Текст книги "Семья"

Автор книги: Симадзаки Тосон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

– Ты, значит, собираешься в Токио... Признаться, я тоже подумываю об этом. Кончать книгу я буду там.

– Я, видимо, перееду раньше.

– Ну, а я вслед за тобой. Очень уж я засиделся в деревне.

На другой день, поговорив с матерью, рассказав ей о больной сестре, о житье-бытье дома, о делах, Сёта уехал в Кисо.

О-Танэ потихоньку стала собираться домой. А в сердце ее рос страх, что она скоро увидит вещи мужа, его комнату, стол, за которым он работал, его одежду, постель.

– Санкити, – как-то сказала она брату, – я думаю заехать по дороге к родителям Тоёсэ. Повидаюсь с госпожой Тэрадзима, поговорю с ней. Я уверена, мы поймем с ней друг друга.

О-Танэ говорила это, помогая о-Юки укладывать в корзину летние вещи.

И вот наконец за о-Танэ приехал Касукэ. Годы не пощадили и его, он выглядел совсем стариком.

О-Танэ очень любила цветы. На память о доме брата она взяла луковицы лилий, когда-то привезенных Санкити с горных пастбищ, несколько кустиков полевых хризантем, что росли у развалин замка. Чуть не со слезами распрощавшись с братом и его семьей, о-Танэ покинула гостеприимный дом Санкити.

Как ни привык Санкити к местам, где он прожил столько лет, где родились его дети, но и его потянуло в город. Он решил переезжать, как только кончатся холода и весеннее солнце начнет обогревать землю. Это был серьезный шаг. Книга продвигалась медленно – много времени отнимала работа в школе. Даже если бы он все бросил и только писал, он закончил бы ее не раньше, чем через год. А он был отцом троих детей. Приходилось думать о хлебе насущном. И все-таки он решил спуститься с гор и завершить свой труд в Токио.

Чтобы обеспечить жизнь семьи на то время, пока он будет писать книгу, необходимо было заручиться поддержкой какого-нибудь богатого человека.

– О-Юки, дай-ка мне теплое пальто, – сказал как-то Санкити жене, собравшись ехать к одному знакомому, жившему неподалеку в богатом поместье.

В морозном воздухе раздался звук рожка – это приближался экипаж, совершавший рейсы между деревушками в горах. Вместе с Санкити собрался было ехать один его приятель, но, испугавшись холода, в последний момент отказался. Санкити поднял воротник пальто, чтобы закрыть уши, и вышел из дому. Выдыхая ноздрями пар, лошадь тащила повозку, полную пассажиров. Вот она полезла в гору. На углу улицы Санкити вскочил в нее.

Кругом лежал глубокий снег. Экипаж петлял по склону горы Асама, забираясь все выше. Пассажиры, прижавшись друг к другу, тряслись от холода. Проехав два ри, Санкити соскочил с повозки. Отсюда до дома приятеля надо было идти пешком. Санкити зашел в придорожную таверну обогреться. Выпив чашку чая, он зашагал дальше. Было холодно и пустынно, внизу блестела скованная льдом река. Но Санкити было недалеко идти.

Поместье его приятеля Макино лежало в глухом, отдаленном месте, в горах. Макино был молод и богат. Санкити давно знал его и всякий раз, находясь у него в гостях, с каким-то легким, умиротворенным чувством оглядывал его уединенный кабинет, богатый фруктовый сад, тщательно обработанные поля. Но сегодня Санкити было не по себе. Вся семья Макино – он сам, его жена и дети – собрались в большой гостиной и занимали гостя разговором. А Санкити не давала покоя мысль о будущем. Он все хотел заговорить о своих планах, попросить помощи, но никак не решался. Не нашлось момента для серьезного разговора и на другой день.

Санкити покинул дом Макино, ни словом не обмолвившись о цели своего посещения. С чувством, близким к отчаянию, шагал он по заснеженной дороге, потом битый час ждал, пока придет попутный экипаж. С ним дожидалось несколько рикш. Они шумно разговаривали, шутили и весело смеялись. Это немножко развлекло Санкити. Он даже посмеялся вместе с ними. Наконец подкатил экипаж. Лучи близкого к закату солнца ударили Санкити в глаза. Поросшие лесом горы казались желтыми пятнами. Санкити смотрел по сторонам. От холода у него стучали зубы.

Дома он ничего не рассказал о своей поездке. Младшая дочь уже спала. В углу, у закопченной стены, на которой висел календарь и картинка в стиле «нисики-э»⁶, играли в камешки о-Фуса и о-Кику. Рядом валялась кукла с оторванной головой. Санкити сел возле очага и, глядя на игравших девочек, ломал голову, где взять деньги, чтобы прокормить семью, пока он будет кончать книгу.

О-Фуса была краснощекая, живая девочка. Она очень походила на бабушку, мать Санкити. Санкити привез детям от Макино гостинец – виноградное варенье. О-Юки посадила девочек возле себя и стала по очереди кормить их, как птенцов, то отправляя варенье прямо в рот, то намазывая им кусочки хлеба.

Никто не знал, какой тяжелый груз лежал на душе Санкити. Веселая шалунья Футтян подбежала к отцу и запела свою любимую песенку:

– Заяц, заяц,

Не дрожи,

Расскажи нам,

Расскажи, Отчего у тебя длинные уши?

– Я —

Когда зайчонком был —

В холода

Глодать любил

Длинные бамбуковые прутья,

У бамбука

Вкусный прут.

У меня с тех пор

Растут

Длинные-предлинные уши

Эту песенку пела девочке о-Юки, слышавшая ее в детстве от своей старой служанки с юга.

И Санкити принял решение. В тот же вечер было написано большое письмо Макино. Санкити рассказал о своем бедственном положении, о невозможности продолжать работу в деревне. Ответ не заставил себя ждать. Макино писал, что с радостью окажет ему свое покровительство. И сделает это так, что никто не будет знать. Санкити был очень признателен другу за его доброту и деликатность, «Мне нечем отплатить ему, – подумал Санкити, – но когда-нибудь, если ему понадобится моя помощь, я сделаю для него все».

В апреле Санкити поехал в Токио снять дом, чтобы семья могла переехать. Дети с нетерпением ждали возвращения отца. Каждый день они ходили встречать его на станцию. Весна была в разгаре, но на северном склоне камышовой крыши еще лежал снег. Но и он уже таял, и с карниза все время капало. Наконец Санкити вернулся. Он рассказал о-Юки, что облюбовал домик на окраине Токио. Дом совсем новый, его еще не кончили строить: сейчас внутри штукатурят стены. Ему показалось сначала, что дом мал, ведь у них трое детей, и ему нужен кабинет для работы. Но домик был так хорош, улица тихая, зеленая, что он ничего больше не стал искать и уже договорился с хозяином. Переедут они, как только будут закончены отделочные работы.

– Но вообще-то, – прибавил Санкити и поморщился, – ходить по городу в поисках жилья – занятие мало приятное.

Дети больше взрослых радовались предстоящему переезду.

Для них разговоры родителей о новом доме, о сборах, о дороге были как сказка.

Вечером, перед тем как ложиться спать, Футтян и Кий-тян затеяли с отцом возню.

– А вы без меня слушались маму? – спросил Санкити.

– Слушались, слушались!

– Ну, тогда давайте играть! Станьте рядышком. Вот так. Ты, Футтян, будешь номер первый, Кийтян – номер второй, а Сигэтян – третий. Идет?

– Идет, идет! – закричала Футтян. – Значит, я буду номер первый?

– Да, ты первый, Кийтян второй. Я буду называть номера, а вы откликайтесь, только правильно.

Девочки радостно засмеялись.

– Первый!

– Я! – закричала Кийтян.

– Вовсе не ты, а я! Ты же вторая, а я первая! – дернула Футтян сестру за рукав. Шум поднялся невообразимый. Старшие девочки весело бегали по комнате.

– А у Сигэтян принялась оспа, – сказала подошедшая служанка, держа девочку на руках. Эта служанка жила в деревне и каждый день приходила помогать о-Юки. Сигэтян была еще совсем крошка, едва умела ползать, но головку держала хорошо. В семье она была любимицей.

– Ну, а теперь спать, – сказал Санкити. Футтян и Кийтян, пошли к матери. О-Юки переодела их в ночные кимоно и уложила. Служанка держала на руках о-Сигэ, точно куклу, прижимая пухленькую щечку девочки к своей тугой, румяной щеке.

Скоро все трое спали.

«Первый, второй, третий...» Игра, которую Санкити придумал сам, заставила его призадуматься. Его род и род о-Юки был плодовитый. У его матери, считая и умерших, было восемь человек детей. У о-Юки было десять сестер и братьев. У одной ее сестры сейчас уже пятеро, а у старшей, унаследовавшей дом, шесть человек. Было отчего призадуматься.

На другой день Санкити подал директору школы заявление об уходе. И начали всерьез готовиться к отъезду. Только и было разговоров что о новом доме, в котором они будут жить в Токио. Успеют ли просохнуть стены, а вдруг пойдет дождь, и отделочные работы затянутся?.. Супруги то и дело принимались обсуждать достоинства нового помещения. Скоро им стало казаться, что нет ничего милее, уютнее и удобнее их будущего жилища.

Наконец все уложено, упаковано, узлы связаны. Осталось только одеть детей.

– Поди-ка сюда, Футтян, – говорит о-Юки. – Ах, да не вертись ты, пожалуйста, а то не возьмем тебя в Токио. Давай наденем вот это кимоно и подвяжем рукава лентами.

Футтян одели в самое лучшее кимоно и подвязали ее любимой лентой. На о-Кику мать надела желтое кимоно с цветным узором.

– Кийтян светленькая. На нее что ни надень – ей все идет, – трещали соседки, пришедшие попрощаться с семьей Санкити.

– Ну, вот и расстаемся, – проговорил школьный сторож. Он тоже пришел проводить учителя.

– Мне и подарить тебе нечего на память. На вот, возьми мою мотыгу. Пусть она напомнит тебе о нас, когда начнешь этой весной копать огород.

– Большое спасибо. Этой мотыгой еще и мои внуки поработают. – Потирая грубые крестьянские руки, старик пошел в угол двора, взял на плечо мотыгу и, попрощавшись еще раз, отправился домой.

Пошел теплый дождь. Из-под крыши с северной стороны, – там, где дольше задерживался снег и прелый камыш превратился в труху, – потянуло дымом, стлавшимся по земле. Цвели весенние цветы, и весь двор был усеян лепестками.

Через калитку в огород пришла соседка и принесла вареный рис и соленые овощи. Санкити, о-Юки и дети сели в последний раз вокруг очага, который столько лет их грел. Брызнуло солнце. Пора было идти на станцию. Футтян и Кийтян, окруженные соседскими девочками, шли впереди.

После ремонта шоссе перед вокзалом остался большой бугор земли. Возле него собрались все, кто пришел проводить семью Санкити: соседи, учителя из школы, ученики и просто знакомые. Владелец лавочки, торговавший сластями и соевым творогом, прислал жену со свертком. Та подошла к о-Юки и, протягивая сверток, сказала: «Это вам на прощанье». Пришел проводить Санкити и учитель математики, годившийся ему в отцы. Он принес большой букет цветов и отдал его уже через окно вагона. Приехал и Макино, одетый в европейский костюм.

– Боюсь, боюсь, – шептала Кийтян, сморщив личико и глотая слезы. Она первый раз ехала в поезде и смотрела кругом большими, испуганными глазами. Когда вагон тронулся, она изо всех сил прижалась к отцу. Одна за одной исчезали в окне камышовые крыши, глиняные изгороди, круглые кроны хурмы, тутовые рощи, разделенные невысокими каменными барьерами...

Когда поезд спустился в долину Коею, Санкити еще раз высунулся из окна и посмотрел в сторону вулкана Асама. На горизонте синела зубчатая гряда гор, а над Асамой клубился дым, постепенно сливающийся с облаками.

Пересели в другой поезд. Народу было много, так что Санкити пришлось стоять. Если он, устав, хотел ненадолго присесть, одна из девочек уступала ему свое место. Вдруг заплакала Сигэтян. О-Юки дала ей грудь, но девочка не унималась. Тогда о-Юки посадила малышку за спину и стала к окну.

В четыре часа пополудни все пятеро вышли на вокзале Синдзюку. Служанку они не взяли – до окончания книги Санкити им нужно было экономить во всем. Футтян и Кийтян весело шагали по незнакомой дороге. Сигэтян же совсем уморилась – она уронила головку на плечо матери и смотрела на все безучастным взглядом. Иногда о-Юки останавливалась и внимательно оглядывала незнакомые места.

– Смотри, смотри, Сигэтян, как здесь интересно! – говорила она дочке, чтобы стряхнуть с нее оцепенение.

Но Сигэтян ни на что не хотела глядеть.

Вот, наконец, и улица, где они будут жить. Сквозь молодую листву видна тесовая крыша. Еще несколько шагов – и путники вошли в свой токийский дом. И началась новая полоса их жизни.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Сёта шел по тихой, обсаженной деревьями улице предместья. Дом дяди стоял у самой дороги на краю обширной усадьбы, хозяин которой выращивал чай, цветы и фруктовые деревья. От дороги его отделяла живая изгородь китайского боярышника и узкая сухая канава. В послеполуденный час летнего дня тишина стояла, как в межзвездном пространстве. Не слышно было скрипа телег, не видно прохожих. Прижавшись лицом к решетке окна, на улицу глядела тетушка о-Юки.

Сёта остановился у дома. Возле его ног играла девочка лет пяти, в коротеньком кимоно, подпоясанная узким пояском.

– Это, наверно, подружка Кийтян? – как бы про себя проговорил Сёта. Девочка застеснялась чужого человека, но продолжала играть. И, как живая, встала перед его глазами маленькая племянница.

Когда о-Юки с мужем и тремя дочерьми год назад приехали сюда из глухой деревни, каким радостным казалось им будущее. Но едва кончились хлопоты и суматоха, связанные с переездом, заболела и умерла маленькая о-Сигэ. Не прошло и года, как не стало и второй дочери о-Кику. Не стало девочки в маленьких гэта, любившей играть возле дома и петь песенки.

Не в пример старшей сестре, у о-Кику было мало подружек – одна только соседская девочка. Теперь она часто приходила под окна и кричала: «Кийтян, выходи играть». И играла возле дома одна, дожидаясь подружку.

Улицу заливало солнце. Солнечный свет пропитывал молодую листву, и яркая лаковая зелень слепила глаза. От горя и от этого безумного солнца о-Юки не находила себе места.

– А, Сёта-сан! Входите, пожалуйста, – пригласила она гостя.

– А где дядя? – спросил Сёта через изгородь.

– Сказал, что пойдет немного прогуляться. Он в саду за хозяйским домом.

– Я тоже пойду туда.

Сёта вошел в сад. Рядом с домом дяди стояли еще два точно таких же одноэтажных домика. Их деревянные крыши переглядывались поверх деревьев с высокой соломенной кровлей хозяйского дома. За плантацией цветов, выращиваемых на продажу в дни религиозных праздников, начинались чайные делянки и грядки овощей. Вся семья хозяина собирала чайный лист. На стежке между огородными грядками Сёта увидел Санкити и пошел к нему.

Дядя и племянник стояли друг подле друга. Их глазам открывалась окраина, заселенная, по-видимому, совсем недавно. В просветах между купами деревьев поблескивали на солнце новенькие дома. Над ними вился прозрачноголубой дым.

– Здорово здесь все переменилось за какой-нибудь год, а, Сёта? – заметил Санкити. – А за чайными плантациями построили птичник. – И Санкити стал рассказывать, что еще нового появилось в их местах.

Невесело было на душе у Сёта. Он поселился в Токио раньше дяди. Одно время они с Тоёсэ снимали небольшой домик неподалеку от Хондзё. Но потом он отправил жену в деревню к родным, переехал в другое место и начал искать работу по нраву. Его характер мешал ему жить спокойно, как живут другие. Куда только не бросала его судьба! С пустыми карманами поехал он на Южный Сахалин. Не найдя там ничего для себя подходящего, он покинул Корсаков⁷ и, терпя всяческие лишения, приехал в Аомори⁸, где жил некоторое время, снимая комнатушку в гостинице. Вдруг ему взбрело в голову торговать углем. Потом он надумал переехать в Южный Китай и даже начал учить китайский язык. Но из этого, как из всех других его начинаний, ничего не вышло. Собственно, ничего и не могло выйти: у него не было капитала. Так он и метался.

Сёта видел, как потихоньку налаживается жизнь в семьях рода Коидзуми. Все братья его матери съехались в Токио. Вернулся из тюрьмы дядя Минору, живой и здоровый, полный новых планов. Дядя Морихико, уладив дела о лесных участках, затевал какое-то предприятие. Дядюшка Санкити закончил наконец работу, начатую в провинции. «Скорее, скорее обзавестись домом в Токио» , – эта мысль ни на минуту не отпускала Сёта.

Санкити и Сёта постояли немного в тени молодой листвы, пронизанной солнцем, затем, обогнув теплицы, вдоль грядок традесканции, направились в сад. На длинных скамьях, в низких, широких горшках росли карликовые деревца. Вокруг пышно цвели цветы, очень красивые, но без запаха. Дочери хозяина, голоногие, с подоткнутыми сзади полами кимоно, доставали ведрами воду из колодца и из леек поливали сад. Тут же была и о-Фуса.

– Футтян! – позвал Сёта.

Девочка сердитым движением откинула назад густые черные волосы и молча взглянула в его сторону. Лицо у нее было печальное, и от этого она казалась не по возрасту серьезной.

– Что, Футтян все прихварывает?

– Прихварывает. Не знаем, что и делать. Температура все время скачет. Показывали ее двум врачам. Они говорят, ничего страшного нет, это у нее от живота. А температура держится.

Разговаривая, они вместе с о-Фуса пошли по саду к колодцу.

– Совсем большая стала у тебя дочка, – заметил Сёта.

Они проходили мимо старого оливкового дерева. Его длинные, тонкие ветви, покрытые душистыми цветами, раскинулись широко в стороны. Оно служило как бы вехой, которая отделяла обнесенный редкой бамбуковой изгородью садик Санкити от остального участка.

– О-Юки, ты давала Футтян лекарство? – спросил Санкити, поднявшись на веранду.

– Что это делается с Футтян? – сказала о-Юки, выходя из комнаты и глядя на девочку. – Только выйдет погулять и тут же домой. Я ее еле уговорила сбегать посмотреть, где отец.

Долгий труд вымотал Санкити. Но, странное дело, он не мог отдыхать. День-деньской он занимался всевозможными делами, и только глаза его выдавали усталость. Он был рад приходу Сёта: ему хотелось поговорить с кем-нибудь о только что конченной работе.

Дядя и племянник расположились в комнате, выходившей окнами в сад. О-Юки принесла чай.

– Хозяин угостил нас чаем нового урожая. Отведайте, пожалуйста, Сёта-сан, – сказала она и, поставив поднос, вышла.

Угощая племянника чаем, еще пахнувшим свежим листом, и прихлебывая из чашки, Санкити стал рассказывать об одном русском писателе, о котором он недавно читал. Писатель так уставал, работая над своими произведениями, что его жена каждый день специально готовила ему простоквашу.

– И я подумал: если здоровяк-иностранец так устает от литературной работы, то что говорить обо мне. Но я не бросил на полдороге свой труд, я довел его до конца. Что ни говори, Сёта, а я герой. Когда было написано последнее слово, я швырнул перо в угол и чуть на голове не стал ходить от радости!

Сёта улыбнулся.

– У меня была одна мысль, – продолжал Санкити. – Только бы осилить эту дорогу! Только бы не сбиться, не свернуть в сторону! Если бы ты знал, чего это мне стоило. Ведь у меня на руках было тогда трое детей. Так вот... Узнали мы тогда лихо. Гробик для о-Сигэ и тот пришлось сделать из старого ящика из-под чая, в котором мы привезли книги из деревни. Вдвоем с хозяином отнесли мы гроб в храм... Я, помню, даже пошутил тогда неловко: сказал о-Юки, что о-Сигэ вовремя умерла... Вот как было. А тут еще новая беда – у супруги моей открылась куриная слепота...

– Да, да, – кивнул Сёта. – Вам было очень тяжело. Я тогда, помню, ездил в Синдзюку за лекарством.

– Я продолжал писать, несмотря ни на что. И когда уже стал виден конец и мне показалось, что все наши беды позади, умерла о-Кику. Вот тогда я окончательно потерял голову. Горе – это не то слово... Будто вихрь унес моих детей! – вырвалось у Санкити.

В Токио жена Санкити родила первого мальчика. Его назвали Танэо.

Отдав малыша молоденькой служанке, о-Юки пришла послушать, о чем говорят мужчины.

– Сколько вам пришлось пережить, тетушка! – тихо проговорил Сёта. – Мать мне писала из деревни о вашем горе.

– Когда умерла Кийтян, у меня точно сердце из груди вынули, – сказала о-Юки.

– А тут на днях к нам ворвалась какая-то противная особа, – перевел Санкити разговор на другое. – В черных хакама, подстрижена коротко. Еще с порога принялась с грозным видом читать нам проповедь. Потом осыпала о-Юки упреками и исчезла,

– Оказалось, что это родственница нашего хозяина, – объяснила о-Юки. – Она заявила, что мы забыли о боге, поэтому несчастья и преследуют нас. Вера у нас слабая... Здесь люди очень религиозны.

В глазах у Санкити появилось беспокойство. Он встал, прошел в другую комнату. Там у столба, поддерживающего потолок, играла с лентами о-Фуса. Санкити подошел к ней, потрогал рукой ее лоб, посмотрел на нее внимательно и вернулся к себе.

Кто-то робко постучал в решетчатую дверь.

– Это подружка Кийтян, – сказала о-Юки и пошла в прихожую.

– Дай ей конфет, – крикнул вслед Санкити.

О-Юки открыла дверцу божницы в средней комнате и вынула сласти, лежавшие у свежей деревянной таблички с именем почившей. Девочка поблагодарила и убежала, а о-Юки еще долго слушала дробный стук маленьких гэта.

Потом пришла девушка в хакама, какие носят студенты. Это была дочь Морихико, о-Нобу, приехавшая в Токио учиться. Она жила у дяди и ездила в школу на трамвае.

– Добрый день, братец, – приветствовала она Сёта. Они были двоюродными, и о-Нобу называла Сёта братцем.

О-Юки каждый день ходила на могилки детей, благо храм был недалеко. И сегодня она отправилась туда, взяв с собой о-Нобу. Санкити и Сёта остались одни. Они долго еще беседовали полулежа, с удовольствием вытянув ноги.

За все время разговора Сёта ни разу не вспомнил об отце. Но когда говорить уже, казалось, было не о чем, неожиданно обронил:

– А я в конце концов узнал, где отец.

О Тацуо долго не было никаких вестей, и Санкити даже вздрогнул от неожиданности.

– На днях из Кобэ приехал господин У. и пожелал со мной увидеться. – Сёта понизил голос. – Он говорит, что отец работает там учителем. Заработанного ему хватает только на пропитание... А я-то думал, что он, бросив дело своих предков и уйдя от семьи, займется чем-нибудь гораздо более солидным...

– Интересно, что сталось с той молоденькой гейшей? Помнишь, которую Тацуо-сан выкупил и увез?

– Ну, это уже дело прошлое.

– Вот, значит, как все обернулось!

– И еще господин У. сказал, что, мол, отец заслуживает сочувствия и нехорошо оставлять его в одиночестве. Он прибавил, что попробует уговорить его написать домой.

– Вот как? Значит, ты решил переписываться с отцом?

– Никогда! – Глаза Сёта заблестели. – Да у меня и повода нет писать. И отцу, пожалуй, не следует этого делать. Не знаю, захочет ли кто-нибудь ответить ему: ведь он так подло поступил со своими служащими. Теперь ему, небось, и вспомнить стыдно. Мне только маму жалко... Она-то могла бы ему написать, хотя бы тайно. Собственно говоря, господин У. предлагает себя в посредники.

Рассказ племянника перенес Санкити на берега шумливой реки Кисо. Старый дом Хасимото, каким он видел его в последний раз, предстал перед Санкити, как наяву.

– Да, как все изменилось... Тацуо-сан, верно, ничего не знает ни о тебе, ни о твоей супруге. Помнишь, я приезжал к вам погостить? Тогда он работал не покладая рук и весь был в заботах о семье. А мы с тобой частенько сиживали в вашей просторной гостиной и болтали о всякой всячине. Я до сих пор так ясно все помню, как будто это было вчера.

– А для меня та жизнь как далекий сон, – усмехнулся Сёта. – А знаете, дядя, странная все-таки моя семья. Все мужчины из поколения в поколение уходят в молодые годы из дому. Дедушка, потом – отец...

– Да, это верно. Отец твой в молодости, не спросясь, ушел из дому учиться...

– И я, наверно, такой же. Та же в жилах дурная кровь, – заметил Сёта. Он хотел улыбнуться, но улыбка не получилась: воспоминание о трагической смерти деда, о бегстве отца потушило ее.

Выглянуло солнце, и в его лучах заблестели только что распустившиеся цветы олив. Торопливыми шагами вошла в дом о-Юки, вместе с племянницей вернувшаяся с кладбища. Из широкого рукава кимоно она вынула подарок дочке – разноцветные шерстяные нитки, с которыми Футтян любила играть. О-Юки купила их в галантерейной лавочке по дороге домой.

– Простите, что мы так поздно. Никак не могли уйти от могилки Кийтян. Наплакались вдоволь, – сказала о-Юки и поспешила на кухню готовить ужин.

Когда бы Сёта ни приходил прежде к дяде, тот, вечно занятый своей книгой, не мог много беседовать с племянником. Теперь Санкити был свободен, о чем только не переговорили они сегодня. В ожидании ужина перешли в маленькую гостиную с окнами в сад. Мимо дома возвращались с поля крестьяне с мотыгами на плечах, батраки хозяина, ездившие в город. Санкити стоял у окна и угрюмо смотрел на улицу,

– Ты знаешь, – проговорил он, – по вечерам такая тоска вдруг подступает к сердцу.

– А мне что тогда говорить при моих-то обстоятельствах, – отозвался Сёта. – Но зато душа, пережив такие минуты, добреет.

Снаружи смеркалось. В углах комнаты сгущались тени, в одном из них, в стене, было прорезано окошечко для вентиляции. Бледный, усталый луч света падал украдкой на маленькие сёдзи. Сёта, не отрываясь, следил за его игрой.

О-Юки принесла ужин, который она сама приготовила для гостя. По лицу Сёта было видно, что он хочет сказать еще что-то, но не решается. Наконец он через силу проговорил:

– У меня к вам просьба, дядя.

Сёта нужны были деньги. Он и раньше одалживал у дяди то пять иен, то десять. А однажды даже взял довольно крупную сумму для поездки на Карафуто.

– Тебе сейчас трудно приходится? – Санкити посмотрел на Сёта. – Может, попросить, чтобы прислали немного продуктов из деревни?

– Я не хотел бы сейчас туда писать, – уныло покачал головой Сёта. – Там дело начинает налаживаться, молодые служащие все народ деловой, серьезный. Мне не хотелось бы, чтобы они плохо подумали о хозяине.

Санкити стало жаль племянника, ему захотелось подбодрить его. Он положил перед ним небольшую сумму и не стал допытываться, на что пойдут эти деньги.

Вскоре Сёта уехал. О-Юки, вымыв посуду и убрав на кухне, вошла в гостиную и стала рядом с мужем под висячей лампой.

– Сёта-сан все еще ничего не делает?

– Никак не найдет занятия по душе. То, помнишь, хотел торговать углем, то надумал в Китай ехать. И каждый раз что-нибудь новое... Он хочет найти такое дело, чтобы, как говорится, развернуться вовсю... Я считаю, что он мог бы заняться аптекарским делом, но...

На этом разговор оборвался. Супруги пошли посмотреть, что делает Футтян.

Вот уже много дней подряд у о-Фуса был жар. Девочке устроили постель в комнате, выходившей в сад. У изголовья о-Юки поставила столик с лекарствами. Принесла в комнату мяч, ракушки, кошелек с шерстяными нитками и другие любимые игрушки дочери. О-Фуса вела себя неспокойно: то садилась, то ложилась опять, то даже вставала.

Вернувшись однажды с покупками из города, Санкити пошел к дочери. Услышав, что вернулся отец, о-Фуса в ночном халатике уселась на постели. Глаза у нее были скучные: ей тоже хотелось поиграть с соседскими девочками, которые весело шумели возле дома.

– А я тебе подарок привез, Футтян! – Санкити протянул дочери красивые разноцветные ленты. Еще он купил пакетик сухого молока – девочка ничего не ела, может, она хоть молочного киселя выпьет.

– Видишь, как папа любит тебя. Какие красивые ленты купил он дочке, – подошла к постельке о-Юки и завязала Футтян бант.

– Футтян что-нибудь ела? – спросил Санкити жену.

– В обед только чуть-чуть рисовой каши. Молоко не пьет, говорит, что не хочет. Совсем ничего не ест – вот горе-то.

– Футтян, ты должна слушаться врача, тогда сразу поправишься. А папа купит тебе новое кимоно. И ты будешь очень красивая.

О-Фуса слабо кивнула головой. И опять легла,

– Папа тоже очень устал! – Санкити прилег рядом. – Когда не стало Кийтян, как все у нас в доме поскучнело. Помнишь, я работаю, а вы обе сидите рядышком за столом. Я спрошу, бывало: «Кого вы любите больше, папу или маму? » – ты, Футтян, сразу отвечала: «Папу», а Кийтян подумает, подумает и говорит: «И папу, и маму одинаково». Большим дипломатом была Кийтян.

– Кто из них больше дипломат – неизвестно, – грустно улыбнулась о-Юки.

Чтобы развлечь Футтян, Санкити обычно принимался что-нибудь рассказывать. Вот и сейчас он стал вспоминать, какую хорошую песенку про зайца пела о-Фуса, когда они жили в деревне, Какие интересные истории про лягушек рассказывала служанка, та самая, которую о-Юки часто бранила за сонливость, И в ушах Санкити как наяву зазвучали громкие весенние трели лягушек. Его вдруг потянуло в деревню: семь лет каждую весну он слушал у ручья эти лягушачьи концерты под стук мельничного колеса. Перед глазами его возник пологий склон холма, возделанные поля, террасами спускавшиеся вниз и перегороженные низкими каменными оградами. Желая развеселить дочку, он тоненьким голосом заквакал.

– Не надо, папочка, – сказала о-Фуса, глядя на отца. Губы ее тронула слабая улыбка.

– Посмотри-ка, Футтян, что тебе мама приготовила. Попей немножечко.

О-Юки заварила жидкий молочный кисель в чайной чашке и дала о-Фуса. Девочка слегка пригубила ароматное питье.

В этот вечер у Футтян был кризис. И состояние ее резко ухудшилось. Лихорадка стала сильнее, к ночи температура еще поднялась.

– Совсем плохо дело! – Санкити посмотрел на о-Юки, в глазах его был ужас. – Мы во что бы то ни стало должны спасти о-Фуса, хотя бы ее! – Почти мистический страх охватил Санкити. Этой ночью ни он, ни о-Юки не могли сомкнуть глаз.

На другой день они повезли о-Фуса в больницу, Поддерживая за плечи дрожавшую в ознобе девочку, о-Юки сняла с нее ночной халатик и надела нарядное кимоно, в котором Футтян приехала из деревни.

– Она вся горит! – прошептала о-Юки. Санкити осторожно прикоснулся рукой к худенькому плечику ребенка. О-Фуса пылала огнем.

– Мы поедем в больницу, там тебя посмотрит врач. Не бойся, ты ведь у нас умница! – ласково приговаривал Санкити.

– Мамочка, сделай мне, пожалуйста, челку, – попросила о-Фуса.

Мать начесала ей волосы на лоб, остальные перехватила на затылке лентой.

Пришли рикши. Первой села о-Юки. Санкити вынес дочь на руках и бережно передал ее жене. Служанка с грудным Танэо поехала следом,

– Нобу, – обратился Санкити к племяннице, – я тоже поеду. Прошу тебя, побудь дома, пока я вернусь.

Санкити поспешно вышел из дому. Он решил ехать трамваем.

Весь день родственники и жившие поблизости друзья приходили к о-Нобу справиться о здоровье о-Фуса.

– Тебе, Нобутян, наверное, скучно одной! – посочувствовала соседка – учительница начальной школы, проходя мимо окон.

Доктор, посмотревший о-Фуса, сказал, что состояние девочки крайне тяжелое, и не только о-Юки, но и Санкити не покидали больницы. В доме Санкити ночевал Морихико. Утром он возвращался к себе в гостиницу.

В комнатах было очень тихо. У соседей на дворах громко кудахтали куры. Кудахтанье слышалось через дорогу и разносилось далеко в неподвижном вечернем воздухе.

Высокий плотный человек в коротком кимоно, хакама и элегантной шляпе остановился перед воротами. Это был Морихико – отец о-Нобу. Уже больше недели о-Фуса была в больнице. Сегодня Морихико не был на службе, а ездил проведать ее и поэтому приехал раньше обычного.