что слышит эту историю в пятый раз, и, улыбнувшись, просила взглядом не говорить больше о Сонэ. Санкити вздыхал, недоумевая, почему о-Юки и слышать ничего не желает о его токийской приятельнице.

Эта ревность жены смешила Санкити. Он всегда стремился познать человека: его равно интересовали мужчины и женщины.

– Если встретишь ее, передай, пожалуйста, от меня привет, – услышал Санкити, уже выходя во двор, под зной жаркого летнего дня.

Санкити так и не удалось выяснить, приехала ли Сонэ и где она остановилась. Кончилось тем, что, побродив по улицам дачного поселка, он отправился домой. Залитые ярким солнцем новенькие домики, блестевшие свежевыструганным деревом и красными охряными наличниками, кудрявые кочаны капусты на огородах, старый проезжий тракт, обсаженный по обеим сторонам деревьями, в тени которых прогуливались дачники, золотоволосые детишки иностранцев за руку с нянями – все это не развеяло тоски Санкити.

В памяти его воскресли дни, когда он познакомился с Сонэ. Он был в комнате, полной мужчин и женщин. К нему подошла Сонэ и вдруг заговорила об одном их общем знакомом, только что умершем. На столе лежали ноты – романс Мендельсона о разлуке. Слабым, прерывающимся голосом начала петь Сонэ первые строки. По привычке, свойственной музыкантам, ее пальцы беспрестанно двигались в такт, точно она ударяла по клавишам. С той поры прошло совсем немного времени, и Санкити почувствовал, как близка ему эта женщина. Между ним и Сонэ крепла дружба. Но не было в этой дружбе простоты и доверия, которые возникают между мужчинами. Было что-то другое...

Вот и дом. Темно-зеленые плети тыквы, разросшиеся по всему забору, усеяны большими желтыми цветами. Тропинка вдоль забора привела Санкити к дому. Он вошел в столовую, там его ждал гость.

– Наоки-сан! – улыбаясь, воскликнул Санкити.

– Здравствуйте, ни-сан! Я приехал – а вы только что ушли, – улыбнулся юноша.

С тех пор как Санкити и Наоки виделись последний раз в Кисо, Наоки изменился так, что его трудно было узнать. Речь Наоки была образцом учтивости – по одному этому можно было сказать, что он рос и воспитывался в столице. Ученики Санкити были приблизительно тех же лет, что и Наоки, тем заметнее была между ними разница. Юноша с разрешения отца приехал в деревню отдохнуть.

Наоки приняли в доме Санкити как родного. Его приезду обрадовался и сам хозяин, и о-Юки, которую Наоки звал сестрой, и особенно о-Фуку, скучавшая в деревне и теперь нашедшая в нем милого и умного собеседника. С приездом Наоки в доме стало шумно и весело.

Уже на другой день Наоки чувствовал себя членом семейства. Оказывается, он любит малышей и с удовольствием возится с маленькой Футтян: то играет с ней, то таскает ее на спине. О-Фуку относится к детям куда спокойнее.

Глядя, как Наоки играет с о-Фуса, Санкити вспомнил то время, когда он сам нянчил Наоки, живя у его отца.

– Я вот так же играл с Наоки, когда он был маленький, – сказал Санкити жене.

Во дворе у заднего крыльца о-Юки растягивала на солнце мокрый холст. Увидев Санкити, возвращавшегося домой, она сказала ему:

– А к нам заходила госпожа Сонэ!

Санкити от неожиданности ничего не ответил. «Странная Сонэ женщина», – подумал он. Хоть бы написала, что приехала, оставила бы адрес, где остановилась.

– Сонэ-сан сказала, что зашла случайно. Вышла полюбоваться горами, а по дороге заглянула к нам, – развесив холст, прибавила о-Юки.

– Надо было пригласить ее в дом, попросить, чтобы подождала меня.

– А я приглашала. Она была не одна и отказалась.

– Не одна? А кто же с ней был?

– Еще какие-то две женщины. Они стояли вон там, на лужайке, пока Сонэ была у нас.

Вышла о-Фуку и, прислонившись к сёдзи, спросила:

– Эти женщины – христианки?

– Не знаю. Почему ты так думаешь?

– А помнишь, в каких они были платьях? И прически у них были особенные.

– Она не говорила, что зайдет еще раз? – спросил Санкити.

– Она сказала, – ответила о-Юки, взглянув подозрительно на мужа, – что от нас пойдет в чайную. В ту, что возле станции.

– Пойду посмотрю, может, застану их там, – сказал Санкити и пошел на станцию.

Сонэ со своими спутницами и в самом деле была в чайной. Одна из них приходилась ей родственницей. Весь ее вид – жалкий пучок, в который были собраны тусклые, без блеска, волосы, тощая, плоская фигура, простое, даже бедное, платье – все говорило о том, что живется этой женщине нелегко. И в самом деле, она рано потеряла мужа, так что все жизненные тяготы лежали на ее плечах. Вторая женщина, студентка колледжа, была очень полная и молчаливая особа. Сонэ и ее приятельницы после довольно далекой прогулки немного устали и проголодались. Санкити изо всех сил старался быть внимательным. Он подозвал служанку и стал заказывать обед.

– Да вы не беспокойтесь, не надо заказывать много. Мы захватили с собой еду, – сказала родственница Сонэ, как-то болезненно улыбнувшись. На столе появился сверток с закуской. Все начали есть. Студентка из колледжа так и не произнесла ни слова.

Когда кончили обедать, Санкити предложил пойти к развалинам замка. Миновав тутовую рощу, компания дошла до железнодорожного переезда. За большими воротами дорога пошла в гору. Солнце палило нещадно, все трое медленно двигались вверх по глинистой, накаленной яркими лучами тропинке. Наконец очутились возле каменной ограды, затененной вековыми соснами и зарослями акации.

Приятельницы Сонэ пошли вперед. Сонэ, старательно укрывавшаяся от солнца под зонтиком, и Санкити немного поотстали.

Вот и старый замок. Обвалившиеся стены, груды камней – все заросло дикими вьющимися розами. Поднявшись по уцелевшей каменной лестнице, все четверо остановились на площадке сторожевой башни. Отсюда было далеко видно кругом. У подножья горы раскинулась деревня, за ней начинался лес. Махнув рукой в ту сторону, Санкити сказал, что там, удалившись от людей, живет один художник-пейзажист. Сонэ долго смотрела, куда показывал Санкити.

– Как хочется пожить так, чтобы вокруг тебя не было людей, – печально проговорила она. За соснами внизу виднелась долина, прорезаемая голубой ниткой реки Тику мы.

Над сосновым лесом темнела туча, двигавшаяся в сторону гор. Упали первые капли дождя. Санкити и женщины спустились с башни и поспешили в ресторан, находившийся в двух шагах от древнего замка. Поднявшись на второй этаж, вошли в просторный зал, заказали чай и фрукты. Дождь тем временем полил вовсю. Санкити и его спутницы смотрели на потоки воды за окном, обрушившиеся на деревья, которые ветвями касались стен и крыши ресторана.

Вдруг Санкити почувствовал что-то вроде озноба. Ему стало не по себе. Он глядел на руку Сонэ, державшую грушу, а сам был дома, в кругу своей семьи. Сонэ рассказывала тем временем про свою родственницу. Эта худая изможденная женщина, на первый взгляд совсем беспомощная, так сильна духом, что не боится одиночества. Оставшись без мужа, она стала зарабатывать на жизнь, читая проповеди. Среди подруг Сонэ много женщин, живущих независимо. Да и сама она – вполне независимая женщина, занимающаяся любимым искусством. Она ведь выросла в семье, благосостояние которой поддерживалось тоже усилиями женщины. Иногда от Сонэ веяло холодом, как от родниковой воды, бьющей в расщелинах гор.

Дождь скоро прошел. Санкити вместе с Сонэ и ее подругами вышли из ресторана, откуда открывался теперь чудесный вид, и, пройдя вдоль каменной ограды, стали спускаться по уже знакомой дороге.

Прошли мимо большого камня: намокший под дождем, он напоминал очертаниями огромного соловья. Подруги Сонэ опять оказались впереди, Санкити и Сонэ, не торопясь, шли за ними.

– Горы мне нравятся больше, чем море. Мне кажется, что если бы я всегда жила в горах, я бы выздоровела, – проговорила Сонэ, с восхищением глядя на густой зеленый лес, покрывающий склон горы. – То же самое говорил мне и врач. И вообще все мои друзья советовали ехать сюда. Но я пока не чувствую улучшения.

Трудно было сказать, в чем причина меланхолии, снедавшей Сонэ. Она жила одна, без семьи; казалось бы, волноваться ей было не из-за чего. Но, судя по ее настроению, она уже не верила в исцеление.

– Правда, я еще очень мало здесь живу, всего неделю, так что рано говорить о результатах, – продолжала Сонэ грустно.

– Что с вами, Сонэ? – спросил Санкити, закуривая на ходу папиросу.

– Есть такое хроническое заболевание...

Некоторое время Санкити и Сонэ шли молча.

В ослепительных лучах солнца изумрудом сияла росшая в трещинах скал трава.

– Не слишком ли вы предаетесь рефлексии, – не без иронии заметил Санкити. Скоро они догнали ушедших вперед женщин.

Наконец ворота замка остались позади. Сонэ и ее подруги поблагодарили Санкити за любезность, попрощались и пошли на станцию.

«А Сонэ-сан совсем не изменилась», – подумал Санкити, идя по заросшей травой тропе, ведущей в деревню.

Когда Санкити вернулся домой, о-Юки снимала уже высохший холст. Он рассказал жене о прогулке и поделился мыслями о Сонэ.

– А ведь она еще совсем молодая, – заметила о-Юки, складывая холст.

– Возраст женщины определить не так-то легко, – ответил Санкити, стоя у калитки, ведущей во двор. – По-моему, ей лет двадцать пять или двадцать шесть.

– Нет, она гораздо моложе. Ей никак не больше двадцати трех лет.

– Незамужняя женщина всегда выглядит моложе своих лет.

– Сонэ-сан к тому же очень ярко одевается.

– Пожалуй, ты права. Ей такие яркие цвета не к лицу.

– Она так молодится... Я бы никогда не надела пояс в белую и фиолетовую полосу.

– Ей, действительно, надо одеваться поскромнее. Я однажды видел ее на фотографии в обыкновенном кимоно, без всяких украшений – и выглядела она очень симпатичной. Но все это понятно. Душа у нее мятущаяся, характер неустойчивый, ну и одевается она соответственно. Одна наша общая знакомая сказала как-то о Сонэ, что главная черта ее характера все делать напротив. Если ей говорят «белое», она твердит «черное»; если ей скажут «иди налево», она повернет направо.

– Но зато она очень развитая, образованная. Ах, как бы я хотела быть такой же! Хотя бы один денек. А то ведь я ничего-ничего не знаю! Я все время теперь об этом думаю, – вздохнула о-Юки.

Из комнаты доносился свист. Это развлекались Наоки и о-Фуку.

Вечером Санкити, о-Фуку и Наоки выбрали комнату, где гулял сквознячок, уселись на циновки и коротали время вместе.

– Давайте что-нибудь рассказывать по очереди. – Сначала я, потом о-Фуку, а потом ни-сан, – предложил Наоки.

– Э-э, мне такой порядок не нравится, – засмеялась о-Фуку.

– Ну, хорошо, сперва пускай рассказывает ни-сан, потом ты, а потом уже я.

– Меня не считайте, мне нечего рассказывать.

В конце концов решили играть в карты.

– Сестра, иди к нам! – крикнул Наоки.

– Я не могу! – ответила о-Юки, лежа возле дочки.

– Почему? – сделав вид, что обиделся, спросил юноша.

– Нет настроения, – ответила о-Юки, любуясь девочкой, сосредоточенно сосавшей ручонку.

Из соседней комнаты доносились веселые голоса, смех, будившие в памяти о-Юки беззаботные школьные годы. «Вот уж не везет так не везет!» – то и дело слышался огорченный голос Наоки, тасующего карты. При этих его словах даже о-Юки не могла сдержать улыбки. Но она так и не пошла к играющим. O-Фуса почему-то вдруг раскапризничалась. О-Юки попудрила ей пухлую шейку. Вынула грудь и стала кормить девочку, склонившись над ней с грустным выражением на лице.

Сонэ опять приехала в гости в день поминовения усопших. На этот раз она была одна. Ей, всю жизнь прожившей в городе, все в деревне казалось удивительным, даже шум мельничного колеса. Она остановилась перед домом и с любопытством разглядывала забор, оплетенный вьющимися побегами тыквы. В это время из дома вышла о-Юки посмотреть, высохло ли белье, висевшее под японской хурмой.

– Госпожа Сонэ! – воскликнула о-Юки, заметив гостью, и провела ее в дом.

Наоки ушел гулять, о-Фуку тоже куда-то исчезла. Дома был один Санкити, как всегда изнывающий от скуки. Он радостно встретил свою токийскую приятельницу.

Но сегодня с появлением Сонэ в доме воцарилась какая-то глухая тревога, вероятно, потому, что Сонэ была одна. Хотя она вошла открыто, в дверь, казалось, что она проникла в дом незримо, сквозь щелку в стене, и теперь очаровывает Санкити.

– О-Юки, пошли кого-нибудь купить хоть суси. А сама иди к нам, – позвал Санкити жену, возившуюся на кухне.

– Куда уж мне, – едва скрывая раздражение, ответила о-Юки.

– Не говори глупости, о-Юки. Одно удовольствие побеседовать с Сонэ, послушать, что она говорит.

Хозяин и гостья сидели в северной гостиной, окна которой выходили в сад, где цвели ярко-красные пионы и орхидеи. Санкити принес пепельницу, поставил на стол. Стали говорить о музыке, литературе, о жизни насекомых – пчел, муравьев, пауков.

– Уж не обессудьте, – входя в комнату, проговорила о-Юки, – у нас в деревне ничего не достанешь. – Одной рукой она прижимала к себе ребенка, другой подала кушанье, принесенное из ресторана.

– А, вот какая Футтян! – ласково проговорила Сонэ. Она взяла девочку у о-Юки, посадила к себе на колени и стала гладить ее по головке. Девочка испугалась незнакомой женщины, личико ее сморщилось, и она вдруг громко заплакала. Сонэ вынула из сумочки куклу, которую принесла для нее. Но о-Фуса все продолжала плакать. Тогда о-Юки взяла дочку и ушла в столовую. Оттуда еще долго слышался детский плач,

– Я вчера никак не могла уснуть. У нас очень сыро. С гор каждый вечер спускается туман, – сказала Сонэ и посмотрела таким унылым, таким безысходным взглядом на Санкити, что на него повеяло могильным холодом. – Как-то я начинала вести дневник. Но он получился такой печальный – одни жалобы и мысли о смерти... В ночь под Новый год я сожгла его. А наутро написала завещание. Я, правда, сумасшедшая. По-моему, таким людям, как я, незачем жить на свете.

Черные, бездонные глаза Сонэ засверкали от подступивших слез.

В этот день она была особенно возбуждена. Горький смех, точно прорвавшийся сквозь море печали, то и дело оглашал гостиную. Тон, каким она говорила, был полон насмешки. А Санкити порой казалось, что Сонэ смеется над ним.

О-Юки не послушалась мужа. Она ушла на кухню и занялась вместе с сестрой хозяйством: собрали просохшее белье и, побрызгав водой, туго свернули его.

Спустя некоторое время Сонэ собралась уходить. О-Юки была в столовой.

– Что это вы так рано уходите! Посидите еще, – просила она гостью, но та решительно отказалась, объяснив, что боится опоздать на поезд. Распрощавшись со всеми, Сонэ вышла. Санкити велел о-Юки проводить ее до станции.

Когда о-Юки с ребенком за спиной вернулась и вошла в дом, она увидела на столе сверток, на котором стояло: «Госпоже о-Юки от Тиё». Тиё – было имя Сонэ.

– Да, такой уж она человек, – засмеялся Санкити, когда о-Юки показала ему сверток. – Принесет подарок, положит его тихонько и уйдет, никому ничего не сказав.

В свертке были красивые носовые платки. Разглядывая подарок, о-Юки заметила:

– Нам пришлось полчаса ждать. Поезд почему-то опоздал.

– О чем вы разговаривали?

– Ни о чем особенном. Сонэ сказала, что я выгляжу очень утомленной.

Шли дни, недели. Семейная жизнь становилась Санкити невыносимой. Бывали дни, когда муж и жена садились за стол как чужие, ели молча, избегая глядеть друг на друга, и молча расходились. Санкити с утра до вечера ходил мрачный, все о чем-то думая. Глядя на его пасмурное лицо, не находила себе места и о-Юки. Она не могла понять, сколько ни думала, что происходит с ее мужем.

Однажды, глядя на девочку, Санкити вдруг сказал:

– А щеки у нее точь-в-точь как у моей матери. —

В другой раз как бы мимоходом он спросил у жены:

– Скажи, о-Юки, а Футтян правда моя дочь?

– Подумай, что ты говоришь, – прошептала о-Юки. – Чья еще она может быть?

Больно ранил ее вопрос мужа.

– Если ты не любила меня, зачем, зачем ты выходила за меня замуж? – спрашивал Санкити.

– Какие глупости лезут тебе в голову.

– Ах, как мне хочется все бросить и уехать куда глаза глядят.

– Ну объясни, что с тобой происходит? Давай вместе рассудим... Вот поживешь на чужбине, поймешь тогда, что ничего нет на свете милее родного дома, – как могла, уговаривала о-Юки мужа.

Наступила жара. Солнце палило нещадно. О-Юки привязала на веранде веревку и повесила сушить вещи, привезенные из родительского дома. Ни одно из нарядных платьев, кимоно ей так ни разу и не пришлось надеть. Вот свадебный наряд мужа, вот шитый, изумительной красоты пояс – подарок ей от одного из братьев Коидзуми. Он так и пролежал новехонький в корзине.

– Ничего мне теперь не нужно, – вздохнула о-Юки.

Девочку она уложила тут же на веранде и сама прилегла рядом.

– Спи, спи, – прошептала она сердито, дала дочке грудь и уставилась взглядом на развешанные платья.

О-Юки проснулась оттого, что солнце слишком сильно стало припекать бок. Она растерянно посмотрела кругом, лоб у ней горел, нервы, казалось, были напряжены до предела. В такие минуты о-Юки старалась работать не покладая рук: стирала, сушила белье, убирала комнаты. Она, как всегда, готовила еду Санкити и гостям, но сама за стол не садилась.

В кустах у ручья жило множество светлячков. Перелетев над тутовой рощей, они закружились у самого забора. О-Юки посмотрела на небо, на светлячков. Мимо прошла соседка, возвращаясь с поля, на поясе у нее висел серп. За ней проковылял старик с мотыгой на плече. Увидев о-Юки, он кивнул ей.

Неожиданно от матери пришло письмо.

«Дорогая дочка! Давно не было от тебя писем, очень волнуюсь, не случилось ли чего у вас? Как вы переносите эту ужасную жару? Дома, слава богу, все в порядке. Все живы и здоровы, так что о нас не беспокойся. Я каждый день бываю у кого-нибудь из наших: всех хочется навестить, всем помочь. Да и дел дома много: то стирка, то уборка, так что жизнь проходит в постоянных трудах и заботах. До сих пор еще не привела в порядок вещи, в которых ездил отец. Дни летят незаметно. Поэтому я и не писала тебе так давно. Очень жду от тебя весточки, хотя и понимаю, как тебе трудно вырвать хоть минутку времени: ведь у тебя на руках маленький ребенок, а тут еще гости. Милая моя дочка, мы ничего не знаем о вас с тех пор, как приехал отец. Я так беспокоюсь о тебе, так беспокоюсь. Как ты живешь? Все ли у вас хорошо? Почитаешь ли ты мужа? Доволен ли он тобой? Что-то неспокойно у меня на сердце. Вот тебе, дочка, мое материнское слово: помни, непослушание к добру не ведет. Много горя приносит человеку своеволие. Надеюсь, что у тебя все в порядке. Пиши обо всем: и о хорошем, и о плохом в твоей жизни.

О-Фуку скоро опять в школу. Не знаю, как и благодарить тебя за нее. Отец тоже рад, что летом она живет у тебя.

Я все собираюсь последние дни послать тебе посылку, да руки никак не доходят: то одно, то другое. Сегодня наконец собрала все и отправила: полдесятка сушеной макрели, бобы и фартук. Не больно важный гостинец, но в хозяйстве все пригодится. Макрель сушил человек неопытный, вот она и раскрошилась и не очень вкусная. Но все-таки попробуйте, сейчас ведь самый сезон. К тому же она и денег стоит. Самая маленькая – сорок пять сэн. Правда, когда посылают гостинцы, о цене не пишут, ну да уж ладно, свои люди. Ну вот, пока все, хотя хотелось бы написать еще многое. Передай от меня привет Фукуко.

Твоя мама.

Р.S. Кланяюсь твоему супругу. Я не послала ему никакого подарка, очень прошу тебя, передай ему самый горячий привет».

О-Юки и в самом деле давно не писала родителям. Прочитав письмо матери, она прижала листок к лицу и безутешно заплакала.

Как-то, держа дочку на руках, о-Юки подошла к мужу.

– Почему мы так скучно живем? – тяжело вздохнув, спросила она. За окном виднелась большая хурма. Ее ветви сплетались в пышную, раскидистую крону, с них иногда падали со стуком перезревшие лиловые плоды.

– Когда я женился, я вовсе не думал, что наша жизнь будет сплошным праздником, – ответил Санкити, взглянув на ребенка. Он был недоволен тем, что прервали его размышления.

– Последнее время вы все молчите, думаете о чем-то. Что с вами происходит? – с обидой в голосе спросила о-Юки. – Разве я думала, что так все будет?

– А ты мечтала, что замужем тебе будет весело, как в театре?

– Зачем как в театре? Театры мне не нужны. И вы это отлично знаете. Вы все время сердитесь на меня. Что бы я ни сказала, вам все не нравится. Да вы и не разговариваете со мной.

– Не разговариваю? А сейчас что же я делаю? – горько усмехнулся Санкити.

– Какой же это разговор... – тихо проговорила о-Юки. И, поглядев на личико дочки, прошептала в отчаянии: – Ах, если бы я родилась такой умной, как другие женщины, вот было бы счастье! Но может быть, в следующем рождении я буду другой... И тогда я...

– Что же ты тогда будешь делать?

О-Юки ничего не ответила.

– Вы очень много думаете. Вам надо развлечься, – немного погодя сказала она. И, усмехнувшись, добавила: – Пошли бы к Сонэ. >

– Замолчи сейчас же, – не сдержался Санкити. – «Сонэ, Сонэ!» Ты только и знаешь, что попрекать меня ею. «Разве может женщина с такими куриными мозгами поддерживать знакомство с людьми из общества», – подумал еще Санкити, но вслух этого не сказал.

– Ну, что вы в самом деле сидите весь день доме как затворник. Пойдите прогуляйтесь.

– Это мое дело – идти гулять или сидеть дома.

К забору подбежала стайка соседских детей – и тут же послышался стук падающих слив.

– Футтян, крошка моя! Не любит нас папа, – сказала о-Юки, прижимая дочь в груди. – Пойдем к детишкам.

И о-Юки ушла, оставив Санкити одного.

«Глупости ты говоришь», – хотел было сказать он ей вслед, но промолчал и снова задумался.

Стемнело. Санкити и Наоки читали в северной гостиной при свете керосиновой лампы, изредка перекидываясь словами.

О-Юки вдруг почувствовала себя худо, выбежала на веранду и согнулась в приступе сильной рвоты.

– Что с тобой, сестра? – испуганно спросил подоспевший Наоки, гладя ее по спине. О-Юки ничего не ответила. Некоторое время она постояла на веранде. Потом, словно очнувшись, сказала Наоки:

– Не волнуйся, это пустяки, уже все прошло. Спасибо тебе, Наоки.

Санкити нахмурил брови. Приготовив соляный раствор, поспешно подал его жене.

В тот вечер сестры легли спать раньше, чем обычно. Натянув сетку от москитов, они быстро нырнули под нее. Но сетка не помогала; москиты и под сеткой не давали покоя. О-Фуку задула лампу, и обе о чем-то зашептались. Пробило полночь, а Санкити и Наоки все еще сидели над книгами, иногда бросая взгляд на сетчатый полог, светившийся зеленым светом.

Оттуда слышался легкий шелест – это о-Юки обмахивалась веером. Полог раздвинулся. О-Юки тихонько выбралась наружу и исчезла в соседней комнате. Наконец у Санкити стали слипаться глаза. Он встал из-за стола, собираясь ложиться спать, взглянул на постель, где спала о-Фуку, и увидел, что жены там нет. «Куда она могла деться?» – подумал он и пошел искать о-Юки.

Наружная дверь была открыта. Деревня спала, лишь вдалеке сквозь деревья светился огонек: ресторан еще не закрывался. До слуха Санкити донеслось пенье, звуки сямисена, женский смех. Газовый фонарь отбрасывал свет на одинокую иву.

Санкити вышел во двор. В темном небе тихо мерцала дымная полоса Млечного Пути.

– О-Юки! – окликнул он жену, заметив белое пятно, двигающееся по двору. О-Юки в ночном кимоно ходила по двору, жадно глотая свежий ночной воздух. Услыхав голос мужа, она тотчас подошла к крыльцу.

– Ты что так ходишь? Хочешь простудиться? – сказал Санкити и, впустив жену в дом, запер на засов дверь.

Неожиданно расхворалась о-Фуса. Летние каникулы в школе кончились, и Санкити опять ходил каждый день в школу со свертком еды под мышкой. Как-то, вернувшись домой, он застал дома переполох: о-Фуса плакала на руках у матери, все вокруг бегали, не зная, чем успокоить ребенка.

– Господи! – волновалась о-Юки. – Что с ней такое?

– Вдруг это менингит, – холодея, сказал Санкити. – Давай дадим ей лекарства, которые привез тогда Косукэ.

Санкити и о-Юки тяжело переживали болезнь дочери. Все остальное отошло теперь на второй план. Сердце у Санкити обливалось кровью, когда он слышал, как плакала маленькая о-Фуса. Он брал ее на руки, нес во двор, свистел в свистульку, а девочка все не унималась.

К вечеру у нее поднялась температура. Санкити и о-Юки всю ночь просидели у постели ребенка, не отрывая глаз от пылающего жаром личика. К утру о-Фуса заснула, видимо, жару нее спал. И Санкити почувствовал вдруг страшную усталость и тоже прилег.

Через минуту он был уже в другом мире, в котором не было ничего: ни солнца, ни неба, ни времени, только один страх, тот страх, который охватывает душу ребенка, когда его запирают одного в темной, пустой комнате. Санкити видит больничную палату, неслышно снуют люди в белых халатах. На кровати – женщина. Это Сонэ. Она протягивает Санкити бледную, худую руку. На указательном пальце две ранки, из них сочится кровь. Подходит врач и продевает в эти ранки тонкую проволоку. «Что вы делаете, это жестоко!» – кричит Сонэ и рыдает...

Санкити просыпается. Значит, это не сон: он стоит у изголовья Сонэ, полный желания помочь... Приоткрыв глаза, он видит, что лежит на циновке, возле него о-Юки.

О-Фуса недолго болела. Опять стала хорошо спать, смеяться и скоро превратилась в веселого, пышущего здоровьем ребенка.

Осень была не за горами. Утра и вечера стали свежими, хотелось надеть что-нибудь потеплее. Гости, приехавшие на лето, стали собираться домой. Первой уехала в Токио о-Фуку. Наоки, тоже приготовившийся было к отъезду, немного задержался. В эти места приехали альпинисты, чтобы подняться на гору Асама, и Наоки пошел вместе с ними.