Текст книги "Семья"

Автор книги: Симадзаки Тосон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

В один из ясных сентябрьских дней Санкити вышел из школы еще до обеденного часа – занятия сегодня кончились раньше. И вдруг ему очень захотелось еще раз повидать Сонэ, узнать, как она чувствует себя. Ведь Сонэ была единственным человеком здесь, в горах, с кем он мог поговорить о том, что его интересует. «Да и она скоро уедет», – подумал Санкити и направился к станции.

Пришел поезд. Санкити сел в вагон. Около половины второго поезд остановился у подножья горы Асама. Санкити посмотрел в окно на вершину горы и вспомнил о Наоки. Тяжелые, пепельного цвета тучи обложили ее склоны.

Высокое горное плато все затянуто густой пеленой тумана. Казалось, моросит мелкий дождь. От станции до гостиницы, стоявшей на тракте, проложенном в незапамятные времена, идти оказалось довольно далеко. И пока Санкити добрался туда, сухой нитки на нем не было.

Сонэ со своими приятельницами снимала комнату во втором этаже. Все они были печальны и молчаливы, как бывают молчаливы одинокие женщины. Родственница Сонэ куда-то вышла, студентка колледжа была дома. В комнате никто не курил. Санкити отчаянно хотелось затянуться. Он достал папиросу.

– Ах, извините, у нас нет пепельницы, – спохватилась Сонэ и тут же послала за ней соседку. Полная, молчаливая студентка разливала чай, появились конфеты, печенье. У Санкити, должно быть от быстрой ходьбы, на лбу выступил пот.

– Вам жарко, Санкити? – спросила Сонэ. – А мне показалось, что вы у нас замерзли, – прибавила она и подняла воротник белой блузки. Санкити бросилось в глаза, что Сонэ очень бледна сегодня.

Попив чаю, студентка ушла. Санкити и Сонэ остались вдвоем. Сквозь раздвижные сёдзи в комнату проникала сырость. Сонэ рассказывала, какое впечатление произвели на нее утопающие в зелени развалины старого замка, река Тикума, деревенский дом Санкити. Улучив минутку, Санкити спросил Сонэ о ее здоровье.

– Пока все так же, – печально ответила Сонэ. – Вернусь в Токио, буду лечиться на море.

И она стала объяснять Санкити достоинства и недостатки лечения в горах и на море.

– Коидзуми-сан, конечно, больше любит горы, – заключила она.

– А что говорят врачи? – спросил с тревогой Санкити.

– Врачи! Можно ли их слушать? Чуть что – истерия. Как будто у женщин нет других болезней.

Самоанализ стал для Сонэ укоренившейся привычкой. Она докапывалась до самых дальних уголков своей души.

– Одна из моих подруг как-то сказала мне, что меня просто невозможно понять.

– Я очень сочувствую вам, Сонэ, – бесстрастным тоном проговорил Санкити,-

– Я вчера видела такой печальный сон, – грустно улыбнулась Сонэ и опустила голову.

Санкити внимательно посмотрел на Сонэ. Она казалась ему одинокой и несчастной.

– Мне приснилось, будто я умерла, – пояснила она и содрогнулась.

На мгновение оба замолчали.

– Если бы вы знали, как мне не хочется возвращаться в Токио. Я ненавижу этот город.

– Вы, Сонэ, тоже очень одиноки. Я вижу это, – сказал Санкити и закурил сигарету. За окнами стоял серый туман, изредка светлевший под бледными лучами солнца, когда им удавалось пробиться сквозь тучи.

Сонэ привезла из Токио много книг. Они лежали стопкой на столе. Сонэ взяла книжку и протянула ее Санкити. Она не знала, чем в этой глуши развлечь гостя.

– Мне дала эту книгу одна моя токийская приятельница, – сказала она.

Книга была серьезная. Когда-то Санкити увлекался подобными вещами. Прочитав такую книгу, он потом долго ходил под ее влиянием, размышляя о жизни. Поселившись в деревне, Санкити стал постепенно отходить от чтения, наводившего на раздумья. А Сонэ, чувствовалось, только этим и жила. Видя, как Сонэ старается занять его, он взял книгу, перелистал страницы и тут же попытался заговорить о другом.

Санкити пришел к Сонэ, потому что хотел услышать ее голос, ее холодные, насмешливые слова. А у Сонэ в этот день было особенно мрачное настроение. Уныние сквозило в каждом ее слове, в каждом взгляде.

– Коидзуми-сан, подите сюда, ко мне. Не надо стесняться. – Сонэ встала, предлагая Санкити место возле себя.

Санкити остался сидеть, где сидел.

На стене висел букет сухих цветов. Сонэ подошла, закрыв глаза, и понюхала засохшие стебельки. Ей хотелось быть как можно приветливее с Санкити. Но в ее поведении было что-то искусственное. Она вдруг почувствовала себя неловко и села на место. Она подумала, что вот у Санкити так любезно принимали ее. А она не знает, чем и занять гостя. Сонэ подвинула Санкити вазу с фруктами. Заговорили опять о музыке, об одном известном музыканте, недавно вернувшемся из-за границы. Этот уже немолодой человек был учителем Сонэ.

– Как-то он сказал мне, – говорила Сонэ, – что я должна верить в бога, чтобы после смерти встретиться с моим любимым... Сказать по правде, я не стремлюсь в рай, но жаль, что не встречусь.

До поезда оставалось совсем немного времени. Санкити попросил хозяина гостиницы дать ему рикшу.

– Я пошел на станцию прямо из школы, не заходя домой, – сказал он Сонэ.

– Значит, о-Юки не знает, что вы здесь. – В глазах Сонэ Санкити увидел горечь и сочувствие. – Передайте ей привет, – прибавила Сонэ.

У Санкити вдруг заныло сердце о доме. Но, сделав над собой усилие, внешне он остался спокойным... Попрощавшись с Сонэ, он вышел и скоро растворился в молочной белизне тумана.

Домой Санкити добрался только к вечеру. Заметив издали знакомую камышовую крышу, он вдруг остановился и неожиданно свернул на боковую тропинку, ведущую к колодцу. Почему-то дрожали ноги. Не доходя до колодца, он опять остановился у дома соседа, с которым дружил. Завидев Санкити, сосед вышел на улицу, и, хотя у Санкити не было к нему никаких дел, они поговорили немного о том, о сем. Вспомнили смельчаков, отправившихся на гору Асама, поглядели на затянутое тучами небо и решили, что им нелегко приходится сейчас в горах. Только когда по всей деревне засветились окошки, Санкити пошел домой.

Еще ни разу Санкити не приходил домой так поздно, не предупредив жену. Наоки к ужину не ждали, он сказал, что заночует на вершине. Супруги молча сели за стол. Лицо у о-Юки было обиженное, и Санкити не стал ей рассказывать о том, где был.

– А что, Сонэ-сан еще не уехала в Токио? Вы застали ее? – вдруг спросила о-Юки.

Санкити от неожиданности смутился.

– Откуда мне знать, где она, – охрипшим от волнения голосом сказал он, сделав недоуменный вид.

Язык не повернулся у Санкити сказать жене правду, хотя он видел, что его слова не обманули ее. За весь вечер супруги больше ничего не сказали друг другу. Но молчание было мучительнее любого разговора. Санкити лежал под москитной сеткой и с тоской думал, зачем он так вел себя сегодня. Сетка касалась головы, и это еще больше раздражало его.

В первом часу ночи о-Юки, лежавшая под другой сеткой, вдруг откинула одеяло и села.

– Вы спите? – спросила она.

Санкити лежал молча, даже не шелохнулся. В темноте послышались всхлипывания о-Юки.

– Вы спите? – повторила она еще раз.

– Что тебе? – будто бы сквозь сон спросил Санкити.

– Отпустите меня, позвольте мне уехать к родителям. – О-Юки уткнулась в подушку и разрыдалась.

– Мы поговорим об этом завтра, – буркнул Санкити, давая понять, что он очень устал и хочет спать. Он лежал, не двигаясь, в комнате было очень тихо, и он слышал собственное дыхание. Санкити била дрожь, но он притворился, что спит. Сдавленные рыдания жены становились все громче. Вот она опять села в постели, откинула сетку. Вот поднялась и стала ходить по комнате. В ночной тишине отчетливо слышались ее шаги. Она подошла к комоду. Выдвинула ящик. Страшное подозрение вдруг закралось в сердце Санкити, но в этот миг заплакала девочка, и о-Юки пошла к ней. И, только услышав, как жена всхлипывает у постельки ребенка, Санкити успокоился.

На другой день вернулись альпинисты, поднимавшиеся на гору Асама. Положив на веранде мешок с собранными на горе растениями и сняв у входа сандалии, Наоки вошел в дом.

– Спасибо тебе, ни-сан, что дал мне свой теплый жилет. Если бы не он, я бы превратился в сосульку. Наверху было очень холодно, – смеясь, сказал Наоки. Но вид у него был жалкий. Его студенческий мундир весь вымок и измялся. Альпинисты начали спуск рано утром, вдоволь наглядевшись на кратер вулкана, освещенного косыми лучами восходящего солнца. Наоки очень устал. Он вернулся домой, еле волоча ноги.

Оставив Наоки отдыхать, Санкити вышел немного побродить и подумать, какой ответ дать о-Юки.

Он вернулся домой, когда солнце уже клонилось к закату. Вошел в гостиную, а перед глазами все еще стояли картины дня: рисовое поле, заросший густой, высокой травою луг, множество людей, спускающихся в долину. Санкити тряхнул головой и огляделся. Наоки не было, он пошел принимать ванну, чтобы смыть усталость. О-Юки с дочкой за спиной хлопотала на кухне. Ее вполне мирный вид не соответствовал тому, что она говорила ночью. Санкити прошел в свою комнату, сел за стол и взял листок бумаги. Сонэ не выходила у него из ума. Он так и видел, как она стоит у стены и нюхает букет сухих цветов. «Мы с ней друзья... Мы думаем и живем одним и тем же. И у меня, и у нее нет больше иллюзий», – проносилось у него в голове.

И все же Санкити решил написать Сонэ прощальное письмо.

«Придет день, и вы поймете, что я поступил правильно», – закончил он свое послание.

Позвав о-Юки, он прочитал ей написанное. Потом тоном решительным и почему-то даже торжественным сказал:

– И еще ты должна знать о моем решении. Мы с тобой расстаемся навсегда.

– Делайте, как вам угодно, – сказала о-Юки. – Но я отсюда никуда не уеду.

О-Юки не могла взять в толк, зачем Санкити разрушает семью, если он отказался от Сонэ.

– Не понимаю, зачем тогда вы написали это письмо, – сказала она и через минуту уже занималась на кухне своим делом.

Приняв ванну, Наоки вышел на веранду и залюбовался садом. Потом перевел взгляд на груду растений, собранных им во время восхождения на гору; они лежали в углу веранды, и он с гордостью подумал, что приятно возвращаться домой с такой добычей. Будет чем вспомнить летние каникулы.

Санкити взглянул на этого доброго юношу и почувствовал, что не может рассказать ему о своем решении. А вдруг его твердое намерение навсегда расстаться с женой покажется Наоки смешным, несерьезным?!

– Видишь ли, Наоки, – начал наконец Санкити, преодолев смущение, – мы с о-Юки расходимся.

Наоки ничего не ответил. Он тяжело вздохнул, и глаза его стали влажными.

– Я не знаю, как ты отнесешься к этому, – продолжал Санкити. – Не ладится у нас семейная жизнь. Я много думал и пришел к выводу, что нам необходимо расстаться. Самое лучшее будет, если о-Юки вернется к родителям.

– Что вы говорите, ни-сан! – воскликнул юноша, глядя на Санкити заблестевшими от слез глазами. – Неужели вам не жаль о-Юки? А Футтян? Ведь больше всех пострадает она!

– Ты прав, Наоки, – кивнул Санкити. – И мне очень жаль девочку.

Оба замолчали и долго смотрели в сад. Вошла о-Юки и сказала, что обед готов. Наоки встал и, направляясь в столовую, сказал Санкити:

– Я очень слабый человек, ни-сан. Вот вы мне рассказали о своем горе, а сердце у меня уже разрывается.

– Ладно, давай-ка лучше обедать, – сказал Санкити.

– Ах, ни-сан, ни-сан! Одумайтесь, не разрушайте семью, – умоляюще проговорил юноша.

Наоки не видел, что он ел: из глаз его лились слезы. В тот вечер все рано легли спать. Наоки постелил постель рядом с Санкити и лежал, тихонечко всхлипывая. О-Юки кормила грудью Футтян и, слушая всхлипывание Наоки, сама не могла удержаться от слез, растроганная сердечным участием юноши. Санкити слышал все, но не сказал ни слова.

Несколько дней Санкити занимался выяснением всех деталей развода, а также обдумывал, как отправить жену, что сказать ее отцу, как оправдаться перед сватом – учителем Осима. Теперь, когда решение, казалось, принято окончательно, на сердце у него стало легче. Он уже безо всякого раздражения смотрел на жену. Мало-помалу мысль о разводе стала казаться ему смешной.

– Спасибо тебе, Наоки, за доброту, – сказал он однажды юноше, перед тем как идти в школу. – Я обо всем этом еще подумаю.

Вернувшись вечером из школы, он нашел дома открытку от Сонэ. Она писала, что уезжает в Токио и передает привет о-Юки и маленькой Футтян. Санкити послал ей письмо по токийскому адресу. А она, конечно, не могла и подумать, какое известие ожидает ее дома.

И вот Санкити всем объявил, что его семья остается нерушимой. О-Юки радостно вздохнула. Наоки так и сиял от счастья: ведь это он повлиял на Санкити.

– Послушайте, я вам расскажу, как мы лезли на эту гору, – сказал он, глядя на о-Юки, и весело, победоносно улыбнулся. Санкити тоже остался в гостиной послушать. Ему вспомнилась поговорка местных жителей: «Ни разу на гору не лазил – дурак, второй раз полез – дважды дурак ». Слушая краем уха, он перебирал семейные события последних месяцев. Потом встал, обошел весь дом, точно видел его впервые.

Вскоре после этого Наоки уехал. Они вышли из дому утром – Санкити со своим обычным свертком, Наоки в форменном мундире и с большим пакетом засушенных растений – память о горе Асама.

,– До свиданья, Наоки! Приезжай еще! – крикнула вслед ему о-Юки, стоя у ворот с девочкой за спиной.

Вот и станция. Распрощавшись с Наоки, Санкити, как всегда, пошел вдоль полотна к школе. После занятий, нигде на задерживаясь, он направился домой. Пройдя переезд, Санкити поднялся к воротам, которые вели к старому замку, и вышел к будке железнодорожного сторожа. Старичок, как всегда, стоял у полотна с зеленым флажком в руке. Санкити подошел к нему и остановился. Сотрясая землю, пронесся, грохоча по рельсам, вечерний токийский поезд.

«Вот и Наоки уехал. И Сонэ уже в Токио», – грустно подумал Санкити.

Клубы белого дыма окутали тутовые деревья и скоро растаяли, подхваченные ветром. Станция была видна отсюда как на ладони: поезд, стоящий у платформы, паровоз в облаках белого пара, снующие по перрону носильщики и дежурные, входящие и выходящие из вагонов пассажиры. Раздался пронзительный свисток. Санкити вспомнил юношу, которого провожал утром.

«До свиданья, Наоки», – еще раз мысленно простился он с ним. Поезд тронулся. Санкити остался в горах один.

7

Прошел год. Санкити уже не предавался больше тоскливым размышлениям. Его захватила жажда практической деятельности. Он много работал в школе, занимался хозяйством, изучал окружающую его жизнь, словом, старался заполнить душевную опустошенность, от которой раньше не мог найти спасения, любимым и плодотворным трудом. Он вдруг увидел, что деятельная жизнь, о которой он так мечтал, кипит вокруг него, надо только уметь увидеть ее.

Прошло три года, как поселилась здесь семья Санкити. Девочка уже подросла. Теперь в доме была служанка – пятнадцатилетняя девушка, дочь соседа-крестьянина. О-Юки было трудно и хозяйство вести, и дочку воспитывать, так что пришлось взять помощницу.

Санкити по делам школы уехал в Токио. Вся семья ждала его возвращения.

– Добрый вечер! – послышалось во дворе. Это пришли соседские девочки, с которыми о-Юки каждый вечер после ужина занималась чистописанием.

– Добрый вечер, девочки, идите в дом, – сказала о-Юки и, присев на корточки, повернула Футтян на другой бок.

– Какая Футтян стала толстушка – сказала одна девочка.

– Ай-яй-яй, смотрите, что Футтян делает, – засмеялась другая.

У Футтян уже совсем глаза слипались. О-Юки подержала дочку над горшком и унесла в другую комнату. Постель о-Фуса уже была готова, о-Юки сменила на девочке кимоно и уложила ее спать. Служанка принесла порошок из ароматических палочек. О-Юки припудрила ей ножки и, постелив пеленку, крепко запеленала. Потом прилегла рядом с дочкой и стала ее баюкать. Девочки в соседней комнате сидели за столом и писали. С ними занималась и служанка, она уже умела немного читать и писать в отличие от той, что служила у Санкити раньше. Та была, можно сказать, совсем неграмотная: без конца путала порядок написания самых простых иероглифов.

Но и эта служанка не очень прилежно занималась. Приходящие девочки старались выводить иероглифы как можно красивее, а она писала как придется и ко всему то и дело принималась болтать. А болтать она могла с утра до вечера и очень гордилась этим, как всякий недалекий человек. Когда о-Юки вошла, она рассказывала девочкам, что однажды, гуляя по деревне с Футтян на спине, слышала, как один человек будто бы сказал: «Фу, какая неприятная девочка! А еще дочка учителя! Такая же толстая, как ее служанка! Подходящая пара!»

О-Юки и пришедшие заниматься девочки так и покатывались со смеху.

– Завтра уж наверняка дядя Санкити приедет, – сказала одна. И о-Юки стала рассказывать им про своего мужа.

И вот наконец Санкити вернулся. Никогда еще жена и дочка не казались ему такими родными, как после этой разлуки.

– Я привез подарок Футтян! – сказал он, подхватывая дочку.

– А вот мы сейчас посмотрим, какой подарок привез нам папа, – сказала о-Юки, поднимая и развязывая чемодан. – Ух, какой тяжелый! Не может наш папа вернуться из Токио без книжек.

Служанка принесла чай. Отпив несколько глотков – у Санкити с дороги пересохло горло, – он стал рассказывать, какие изменения произошли в семье Минору. Дело, на которое в семье Коидзуми возлагали столько надежд, – рухнуло. Минору опять увяз в долгах. Даже над домом отца Наоки нависла угроза банкротства. Все банковские операции Минору приостановлены. Он живет теперь в другом доме, поменьше, в небольшом тупичке, но, слава богу, пока еще в собственном.

– Ты помнишь о-Суги, старшую сестру жены Минору? Она не так давно умерла.

– А как Со-сан? – спросила о-Юки.

– Со-сан! Он теперь живет у чужих. Они его и кормят, и поят. Я не видел его в этот раз. Времени не было. Передал ему привет, гостинцы послал: немного конфет, фрукты... Да, вот какие дела. Все пошло прахом, а Минору спокоен, представь себе.

– Каково сейчас бедной о-Кура!

Подошла Футтян и потянулась к чашке с чаем.

– Сейчас напою, – сказала о-Юки.

Но девочка требовала, чтобы ей дали чашку: она хотела пить сама. Уговоры не действовали. И Футтян залилась горькими слезами.

– Ведь ты же еще не умеешь сама! – протянула ей чашку о-Юки. Девочка схватила чашку обеими ручками и тотчас вылила чай на себя.

– Ну вот видишь, что ты наделала, – рассердилась о-Юки, доставая из кармана носовой платок, чтобы вытереть мокрые руки девочки.

– А ей понравилось пить самой, вон как причмокивает! – засмеялся Санкити.

– Последнее время что бы я ни сделала, она обязательно повторит. Готовлю я обед, и она берет рис и тоже что-то готовит, я иду спать – и она спать...

– А ну-ка иди сюда! Папа тебя возьмет на ручки. Ишь какая тяжелая стала. – И Санкити посадил ее на колени.

Футтян радостно улыбалась, личико у нее было такое счастливое, какое бывает у детей, когда они видят маму или папу.

Разговор опять зашел о Минору.

– Посмотрел я на брата и понял, что нельзя мне сидеть сложа руки, – сказал Санкити, отдавая дочку жене.

– Футтян, ну-ка покажи папе, как ты умеешь смотреть через ножки, – сказала вошедшая служанка.

– Зачем ты учишь ребенка глупостям, – выговорил служанке Санкити. Но Футтян уже вошла в роль. Она повернулась спиной, нагнулась, обхватила ручонками толстые ножки и выставила между ними смеющуюся мордочку.

– Вон что научилась делать. Верный признак того, что в доме будет еще один ребеночек. Уж я-то знаю приметы, меня соседская бабушка учила, – как ни в чем не бывало сказала служанка. Супруги переглянулись.

Санкити и о-Юки были в том возрасте, когда человеку долго и крепко спится. Служанка тоже поднималась поздно. Иногда не успевали даже приготовить для Санкити завтрак перед школой.

Чуть забрезжит утренний свет, сёдзи начинают светлеть. Первой просыпается о-Фуса. Мать еще спит, а девочка уже выползла из-под одеяла и играет в одной рубашонке у изголовья матери.

– Что ты делаешь, ведь простудишься, – говорит о-Юки сонным голосом и тянет девочку под одеяло. Футтян упирается, хочет встать на ножки.

На мельнице кричит петух. Тускло мерцает лампа, пламя ее бледнеет в свете зари. О-Юки поднимается и будит служанку. Но сколько бы она ни звала ее, девушка не слышит: крепок молодой сон.

– Вот как спит, – вздыхает о-Юки. Она так и не добудилась служанки, зато раскапризничалась Футтян.

– Сейчас, сейчас! – бормочет сонно служанка в другой комнате. Она быстро встает, убирает постель, выходит во двор.

Старуха соседка уже давно на ногах: она чисто, точно вылизала, подмела сад. Собрала мусор в кучу и сносит его к забору.

О-Юки тоже встает и одевается. Увидев служанку, говорит ей:

– Ну и крепко ты спишь. Никак тебя не добудишься!

Густой, едкий дым наполнил кухню, скрывая черные от копоти стены и потолок. Дым из кухни идет в столовую. А Санкити все спит как мертвый.

– Пора вставать! – будит его о-Юки. Но Санкити очень хочется спать. Кажется, сколько ни спи, никогда не выспишься. Наконец до его сознания доходят слова жены, что пора на работу. Он просыпается окончательно и просит жену стянуть с него одеяло. О-Юки смеется и тащит.

Вскочив с постели, Санкити торопливо собирается в школу.

Однажды служанка принесла ему на урок срочную телеграмму. Минору, ничего не объясняя, просил брата перевести ему довольно крупную сумму денег.

Идя домой, Санкити все размышлял над телеграммой. На сердце его стало тревожно. Без крайней нужды брат не послал бы такой телеграммы. Санкити почувствовал, что над семьей Коидзуми снова сгущаются тучи.

Санкити не мог не послать брату денег. Но у него их не было. О-Юки тоже очень расстроилась. Подумав, она согласилась послать Минору деньги, которые ей дал отец в последний день ее жизни под родительским кровом на «самый крайний случай». Санкити взял деньги и тут же пошел на почту перевести их телеграфом.

Санкити куда-то вышел. О-Юки прилегла возле Футтян. Девочка заметно подросла и стала прелестным ребенком, которого так и хотелось приласкать. Но теперь она не давала матери ни минуты покоя. Воспитание, хотя и было новым и сложным делом, приносило ей большую радость. Но оно требовало большого терпения и душевных сил, порой о-Юки чуть не плакала, не зная, что делать с ребенком. Жизнь в глуши в обществе полуграмотной крестьянки – мужа целыми днями нет дома – была тягостной и неинтересной. Изо дня в день одно и то же, одно и то же. О-Юки горестно вздохнула. Заплакала Футтян.

– Не плачь, тише, тише! – утешала дочку о-Юки, дав ей грудь. Но молока в груди не было. О-Фуса рассердилась и разревелась еще громче.

Над очагом висел чайник. В нем кипела вода.

Санкити вернулся домой. Он сидел у очага и думал, дымя папиросой. Он видел перед собой горы, в дождливый день особенно напоминавшие об осени; рисовые поля, наполненные стрекотом кузнечиков; унылый осенний лес; одинокие фигурки крестьян: кто везет домой хворост, кто заготавливает впрок сено.

Отдав дочь служанке, о-Юки подсела к мужу.

– А мы с Футтян пойдем что-то искать! – сказала служанка, привязала на спину девочку и вышла.

Санкити и о-Юки сели пить чай, закусывая по обычаю тех мест солеными овощами, к чему они уже привыкли. О-Юки тоже закурила, взяв у мужа папиросу.

– Что ты уставился на меня? – засмеялась она, заметив, как посмотрел на нее Санкити.

– Ты куришь? Зачем это? – недовольно проговорил Санкити и затянулся.

– На все есть причина. Когда фигура начинает портиться, тянет курить.

– Ты это серьезно? – спросил Санкити, и сердце у него екнуло. Родится еще один ребенок, потом еще и еще. Как тогда жить?

Прошло несколько дней. Наконец принесли письмо от Минору. Он писал, что деньги получил и просит простить его, что послал телеграмму безо всяких объяснений.

Слишком уж спешное было дело. Но и в письме ни слова не говорилось о том, что же с ним стряслось. Несколько раз Минору повторил в письме, что нет ничего тяжелее долгов, и заклинал брата никогда ни у кого не занимать деньги.

В начале ноября от Минору опять пришла телеграмма и опять с просьбой о деньгах. Санкити прикидывал и так и этак, но требуемую сумму взять ему было неоткуда. Однако братний долг повелевал помочь, и Санкити решил послать хотя бы часть денег. Для этого нужно было продать рукопись книги, которую он писал напряженно три месяца и только что закончил.

– О-Юки, слышишь, Футтян опять плачет! – крикнул он жене.

– Боже мой, как я устала! Неужели она опять будет всю ночь плакать? Если сейчас же не перестанешь, мама отдаст тебя чужой тете.

С тех пор как у о-Юки пропало молоко, так было каждый вечер. Футтян стала раздражительной и капризной. У нее прорезались зубки, и она сердито кусала пустую грудь.

– Ой, ой больно ведь! Ну что это за ребенок? – то и дело вскрикивала о-Юки. Рассердившись, она зажала Футтян носик, чтобы девочка выпустила грудь. Футтян так и закатилась от обиды.

– Глупенькая, вот глупенькая, – уговаривала ее мать. Но девочка ничего не понимала. Она привыкла засыпать у груди и требовала своего.

Санкити не мог работать, когда плакала Футтян. Он то и дело выходил из кабинета и сам пытался успокоить дочку. В кабинете его, в отличие от южной гостиной, полной тепла и света, было прохладно и сумрачно.

Наступила самая горячая пора деревенской страды – уборка урожая. В школе начались каникулы, и Санкити решил несколько дней отдохнуть.

Как-то, возвращаясь с прогулки, он увидел бежавшую ему навстречу о-Юки.

– Санкити, – сказала, запыхавшись, жена, – приехал Ниси-сан. Вот его визитная карточка. Он не один, с приятелем. Они не стали тебя ждать, но сказали, что зайдут попозже.

Не часто токийские друзья навещали Санкити в его деревенском уединении. Можно было пересчитать по пальцам, сколько раз заглядывали сюда городские знакомые.

Не успел Санкити войти в дом, как услыхал с порога знакомый голос:

– Я вижу, Санкити уже вернулся!

Санкити очень обрадовался своему давнишнему приятелю. Они начали дружить еще до университета. Было время, когда они ночи напролет горячо обсуждали будущее, высказывали заветные думы и мечты. И вот после стольких лет друзья опять встретились. Санкити смотрел на друга и не узнавал его: Ниси стал настоящим джентльменом. Он служил в одном из департаментов в Токио.

Вместе с ним пришел одетый в европейский костюм сотрудник местной газеты. Все трое прошли в гостиную, и через минуту оттуда донеслись оживленные голоса.

– Мы давно знакомы с В-куном, но я не знал, что он живет теперь в Нагано. Захожу я сегодня в редакцию, и что бы ты думал? – первым встречаю tero!

– А я не узнал Ниси, пока он не подошел ко мне и не заговорил, – улыбаясь, перебил приятеля В-кун. – Он ведь фамилию переменил. Да и усы вон какие вырастил. Совсем стал другой, разве тут узнаешь. Мы как раз сидели с С-куном, ожидая одного юриста, ну и, как водится, злословили – что за правовед к нам явится.

– Знаешь, что они сделали? – засмеялся Ниси. – Меня сюда послала префектура, чтобы проверить, как обстоит дело с кооперацией. Так они взяли и без меня написали обо всем и послали в префектуру, чтобы ревизору делать было нечего. Поставили меня в глупое положение. С ними надо ухо держать востро.

Стряхнув пепел с папиросы, Ниси с нескрываемым удивлением оглядел убогую комнату, в которой жил и работал его приятель. Потом внимательно посмотрел на Санкити, точно хотел спросить, для чего это он решил похоронить себя в такой глуши. Трехлетняя жизнь в провинции действительно наложила отпечаток на внешний вид и манеры Санкити.

,– Ты не замерз, В-кун? – обратился Ниси к журналисту и поежился. – Надень-ка пальто. Однако, прохладно у тебя в кабинете.

О-Юки внесла горячий чай. Ниси протянул Санкити книгу.

– Коидзуми-кун! Ты, верно, еще не читал этой книги. Я на днях зашел к Накамура, попросил что-нибудь почитать в дорогу. Он мне предложил эту книгу. Я начал ее читать, дошел до места, заложенного открыткой. Дальше не успел. Но это любопытно... Дарю тебе ее вместе с открыткой.

– А у меня так много работы, что нет времени читать, – сказал журналист, разглядывая книгу. – Уехать бы куда-нибудь подальше в глушь, захватить с собой книг побольше, вот бы славно было!

Ниси посмотрел на журналиста. Тот вздохнул и обратился к хозяину:

– Санкити-сан! У вас не бывает такого чувства, когда вы работаете, будто вы своим трудом отдаете природе долг?.. Это ощущение долга заставляет меня постоянно работать. Иначе совесть замучит. Берусь за всякое дело. А удовлетворения никакого. Бегаю день-деньской со всякими заданиями для газеты. Но какой во всем этом толк?

– Газетчикам в голову всякие вздорные мысли лезут, – не без ехидства заметил Ниси. – Брось ты эту работу в газете!

– А, все равно, – махнул рукой журналист. – Было время, когда я работал не ради хлеба насущного. Но и тогда не чувствовал радости от труда. Ну, скажем, стану я теперь учителем. Что изменится? Мне уж, видно, суждено вечно трудиться в поте лица, чтобы исполнить долг и не знать от труда удовлетворения.

– Ну, брат, это в тебе тщеславие говорит. Хотя тщеславие, если оно верно направлено, как у тебя, например, вещь неплохая, – засмеялся Ниси.

– Может быть, может быть, – пожал плечами журналист. – Но против природы идти нельзя. Можно причинить непоправимый вред. Насилие над естеством ведет к смерти. Но так не хочется подчиняться этому самому естеству. А ничего не поделаешь: человек не знает ни минуты покоя из-за его велений. Как бы мне освободиться от этого сознания долга, бросить вообще всякую работу. Хочешь читать – читай, хочешь спать – спи.

– На меня тоже иногда находит такое, – признался Ниси. – Я только не хотел говорить об этом Санкити: он ведь видит в труде смысл и цель жизни. Я давно это в нем заметил.

– Да, жизнь неумолима и безжалостна, – сказал журналист.

– А знаешь, В-кун, – продолжал Ниси, – по-моему, только женщины способны по-настоящему ничего не делать. Они даже читают только ради удовольствия. Натура мужчины иная. Он и в чтении видит пользу. Его жизнь – постоянный, непрерывный труд... Как это грустно. Золя говорил: удел мужчины жить, любить и трудиться. Печальный удел.

– А вам не скучно здесь жить, Коидзуми-сан? – обратился журналист к Санкити.

– О-о, Санкити – другое дело! У него есть жена, – пошутил Ниси.

Санкити горько усмехнулся шутке друга.

– Ну, не скажите! – возразил журналист. – Бывает, что и с женой невесело. А то стал бы я до сих пор жить холостяком, стряпать себе обед на скорую руку в редакции?

Ниси, видимо, был неприятен разговор, и он дал ему иное направление.

– Да, мужчина должен работать, А если подумать, в этом нет никакого смысла. У природы одна цель – продолжение рода, размножение...

– Работать человека вынуждают обстоятельства, – вставил журналист. – Нельзя, значит, жить подобно птицам небесным. Они вот не сеют, не жнут, а знай себе порхают беззаботно с ветки на ветку. Да песни поют.