Текст книги "Семья"

Автор книги: Симадзаки Тосон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

По примеру школьного сторожа Санкити решил посадить у себя в огороде бобы и картофель, – словом, те овощи, которые не требуют особого ухода. Как-то на двор к Санкити зашел крестьянин, продававший рассаду лука. Санкити посадил и лук.

Однажды на имя о-Юки пришло письмо. Обратный адрес был подписан женским именем. Но в письме было написано:

«Я верил, что ты станешь моей женой. И вот ты вышла за другого... Я в отчаянии. Скоро навещу тебя...»

О-Юки показала письмо мужу и сказала, что оно очень удивило ее. Санкити с любопытством прочитал письмо, но не стал дознаваться, кто бы мог написать его. Несколько дней после этого письма о-Юки ходила как в воду опущенная. Она замкнулась в себе, все больше молчала. Если Санкити, заметив беспорядок в доме, выговаривал жене, она неделю не говорила с ним. Бывало, что целый день глаза у нее были полны слез. Тогда Санкити ругал себя за ненужную строгость, был особенно ласков с женой.

– Какой вкусный сегодня соевый творог! А винегрет – просто пальчики оближешь, – говорил он жене. И о-Юки переставала дуться. Плохое настроение у нее проходило, и она опять становилась веселой, доброй, услужливой. С утра до вечера с ясным счастливым лицом делала она домашнюю работу. В общем, ей привольно жилось в доме мужа.

У себя в комнате о-Юки поставила кое-какие вещи, привезенные из родительского дома. В большом ящике, обтянутом кожей, с выгравированным на крышке фамильным гербом, она держала косточки для игры на кото, там же лежали две маленькие куклы – мальчик и девочка. Они напоминали ей о детстве, проведенном в доме отца. Скоро от родных и знакомых стали приходить поздравительные письма и подарки молодым. Прислала письмо и Сонэ, с которой Санкити познакомил о-Юки перед отъездом из Токио.

– Посмотри, какой мелкий, прямо бисерный почерк у Сонэ-сан. И какой красивый. Так может писать только она, – смеялся Санкити, читая письмо.

– В самом деле очень красиво, – восхищалась о-Юки.

Поздравительное письмо получила о-Юки и от Цутому – юноши, служившего в конторе ее отца. Цутому был родственником зятя о-Юки. Письмо обратило на себя внимание своим слогом – так мог писать только молодой коммерсант.

Так постепенно налаживалась жизнь молодой четы. На огороде взошли посаженные Санкити бобы, появились первые ростки картофеля. Мало-помалу неуютный, запущенный дом Санкити становился семейным очагом. О-Юки познакомилась с двумя соседками. Обе жили неподалеку, у одной из них, матери многочисленного семейства, был болен муж. Женщины приходили к о-Юки, приносили гостинцы, овощи со своих огородов, советовали, как лучше вести дом, – словом, делились опытом многолетней семейной жизни.

5

Летом, когда в Токио кончились занятия в школах, приехала погостить о-Фуку, младшая сестра о-Юки. Они были с о-Юки погодками. О-Фуку училась в Токио и жила в школьном пансионе. С разрешения матери она отправилась на лето к сестре в деревню.

Школа, где работал Санкити, была частной, но ожидалось, что ее вот-вот передадут в ведение местных властей. Каникулы в ней были почти наполовину короче каникул в Токио. О-Фуку могла отдыхать почти два месяца. Когда все на огороде созрело и зацвел картофель, набросив на грядки зеленый ковер в белую крапинку, занятия у Санкити наконец кончились, и он вздохнул свободно.

Появление свояченицы было странно и приятно Санкити. В свободное от занятий время, – а Санкити и в каникулы не расставался с книгами, – он приходил в столовую, где обычно собиралась вся его небольшая семья, и с удовольствием вступал в общий разговор, стараясь развлечь гостью.

Как-то раз о-Юки принесла в гостиную, выходящую на юг, ящичек с фотографиями многочисленной семьи Натура. Вот фотографии старших сестер: наследницы всего дома и дела Нагура и второй, получившей в приданое магазин. На одних фотографиях они сняты отдельно, на других – в окружении младших сестер. О-Фуку и о-Юки оживленно рассказывали о своем доме. На одном снимке маленькая девочка двух-трех лет. Она стоит, прижавшись к кормилице, и смотрит немного испуганно. Это о-Юки. А вот еще о-Юки. Здесь она уже подросток. Она стоит с подругой. В руках у нее европейский зонтик. Эта фотография того времени, когда о-Юки училась в Токио. В ящичке много ее снимков, по ним можно представить себе, как о-Юки росла, менялась, пока не превратилась в красивую девушку. Было несколько снимков, на которых лица людей кто-то соскоблил.

Санкити пошел за своими фотографиями. Показывая их сестре, о-Юки объясняла:

– Вот этот юноша в заломленной набок кепке – Санкити, когда он только что приехал в Токио учиться, а это Содзо. – С фотографии смотрел мальчик в переднике. – Это Сёта, сын Тацуо. А вот и сам Тацуо... Это Минору, а этот, стоящий позади всех молодой человек, с перекинутым через плечо кашне, – Морихико.

– Ну что, хорош? – смеясь, спросил Санкити, показывая о-Фуку пожелтевшую от времени карточку. На ней Санкити был снят еще мальчиком, когда только что приехал из деревни в Токио. Он с приятелем, пошел в парк Асакуса, там они и сфотографировались.

– Неужели это Санкити?! – воскликнула о-Фуку, рассматривая фотографию. – Какой он хорошенький! А вот здесь он мне не нравится, – какой-то угрюмый. – И о-Фуку показала на снимок, сделанный в тот день, когда Санкити окончил школу. Санкити на нем выглядел таким, будто он о чем-то напряженно думает, устремив взгляд вдаль. Взглянув, о-Юки рассмеялась.

Было и еще несколько фотографий, подаренных о-Юки юношами. Они все были незнакомы Санкити. Он знал только несколько имен понаслышке.

– А вот и Цутому-сан, – сказала о-Фуку, держа в руке сразу несколько карточек. С каждой из них смотрело лицо юноши, служившего в магазине ее отца.

– О-Фуку! – позвала сестру о-Юки. Никакого ответа. О-Фуку любила одиночество. Уйдет куда-нибудь в уединенное место – в кладовую или за кусты акации возле ограды – и сидит там часами за книгой. Но сейчас ее нигде не было.

– О-Фуку, где ты? – крикнула еще раз о-Юки и, услышав ответное «a-у», пошла на голос сестры.

Южная комната выходила на веранду у самой изгороди. С веранды открывался вид на тутовое поле. Но в густых зарослях кустов ничего не было видно. О-Юки открыла калитку, прошла по заднему двору и, с трудом пробравшись сквозь густые заросли, очутилась на огороде, там, где росли бобы. Длинные зеленые плети вились вокруг высоких колышков, вбитых Санкити. В массе зелени уже проглядывали туго налитые стручки, полные зрелых зерен.

.– О-Фуку, о-Фуку! A-а, вот ты где, – обрадовалась о-Юки, увидав сестру.

– А я вышла за калитку, шла, шла и попала в огород. Мне здесь очень понравилось. Смотри, какие огромные бобы! Я решила нарвать хоть немного, – сказала о-Фуку, выглядывая из зарослей.

– Да, огромные! И не пройдешь, – кивнула о-Юки и тоже сорвала несколько стручков. – О-Фуку, дорогая! А ты не забыла, что мне обещала... Ну пойди напиши, пожалуйста, маме письмо. Мое уже готово.

– Зачем такая спешка?

– Я буду посылать свое и твое вместе отправлю.

– Хорошо, – ответила о-Фуку. Подойдя к сестре, она высыпала ей в фартук стручки и пошла домой. О-Юки осталась в огороде.

Когда она вернулась домой, о-Фуку все еще писала письмо. О-Юки пошла в столовую, высыпала бобы на стоявший у очага обеденный стол и стала медленно чистить их. Мысли ее были далеко. Вскоре в столовую вышла о-Фуку. В руках у нее был исписанный листок бумаги.

– Ну вот, посмотри, так ли я написала? – спросила она сестру.

– Пожалуй, нужно было немножко повежливее, – ответила о-Юки, прочитав письмо.

– Не умею я письма писать, – смущенно улыбнулась о-Фуку.

В письме матери о-Фуку писала, что она послушалась совета сестры и согласна выйти замуж за Цутому, что свадьбу они сыграют после, когда она окончит школу, и что она радостно будет ждать этого дня. О-Юки сложила письмо вчетверо и вложила в конверт вместе со своим.

Еще до приезда сестры о-Юки получила от матери письмо, в котором она писала, что о-Фуку едет к ней помочь по дому. Одновременно с письмом пришла посылка со сладостями. С какой радостью и волнением читала о-Юки эти пришедшие издалека строки, написанные рукой матери. Ответив матери, о-Юки поделилась с ней мыслями о будущем о-Фуку.

Последнее время письма от Цутому приходили так часто, что о-Юки не могла придумать, где их хранить.

Как-то утром вместе со всей почтой Санкити вручили очередное письмо Цутому на имя о-Юки.

– Частенько тебе пишет Цутому-сан, – сказал он, протягивая ей конверт. Санкити верил людям, и его не интересовало, о чем Цутому пишет жене. Он, конечно, догадывался, что это не простая переписка. Но она не тревожила его. Давно уже прошло время, когда и его сердце дрогнуло бы от такого письма. Санкити многое видел в жизни и допускал, что о-Юки полюбила его не первого. Ей было уже двадцать два года, и она могла получать письма от своих старых друзей. Важно было только, чтобы она помнила о своем долге жены и прилежно трудилась на благо дома. Вот как думал Санкити, у которого и без того было много забот и волнений.

Между тем подошло время когда надо было окучивать овощи. Взяв мотыгу, Санкити пошел на огород порыхлить землю там, где рос лук. Окончив рыхление, он решил посмотреть, какая выросла картошка. Нажав ногой на лопату, он перевернул тяжелый пласт земли и увидел в нем несколько уже довольно крупных картофелин.

– Ого, вот это здорово! – по-детски радуясь, воскликнул Санкити, рассматривая картофелины.

Он вымыл в ручье свежевыкопанные клубни и принес их прямо на кухню. О-Юки глазам своим не поверила. Картофель сварили и подали с солью на стол. Выращенный собственными руками, он казался особенно вкусным. Потом пили чай.

Когда стало темнеть, Санкити позвал о-Фуку и мальчика играть в карты. Расположились за столом в одной из дальних комнат. В желто-красных лучах неверного пламени лампы дамы, короли и валеты причудливо поблескивали. О-Фуку выигрывала больше других, она не уступала в игре ни Санкити, ни мальчику. К играющим присоединилась было о-Юки, но вскоре, сославшись на головную боль, ушла в свою комнату.

Стоявшая возле очага лампа скудно освещала комнату, навевая сон. О-Юки вдруг почувствовала тяжесть в теле. Она уже знала, что будет матерью. Не в силах побороть недомогание, она прилегла на пол у очага.

Из дальней комнаты донеслись смех, радостные возгласы. Верно, кончилась очередная партия.

Когда дурнота прошла, о-Юки села за стол и разложила перед собой лист бумаги. Она решила ответить Цутому.

«Я долго молчала, – писала о-Юки, – но не потому, что мои чувства к тебе изменились. Я хочу, чтобы ты стал мужем моей сестры... Я буду рада вашему счастью ». Письмо ее заканчивалось словами: «Любимому Цутому... от несчастной Юкико».

Письмо это пролежало до следующего дня. Утром, улучив момент, она написала на конверте адрес, который ей дал Цутому, чтобы домашние не узнали об их переписке, и его имя. Свое имя и адрес на обратной стороне конверта она не стала писать. Оставив письмо на комоде, она вместе с сестрой пошла на горячий источник выкупаться. Источник был довольно далеко – у подножья скалы, за железнодорожным переездом.

Санкити вошел в комнату о-Юки и взгляд его упал на конверт, лежавший чистой стороной вверх. Размышляя, чье бы это письмо могло быть, он подошел к комоду, взял конверт в руки, вынул листок бумаги, медленно развернул его и прочитал. Свет померк у него в глазах. Стиснув зубы, он прочитал письмо еще раз. И вдруг почувствовал, как в душе у него забушевал огонь. Он мог безразлично относиться к этим письмам, пока не знал, что в них. А теперь! Своими глазами он прочитал то, во что бы никогда не поверил. «Да, – решил он, – все нужно выяснить до конца». Быстрым движением он выдвинул один за одним все ящики комода и обыскал их. Он заглянул даже в ящичек для иголок с нитками. Даже в шкатулку, где о-Юки держала свои гребни и шпильки. Потом он бросился на кухню и все перевернул там вверх дном. Наконец в темном углу, у самой двери, он нашел рогожный мешок из-под угля. В нем о-Юки и хранила свои письма. Санкити вынес мешок во двор, под персиковое дерево, росшее у задней калитки. Оглядываясь, как бы не увидели соседи, и боясь, что с минуты на минуту должны вернуться сестры, он стал искать письма Цутому.

Вот наконец первое, написанное его почерком. Санкити развернул письмо. В его воображении возник образ юноши с добрым сердцем и гордым характером. Вдруг Санкити почудились в отдалении голоса его жены и сестры. Он быстро сунул письмо в мешок и вернулся в дом. Бросив мешок на кухне возле двери, он прошел в комнату о-Юки и положил ее письмо на комод так, чтобы она ничего не заметила.

Складывая на ходу зонтики, в дом вошли о-Юки и о-Фуку, весело болтая. Им все нравилось в этих местах: и большой фруктовый сад, разросшийся возле источника, и уходящий вдаль зеленый ковер полей, и деревушка, видневшаяся на той стороне долины. Но особенно восхищали их синевшие в отдалении горы. Не умолкая ни на секунду, сестры развесили выстиранное белье и стали стряпать ужин.

Наконец ужин был готов. Все сели за стол. О-Юки, весело смеясь, принялась за еду. Она сидела против Санкити, и он время от времени поглядывал на нее. О-Юки была такой, как всегда. Глаза у нее были счастливые, довольные. У Санкити кусок в рот не шел.

Он не спал всю ночь – в ушах звучали строки из писем о-Юки и Цутому, полные любви. Сердце Санкити истекало кровью. Утром он ушел из дому и вернулся только под вечер.

Ожидая мужа, о-Юки приготовила на ужин его самое любимое блюдо – жареные бобы. В этих краях его почему-то называли «юкиварэ» – «конские бобы». Сначала о-Юки обжарила их в свином сале, а потом хорошо посолила. Все сели за стол. Мужу о-Юки подала на отдельной тарелке. Ей так хотелось сделать ему приятное в этот вечер, увидеть его улыбающееся лицо.

О-Фуку и мальчик принялись за еду. Санкити выглядел усталым и даже не дотронулся до бобов, которые с таким старанием приготовила жена. Лицо у него было печальное.

– Что с тобой? Ты сегодня опять ничего не ешь, – сказала она, и на лицо ее тоже легла тень.

В тот вечер Санкити до поздней ночи засиделся у себя в кабинете. Обложившись книгами, он листал одну за другой, но так и не нашел то, что искал. И в эту ночь он не сомкнул глаз. Он никак не мог решить, что же делать: написать ее матери или лучше сперва объясниться с Цутому?..

От бессонных ночей Санкити еле держался на ногах. Сильно болела голова. С горечью и состраданием думал он теперь о любви о-Юки и Цутому. Выйдя утром из дома, он опять бесцельно бродил до заката солнца. К вечеру решение созрело: он должен развестись с женой. Санкити пришел домой, настроенный решительно: он сделает все, чтобы соединить их, он уйдет. Пусть хоть они будут счастливы.

Санкити оглянулся на прожитые годы – в памяти возникли безрадостные картины прошедшего: уход из дома, скитания, мысли о смерти. «Ничего, ведь я еще молод, – утешал он себя, – есть многое, чего я еще не знаю, не испытал» . Однажды эта мысль вернула его к жизни. Он возвратился в дом, который покинул, порвав освященные веками узы. С тех пор прошло много дней, и много горя ему пришлось хлебнуть. Арест брата, банкротство, смерть матери, болезнь сестры... Он изведал то, что человеку лучше не знать совсем. И он решил, что его спасение в семье. У него будет свой дом, где все будет принадлежать ему. Начнется новая жизнь. Когда он уезжал из Токио, Инагаки, разговорившись, напутствовал его: «Счастливыми будут только первые сто дней, а потом...» Разве могло ему прийти тогда в голову, что пройдет так мало времени и его счастье рухнет?.. Опять беда постучала к нему в ворота...

Но может ли он послать о-Юки домой, к отцу, который и думать ей запретил о возвращении? О-Юки уже была вписана в метрическую запись дома Санкити. Признает ли суд достаточно вескими причины для развода? Истерзанный сомнениями Санкити решил даже поговорить обо всем со знакомым адвокатом, жившим в городе. С этой мыслью он и лег было спать, забравшись под москитную сетку. Но летние ночи коротки. Скоро забрезжило. Санкити снова встал, вышел на улицу и побрел к дому, в котором жил директор школы, его бывший учитель. Сквозь старые массивные ворота, открывавшие въезд в усадьбу, он вошел на задний двор. И на вершине невысокого холма, посреди овсяного поля, увидел двоих людей. Один из них был директор, владевший довольно большим участком земли, который не уступал размерами крестьянским наделам. В сельскохозяйственных работах ему помогал школьный сторож. В это раннее утро директор, видно, отдавал ему какие-то распоряжения. Заметив Санкити, он спустился вниз.

Через несколько минут учитель и его бывший ученик сидели в кабинете возле цветника. Здесь царила ничем не нарушаемая тишина.

Учитель был уже в том возрасте, когда люди не дают покоя дантистам, но энергии в нем было хоть отбавляй. Он носил длинную густую бороду, посеребренную сединой. Санкити почитал учителя как родного отца и мог доверить ему все свои сомнения и горести. Он понимал, что такие дела лучше решать самому, но сам он сейчас решить ничего не мог; ему необходим был умный совет. Поглядев учителю прямо в глаза, Санкити рассказал ему все: и то, что он прочитал в письмах, и о своем решении разойтись с женой. Рассказать все это было не так уж трудно: ведь сидевший напротив него человек был учителем, – Санкити это помнил, – и тем самым Орима, что принял столь деятельное участие в его, Санкити, женитьбе.

В изящно обставленном кабинете на стене, почти рядом, висели два портрета – учителя в молодости и его первой жены.

– Ты решил неправильно, – выслушав Санкити, сказал учитель. – Пусть моя жизнь послужит тебе примером. Я женился трижды. И должен тебе сказать, что первая жена – самое дорогое, самое трогательное воспоминание. Нет на свете несчастней человека, потерявшего первую жену. Можешь мне поверить.

Санкити молча слушал учителя. А он, мягко жестикулируя большими ладонями, которым приходилось держать и перо, и лопату, и даже оружие – учитель в молодости был на войне, – продолжал:

– Ты поймешь меня, когда будешь постарше. Я читал однажды о жизни Сократа. У него была жена с ужасным, сварливым и злобным характером. И он терпел – терпел всю жизнь. Подражать ему, конечно, трудно. Он был великий человек, великий мудрец и потому, наверное, такой стойкий...

Учитель говорил, как проповедник. Постепенно он перешел к своей жизни в Америке:

– Американские женщины – умнее японских. Это очень заметно, когда попадаешь в Америку. Если, скажем, американка любила кого-нибудь до замужества, она обязательно знакомит с ним своего мужа. И эти двое мужчин становятся приятелями. А посмотри, что происходит у нас... Нет, в этом смысле нам надо поучиться у американцев.

В комнату вошел незнакомый человек, и учитель поспешил переменить разговор.

– Так что, Коидзуми-сан, хорошенько все обдумай, прежде чем решиться на какой-нибудь шаг, – напутствовал он Санкити, провожая его до ворот усадьбы.

Но не прошел Санкити и нескольких шагов, как сердце его опять защемило. Вот показалась хорошо знакомая камышовая крыша. Невыносимая тоска одиночества сдавила сердце.

Дома Санкити ждала о-Юки. Взглянув на доверчивое, ласковое, улыбающееся лицо молодой жены, старающейся всеми силами развеять дурное настроение мужа, Санкити стало не по себе.

Он прошел в свою комнату и в изнеможении упал на циновку. В доме уже засветились лампы, а Санкити все лежал без движения.

– О-Юки! Принеси, пожалуйста, мокрое полотенце, – крикнул он жене.

О-Юки пошла на кухню и тотчас вернулась. Санкити, белый как: полотно, лежал на циновке и тяжело дышал.

– Что с тобой? – участливо спросила о-Юки, прикладывая мокрое полотенце к груди мужа.

На другой день вечером Санкити взял лист бумаги и, сев за стол, начал писать. Писал он долго. Мальчик в соседней комнате уже потушил свет, о-Фуку разделась и легла спать, а Санкити все писал.

– О-Юки! Я хочу кое-что тебе прочитать. Пока я не кончу, ты не ложись спать! – крикнул он жене из своей комнаты.

О-Юки была в это время в столовой. Сидя у очага, она шила. Тускло горела лампада. Вокруг стекла плясал рой мошкары, слетевшейся неведомо откуда;

Когда о-Юки отложила шитье, было около двенадцати. Мальчик и о-Фуку уже давно спали.

– Что ты пишешь? – спросила о-Юки, подсаживаясь к Санкити.

– Я тебе сейчас почитаю, а ты внимательно слушай, – ответил он и поставил лампу на середину стола. Внешне Санкити был спокоен, только его взгляд выдавал внутреннюю тревогу. Он начал читать медленно, внятно, чтобы жена не пропустила ни слова.

О-Юки слушала внимательно, не отрывая глаз от мужа.

– «Это письмо будет для тебя неожиданным, – начал Санкити. – Я пишу, потому что, как мне кажется, я должен это сделать. Я много слышал о тебе, и у меня сложилось впечатление, что ты добрый и честный человек. Моим пером водит желание все устроить к лучшему, а не низменные чувства, как ты можешь решить. И я прошу тебя прочесть это письмо до конца».

Глаза о-Юки потемнели. Не сказав ни слова, она продолжала слушать.

– «Так случилось, – читал дальше Санкити, – что я прочитал два письма – твое, посланное моей жене, и ее ответ. Я узнал, что ты любил и любишь мою жену. Понял я и чувства моей жены...»

О-Юки покраснела до самых кончиков ушей. Закрыв лицо руками, еще не огрубевшими от домашней работы, облокотилась она на стол и сидела неподвижно.

– «Мне пришлось много испытать в жизни. И я умею жалеть людей, – продолжал Санкити. – Твои страдания заставляют страдать и меня. Я не могу забыть о твоем несчастье, повинуясь эгоистическим побуждениям...»

Голос Санкити, глухой, дрожащий, иногда совсем прерывался. О-Юки напрягала слух, но некоторые фразы она так и не поняла.

– «Прочитав ваши письма, я увидел всю глубину ваших страданий. Но я не считаю, что ничего сделать нельзя, кроме как покориться судьбе. Я готов порвать связывающие меня и о-Юки узы. Пусть ее замужество будет для вас всего только печальным сном. Я хочу, чтобы вы были счастливы. И я все сделаю, чтобы о-Юки стала твоей женой. Я думал над этим несколько дней и ночей. Есть только одно препятствие – отец о-Юки с его непреклонным характером. Ты его хорошо знаешь. И я боюсь, как бы вместо счастья не навалилась на вас еще большая беда...»

Санкити замолчал. О-Юки не находила слов, чтобы что-нибудь сказать. Собравшись с силами, Санкити продолжал:

– «Нас трое – ты, о-Юки и я. Я не обманываюсь, выйти из создавшегося положения не так-то просто. И мы не первые пьем из этой чаши. Сколько страдает юношей и девушек, сколько пролито слез, сколько разбитых жизней. Где выход из этого? Я много думал и теперь ясно вижу – выход один: я должен уйти. Только так в вашей с о-Юки жизни опять засияет солнце. Мне очень жаль о-Юки. И если ты действительно любишь ее, будь моим другом. Мое самое горячее желание, чтобы мы стали друзьями. С какой радостью я обниму тебя! Я думаю, что мы с тобой ровесники, и уверен, что мы не позволим восторжествовать свалившейся на нас беде. Пройдет время, и мы будем вспоминать эти дни, гордясь тем, что в самые тяжелые минуты не уронили человеческого достоинства» .

Прочитав письмо, Санкити глубоко вздохнул. Так бывает, когда человек закончит тяжелую работу.

О-Юки лежала на татами, не смея взглянуть на мужа и обливаясь слезами.

– Ну, полно тебе. Кто же виноват, что все так получилось?! Давай-ка лучше отправим письмо, пока все спят, – утешал жену Санкити, помогая ей встать. Почтовый ящик был рядом – возле самого колодца.

Стараясь не разбудить о-Фуку и мальчика, они осторожно, крадучись, пошли к выходу. Минуту спустя двери отворились, и они вышли во двор. Ночь была светлая. Полная луна заливала землю голубоватым призрачным светом.

Возле бамбуковой рощи ложе ручья обрывалось уступом, и вода стремительно падала вниз. У дома Санкити был еще один выступ. Пенясь и шумя, ручей прыгал по камням, мотая плети водорослей. Подойдя к ручью, Санкити наклонился и вымыл лицо. За стол сели в одиннадцать часов, решив позавтракать и пообедать заодно. Санкити смотрел на всех с таким чувством, как будто только что пробудился от тяжелого, полного кошмарных видений сна.

После завтрака мальчик пошел купаться. О-Юки подошла к мужу и, протянув исписанный листок, сказала, что ей сейчас трудно говорить и что в письме она попыталась все объяснить ему. Санкити стал читать. О-Юки просила прощения за ту боль, которую она причинила ему. Она писала, что вышла замуж за Санкити не в порыве отчаяния. Она хотела этого и покинула родительский дом, не чувствуя себя несчастной. В конце она писала, что уже отправила Цутому письмо, в котором прощалась с ним навсегда, и просила Санкити простить ее за то, что ей еще раз пришлось писать Цутому.

– Вот уж это ни к чему, – сказал Санкити, складывая письмо. – Я вовсе не считаю, что вы не должны видеться. Ты неправильно поняла мое письмо. К тому же он скоро будет мужем твоей сестры. А значит, и относиться к нему надо как к брату.

О-Юки ничего не ответила.

Был полдень. Все уже пообедали. О-Фуку выбрала в доме местечко попрохладнее и легла отдохнуть. Санкити и о-Юки ушли на южную половину дома. О-Юки села на скамейку. Санкити стоял, прислонившись к стене. Их глаза встретились: впервые муж и жена смотрели прямо друг другу в лицо. Взгляды у них были удивленные, как будто они только что поженились и первый раз видели один другого так близко.

– Что у тебя было с Цутому? – спросил Санкити, которому прошлое его жены не давало покоя.

– О чем ты? – слегка зардевшись, спросила о-Юки.

– Я хочу все знать. Так мне будет легче...

Жена рассказала Санкити, что ничего серьезного не было. Об их почти детской влюбленности знали родители. Они никогда и не говорили о свадьбе. Они, конечно, подумывали о свадьбе, но их дружба почему-то не понравилась приказчику из магазина отца о-Юки. Он стал рассказывать о них плохое и расстроил брак.

Что было, то было. Нечего ворошить старое – слышалось в исповеди о-Юки. Но Санкити не стало легче.

В сердце его поселилась невыразимая тоска. А ведь он считал себя сильным человеком – верной опорой женщине. В этот день он был особенно ласков с женой, но душа его не переставала болеть.

Скоро пришел ответ от Цутому, сразу два письма – одно Санкити, другое – на имя о-Юки. В письме о-Юки он писал, что очень расстроен из-за всего случившегося. Ему жаль было о-Юки: ей столько пришлось из-за него пережить. Он ни в чем не упрекал ее. И просил прощения у ее мужа. Читая письмо Цутому, о-Юки не могла сдержать слез.

А через месяц Санкити встречал гостя, о приезде которого никто не мог и подумать. На вокзале в толпе пассажиров он сразу заметил высокого, скромно одетого старика с седеющими усами. Это был отец о-Юки.

– Ах, папа! Как я рада, что ты приехал! – воскликнула о-Юки, встречая отца у ворот дома.

Отец о-Юки, усыновив мужей двух старших дочерей, жил на покое. Лицо этого старика, отлитый словно из бронзы лоб говорили о том, что у него твердый характер, здравый ум и доброе, отзывчивое сердце. Он был великим строителем и за свою жизнь положил начало не одной семье. Бушевавшая в его душе энергия еще и теперь не давала покоя его одряхлевшему телу. Он приехал издалека, чтобы посмотреть, как живет на новом месте его любимая дочь, какой у нее муж и что за семья получилась у них.

– Теперь я спокоен, – глубоко вздохнув, проговорил старик, входя в дом.

Пробили недавно купленные часы – они висели на стене в южной комнате.

Старик привез много подарков, купленных в Токио для молодых.

– Это – от матери, это – от старшей сестры, это – от второй, – говорил он, вынимая свертки из чемодана.

Осмотрев закопченный деревенский дом Санкити, старик прошел в дальнюю комнату, выходившую окнами во двор, сел за стол. Глядя на суетившихся вокруг стола дочерей и прислушиваясь к доносившемуся сюда монотонному постукиванию водяного колеса, старик потягивал сакэ, то и дело подливая себе.

– Ничего, ничего, я и сам все сделаю, – говорил он, когда кто-нибудь хотел поухаживать за ним. – Какое удовольствие пить сакэ, закусывая кушаньями, которые приготовила любимая дочь. За тем и приехал.

Санкити подозвал о-Юки к очагу.

– У нас больше нечем угостить отца? – спросил он.

– Да разве плохое угощение?

– В этой глуши и дослать ничего нельзя. Послать за консервами, что ли?

– Ничего не нужно. Да и папа не станет есть то, что подают с запозданием.

Санкити почти не помнил своего отца, но думал о нем с благоговением. И он очень обрадовался старику Нагура. Сестры тоже были рады приезду отца. Они очень любили его.

Погостив у детей две недели, отец о-Юки стал готовиться к отъезду домой. О-Фуку тоже засобиралась – скоро начинались занятия в школе. Отец решил проводить дочь в Токио. И они поехали вместе.

Для Санкити старик Нагура был необыкновенным человеком. Он не был похож ни на Тацуо – мужа его сестры о-Танэ, ни на брата Минору. И он понял, что есть семьи, живущие иными традициями, чем те, что завещал покойный Тадахиро Коидзуми. Отец о-Юки был настоящий коммерсант. В жизни его действительно интересовало только одно: сколько стоит? Увидав у Санкити полку с книгами, он как-то сказал: «Какой толк в этих толстых тетрадях? Попробуй продать их – тебе дадут только стоимость потраченной бумаги». И все-таки это была натура сильная и широкая – не мог не признать Санкити.

На следующий год в мае у Санкити и о-Юки родилась дочь, которую они назвали о-Фуса. Мальчик у них больше не жил, и все заботы о семье лежали теперь на о-Юки.

На восьмой день после рождения дочери она уже встала с постели и принялась стирать пеленки. Еще никогда Санкити не чувствовал такой тоски, как этой весной. В саду, разбитом позади дома, цвели яблони. Их белые, душистые ветви касались крыши и стен дома.

Деловито жужжали в цветах пчелы. Все было так, как два года назад, когда Санкити привез сюда о-Юки, мечтая о своей собственной семье.

Однажды между супругами произошел такой разговор.

– Наш дом – гостиница для странников. А ты – хозяйка этой гостиницы, – сказал Санкити.

– А кто же тогда ты? – спросила о-Юки мужа.

– Я постоялец, которому ты готовишь пищу и стираешь белье.

– Мне больно слышать твои слова.

– Отчего же? Ведь всякий раз, как я сажусь за стол, я благодарен тебе. И ты это знаешь.

Как только темнело и в саду начинали верещать лягушки, на Санкити вдруг находила такая тоска; что он был готов бежать из дому. В памяти вставали первые дни после свадьбы. Он и о-Юки прощаются с Токио и едут устраивать свой очаг. Санкити казалось, что поля, холмы, деревья, солнце – все, что окружало его в пути, радуется вместе с ним его счастью. Ему вспомнились вечера, когда он поздно засиживался над книгой, как он, читая, нет-нет и прислушивался к спокойному дыханию жены. Огромно было его желание привести в дом любимую женщину. Тем сильнее теперь его разочарование.