Текст книги "Семья"

Автор книги: Симадзаки Тосон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

О-Сюн вернулась. Она не ожидала, что отъезд отца назначат на завтра. Когда она вошла в комнату, отец собирался в дорогу, пересматривал вещи, отбирал, что взять с собой. Он не посвящал семью в свои планы, пытался шутить, даже смеялся каким-то деланным смехом. Мать растерянно ходила по комнатам. Цутян смотрела на сборы, ничего не понимая. О-Сюн не могла сдержать слез.

Ей казалось, что только вчера отец вернулся домой после долгой разлуки. И вот опять расставание. Его гонят из родного дома братья. Лишают беспомощную семью отца. Так горько, так тяжело было на сердце о-Сюн. Бедный отец, злые братья приказывают ему уехать, бросить на произвол судьбы жену и детей! Слезы так и лились по щекам о-Сюн.

Только мысль о матери сдерживала приступы отчаяния. В этот вечер они с матерью легли поздно – собирали вещи и готовили дорожную одежду несчастному отцу.

– Давай немного поспим, мама, – сказала о-Сюн, прикорнув возле отца.

Она лежала в темноте и видела печальные алые цветы мирта, видела дом в предместье, где она прожила лето. Зачем она жила там, у дяди, а не дома, раз отцу так скоро предстояло уехать?..

«Не хочу, не хочу», – шептала она, глотая слезы. Отец спал беспокойно, ворочался с боку на бок.

Минору встал наутро чуть свет, за ним поднялась и о-Сюн,

– Матушка, уже петухи кричат, – сказала она, надев кимоно и повязывая оби.

Красноватый свет висячей лампы уныло освещал комнату. На кухне в очаге горел огонь. О-Кура набрала красных угольков и положила их в жаровню. Тем временем проснулись о-Нобу и о-Цуру.

В семье Коидзуми, как издавна повелось, вместо домашнего алтаря была небольшая божница, называемая «митамасама» – «почтенные духи усопших». Минору подошел к божнице, поклонился. Осененный вечнозеленой веткой, смотрел с портрета Тадахиро, словно давая сыну напутствие. Сложив благоговейно руки, Минору простился с духами предков.

Столик с едой для главы семьи о-Кура и о-Сюн поставили возле большой жаровни. Мать и дочь все утро не осушали глаз. Разлили чай. И в последний раз все вместе сели завтракать.

Опять прокричали петухи. Совсем рассвело.

– Оставайтесь все дома, – сказал Минору. – Провожать не надо, даже на улицу не выходите.

Он вышел из дому один. Телом он был еще крепок, и дух у него был бодрый. Но все-таки ему уже перевалило за пятьдесят. Денег у него едва хватало на то, чтобы добраться до Кобэ, где жил Тацуо. А оттуда до земли маньчжурской еще далеко. Трудно было надеяться, что старший Коидзуми когда-нибудь вернется домой, Бодро зашагал он по дороге, Дом, жена и дети – все теперь осталось позади.

5

Взяв доску, на которой крахмалят белье, о-Юки вышла во двор. Санкити дома не было. Стоял конец октября, но солнце щедро заливало землю, и ткань на доске быстро просохла. О-Юки собралась уже нести доску домой, когда увидела Тоёсэ, приближавшуюся к их дому.

– Здравствуй, Тоёсэ! – приветствовала она редкую гостью, развязывая тесемки на подобранных рукавах и приглашая ее в дом.

– Как я давно вас не видела, тетушка, – проговорила Тоёсэ, идя по дворику следом за о-Юки. Она поднялась на террасу, шурша шелковым кимоно. Сказав несколько соболезнующих слов – Тоёсэ ни разу не видела о-Юки после смерти детей, – она села на подушку, передала поклон от свекрови и поблагодарила за заботу о своем муже.

– Я теперь, тетушка, жена биржевого маклера, – сказала она, усмехнувшись. Ее и самое это, видимо, удивляло.

В комнату вбежал мальчик с широко открытыми блестящими глазами.

– Танэтян, ты забыл поклониться тете, – заметила ему о-Юки.

– Какой Танэтян стал большой,

– Это тетушка Тоёсэ.

– Иди ко мне, Танэтян. Ты узнал тетю?

Танэо, застеснявшись, спрятался за спину матери.

– Сколько ему?

– Да уже три года.

– Как время летит! Не замечаешь, как старишься. А посмотришь на детей и видишь, что молодость-то прошла.

Спавший на циновке возле стены ребенок заплакал. О-Юки взяла его на руки и показала Тоёсэ.

– Это ваш младший? – спросила Тоёсэ. – Прежде были все девочки, а теперь вот мальчики пошли.

– Икутян! – позвала о-Юки.

O-Ику, самая младшая ее сестра, училась в одной школе с о-Нобу и жила в общежитии. Как раз накануне она приехала погостить к сестре. Девочка заварила и принесла чай.

– А где та девушка, которую я у вас прежде так часто видела?

– Айтян? Она недавно кончила школу и вернулась домой. Совсем невеста стала.

– Да, да... Вот и о-Сюн тоже невеста.

Почти вся жизнь Тоёсэ прошла в деревне. Город привлекал ее разнообразием и новизной впечатлений. Когда Сёта снял неподалеку от Санкити квартиру, Тоёсэ простилась со свекровью и приехала в Токио.

Тоёсэ зашла к о-Юки ненадолго. В тот день она была уже у супруги директора фирмы, где служил Сёта, виделась с Морихико. Еще ей надо было зайти в лавку кое-что купить. Да и пора было превращать холостяцкую квартиру Сёта в семейный дом.

– Как я рада, тетушка, что буду жить рядом с вами. Ведь вы позволите почаще заходить к вам? – сказала на прощание Тоёсэ и ушла, видимо чем-то озабоченная. О-Юки вышла за доской, которую оставила во дворе.

Санкити вернулся домой, когда уже стемнело. Он пошел посмотреть на спящих детей: наигравшись, они сегодня рано уснули. Потом он снял пиджак, отдал его о-Юки и стал надевать домашнее кимоно. О-Юки делилась с ним домашними новостями.

– Недавно заходила Тоёсэ. Привезла от тетушки Хасимото подарок. Красивую птичку.

– Да, я помню ее. Это редкая вещица старинной работы. Ты ведь, кажется, дружила с Тоёсэ. Вот уж, я думаю, наговорились сегодня всласть.

– Мне Тоёсэ в этот раз не понравилась. Очень уж бойка стала.

– Ну, это тебе показалось. Будете чаще видеться, опять подружитесь. Что ни говори, а хорошо, когда родные живут рядом.

Санкити уже снял рубашку, когда вошел Сёта. Он сообщил театральные новости, рассказал о вечере нагаута, потом прибавил, что еще не ужинал сегодня, и пригласил Санкити пойти куда-нибудь поесть и поговорить о разных делах.

– Достань-ка мне костюм, о-Юки, который я снял. Сёта еще не ужинал, пойду и я с ним.

– До чего же мужчины беспечны, – улыбнулась о-Юки.

Санкити опять надел белую рубашку, пиджак. На Сёта вместо кашне был длинный кусок темно-голубого шелка. Поскрипывая кожаными сандалиями, он вышел из дому вслед за дядей.

– А ты стал очень похож на франтов с Кабуто-тё! Так куда же мы идем?

– Положитесь на меня, дядя. Я вам так многим обязан и хочу сегодня угостить вас на славу.

Огни города манили Сёта, суля веселье, пирушки, праздник. Днем на бирже, среди шума и сутолоки, безумных взглядов, проклятий, нескончаемых выкриков «падают», «поднимаются», несущих одним разорение, другим богатство, Сёта заряжался возбуждением, которое вечером искало разрядки. Он не мог усидеть дома. Как бабочки на огонь, ноги сами летели туда, где люди развлекались, пили, где возбуждение их чувств достигало апогея и потом умирало.

Доехали на трамвае до какой-то остановки, там Сёта нанял двоих рикш. Проехали большой мост, потом еще один поменьше.

Ветра не было, но вечер стоял прохладный. Санкити сидел в просторной гостиной, выходящей окнами на реку. Сквозь застекленные ставни видны были створки дверей, тоже застекленные. Оттуда несло холодом.

Служанка принесла углей для жаровни. Санкити, озябший, в лёгком европейском костюме, сел за обеденный стол поближе к хибати.

Заказав ужин, Сёта мимоходом бросил:

– Вот что, сестренка, шепни-ка два словечка Кокин.

– Кокин сейчас занята.

– А ты скажи только, что ей звонили. Она поймет. Служанка вышла.

– Видите ли, дядя, я вынимаю мою визитную карточку – и передо мной открыты все двери. Фирма «Сио-сэ» на Кабуто-тё – одна из самых солидных.

Сёта вынул из бумажника визитную карточку и небрежно бросил ее на стол.

Он рассказал, как идет его жизнь. Глава конторы наконец-то приблизил его к себе, и теперь Сёта один из главных служащих. Ему пришлось ради этого здорово поработать. Он не спал две ночи, приводил в порядок счетные книги. Ну и противное занятие! Но денежные дела не стали лучше. Выходной костюм, сшитый к Новому году, придется заложить в ломбард.

– Что за времена настали! – с сердцем проговорил Сёта и, что-то вспомнив, добавил: – На днях зашел я к о-Сюнтян, спрашиваю ее сестренку: «За кого ты выйдешь замуж, Цутян, когда вырастешь?» Знаете, дядюшка, что она мне ответила? «За военного, говорит, не пойду: у военных нет денег; за врача тоже не пойду. У врачей хоть и есть деньги, да они больно заняты. Пойду, говорит, за мануфактурщика. И деньги будут всегда, и новые платья». Вот какие нынче дети-то! Меня так и передернуло.

Тем временем на столе появились кушанья. Пришла Кокин. Она поздоровалась с Санкити и, как старая знакомая, села возле Сёта. Кокин была молодая, красивая гейша. Держалась она скромно, и было видно, что она получила хорошее воспитание.

– Господин Хасимото, я позову Оимацу-сан? Она сейчас здесь.

Шурша тяжелым, дорогим кимоно, Кокин вышла.

Гейши, живущие здесь давно, сохранили в манерах и поведении что-то от гейш из Фукагава. Поэтому Сёта и привел сюда дядю. Он вдыхал здесь аромат старого Эдо, слушал мелодии тех времен, исполнявшиеся на сямисэне. Развлекались здесь так, как было принято в прежние времена у знатных людей.

Вернулась Кокин. С ней пришла Оимацу и еще одна гейша весьма почтенного возраста. Оимацу, уже немолодая, но сохранившая следы былой красоты, поднесла гостям сакэ, держа чашечки тонкими белыми пальцами в кольцах.

– Оимацу-сан, я привел сегодня дорогого мне гостя, – сказал Сёта. – Спойте ему что-нибудь очень хорошее.

Оимацу повернула к Санкити подвижное, выразительное лицо и слегка поклонилась.

– Как, на ваш взгляд, кто из нас двоих моложе? – опять заговорил Сёта.

– Оимацу, дорогая, мне кажется, этот господин моложе, – сказала Кокин, показывая на Санкити.

– И я так думаю, – согласилась Оимацу, переводя взгляд с Санкити на Сёта.

– Всем так кажется, – рассмеялся Сёта. – А ведь наш гость – мой дядя.

– Ваш дядя?! – всплеснула руками Оимацу и тоже рассмеялась.

– Славно придумано, – улыбнулась матрона, сидевшая между Оимацу и Кокин.

– Ничего не придумано. Это – мой родной дядя! – пытался урезонить развеселившихся гейш Сёта, но не выдержал и сам рассмеялся.

– Так, значит, я выгляжу старше своего дяди, – вздохнул Сёта, притворяясь огорченным.

– Ну, будет дразнить нас. Вот уж истинно господин Хасимото – мастер обманывать!

– Дядюшка, налейте мне чашечку сакэ, – игриво, в тон Кокин сказала Оимацу.

– И мне немного, – зябко пожав плечами, попросила матрона.

На лицах присутствующих, как белые лепестки цветов, лежали пятна света. Медленно текло вечернее время. За стеклянной дверью под каменной оградой так же медленно текла река. Оимацу спела песенку, и всем стало весело.

Три гейши, исполняя желание Сёта, спели под звуки сямисэна старинную балладу. Сёта не так много пил, но его несколько вытянутое, мрачноватое лицо уже порозовело.

– Не споете ли и вы что-нибудь? – обратилась к Санкити сидевшая рядом с ним Оимацу.

– Я? – рассмеялся Санкити. – Нет, мне приятно вот так молча сидеть и слушать.

Оимацу улыбнулась заученной улыбкой.

– Простите, дядя, что я говорю об этом при вас... С Кинтян меня познакомил один мой приятель. Уже довольно давно. Помню, я тогда был чуть ли не бродягой. И каждый раз, проезжая мимо на пароходе, я все смотрел в эти окна и думал с тоской, когда же я наконец стану маклером.

– Как интересно! – воскликнули женщины, отпивая из чарок.

– Господин Хасимото, – торжественно проговорила Оимацу, потирая руки и чувствуя, как сакэ теплой волной разливается по телу, – желаю вам скорее разбогатеть!

Постепенно в остальных гостиных стало тихо. Сёта, казалось, забыл, что пора уходить. Санкити курил трубку, а тот все что-то шептал на ухо Кокин.

– Но я же не могу танцевать! – неожиданно громко возразила Кокин.

С губ опьяневшей Оимацу, как вздох сожаления, сползла короткая любовная песенка. В ней была грусть по быстро увядшей красоте, которую погубили румяна и белила.

– Не вернутся больше молодые годы!

Полная пожилая гейша подвинула к себе остатки фаршированной рыбы, картофельное пюре с засахаренными каштанами и молча, с жадностью уписывала. Было около полуночи. Попросив служанку позаботиться о племяннике, чтобы он не простудился, Санкити вызвал рикшу. Служанка и три гейши вышли в прихожую проводить его. Уже садясь в коляску, он слышал веселые голоса женщин: «Дядюшка! Дядюшка!»

«Надо поговорить», – прочел Санкити в записке Морихико и тотчас отправился к нему в гостиницу. Листья китайских платанов, которые еще недавно заглядывали в окна второго этажа, облетели.

– А, пришел! – коротко приветствовал его Морихико.

Он был не один. За доской для игры в го сидел его старый приятель с коротко подстриженной седой головой и трубкой в зубах. Когда-то этот человек вел общее дело с Минору и отцом Наоки.

– Подожди немного, Санкити. Мы уже кончаем. Сейчас самый острый момент – выясняется, кто же победит: черные или белые.

– Извините нас, – проговорил гость.

Приятели углубились в игру. Глухо стучали передвигаемые кости. А Санкити думал о том, как давно дружат эти два человека, и еще о том, что старость уже надвинулась на них.

Партия кончилась. Гость ушел, и Морихико повернул к брату свое грузное тело.

– Я тебя вот зачем хотел видеть, – начал он. – Меня все больше беспокоит Сёта. У него на уме одни развлечения. Работает без году неделю, ничего еще не заработал, а каждый вечер бражничает...

Санкити невольно улыбнулся.

– Несколько дней назад, – продолжал Морихико, – ко мне приходила Тоёсэ. «Не знаю, говорит, что и делать». Оказывается, Сёта воспылал любовью к гейше по имени Кокин. Я понимаю Тоёсэ. Она, как приехала, была у хозяина фирмы Сиосэ. Он, между прочим, сказал ей, что, мол, пусть Сёта будет поосмотрительнее. С таким трудом нашел место, а теперь из-за собственной глупости может его потерять. Тоёсэ просила меня подействовать на Сёта.

– Я видел эту гейшу. Сёта меня и познакомил с ней. По-моему, нечего из-за нее волноваться. Она мне показалась совсем глупенькой.

– Тоёсэ боится, что Сёта пойдет по стопам отца.

– Но ведь на Кабуто-тё принято собираться за чаркой сакэ. Деловые люди их круга иначе между собой и не общаются. К тому же я слыхал, что и у Сиосэ есть любовница, да, кажется, и не одна. Вряд ли он станет строго следить за тем, как проводят досуг его подчиненные. Я думаю, Тоёсэ несколько сгущает краски.

– Возможно, – пожал плечами Морихико.

– По-моему, не стоит придавать этому большого значения, не надо вмешиваться... Чем бранить за распутство, лучше требовать, чтобы он денег побольше зарабатывал.

Морихико потер озябшие руки над жаровней.

– Сёта плохо кончит. Тратит на женщин все, что зарабатывает. А ты обратил внимание на то, как он смеется? Разевает рот и хохочет без удержу! Нет, на такого человека положиться нельзя. Его мать и Тоёсэ гораздо лучше, чем он.

– Нет, ты не прав. Ты слишком строго судишь Сёта. Он не так плох, как тебе кажется, а его мать и жену ты, по-моему, переоцениваешь. Она и Тоёсэ – обыкновенные люди. Возможно, что они и сами себя переоценивают.

– Это ты верно заметил. – Морихико внимательно посмотрел на брата.

– Все было бы хорошо, если бы не женолюбие, эта несчастная страсть и отца, и сына. Оба хороши. У них все мысли только одними женщинами и заняты. А Тацуо-сан дошел до того, что семью бросил. Одержимые они оба, вот что!

«Кому это ты рассказываешь?..» – сказал Санкити раздраженный взгляд брата.

– А впрочем, – уже не так уверенно проговорил Санкити, – может, Сёта вообще не способен работать.

– Хотелось бы мне дожить до того дня, когда он разбогатеет на этой бирже!

– Припоминаю, как прошлым летом увлекся я Тика-мацу¹⁸¹⁹. В день поминовения усопших мы пошли в театр: со мною были Сёта, Сюн и Нобу. Давали тогда пьесу «Девушка из Хаката в пучине бедствий». Вернувшись домой, я, в который раз уже, раскрыл сборник дзёрури¹⁸. И между прочим, нашел там одну интересную драму. Ее герой, Сосити, – благородная, утонченная натура, от него так и веет старинной культурой. И в то же время в нем бушуют безумные страсти. Жажда приключений погнала его по белу свету. Он добрался до Нагасаки, да так и осел там. Занялся торговлей. В нашем Сёта есть что-то от этого авантюриста. Всякий раз, как я встречаю его, мне приходит на память этот Сосити. – В нашей семье два Сосити, Тацуо – Сосити Первый. Сёта – Сосити Второй.

Братья рассмеялись.

– Одним словом, как тебе угодно, а я намерен пригласить его к себе и побеседовать построже. Нельзя так расстраивать жену. Ты со своей стороны тоже должен как-то повлиять на него.

– Видишь ли, Морихико, – ответил Санкити, – я еще прошлым летом почувствовал, что не имею права давать людям советы. Но поговорить с ним, чтобы он был осмотрительнее, – это я, пожалуй, могу.

Братья поговорили еще о Минору, уехавшем в далекую Маньчжурию, о предстоящем замужестве о-Сюн. И Санкити ушел.

Сёта был у себя в конторе на Кабуто-тё. Служащие, устав от дневной суеты, сидели вокруг стола, у сейфов, болтали о вечерних спектаклях, смаковали закулисные истории, и усталость мало-помалу проходила. В углах по стенам висели, покачиваясь, беловатые кольца табачного дыма.

Рядом с кладовой была большая светлая комната. Там сидел за столом Сёта и пил чай. Рассыльный принес письмо. Оно было от Санкити. Недоумевая, зачем дядя послал ему письмо в контору, а не домой, Сёта распечатал конверт. Внутри оказался талисман храма покровителей моряков.

Сёта понял, что это значило. Он сжал кулак и ударил по столу, так что подскочил чернильный прибор.

– Хасимото, что-нибудь стряслось? – спросил один из управляющих.

– Нет, – усмехнулся Сёта, кусая нижнюю губу. – Вчера мне позвонил один из моих дядей. «Заходи, говорит, есть дело». По дороге домой я и зашел. А он мне такой разнос устроил, что вспоминать тошно. И все о том же. Ну, думаю, жди теперь нагоняя от другого дяди. А он, вместо нагоняя, вон что прислал.

– Веселый у тебя дядюшка! А как это понять?

– Смотри, мол, не утони!

– Ну, тут всяко толковать можно.

Все расхохотались.

Самые разнообразные чувства обуревали Сёта в тот день. Суть ответа, который он послал дяде, была в следующем: «Я как-никак мужчина, и я должен добиться намеченной цели».

Поспешно закончив работу, Сёта через боковую решетчатую дверь вышел из конторы. На углу узкой улочки стояла тележка торговца горячим молоком. Сёта выпил стакан молока и поехал к Санкити.

Когда он вошел к дяде, вся семья собралась вокруг жаровни. Была здесь и Тоёсэ.

– Признайся, дружок, здорово тебя удивило мое послание? – рассмеялся Санкити. И тут же перевел разговор на другое. Тоёсэ встала со своего места, перевернула подушку, на которой сидела, и предложила мужу.

– Я получил ваше письмо, дядя, – с деланным спокойствием ответил Сёта. – И отправил вам ответ. Вы, должно быть, его еще не получили.

Тоёсэ, переведя взгляд с мужа на невестку, проговорила:

– Я давно уже здесь. Знаете, тетушка, о чем бы я ни спросила у мужа, он на все отвечает: «Пойди к дядюшке Санкити, он тебе объяснит».

Она замолчала. Потом взяла у мужа папиросу, и оба дружно задымили.

– А ну-ка иди ко мне! – состроил смешную гримасу Санкити, протягивая руки Танэо, подбежавшему к отцу.

– Ах, если бы у меня были дети... – вздохнула Тоёсэ. – Как я мечтаю о ребенке!

– Это было бы так хорошо! Ну хотя бы только один ребеночек, – сказала о-Юки, разливая чай.

– Я уж и не надеюсь, – уныло проговорила Тоёсэ.

– Может, показаться врачу? – заметил Санкити, усаживая сына на колени.

– Муж говорит, это я виновата. Но это еще неизвестно.

– А по-моему, без детей лучше, – заявил Сёта.

– Что же еще остается говорить, – засмеялась Тоёсэ, а вслед за ней и о-Юки.

Тоёсэ уехала домой. Сёта с Санкити поднялись на второй этаж. Племянник поблагодарил дядю за письмо. Потом сказал:

– Тяжело мне дома. Тоёсэ не понимает меня... А гейши ведь разные бывают. Конечно, есть среди них и легкомысленные. Но есть очень хорошие, совсем не такие, какими их представляет тот, кто никогда не бывал в их обществе. У них свой мир, своя жизнь, свои отношения. И все это совсем неплохо, иначе кто бы проводил с ними время, оставив жену, к тому же умную и образованную?..

– Я ведь не ругаю тебя, Сёта. Я только хочу напомнить, что для тебя прошло время, когда ты скитался по чужим углам, без работы...

– Благодарю, дядюшка. Я спрятал вашего «хранителя» в бумажник и буду беречь его.

Сёта был не в меру возбужден. Пожалуй, он и сам не понимал, всерьез он говорит или шутит.

– Считается, что гейши слишком чувственны. А по-моему, и у так называемых порядочных женщин чувственности хоть отбавляй. – Сёта усмехнулся.

– Сёта, почему ты у всех всегда вызываешь беспокойство?

– Никогда об этом не думал, дядюшка.

– Ведь есть же люди, которые творят бог знает что, и никого это не тревожит. И в голову никому не придет пристыдить их. Ты же – как бельмо на глазу. Такие всем доставляешь волнения.

– Мне и в конторе то же самое говорят. Значит, есть, дядюшка, нечто, внушающее людям это чувство. Хорошо, я подумаю.

Вошла о-Юки.

– Папочка, Ямана пришел.

Санкити и Сёта вышли к гостю.

– Это – муж госпожи о-Фуку, – представил Санкити племяннику приехавшего по торговым делам Цутому.

Гость приехал в Токио ненадолго. Он привез о-Юки гостинцы от матери: вяленую рыбу и селедочную икру.

Был день всеобщей городской уборки. Мимо дома Санкити проезжали телеги с мусором. По всему кварталу выбивали циновки. Даже самые солидные его обитатели, повязав голову полотенцем, деловито выколачивали платье, очищали домашнюю утварь от грязи и копоти. Полицейские наклеивали на двери домов ярлыки с надписью «проверено».

День был холодный. Стемнело рано. О-Юки, сняв грязный халат, с детьми и служанкой пошла мыться в ванную. Санкити на чистых, совсем как новых, циновках принимал редкого гостя – старшего приказчика из аптеки Хасимото.

– Я только что встретил молодую хозяйку, госпожу Тоёсэ. Она шла за покупками и проводила меня к вам. Я ведь не часто бываю в Токио. И вечно плутаю по незнакомым улицам.

Приказчик держал себя скромно, верный традициям дома Хасимото. Он сидел на циновке, на коленях у него был передник. Это был Косаку. Когда-то он работал под началом старого приказчика Касукэ, которого теперь уже не было в живых. Он был моложе Сёта, но один вел все дело. Старый дом Хасимото еще существовал только благодаря его стараниям.

Глазами, привыкшими к лоснившемуся от времени столбу очага в гостиной дома Хасимото, оглядывал он убранство тесного городского дома. Зашел разговор о старом хозяине. Потом вспомнили о-Танэ, – старшую сестру Санкити. Она так и жила в провинции, хранила очаг старого дома.

– Совсем закручинилась хозяйка, – говорил Ко-саку. – Ждет не дождется мужа. Ума не приложу, как развлечь ее, чем успокоить.

Санкити слушал толкового приказчика и все больше понимал, что тот говорит не по должности, а от всего сердца.

– Так ты говоришь, сестрица все еще ждет своего супруга? – спросил Санкити. Его беспокоила судьба сестры. Он хотел знать все подробности ее жизни.

– Ждет. А тут еще здоровье у нее совсем стало плохое. Только встанет с постели и опять сляжет.

– Плохие вести ты принес...

– У меня руки опускаются. Хозяина-то ведь не позовешь.

– Если бы Тацуо-сан и пожелал вернуться, никто ему этого не позволит. Мне его тоже жалко. Согласись, что и у него положение нелегкое. Но если сейчас пожалеть его, то только навредишь.

– И я так думаю. Не мешает, чтобы Тацуо-сан хлебнул немного горя. Может, это его исправит. Само собой, если он заболеет или что другое, тогда уж и разговор особый... А хозяйка, вы сами знаете, какая она...

– А нельзя ли сделать так, чтобы хозяйка помогала тебе составлять лекарства? Может, это ее отвлечет?

– Это было бы хорошо, да как ее заставишь?

– Вот что, когда вернешься, скажи сестре так. Если Тацуо вернется домой только потому, что ему уж совсем плохо стало на стороне, пусть сестра ни в коем случае не пускает его и скажет, что дома у него больше нет. Если же он вернется, потому что понял наконец, как недостойно его поведение, и попросит у сестры прощения, тогда пусть сестра примет его и опять отдаст бразды правления.

Косаку глубоко вздохнул.

– Как все на свете странно! Уж кому, как не мне, надо быть твердым. Я и стараюсь храбриться перед хозяйкой. А как лягу спать – вижу во сне: стоит хозяин, прислонившись к столбу очага в гостиной, и зовет меня: «Коса-ку! Косаку!» Я часто вижу этот сон. Неспроста это... А как проснусь, так, кажется, случись тут хоть самая что ни на есть несуразная история, – ничему удивляться не стану.

Вернулась из ванны о-Юки.

– Косаку-сан привез нам лекарства от Хасимото, – сказал ей Санкити.

– Большое спасибо Танэ-сан, что помнит о наших мальчишках, – поблагодарила раскрасневшаяся после ванны о-Юки.

Косаку заговорил о молодом хозяине. Упомянул Кокин. Видно, жизнь Сёта беспокоила его не меньше, чем жизнь старого Хасимото и его жены.

– Если правду сказать, молодая хозяйка письмо прислала. Пишет, что нужно посоветоваться. Вот я и заехал в Токио из Нагоя.

– Так ты из-за этого только приехал? Не надо принимать близко к сердцу жалобы Тоёсэ. Она все несколько преувеличивает.

– Письмо было очень тревожное. Я ничего не сказал хозяйке, и сюда...

– А может быть, лучше не стоит вмешиваться? Как бы не навредить...

Ночевать Косаку пошел к Сёта, своему молодому хозяину.

Опять наступила весна, стало тепло. На берегу реки, за два переулка от дома Санкити, зазолотились сережки ивы. Внизу, под каменной оградой, начиналось устье реки. Там швартовались суда, пассажирские и грузовые. Мутная, темная по-весеннему вода лениво текла из-под моста, по которому, дребезжа, сновали трамваи.

Каждый год, с тех пор как умерли девочки, у Санкити в эту пору начинала болеть голова. Мучаясь болью, бродил он взад и вперед по ивовой аллее. Теплый солнечный свет падал на белые стены ограды и, отражаясь, бил по глазам. Назойливый блеск этот усиливал беспокойство и досаду, что начатая большая работа не двигается с места. А работать было необходимо – заботы обремененного семьей человека одолевали Санкити. Лодки плыли по реке, покачиваясь и рыская из стороны в сторону – точь-в-точь как мысли Санкити.

Он повернул по узкой дорожке между складами к дому. Там его ждала жена Минору.

– Сестрица уже давно пришла, – сказала о-Юки. Она раскурила трубку и предложила невестке.

Разговор о деньгах всегда неприятен. Увидев хмурого, небритого, невыспавшегося Санкити, о-Кура не знала, как сказать лучше о том, что привело ее сюда. И все ходила вокруг да около.

– Так, значит, эти люди отказываются ухаживать за Содзо, – перебил ее Санкити.

– Нет, не отказываются. – О-Кура попыталась улыбнуться. – Ты же знаешь, у них никаких других забот нет. Они люди свободные. И готовы ухаживать за Содзо. Но ведь он совсем больной, хлопот с ним много... А цены все растут...

Разговор опять пошел в сторону. Тогда Санкити спросил без обиняков:

– Они, что же, считают, что им платят мало?

– Да, в этом все дело. Просят прибавить две иены в месяц.

– А что, сестрица, – пошутил Санкити, – не возьмете ли вы Содзо к себе? Деньги на его содержание я буду давать, как и раньше. Это ведь будет дешевле, не правда ли?

– Ни за что! – Худое тело о-Кура затряслось от возмущения. – Лучше умереть, чем жить под одной крышей с Содзо.

Больной Содзо, о котором в семье говорили, что ему пора бы к праотцам, все еще жил. Для всех он был обузой. После того, как уехал Минору, часть денег на содержание больного брата давал Санкити. Давал столько, сколько просили. Семья Минору очень бедствовала.

– Я рад видеть тебя, сестрица. Но сегодня у меня так болит голова... – Санкити потер лоб. Он согласился платить больше за Содзо и сказал, чтобы о-Сюн пришла за деньгами на следующий день.

Поговорили и о предстоящем замужестве о-Сюн.

– Слава богу, уже и помолвка была. Жених и невеста подарками обменялись. Теперь я за о-Сюн спокойна, – сказала о-Кура.

Роль отца в этом важном деле могли взять на себя только Морихико или Санкити. Морихико, верный семейным традициям, сказал, что свадьба должна быть сыграна по всем правилам. Расходы опять ложились на плечи братьев.

– Вы тут беседуйте. Ты уж не сердись, сестрица. Меня ждет работа, – с этими словами Санкити ушел к себе.

В этот день ему не работалось. Лучи солнца играли на желтоватых стенах комнаты. Те самые лучи, которые падали на белую ограду набережной и, отражаясь, ударяли в глаза, когда он утром гулял. Он смотрел на желтые пятна света и раздраженно думал, что его любимая работа, о которой он мечтал, превратилась в изнурительный труд, чтобы прокормить родню. Санкити сошел вниз.

– Дай мне кимоно, – сказал он о-Юки. – Я пойду по делам.

Санкити пошел переодеваться. О-Кура все говорила и говорила о чем-то своем с о-Юки. Достав несколько белых выстиранных таби, о-Юки посмотрела на них и улыбнулась.

– Больше двух раз не надевает. Не настираешься на него.

Она выбрала таби, у которых был вид получше, и дала их мужу. Санкити разорвал скреплявшую их нитку, и с трудом натянул севшие после стирки таби.

– Есть что-нибудь из Маньчжурии? – спросил он, возясь с застежкой.

– Только что получили письмо. Пишет, что здоров, работает. Передает всем поклоны.

– Пусть ему будет во всем удача.

– Хорошо бы...

– Денег еще не прислал?

– Какие там деньги... Пишет еще, что нашлись и в той земле добрые люди, смотрят за ним.

О-Кура, чувствовавшая себя очень одиноко после отъезда мужа, с особым ударением произнесла слово «добрые». Санкити вышел на улицу.

Морихико был дома. Он только что вернулся от телефона, когда Санкити пришел к нему. Попросив брата подождать, Морихико сел за стол и принялся писать письмо, ловко бегая кисточкой по бумаге. Перечитав написанное, он запечатал конверт и, повернувшись к Санкити, хлопнул в ладоши. Вошла горничная.

– Письмо спешное, – сказал он, протягивая горничной конверт. – Отправьте немедленно.

Покончив с делами, он повернулся к брату.

– У меня к тебе просьба... – начал Санкити. Морихико с первых слов догадался, какая просьба у брата.

– Подожди-ка! – Морихико встал, вынул из шкафа коробку с конфетами.

– Не мог бы ты заплатить в этот раз мою долю за Содзо?

– И ты с тем же, – усмехнулся Морихико. – А я думал, что хоть у тебя есть деньги. Да и сам я до сих пор еще не послал... Да, значит, мы оба сейчас в одинаковом положении.

Заговорили о Содзо и о семье Минору.

– Вот уж несчастье с этим Содзо. Только человек и способен, когда болен, жить так долго. В мире животных его давно бы уже сожрали, – кипел негодованием Морихико.

– Как ни тяжко тебе приходится, но, пока жив, надо жить. Ты думаешь, Содзо легко?

– Конечно, нелегко. Но как он себя ведет! Раз уж так случилось, что ты болен, калека, так смирись, делай то, что тебе говорят, не лезь на рожон. А то ведь он еще и скандалит! Нет, он добьется, что все от него откажутся!