Текст книги "Семья"

Автор книги: Симадзаки Тосон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

– Мы живем сейчас в такой смешной маленькой комнате, – сказала о-Танэ, вытаскивая крохотную табакерку, какие обычно носят женщины. – Если бы ты застал нас, ты бы испугался. У нас все в одной комнате: и кухня, и спальня, и гостиная. Жить можно, конечно, только комаров по ночам много. Я пошла к Минору, взяла у них сетку. А она больше комнаты. Я ее повесила за кольца на гвозди, а половина по полу волочится. Ну и смеялись мы с Тоёсэ.

– Человек все должен испытать в жизни.

О-Танэ и Тоёсэ переглянулись. О-Танэ закурила папиросу и, как бы отвечая мыслям Санкити, сказала:

– Я совсем вылечилась на водах. И все благодаря Морихико. А теперь вот вы меня к себе приглашаете – я недавно получила письмо от о-Юки. Ну что ж, я с радостью поеду. Буду нянчить детей.

– Ты сначала посмотришь, как мы живем, а понравится – и останешься. У нас тихо. Сама знаешь, деревня – не город. Правда, и разносолов никаких, нет, пища у нас очень простая.

– Да я и не охотница до разносолов. А развлечений мне не нужно. Я и в Токио нигде не бываю, ничего не вижу. Все больше дома сижу. Раз в неделю хожу в гости к Морихико, газеты почитаю, приму ванну, поужинаю и домой. Так вот и течет жизнь.

Тоёсэ, попыхивая серебряной трубкой, которую она попросила у свекрови, внимательно, не перебивая, слушала.

– Я столько времени прожила в Ито, что знакомые стали уже говорить, какая, мол, счастливая эта Хасимото, забот не знает. Деньги ей из дому шлют, отдыхай сколько хочешь. И никто не догадывался, как и что на самом деле.

Вопреки ожиданию, о-Танэ говорила спокойно, голос у нее не дрожал, глаза были сухие.

«Кажется, уже перестала убиваться», – подумал Санкити. И стал рассказывать, что собрался в этом году в каникулы навестить родителей о-Юки.

– Когда о-Юки была последний раз в Токио, я видела ее у Морихико, – сообщила о-Танэ.

– А я видела тетю о-Юки в этой же гостинице. Мы приходили к ней с дядей Морихико, – вставила Тоёсэ.

– Значит, с теткой ты познакомилась раньше, чем с дядей, – засмеялась о-Танэ.

Тоёсэ показалось, что дядя, который был не на много старше ее, очень пристально поглядывает на нее. Сжавшись в комочек, она притулилась к свекрови и стала совсем похожа на ребенка.

Стемнело. Летний день кончился. Гостиную освещал огонь уличного фонаря.

– Я слышал, Тацуо в Нагоя, – сказал после недолгого молчания Санкити и посмотрел на сестру.

– Да, и я слышала, – горько усмехнулась о-Танэ.

– Сколько у нас вдов стало в семье, – пошутил Санкити.

– Я себя вдовой не считаю, – резко возразила сестра.

– Считай не считай, а мужа нет, значит, вдова, – мягко улыбаясь, сказал Санкити.

– Глупости, – буркнула о-Танэ и, сложив руки на коленях, сердито посмотрела на брата.

Санкити вздохнул.

– Пора, сестра, забыть о Тацуо. Так будет лучше, – сказал он теперь уже серьезно. – Подумай, ведь ниже пасть нельзя. Мне Морихико все рассказал. Как можно считать себя женой такого человека? Уж лучше быть вдовой.

– Да что ты, Санкити, заладил: вдова, вдова... Я не хочу этого слышать.

– И напрасно. А встретишь подходящего человека, выходи замуж. Я буду сватом, – опять перешел на шутливый тон Санкити, хотя сердце его переполняла жалость к несчастной сестре. Тоёсэ, слушая пререкания брата и сестры, дрожала как в лихорадке.

– Посмотри, Санкити, до чего ты довел своими речами Тоёсэ. На ней лица нет. Что она теперь подумает о тебе? Ведь в Кисо мы так много говорили о дяде Санкити. О-Сэн так каждый день тебя вспоминала. Тоёсэ, слушая нас, наверное, думала, какой ты хороший. А что она теперь подумает? – И, повернувшись к невестке, о-Танэ добавила: – Нам такой дядя не нужен, правда, Тоёсэ?

Тоёсэ слабо улыбнулась,

– Ну, шутки шутками, – сказал Санкити, – а ничего плохого в положении вдовы нет.

– И ничего хорошего тоже, – опять рассердилась о-Танэ.

– Молодой женщине еще куда ни шло – можно горевать, а тебе в твои-то годы только радоваться надо. Никаких забот. Конечно, характеры у всех разные. Но, по-моему, ничего нет лучше, чем на старости посвятить себя детям.

– Ты мужчина, тебе легко говорить. На моем месте ты бы не так рассуждал, – стояла на своем о-Танэ.

Было уже поздно. Надо было идти домой, но о-Танэ хотелось еще о многом поговорить с братом. И она решила остаться у него ночевать.

– Ты, Тоёсэ, иди домой, а я буду ночевать у Санкити, – сказала она невестке.

– Мне так не хочется уходить. Можно и я останусь? Хочется вас послушать, – попросила Тоёсэ.

Получив разрешение свекрови, она побежала домой предупредить хозяйку, что они сегодня не будут ночевать дома, и скоро вернулась.

Спать легли все трое под одной сеткой. Поставив в изголовье пепельницу, о-Танэ курила не переставая и разговаривала с братом. Голос у нее был возбужденный, она не могла справиться с охватившим ее волнением. О-Танэ принялась рассказывать, какие странные вещи происходили с ней по ночам в Ито. Она, бывало, долго не могла уснуть: стоило ей закрыть глаза, как перед ней начинали кружиться искры, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Постепенно искры сливались в большое красное пятно. Лежа под сеткой, о-Танэ водила руками, показывая, как искры вертелись у нее в глазах. Потом руки у нее задвигались все быстрее, как будто ее самое подхватил этот сноп искр. «А сестра-то еще больна», – подумал Санкити. Он приподнялся на локте и увидел, что Тоёсэ, встревоженная, тоже не спит.

Наутро, обещав прийти еще раз, о-Танэ попрощалась с братом и пошла вместе с,Тоёсэ к себе домой.

– А что если и правда мне поехать к Санкити? Ведь это рукой подать до Кисо. И Сёта будет недалеко посылать за мной.

– Конечно, мама. Поехать к дяде Санкити все равно что вернуться на родину...

С такими мыслями вернулась о-Танэ домой.

Август был на исходе, когда о-Танэ решилась наконец ехать. Сколько забот сразу обрушилось на нее: собрать и уложить вещи, проститься с Морихико, Наоки. Последние дни о-Танэ не присела ни на минуту.

Но вот все наконец готово. Осталось сделать последний визит. Солнце клонилось к закату, но жара еще не спала. Было душно, как перед грозой, когда о-Танэ отправилась в дом брата. Она шла и думала.

Выйдя замуж за Тацуо, она никуда не выходила, и можно было по пальцам сосчитать, сколько раз она бывала в отчем доме. Отчий дом! Теперь уже нет ни отца, ни матери. Глава семьи теперь Минору, да и он в тюрьме. Последний раз она видела свою мать, когда вся семья Коидзуми переехала в Токио. Тогда она погостила у них немного. Уже в те годы Тацуо был ей неверен. Один из старых приказчиков, долго служивший у Тацуо, даже поссорился с хозяином и ушел, возмущенный его поведением. В те дни и сама о-Танэ подумывала, не расстаться ли ей с мужем, хотя и очень горько ей было думать об этом.

Теперь дом Коидзуми был маленьким и жалким, О-Танэ увидела его, свернув в узенький, грязный проулок.

Она шла по деревянному настилу над канавой для стока нечистот, мимо невзрачных домишек, лепившихся друг к другу, в которых ютились бедные люди. От всего здесь веяло такой безысходной нищетой, что начинало ныть сердце. О-Танэ остановилась перед решетчатой дверью, ведшей в темноту.

– Кто там? – послышался молодой голос. И в коридоре показалась о-Сюн.

– Мама, это тетя Хасимото! – закричала девушка и исчезла.

Сухо зашуршала бамбуковая штора, и, еле передвигая ноги, в коридор выползла о-Кура. Она уже несколько лет страдала болезнью бери-бери. Этим летом болезнь обострилась. Несчастная женщина почти не вставала с постели. Ухаживали за ней две дочери – ее единственная отрада.

В комнате стояла большая жаровня, напоминавшая о лучших днях дома Коидзуми. Женщины устроились возле нее и завели разговор.

– Меня зовет к себе Санкити. И я решила поехать к нему ненадолго. Воспользуюсь его добротой, – сказала о-Танэ.

– Это хорошо. Он недавно к нам заходил, – ответила о-Кура и, жалко улыбнувшись, добавила: – Видишь, я вся седая стала, точно привидение. Санкити посмотрел на меня, покачал головой и домой скорее...

– Я тоже никуда не гожусь, – вздохнула о-Танэ. О-Сюн внесла поднос с чаем.

– О-Сюн! А где тот чай, который нам подарили? – спросила о-Кура у дочери.

– Что ты, мама! Тот чай уже совсем старый, – ответила о-Сюн и покраснела.

– Чем этот чай плох, дорогая о-Кура! Мне так приятно у вас, я чувствую, что я в отчем доме, а вы ухаживаете за мной, как за гостьей, – бодро заговорила о-Танэ. – А наш-то Санкити тоже хорош. Такое мне сказал, что я до сих пор не могу забыть. Пришли мы с Тоёсэ к нему в гостиницу, говорим о том, о сем. А он вдруг как бухнет: ты, мол, теперь вдова! Я очень рассердилась на него.

– И то правда, все мы сейчас вдовы. Тебе еще лучше. А посмотри на меня. Второй такой несчастной, как я, нет навеем белом свете. Сколько мы с Минору жили вместе с тех пор, как поженились? И трети того не прожили, что ты с Тацуо. То он уезжает куда-нибудь, то с ним что-нибудь стрясется. И все-то его нет дома. Так и жизнь прошла.

Волосы о-Кура давно перестала красить, и теперь они были грязно-серые, как у старухи.

– Такое несчастье! Такое несчастье! – то и дело вырывалось у о-Кура. Глядя на нее, и о-Танэ предалась унынию.

Печально смотрела она вокруг себя, напрасно ища следов какой-нибудь мелочи, которая напомнила бы ей о старом доме Коидзуми. Минору столько раз переезжал с места на место, что из старых вещей не уцелело ничего. Только на одной из стен висела наклеенная на картон картина с иероглифами, выведенными рукой отца – старого Тадахиро. Его дух, казалось, с немым укором взирал со стены на разоренный дом: старший сын Минору в тюрьме, Содзо у чужих людей, семья ютится в двух крошечных комнатушках. Инагаки, раньше дневавший и ночевавший в доме, и носа теперь сюда не показывает.

Но молодая поросль уже пробивалась на старом пепелище: о-Сюн, старшая дочь Минору, выросла, превратилась в красивую девушку и теперь училась в школе высшей ступени.

– Наша о-Сюн, слава богу, лучшая ученица в группе. Нам очень помог господин директор, – немного оживилась о-Кура и добавила: – Покажи-ка тете свои последние рисунки.

О-Сюн принесла свои работы и разложила перед теткой. Это были копии с известных картин. О-Танэ обратила внимание на пояс девушки, расшитый причудливым узором. Оказывается, она сама его придумала.

– Ей все-таки позволили рисовать не только цветы, – сказала о-Кура, показывая одну из картин. – Санкити как-то сказал, не лучше ли ей оставить музыку и живопись и только учиться на курсах. Но столько сил вложено во все это, что жалко бросать. Пусть уж рисует, тем более что она и сама это любит.

– Теперь уж нет смысла бросать искусство, – согласилась о-Танэ.

– Я экономлю на всем, только чтобы она могла учиться. А она последнее время стала плохо себя вести. Не слушается, дерзит.

– Теперь они образованные, вот и важничают.

– Да, в наше время о таких школах и не слыхали.

– А где о-Цуру? – спросила племянницу о-Танэ.

– К подругам, наверное, пошла, – ответила та.

– Ты, о-Сюн, не знаешь, где табель с отметками о-Цуру? Я хотела показать тете. Младшая тоже хорошо учится. На экзаменах всегда получает награды.

Обтерев рукавом кимоно мундштук дымящейся трубки, о-Кура услужливо протянула ее о-Танэ.

Сквозь щели в навесе крыши в комнату упали солнечные лучи, посветлело и за окном. Сквозь бамбуковую штору возле дома напротив о-Танэ заметила древнего старика, старательно мастерившего гэта. Над водосточной канавой поднимались зловонные испарения.

Мать попросила о-Сюн принести последнее письмо от отца. Девушка пошла в другую комнату, где стоял стол из хурмы, за которым обычно работал Минору. Выдвинув ящик, она достала серый конверт с запиской, присланной из тюрьмы.

– Муж передает привет и Хасимото, – виновато сказала о-Кура и протянула записку золовке.

– Он, значит, и не знает, какая у нас в доме стряслась беда, – тяжело вздохнула о-Танэ.

Обе женщины замолчали.

– Он не скоро вернется, – заговорила опять о-Кура. – Когда это случилось, я просто не знала, что делать. Санкити советовал этот дом продать и снять что-нибудь подешевле. Но здесь на все вещи наложен арест. Да и куда попало не переедешь, девочкам надо жить поближе к школе... А тут еще долги...

Голос о-Кура становился все глуше, она теряла мысль, перескакивала с одного на другое, было трудно разобрать, что она говорит.

– Какой странный наш Морихико. Никогда ничего не расскажет о своих делах. А ведь ему сейчас нелегко приходится: у него на руках вы, своя семья в деревне, да еще за номер в гостинице надо платить, – перебила невестку о-Танэ.

– Мне очень жаль Морихико, – вздохнула о-Кура.

– Я была у него в гостинице. Комната у него такая чистенькая, сам он не курит и не пьет. И как только он тянет всю эту ношу! Я так хочу, чтобы хоть у него жизнь была счастливая.

Перебирая родню, женщины вспомнили и о Содзо.

– Ох, этот Содзо, – покачала головой о-Кура. – Человек, который кормит его сейчас, часто заходит к нам. Он говорит, что организм у Содзо крепкий, хотя и поражен болезнью, вот он и коптит небо. Еще одна забота Морихико: ведь на содержание Содзо деньги посылает он... И откуда только взялся такой в семье Коидзуми!.. Хуже всего то, что он своими капризами всех истерзал... Морихико однажды не выдержал и говорит: будь Содзо мухой, так бы его и прихлопнул.

Женщины невесело засмеялись, о-Сюн прыснула: ох уж этот дядя Морихико, такое скажет!..

Пора было прощаться. О-Кура попросила о-Танэ передать Санкити привет.

– Скажи ему, чтобы он не забывал племянниц, – были ее последние слова.

О-Танэ уезжала из Токио ранним утром. Проводить ее пришли Тоёсэ, о-Сюн, о-Цуру и еще кое-кто из родни. Невестка не отходила от окна вагона, глаза ее, устремленные на свекровь, были полны слез.

10

Погостив у родителей жены, Санкити недавно вернулся домой. Сегодня вместе с о-Юки он ожидал сестру, которая после года скитаний ехала к брату.

– Тетя Хасимото! Здравствуйте, входите, входите скорее в дом, – выбежала на веранду о-Юки, увидев о-Танэ, входившую во двор вместе с Санкити, встретившим ее на станции.

Она провела о-Танэ в южную гостиную, где собралось все семейство. Дети с любопытством глядели на незнакомую тетю, которой так рады были взрослые. О-Танэ была счастлива, что вырвалась из города, рассталась наконец с городским шумом и суетой. Вот она опять в деревне. Здесь было спокойно, тихо, слышалось только мерное постукивание мельничного колеса. Ей так приятно было снова почувствовать себя в семейном кругу. Даже дорога, по ее словам, нисколько не утомила ее.

– Футтян! Это тетя Хасимото. Ты помнишь ее? – спросил Санкити у дочери.

– Ну откуда же ей помнить! Она видела меня только один раз, и то через окно вагона, – сказала о-Танэ и, взяв в ладони лицо девочки, поглядела на нее.

– Ну как, выросли?

– Очень! А Кийтян-то какая большая стала! Сестру догоняет, – переводила о-Танэ взгляд с одной девочки на другую,

– А вот и мы! – Из спальни с третьей девочкой на руках вышла о-Юки. – Ей еще годика нет, – сказала она и протянула ребенка о-Танэ.

Третью дочку Санкити звали о-Сигэ. Увидев незнакомую тетю, она испугалась и, прижавшись к матери, захныкала. О-Юки засмеялась и дала девочке грудь. Улыбнувшись, о-Танэ сказала, что не будет трогать девочку, пока та не привыкнет.

– Футтян, сколько тебе лет? – спросила о-Танэ у старшей, протягивая ей сверток. – Это тебе гостинец.

– Ты слышишь, Футтян? Тетя спрашивает, сколько тебе лет, – сказала о-Юки.

– Мне вот сколько, а Кийтян – столько, – растопырила маленькие пальчики о-Фуса.

– Тебе, значит, пять, а сестренке – три. Вот ты какая умница. За это я привезла тебе подарок. И для Кийтян что-то есть.

– Подарки, тетя привезла подарки! – радостно запрыгали девочки.

,– А ну-ка перестаньте прыгать. А то тетя скажет, какие невоспитанные дети. Никакого сладу с ними нет, такие озорницы, – пожаловалась о-Юки.

О-Фуса подбежала к тете и, заметив одобрительную улыбку матери с отцом, запела детскую песенку о черепахе.

О-Танэ слушала нежный голосок девочки и вспоминала свое детство.

– Ты хорошо поешь, – похвалила она Футтян, когда та замолчала. – Спой еще что-нибудь. Тетя так давно не слышала, как поют маленькие девочки.

Так о-Танэ вступила в дом своего брата. Все ей было здесь непривычно. Она шла вместе с о-Юки по двору и смотрела кругом: бедный деревенский дом, камышовая крыша, огород, небольшой фруктовый сад.

– А это хурма? – спросила о-Танэ, гладя ветку дерева, росшего в углу двора. – Касукэ рассказывал, что у вас растут и хурма, и сливы, и какой-то особый сорт азалии.

Сад Санкити за эти годы разросся. Он посадил яблони, сакуру, вереск. Ветви яблонь задевали стены дома.

О-Танэ вернулась в дом. Из окна было видно кружево света и тени под яблоней. Подошла о-Юки с дочкой на руках.

– Только что плакала – и уже смеется, – сказала она, ласково глядя на девочку.

– Значит, у нее хорошее настроение, – улыбнулась о-Танэ. – Какой прелестный ребенок!

– Видишь, сколько их у нас. Нелегко с ними. А вам тоже внук или внучка нужны.

– У Тоёсэ, наверное, детей не будет.

– Тогда возьмите у нас одну, – засмеялся Санкити.

– Если дадите, то возьму, – пошутила о-Танэ. – Женщина родится на свет уже с детьми. Сколько у нее их было от рождения, столько она потом и родит. Так уж она устроена. А в какой женщине детей нет от рождения, так никогда и не будет.

– Да, я обзавелся семьей чуть не в студенческом возрасте, – заметил Санкити. – Особенно трудно пришлось, когда родилась Кийтян. Футтян тогда спала со мной. Зима, холодно, дети плачут всю ночь. Очень тяжело их растить. Я сам чуть не плакал с ними.

– С детьми всем трудно.

– Я помню, когда я был студентом, меня очень удивляли некоторые людишки. Иной женится, пойдут у него дети и – как подменили человека: всегда ходит мрачный, злой, невыспавшийся. Теперь-то я понимаю, каково женатому человеку.

– О-Юки-сан, есть у вас служанка?

– Мы нашли тут было одну, и неплохую. Но пришел сезон выкармливать шелковичных червей, и она ушла домой.

– Трудновато тебе приходится, – оглядела комнату о-Танэ и прибавила: – Ну, теперь у тебя есть помощница. С сегодняшнего дня я в твоем распоряжении.

О-Танэ побледнела, было видно, что встреча ее разволновала и она очень утомлена. Санкити отослал детей из комнаты, чтобы тетя о-Танэ могла отдохнуть.

– Пойдем, Кийтян, – позвала сестру о-Фуса, и девочки ушли.

На другой день о-Танэ, взяв старших племянниц, пошла смотреть деревню. Домой они вернулись только под вечер.

– Мама, мама, смотри, что мы купили! – кричали девочки еще с улицы. О-Кику гордо восседала за спиной у тети.

– Какой красивый фонарик! – воскликнула о-Юки, выйдя на веранду. – Где вы его взяли?

– Вот я и познакомилась с вашей деревней, – сказала о-Танэ, улыбаясь невестке.

Веселая, с круглым бумажным фонариком, в комнату вбежала о-Фуса. За ней вошла о-Танэ. Она сняла со спины Кийтян и поставила ее на пол.

Девочки, смеясь и перебивая друг друга, рассказывали, где они сегодня гуляли. О-Юки взяла у Футтян фонарик, зажгла его и дала каждой подержать.

– Кийтян, не размахивай так сильно, видишь, свечка очень длинная, и фонарик может вспыхнуть, – сказала о-Танэ.

– Какой красивый красный огонек! – воскликнула о-Юки и взяла Кийтян на руки.

– Пойдем покажем папе, что мы купили, – сказала о-Танэ, и все пошли в кабинет Санкити.

Оторвавшись от работы, Санкити с наслаждением затянулся папиросой.

– А что мы купили, – сказала Футтян, протягивая отцу фонарик.

– Вот молодцы! – похвалил детей Санкити. Девочки совсем развеселились. Торжественно неся фонарик, они обошли с ним весь дом.

– Пожалуй, и я с тобой покурю. – О-Танэ села возле Санкити. – Как много веселья и шуму в доме, где есть дети. А тебе, я вижу, не мешают их шалости. В семьях, где нет детей, все по-другому...

О чем ни начинала говорить о-Танэ, в конце концов все разговоры ее переходили на мужа. Ни на секунду она не переставала думать о нем, гадать, почему он покинул ее.

– Странное дело, – сказала о-Танэ, вздохнув. – Помню, однажды, незадолго до ухода, Тацуо вдруг ни с того ни с сего подошел ко мне и говорит: «Я никогда не брошу тебя, о-Танэ». Я очень удивилась и даже испугалась. Зачем это он говорит мне? Но я подумать не могла, что он забрал себе в голову... Нет, я ничего не замечала. Ведь у нас с утра до вечера гости: закуска, обед, сакэ. То одно подай, то другое. Подумать о чем-нибудь времени не было.

– Я помню, что, когда я гостил у вас, Тацуо много работал.

– Да если бы он всегда был такой, как в те дни, и желать было бы нечего. Но Тацуо все быстро надоедает. И тогда он ударяется в разгул. Такой уж у него характер...

– Что же, интересно, он теперь делает?

– Бог знает...

– Он все еще с той гейшей?

– Пока да. Но сам понимаешь, долго это продолжаться не может. Деньги скоро кончатся, и что тогда? Разве эта женщина станет с ним жить, когда он будет без гроша? Теперь его очередь быть покинутым... Так-то вот!

– Да, к этому идет.

– А у меня вся душа о нем изболелась. Он родился в доме Хасимото и должен умереть под отцовской крышей.

На другом конце дома послышался плач: видно, Кий-тян и Футтян что-то не поделили. О-Танэ, прервав разговор на полуслове, поспешила к ним.

О-Танэ быстро привязалась к девочкам. Все свободное время она была с ними, придумывала игры, катала на спине. А то вдруг поднимет кого-нибудь из детей на руки, прижмет к худой, высохшей груди, и материнское чувство нахлынет на нее теплой волной. Даже неутолимая печаль от разлуки с мужем становилась не такой острой.

За столом возле очага сидят Футтян и Кийтян. О-Танэ дала той и другой миски с клецками. Футтян ловко поддела палочкой кусок и отправила в рот, причмокнув от удовольствия. Кийтян никак не может ничего поймать и сильно наклоняет миску, так что содержимое чуть не оказывается у нее на коленях.

– Не балуйся, Кийтян, – говорит о-Танэ. – Испачкаешь кимоно. Сейчас тетя тебя покормит.

Поднося кусочки к губам девочки, о-Танэ сама невольно разевает рот.

– Вкусно, – облизывается Футтян.

– Как только поедите, ступайте во двор и играйте там. А тетя все уберет. Посмотрите, что делает мама. Она, верно, все еще стирает.

– Тетя, тетя, давайте лучше все вместе играть, – кричат девочки.

– Обязательно будем играть, только немножко попозже. Я сейчас пойду поговорю с вашим папой.

Этой весной Санкити опять взялся за перо. Теперь он уже не занимался огородом, а все свободное время просиживал над новой книгой. За овощами ухаживал школьный сторож, приходивший с мотыгой к Санкити и делавший всю необходимую работу на огороде.

– Ты занят, Санкити? – вошла в кабинет к брату о-Танэ. Вид у нее был нерешительный, ей хотелось и поговорить с братом, и она боялась оторвать его от работы.

– Что там у тебя такое? – повернулся Санкити к сестре.

О-Танэ старела. В ее организме уже произошли физиологические изменения, превращающие женщину в старуху. Она и в молодые годы не отличалась крепким здоровьем, теперь же все чаще прихварывала.

– Странное дело! – начала о-Танэ, чем очень, рассмешила брата, который уже знал, что за этими словами последует длинный разговор.,о Тацуо.

– Ему ведь скоро сравняется пятьдесят. Он уж немолод, а ведет себя, как мальчишка. Срам какой... Да, мужчины – странные существа. Вот если бы я пила вместе с ним, пела песни, танцевала, чтобы развлекать его, он бы не бросил меня. Я была бы для него хорошей женой.

О-Танэ попыталась улыбнуться, но по щеке у нее поползли слезы. Она стала рассказывать, как в молодости все предрекали Тацуо блестящее будущее. Тогда он уехал в Токио учиться. И все заботы о семье и доме легли на нее. В Токио Тацуо с головой окунулся в разгульную жизнь, отдавая дань увлечениям молодости. Тогда-то впервые и появились у него признаки этой несчастной болезни, которая с течением времени оторвала его от дома и окончательно бросила в объятия порока.

– Как-то, когда он вернулся, я решила поговорить с ним откровенно. «Ты о той женщине? —сказал он. —Ну, об этой шлюхе не стоит и говорить!» Как только он не ругал ее. А сам был с ней связан. Она зачала от него. Я даже подумывала, не взять ли у нее ребенка. Меня только стыд удерживал. Люди скажут: вот уже в доме Хасимото до чего дошло! Женщина родила раньше времени, а тут еще молоко у нее пропало. Через два месяца ребеночек умер. И все-таки Тацуо хороший, только он очень слабохарактерный. Как он умолял меня, чтобы я его простила, признавал свою вину. А я и не сердилась. Мне только было очень жалко его. Смотрю я на него и от жалости сказать ничего не могу. И сейчас, если бы он одумался... Я ведь знаю его. Я и Тоёсэ говорила: если бы он знал, что я его жду, и нет у меня против него зла, он бы вернулся, обязательно вернулся...

– Тетя, вы будете краситься? – спросила Футтян о-Танэ.

– Конечно, будет. Женщины все красятся, – ответила за о-Танэ невестка.

О-Танэ с о-Юки и детьми только что вернулась из бани. Она пошла к себе в комнату, где в корзине лежали принадлежности косметики, которые она привезла с собой из Токио. В этой комнатке раньше жил мальчик, помогавший о-Юки по хозяйству в первый год ее замужества. Здесь было очень тихо, и Санкити иногда приходил сюда работать. О-Танэ привезла с собой и большое зеркало из толстого стекла, которым очень дорожила. Сев перед зеркалом, она стала пудриться, вспоминая бабушку Коидзуми, которая каждый день занималась своей внешностью и до глубокой старости всегда выглядела опрятной. Бабушка в глазах о-Танэ была хранительницей старинного уклада. У нее был муж... А вот ее мужа увела молоденькая гейша, и она ничего не может поделать. Горько стало о-Танэ. Из зеркала, на нее смотрела уже немолодая женщина с морщинистым, поблекшим лицом. Кому нужна теперь ее преданность и любовь...

В зеркале, позади о-Танэ, появилось смеющееся, румяное личико Футтян.

– Подойди-ка, я тебя подкрашу, – сказала о-Танэ. – Какой красивый у тебя после бани цвет лица!

Футтян приблизила к тетке свое милое, наивное, доверчивое личико.

Через некоторое время тетка и племянница пошли в комнату к о-Юки. Она тоже сидела перед зеркалом и укладывала волосы.

– Мама, смотри! – И Футтян подставила матери мордочку, покрытую толстым слоем румян.

– Да, смотри, мама, какая у тебя дочь стала красивая! – засмеялась о-Танэ.

О-Юки тоже не могла удержаться от смеха.

– Футтян ведь такая смуглянка, а тут вдруг побелела. Ну и смешная!

О-Танэ смотрела-смотрела, как о-Юки причесывается, и вдруг сказала:

– Послушай, о-Юки-сан, уж очень прическа у тебя старомодная. Я помню, как причесывалась Тоёсэ. Давай я и тебя так же причешу.

Футтян ходила из комнаты в комнату и, широко раскрывая рот, пела песни.

О-Юки и о-Танэ, сидя у раздвинутых сёдзи в южной гостиной, чинили и перешивали одежду к осени. Здесь было очень удобно и светло.

– Кийтян, – позвала о-Юки. – Покажи тете фотографии. Она многие не видела.

О-Танэ отложила шитье и стала рассматривать родных и знакомых о-Юки.

– А это кто? – спросила она, показывая один снимок. – Наверное, муж твоей сестры о-Фуку?

– Да.

– Значит, Санкити его видел, когда ездил к Нагура. Ведь он приемный сын твоего отца. По карточке и то видно, что он торговлей занимается.

О-Танэ долго разглядывала фотографию Цутому.

– Кийтян! Кто так обращается с фотографиями! Ты их поломаешь, – раздраженно сказала о-Юки, но девочка продолжала шалить.

О-Танэ встала, стряхнула нитки и лоскутки и позвала детей гулять.

– Мы сейчас пойдем опять к развалинам замка, хотите? – сказала она.

Поправив на себе пояс и взяв за руки обеих девочек, о-Танэ вышла на улицу.

О-Юки осталась одна. На постельке рядом спокойно спала о-Сигэ. Сквозь сёдзи виднелось небо, по которому бежали гонимые ветром белые рваные облака.

– А где о-Танэ? – спросил вернувшийся из школы Санкити.

– Она взяла детей и пошла собирать подорожник.

– Зачем он ей понадобился?

– О-Танэ говорит, отвар подорожника придает волосам блеск. Это ее научили в Ито.

Сняв хакама, Санкити пошел на веранду.

– Вот какое дело, – начал он серьезным тоном. – Сестра говорит, что хотела бы взять в Кисо одну из наших девочек. Давай отдадим ей Сигэтян, – сказал он.

О-Юки молчала.

– Ведь у нас трое детей. И тебе так трудно. – Санкити посмотрел на разметавшуюся во сне девочку. – Если мы отправим к сестре одну, нам будет легче. О-Танэ сама уже не раз заговаривала об этом.

– Нет, я об этом и слышать не хочу! Как это можно! – вспыхнула о-Юки.

Санкити тяжело вздохнул.

– Ведь сестре так тоскливо одной. У Сёта нет детей, и, судя по всему, не будет. Они так обрадуются Сигэтян. Она у них поживет подольше. Но, по-моему, им хочется, чтобы мы им совсем кого-нибудь отдали. Однако это можно потом решить. Сестра очень просила Сигэтян. Как ты на это смотришь?

– Я никогда никому не отдам своих детей. Я просто удивляюсь, как ты можешь говорить об этом.

– Ну хорошо, не будем отдавать насовсем. Отправим на время. Поживет у сестры и вернется домой. А уж смотреть за ней о-Танэ будет как за собственным ребенком, Я ее знаю. Так что тебе и волноваться нечего.

– Что бы ты ни говорил, я ни за что этого не допущу!

Так и окончился ничем этот разговор. Решительным отпором ответила о-Юки на предложение мужа.

Стояла глубокая осень, когда нежданно-негаданно приехал Сёта. Он был в Токио и на обратном пути решил навестить мать. Сёта приехал всего на одну ночь.

В северной гостиной слышались оживленные голоса дяди и племянника. О-Танэ ног под собой не чувствовала от радости. Она стряпала на кухне и то и дело появлялась в кабинете Санкити, чтобы полюбоваться на милого сына.

– Ты приехал за мной? – спросила она у Сёта.

– Нет, мама. Я заглянул к вам на обратном пути из Токио. Надо было договориться там о поставке товаров. А за тобой скоро приедет Касукэ.

– Ну и хорошо. Я просто хотела знать, какие у тебя планы. Мне вовсе не обязательно ехать домой сегодня.

О-Танэ очень была рада известию, что поедет домой. Она поспешила на кухню поделиться радостью с невесткой.

Давно не виделись дядя и племянник. Им было о чем поговорить. В печальное время произошла их встреча – отец Сёта ушел из дому, оставив дело накануне краха. Но вид у Сёта был добрый и решительный. Он стоически перенес несчастье, взяв на свои плечи всю тяжесть хозяйственных забот.

– Я могу тебя порадовать, Сёта, – сказал Санкити. – Твоя мать сейчас успокоилась. А когда она приехала к нам, я не знал, что с ней и делать. Теперь-то я даже шучу с ней. Надевай, – говорю, – башмаки полегче и ступай торговать лекарствами вразнос.

– Вот и прекрасно. Я думаю, ей уже можно возвращаться. Ну и удивится же она, когда войдет в дом. У нас почти ничего не осталось. Долгов было столько, что я собрал всех, кому был должен, и говорю: берите все, что вам по душе...

– Нелегко на такое решиться.

– Конечно, нелегко, но я только так смог рассчитаться с долгами и более или менее привести в порядок дела. Забрали почти все. Только вещи Тоёсэ я не позволил трогать. Хорошо, что мамы не было дома. При ней у меня бы на это не хватило решимости. Сейчас из дому уплыло все, но дом-то все-таки существует. Основа его непоколебима. В деревне в этом отношении легче. Продаем, как прежде, лекарства. Старший приказчик у нас теперь другой, не Касукэ. Его время отошло. Дела ведет молодой. Думаю на него все оставить и перебраться в Токио. Дальнейшее зависит теперь только от меня самого.