Текст книги "Война. Часть 1 (СИ)"

Автор книги: Сергей Кротов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Глава 5

Сочи, дача Сталина.

4 сентября 1938 года, 21:00.

Проливной дождь не успевает вымочить нас за те пару секунд, что мы с подругой бежали от машины вождя к крыльцу, под навесом которого нас встречает Власик.

– Исхудал то как, – попадаю в объятия располневшего начальника охраны, его взгляд при этом одобрительно скользит по Олиной фигурке, – кожа да кости… нет-нет, это я не про тебя, милая, у тебя то как раз всё при всём… это я к тому, что плохо кормишь… мужа?

– Не берёт меня замуж Чаганов, – в тон Власику отвечает подруга, – не нагулялся видно ещё… а зачем мне чужого мужика кормить…

За его спиной прыскает в передник Валентина Истомина, кухарка вождя, тоже немного располневшая с нашей прошлой встречи год назад.

– Ошибаетесь, товарищ Мальцева, – Власик широким движением приглашает нас внутрь, – путь к сердцу мужчины лежит…

– … вот от этого Чаганов и худеет, – окончание Олиной фразы тонет в громком низком ржании начальника охраны и высоком тонком писке Валентины.

«Умеет находить общий язык с людьми, мне – учиться и учиться».

– Добрый вечер, товарищ Сталин.

Из-за двери, улыбаясь, на нас внимательно глядит вождь.

* * *

После плотного ужина, названного хозяином дачи обедом, перемещаемся на застеклённую веранду, где уже сервирован столик с вином, минеральной водой и фруктами.

– Пригласил я вас сюда, молодёжь, – с удовольствием пыхнул ароматным дымом Сталин, – чтобы предложить перейти на другую работу…

«Права, значит, была Оля: гонит нас Берия из НКВД. И то сказать, какому начальнику нужны такие подчинённые, которые нарушают инструкции о запрете полётов для некоторых категорий должностных лиц, не ставят его в известность о своих действиях за границей, да и лояльность которых под вопросом? Берия – человек амбициозный, наверняка рассчитывает стать преемником Сталина (почему нет? Сталин же смог) или, по крайней мере, „серым кардиналом“, правящим из-за спины номинального главы. Зачем ему иметь у себя под боком людей Кирова, его возможного соперника в борьбе за власть»?

Мы с подругой вежливо молчим, ожидая продолжения.

– … но прежде, чем говорить об этом, – голос вождя становится жёстче, – мне бы хотелось прояснить с вами некоторые вопросы. Второй раз за очень короткий срок из недр вашей организации, как чёрт из табакерки, выпрыгивает новое лекарство, причём такое, что способно произвести переворот в лечении самых опасных в мире болезней. Кроме лекарств, как из рога изобилия сыплются сплавы, с небывалыми свойствами, невиданные приборы и технологии в десятке разных отраслей. Это всё уже нельзя объяснить случайным стечением обстоятельств или счастливым озарением…

«Полностью согласен».

– … трудно также объяснить все эти чудеса злыми замыслами наших врагов, которые пытаются внедрить своих агентов в правительство нашей страны: всё это можно было сделать с куда меньшими затратами. Ваша скрытность в разговорах между собой наедине и применение специальных приёмов и средств чтобы избежать прослушки вызывают, однако, подозрения, что вам есть что скрывать. Думаю, что настало время нам объясниться.

В глазах вождя сверкнула молния, в доме погас свет, а через секунду нас накрыл оглушительный раскат грома. Хлопнула дверь в гостиную, в ней с подсвечником в руках появилась Валентина. На лестнице раздались голоса, затопали сапоги и через минуту неподалёку застучал генератор и тускло загорелась лампочка над столиком.

«Что ж настало так настало, времени на раздумье мне не надо, к этому разговору мы с Олей давно готовы: мы сознательно с некоторых пор почти прекратили дозировать информацию из будущего и даже без пенициллина у Сталина возникли бы те же самые вопросы».

– Это случилось 1-го декабря 1934 года… – начал я, отхлебнув «Нарзана».

Если вкратце, то суть моего рассказа сводилась к следующему: во время сеанса в кинотеатре «Арс», где я был с друзьями, потерял сознание или заснул, очнулся, когда фильм уже закончился, сильно болела голова и так далее. После известных событий, выйдя из больницы обнаружил у себя, необычные способности: феноменальную память, быстроту мыслей, улучшенное зрение, слух, улучшилась мускульная сила, реакция. Начисто пропал сон…

– Вообще не спите? – Сталин повернул голову в сторону Оли.

– Вообще, товарищ Сталин, – кивает подруга, – достаточно часок полежать с закрытыми глазами и чувствуешь будто проспал шесть часов.

– … затем в голове стали появляться обрывки, а иногда довольно полные описания технологических процессов, приборов… всё больше по электронной технике…

– А у меня по физкультуре, медицине и химии, – даёт мне передышку подруга, – было многое непонятно, поэтому пошла в медицинский институт, многое изучала самостоятельно…

– … я пытался ставить эксперименты, проверять данные… многое оказалось верным. Стал делиться этими знаниями с другими инженерами, выдавая их за сведения, полученные оперативным путём за кордоном. Поначалу считал, что причиной моей «гениальности» было ранение головы, но затем узнал о болезни Любы Щербаковой, встретился с Аней. Она сама меня нашла, не знала к кому обратиться за помощью пока не прочла обо мне заметку в газете, рассказала о себе, о схожих «симптомах». Я-то хотя бы заканчивал институт, а она вообще едва читать умела до этого, поэтому меня так поразили её успехи… взял её к себе, помог с документами.

– Вы же не были знакомы до «Арса», так? – испытывающе смотрит на нас вождь.

– Так, товарищ Сталин, я в кинотеатре рядом с их компанией сидела… а познакомились мы позже, когда я вышла из тюрьмы…

«Даже бровью не повёл, ожидаемо, Киров ему всё рассказал, да и не только он, всех наверно допросили»…

– … там у меня как будто глаза открылись на мою жалкую жизнь, решила поменять всё…

– Как вам удалось вылечить Щербакову? – неожиданно перебивает её вождь.

«Сколько же томов насчитывает наше с Олей дело»?

– В который раз, в первый или во второй? – беру инициативу на себя.

– В обоих, – мячик снова на моём поле.

– В первый раз, в Ленинграде в больнице всё вышло само собой. Думаю, там сыграло роль моё появление ведь Люба меня тогда любила. Это помогло ей прийти в себя, болезнь отступила, но полностью не прошла, а во второй – товарищ Мальцева испытала на ней свою силу гипнотизёра, где вместо хрустального шара использовался проектор и картины Малевича.

Мы отошли на следующий рубеж обороны, от идеи рассказывать о нашей жизни в будущем отказались сразу: если такая информация даже случайно попадёт к соратникам вождя, то нам не жить… Решили ограничиться пока наукой и техникой и без всяких объяснений.

Сталин встаёт с плетёного кресла и начинает в задумчивости ходить по веранде, мы с Олей замираем в ожидании.

– Хм, – наконец прерывает молчание вождь после длинной паузы, – несмотря на своё духовное образование, я, всё-таки, убеждённый материалист и к мистике для объяснения ситуации прибегать не стану. Случай действительно очень необычный: три человека в одно и то же время, в одном и том же месте подверглись воздействию неизвестных лучей. На двоих они повлияли благотворно, третья – попала в психиатрическую больницу, где ей помог поправиться раненый в голову возлюбленный, который лечил её наложением рук…

– Один китаец научил в Ташкенте, где я беспризорничал, шарлатан… первое, что в голову пришло при виде Любы.

«Неужели и китайца того нашли»? – замечаю утвердительный кивок вождя.

– … Девушку вылечили, – продолжает Сталин, – но такой же талантливой, как её соседи по креслу в кинотеатре, она не стала. Похоже на неудачную попытку… чего?

– Товарищ Сталин, наши нашли что-то необычное в зрительном зале? – прерываю вновь воцарившееся на веранде молчание. – Мы сидели на первом ряду, никто больше не пострадал, то есть облучатель находился, вероятнее всего на сцене перед нами на сцене за экраном…

– Что? Нет, ничего не нашли… – рассеянно отвечает он, – хорошо, оставим это пока, но напоследок не могу ни задать несколько вопросов: почему вы три года назад не пришли ко мне и не рассказали всё? Зачем было столько сил тратить на сокрытие своих мыслей, дел, рисковать жизнью?

– А вы, товарищ Сталин, были готовы были тогда просто выслушать нашу историю, в изложении студента-недоучки, несовершеннолетней уголовницы и пациентки психбольницы?

– Резонно, хотя подобная рассудительность нехарактерна для людей столь молодого возраста…

«Зато мои последние приключения на Дальнем Востоке вполне себе соответствуют… прикрывает веки, похоже мы подумали об одном и том же».

– … Хм, – под кожаными сапожками вождя едва слышно поскрипывает деревянный настил веранды, – есть мнение, что служебные обязанности сотрудника НКВД отнимают у товарища Чаганова слишком много времени…

«Покер фейс».

– … поэтому возникло предложение переместить его на место, где бы его тяга к научной и инженерной деятельности была бы удовлетворена в наибольшей степени…

Я замираю, боясь пошевелиться.

«Неужели принимаются мои предложения, которые я послал в Секретариат вождя незадолго до командировки на Дальний Восток»?

– … Мы хотим вообще избавить НКВД от несвойственных ему функций, по крайней мере, части из них. Предлагается создать Спецкомитет?2 при СНК по вопросам Радиопромышленности, Автоматики и Связи, в него войдёт также Центр дешифровки, который переименовывается в Лабораторию номер 1 и участок по подготовке ключей шифрования, который переименовывается в Лабораторию номер 2. На должность председателя Спецкомитета?2 рассматривается кандидатура товарища Чаганова… «Я же предлагал Завенягина, сейчас он замнаркома черной металлургии. Неужели всё же решили направить его в Норильск»?

– А товарищ Завенягин, – «прочитал» мои мысли Сталин, – возглавит Спецкомитет?3 по вопросам цветной металлургии.

* * *

Неделю назад, прямо с поезда, заглянув к себе на Большую Татарскую, застаю на проходной взволнованного Пересыпкина, который обычно исполняет обязанности начальника СКБ во время моего отсутствия, нервно вышагивающего туда-сюда, рядом с ним вытирает пот со лба инженер Дричек.

– Алексей Сергеевич, как хорошо, что вы приехали, – облегчённо вздыхает Пересыпкин, – понимаете, нас срочно вызывают к товарищу Молотову показывать «сплав».

Наш трудовой подарок к Первомаю, инструментальная сталь для резцов и фрез, в наркомате машиностроения поначалу прошёл почти незамеченным: «да, сталь неплохая, но где взять для его производства карбид титана? Покупать за золото за границей»? Всё вдруг изменилось после встречи с Иваном Гудовым, депутатом Верховного Совета, с которым я разговорился в спальном вагоне «Красной стрелы» по дороге в Москву.

– Так ты тот самый «рабочий Гудов», что баллотировался по Ленинскому округу? – с первой минуты мы перешли с Иваном на ты.

– Он самый, – отвечает большеголовый невысокий крепыш в майке, под которой заиграли тяжелые грудные мышцы тяжелоатлета, – первый раз, понимаешь, еду в самом вагоне, раньше только под ним…

– Между угольными ящиками, – понимающе киваю я головой.

– … так ты что, тоже из беспризорников? Вот не думал, что Чаганов из наших, всем мы с тобой Советской власти обязаны. Вот взять меня…

Гудов начал рассказывать о своей сиротской судьбе, коммуне для беспризорников, как когда подрос стал в ней воспитателем.

– … три года назад я был чернорабочим, тачку с деталями на станкостроительном заводе имени Орджоникидзе по пролёту возил, а теперь фрезеровщик – стахановец, орденоносец, депутат Верховного Совета. За руку здороваюсь с лучшими людьми страны! Сам нарком машиностроения товарищ Брускин советуется со мной.

– Так ты фрезеровщик, – уцепился я за ключевое слово, – в газетах писали просто станочник, что девять норм в смену даёшь.

– Фрезеровщик! – расправил плечи Гудов, – нас часто с токарями по металлу путают, а напрасно! У токаря режущий инструмент стоит на месте – вращается заготовка, из которой он делает деталь. У нас же фрезеровщиков – всё наоборот: вращается сам режущий инструмент, а обрабатываемая деталь стоит на месте. Есть фрезы хвостовые, торцевые, угловые…

– А такие есть, чтобы разборными были, где режущая часть сменной была?

– Есть, сборная называется, – вопросительно смотрит на меня Иван, – ещё головки фрезерные бывают со сменными пластинами, а тебе, Алексей, зачем?

– Да вот замутили мы в КБ сплав стальной, хотим испытать его в деле.

– Лёшка! – телефонная трубка чуть не взорвалась от Гудовского баса через три часа после нашего разговора, – твоя сталь такая быстрорежущая, что я теперь не девять норм буду давать, а три раза по девять!

– Это ж сколько будет?

– Приезжай на завод, сам увидишь! – не обращает внимания на мой подкол Иван.

Но тогда встретиться нам не пришлось, снова нужно было ехать в Архангельск.

К проходной, как океанский лайнер, разгоняющий портовые судёнышки – «эмки», пришвартовался огромный правительственный «Бьюик».

«Надо ехать…. – мощная машина мягко трогается, – не хотелось бы, конечно, зная прохладное отношение ко мне Молотова, обсуждать вопрос со сплавом без поддержки, но делать нечего – Пересыпкина никто вообще слушать не станет. Куда направляемся? В Кремль? Нет, объезжаем его, едем к Охотному ряду, а… понятно, к зданию Совета Труда и Обороны. СТиО уже нет, дом числится за Совнаркомом».

На входе вохровец внимательно смотрит на меня – не узнаёт, шутка ли, потерял почти двадцать килограмм. Проходим в просторную комнату на втором этаже, где вижу Гудова и группу людей с ним, наверное, со станкостроительного завода, тоже странно глядящих в мою сторону.

– Что тут происходит? Я, как говорится, с корабля на бал.

– Заседание Экономического Совета, – осторожно пожимает мне руку Иван, с тревогой заглядывая в глаза, – Вознесенский председательствует.

«Живём! Как это я забыл: Сталин и Молотов всегда вместе выезжают из Москвы на отдых: один в Сочи, другой – в Ялту. На хозяйстве остаётся Киров».

Высокая, обитая кожей, дубовая дверь бесшумно открывается, из-за неё появляются красные, как из парной, люди в помятых костюмах, облегчённо вздыхают и торопятся к выходу. Подгоняемый референтами заместителя председателя Совнаркома, директор завода Ефремов формирует нашу колонну (мы с Гудовым впереди), под рассеянными взглядами наркомов и их заместителей, сидящих за столом для совещаний, рассаживаемся на стульях, расставленных у стены огромного кабинета.

– Что тут у нас? – хозяин кабинета, высоколобый молодой человек в чёрном костюме без галстука, заглядывает в записи, – завод имени Орджоникидзе, кто будет докладывать?

– Товарищ Гудов. – привстаёт с места директор.

– Не так сели, – сбоку от меня вырастает проворный референт, – прошу вас за стол, товарищ Чаганов.

– Стахановца, значит, заместо себя вперёд выставляете, – смеётся Вознесенский, – ладно, тогда позволю себе вопрос не по повестке: как вам, Иван Иванович, удаётся перевыполнять сменную норму в девять раз? В чём тут секрет?

– Директор у него видно ушлый, – пробурчал себе под нос, мой сосед справа, – небось нормы последний раз менял при царе горохе.

– Не стану говорить за всех, – Гудов, вышедший в центр комнаты, обиженно оглядывается на него, – наверное и такое случается, но отвечу за себя…

В мгновение ока на столе перед нами появляются чертежи, таблицы и даже набор фрез. Подрагивающим иногда от обиды голосом Иван начинает подробно объяснять свой метод: одновременная работа сразу несколькими фрезами, внедрение поворотного столика, на котором во время обработки одной детали идёт установка другой, использование для резки прямого и обратного хода фрезы.

– Да эти ваши рекорды только мешают ритмичной работе предприятия, – заводится мой сосед, – ну выполните вы за смену план по одной детали на полгода вперёд и что толку?

– Позвольте, – встаёт со стула технический директор завода, – а почему о том, как спланировать работу цеха или завода должен думать рабочий у станка? Мы, инженеры, должно товарищу Гудову в ножки поклониться, он показал нам, что нормы и технологические карты, что мы получили от иностранцев вместе со станками – отсталые, составленные ими специально для русских, они на двадцать процентов ниже, чем для немцев. Что скорости резания в разы ниже, чем способен выдать станок.

– Нельзя превращать завод в исследовательскую лабораторию! – почти кричит оппонент.

– А без этого завода нет! – не сдаётся тех директор.

– Позвольте мне, – вступает в разговор, молчавший до сих пор нарком машиностроения Брускин, грузный лысоватый человек лет сорока, – я внимательно изучил технологию, предложенную товарищем Гудовым. Придумано вё просто отлично, но это не для них… Это вот, например, для Харьковского тракторного хорошо бы подошло. Затраты на такие приспособления могут быть оправданы при массовом производстве, но не в станкостроении.

– Я смотрю вы, Александр Давидович, – лицо Вознесенского темнеет, – себя от завода своего наркомата отделять начали, «не для них»… Так и остались директором ХТЗ? А известно ли вам сколько металлорежущих станков выпускается в СССР в год?

– Пятьдесят пять тысяч триста станков, – быстро с вызовом отвечает Брускин, – могу привести данные по каждому типу, а их более двухсот, а…

«Похвально, хорошая память, но… начальство не любит таких дерзких».

– Продолжайте, товарищ Гудов, – Вознесенский перебивает наркома.

– Мы в нашем цеху создали бригаду из инженерно-технических работников и стахановцев. Руководство завода поставило перед нами задачу добиться стахановской производительности всем цехом, а не отдельными работниками. Самым главным в плане нашей бригады было: пересмотр техпроцессов изготовления деталей, совмещение операций, установление наиболее оптимальных режимов резания, перенесение обработки отдельных деталей на полуавтоматы и автоматы…

– Ну и что же? – подбадривает его зампред Совнаркома.

– … в прошлом месяце наш цех выдал сто шестьдесят процентов плана.

– Вот! – Вознесенский испепеляет взглядом своего оппонента, – простой рабочий понимает больше своего наркома. Стыдитесь, Брускин.

Нарком вспыхивает, его массивный раздвоённый подбородок затрясся от возмущения.

– Разрешите мне задать вопрос? – разряжаю я взрывоопасную обстановку, – так как показали себя наши фрезы?

– Отлично показали! – поднимает большой палец Иван, – с ними мне удалось отработать всю смену на наивысшей для моего станка скорости резания сто метров в минуту. И это при нормальной скорости двадцать метров в минуту! Жаль только, что мало их.

– Надо скорее наладить их производство, товарищ Чаганов! – Вознесенский переключается на меня, – легко сказать, пятикратный рост производительности! Что для этого нужно?

«Отличный вопрос».

– А мы, Николай Алексеевич, уже направили наши предложения по этому поводу на имя Председателя Совнаркома…

– Разыщите немедленно, – командует он референту, – не могли бы вы, товарищ Чаганов, вкратце описать основные пункты?

«Легко, тем более что я сам принимал непосредственное участие в его составлении, под руководством профессора Сажина».

– Если кратко, то для того чтобы насытить наши заводы, этими чудо-резцами и чудо-фрезами, а также снабдить артиллерийские снаряды чудо – бронебойными сердечниками, способными пробивать любую сталь, – поджарый комдив, сидящий неподалёку, навострил уши, – необходимо в кратчайшие сроки расширить производство двух существующих магниевых заводов в Запорожье и Соликамске, а также построить третий – в Березниках. В Березниках также надо построить тепловую электростанцию. В каждом из этих заводов будут построены цеха по переработке ильменита, сырья для производства титана. Это всё.

– Постойте-ка, – на лице Вознесенского отражается непонимание, – магний мы используем для авиадвигателей… он что теперь и на резцы пойдёт?

– Нет-нет, – успокаиваю я его, – магний для этого не нужен, им восстанавливается титан, а вот он уже пойдёт на резцы.

«Ну и для того, чтобы сразу создавать инфраструктуру для будущих титано-магниевых комбинатов».

– А чем мы будем резать этот ваш сверхпрочный сплав? – ядовито улыбается мой сосед.

– Резцы, наконечники и бронебойные сердечники можно будет отливать в формах в любой кустарной мастерской, технология проверена, потребуется лишь окончательная заточка, как для любого инструмента.

– В кустарной мастерской? Плавить сталь? Это несерьёзно…

– У вас есть основания не доверять мнению профессора Сажина? – сурово суплю брови. Сосед смущённо отводит взгляд.

– Заманчиво, – ерошит густые чёрные волосы Вознесенский, – только не быстрое это дело заводы строить. А до тех пор придётся титан за границей закупать за золото.

Гудов с надеждой смотрит на меня.

– Так мы и сейчас им золотом платим, – неожиданно приходит мне на помощь Брускин, – до четверти металлорежущего инструмента за границей покупаем, а тут будем покупать сырьё, может быть дешевле выйдет.

На выходе из кабинета зампредсовнаркома меня останавливает тот самый комдив.

– Товарищ Чаганов, разрешите представится, помощник начальника Генерального штаба Захаров…

– Очень приятно.

– … Вы говорили на совещании о бронебойных сердечниках, – комдив машинально поправляет новенький орден Красного Знамени на груди, – хотелось бы иметь более точные данные о них, а лучше получить образец для испытаний.

«Это я удачно зашёл».

* * *

«Значит, Спецкомитет?3 по вопросам цветной металлургии, – гляжу на хитро прищурившегося вождя, – быстро, однако, Вознесенский и Захаров перевели мои предложения о производстве „сплава“ в разряд Постановления ЦК и СНК. Чего ждём? Ах да, ответа на предложение возглавить Спецкомитет по Дешифровке, Атомной бомбе и»…

– Товарищ Сталин, прошу оставить за мной КБ Григоровича-Лавочкина, – по лицу вождя пробегает едва заметная тень, он отворачивается, открывает табачную шкатулку и начинает набивать трубку, – хотя бы ещё на год, хочу закончить начатый проект пушечного истребителя…

«Опять пошлёт, как с пушкой… в поездку по стране? Долго молчит, сдерживается, если перед ответом закурит, то быть может ещё не всё потеряно».

– Ну хорошо, – хозяин поднимает голову и чиркает спичкой, – год у вас есть, но после этого срока КБ переходит в наркомат авиационной промышленности. Ещё раз предупреждаю, вы поставите на самолёт ту пушку, на которую вам укажут в Артиллерийском Управлении. А укажут они вам на пушку ШВАК.

«Лучшее враг хорошего? Можно понять логику вождя: изделие Шпитального уже в валовом производстве, испытано на всех типах самолётов… а что если ДШАК с его более мощным патроном начнёт ломать двигатели и повреждать крылья? „На самолёт“…, пожалуй, это ключевое слово. На использование пушки Дегтярёва-Шпагина в качестве зенитки запрета нет».

– Товарищ Сталин, если уж мы заговорили о пушках… В нашем НИИ-20 под руководством доцента Костенко разработан универсальный привод для малокалиберной зенитной артиллерии, достаточно лёгкий и небольшой по размерам чтобы вместе с радиоуловителем, дизель-генератором и четырьмя авиапушками его можно было установить на железнодорожную платформу. Получится своего рода зенитный мото-броневагон, который можно цеплять к любому составу для обороны от самолётов противника…

– Что за авиапушки, какой дизель-генератор? – вождь останавливается напротив меня.

– Четыре 20-ти миллиметровых ДШАКа, товарищ Дегтярёв предоставил, а дизель мы получили от наших испанских товарищей из «Испано-Сюизы».

– А это которые в Рыбинск переезжают, – понимающе кивает он, – имейте в виду, товарищ Чаганов, сейчас в нескольких КБ ведутся работы по 23-х миллиметровым авиационным пушкам, я скажу Кулику, как только их передадут на испытания, чтоб провёл проверку на этом вашем броневагоне.

– Товарищ Сталин, – чувствую, что настроение вождя немного улучшилось, – ещё прошу оставить мне бригаду ракетчиков.

– Товарищ Чаганов, – вождь чуть повышает голос, – вы пытаетесь объять необъятное, вы… постойте, это те деятели из Ракетного института, что на испытаниях своей «воздушной торпеды» чуть не погубили начальника Генерального штаба?

– Да, это они, – виновато киваю, – с новой техникой аварии, к сожалению, происходят. Инженеры были осуждены, ударно работали у меня в КБ, досрочно освобождены. Создали новую торпеду, новый пульсирующий реактивный двигатель, новую систему управления. В августе приступили к испытаниям пилотируемого варианта воздушной торпеды: ТБ-3 поднимал её в воздух и сбрасывал на высоте трёх тысяч метров, лётчик-испытатель разгонял торпеду до скорости 750 километров в час, трижды успешно сажал её на взлётное поле, один раз неудачно – отделался лёгкими ушибами (самого Марка Галлая, лётчика-испытателя ЦАГИ с годичным стажем, удалось сманить полётами на реактивном самолёте). Вскоре приступаем к испытаниям в автоматическом режиме, пилот будет только наблюдать за работой всех систем и выполнять посадку.

– Какая дальность, вес взрывчатки, топливо? – живо интересуется вождь.

– Планируем довести вес боевой части до одной тонны, а дальность – до трёхсот километров на шестистах литрах бензина.

– Что тоже неожиданное озарение? – седые усы Сталина растягиваются в улыбке, но глаза остаются серьёзными.

«Похоже, что наш разговор об „озарениях“ ещё не окончен»…

– Вовсе нет, – отвечаю спокойно, – это предложение Роберта Луссера, того немецкого конструктора, (вождь понимающе кивает). Он подсказал какой взять тип двигателя, указал на германский патент, уточнить расчет аэродинамики, а с остальным наши «деятели» сами справились.

– Хорошо, пусть остаются пока у вас, – вождь делает шаг в сторону и останавливается напротив Оли, – поговорим о вас, товарищ Мальцева. Сидите-сидите. Насколько я понял из характеристик на вас и других документов, предоставленных нашими органами, медицина для вас не является главным делом жизни. Это так?

– Так точно, товарищ Сталин.

– Почему такое? Отважных людей, владеющих боевыми приёмами и оружием у нас всяко больше, чем талантливых учёных-медиков…

«А талантливых разведчиков, владеющих боевыми искусствами, еще меньше».

– … лекарства, создаваемые ими, часто важнее пойманного шпиона или секрета, добытого в логове врага.

– Это так, товарищ Сталин, – щёчки подруги раскраснелись от волнения, – но кроме таланта учёному требуется много чего другого: трудолюбие, усидчивость, упорство. Учёный – фармаколог, чтобы достичь результата, должен себя буквально приковать к лабораторному столу. Хорошая идея – это даже не десятая часть дела, за ней идут годы монотонного труда большого коллектива по отработке технологий, проведению испытаний. Боюсь, не получится из меня учёного, я – бегунья на короткие дистанции. После того случая я почувствовала, что как будто в меня вдруг вдохнули вторую душу и они соревнуются внутри, пытаются одолеть друг друга: одна стремится погрузить меня в тишину науки, другая наоборот затягивает в шумный водоворот жизни и… последняя определённо побеждает. Чаганову повезло, его души оказались единомышленниками, а у Любы – чуть не задушили друг друга. Я говорю о душе не в поповском её понимании…

«„Тишина науки“, „жизненный водоворот“… не похоже на неё, меня что ли цитирует»?

– Вы это о переселении душ, товарищ Мальцева? – вождь удивлённо смотрит на Олю, – признаюсь, в молодости я запоем читал об этом в книгах о восточных религиях и о римской философии. Вот только не припомню, чтобы где-то было написано, как две души за одно тело воевали: слышал о таком от профессора Бехтерева, но это болезнь – шизофрения… и её симптомов у вас не наблюдается…

«Слыхал от кого-то что Надежда Аллилуева была больна этой болезнью».

– … ну и ещё прочёл в показаниях гражданина Барченко из вашего НИИ ЧаВо.

– Товарищ Сталин, – глаза Оли загораются огнём, – по поводу НИИ ЧаВо, что будет с ним, если мы с Чагановым уйдём из НКВД? Само существование института связано с его именем, я подбирала туда людей, планировали связаться с ведущими астрологами и оккультистами Германии, раскинуть там разведывательную сеть. Столько усилий и всё пойдёт прахом?

– Погодите, вы не ответили. Вы решительно отказываетесь от работы в области медицины?

– Решительно, товарищ Сталин.

– И хотите работать в разведке?

– Так точно.

– Что ж, неволить не станем, – вождь опускается в плетёное кресло по другую сторону столика, – не забывайте только регулярно общаться со второй половинкой своей души и отправлять в мой адрес отчёты об этих беседах. Вас это тоже касается, товарищ Чаганов. А что касается разведки, то ей можно заниматься не только в НКВД и Разведупре. Вы слышали что-нибудь о разведке Коминтерна?

– Немного, – прерываю возникшее молчание, – Фриновский как-то говорил, что существует такая, во главе её товарищ Пятницкий и денег на неё идёт больше, чем на всё НКВД.

– И такое бывало в середине двадцатых, – кивает Сталин, – но несколько лет назад мы им бюджет сильно урезали, заодно и хорошо почистили от предателей и мошенников. Частью агентов пополнили Ино, частью Разведупр, а из небольшой группы особо доверенных и ценных кадров и некоторых других людей был сформирован в Особом секторе ЦК международный отдел, в который, товарищ Мальцева, я вам предлагаю перейти на работу.

– Я согласна, – расцветает Оля, но вдруг, спохватившись, переводит растерянный взгляд со Сталина на меня, – а как же…

– Не беспокойтесь, – улыбнулся Сталин, – на Старую площадь вам переезжать не надо, товарищ Чаганов, надеюсь, обеспечит вас кабинетом у себя на Садово-Черногрязской, оттуда и до НИИ ЧаВо недалеко.

По окну веранды скользнул свет автомобильных фар и послышался шум затормозившей у дома машины.

– Ну вот и Алексей Алексеевич приехал, – легко поднимается на ноги вождь, увидев входящего в гостиную высокого седого человека лет шестидесяти в белом летнем костюме, – знакомьтесь, это товарищ Игнатьев…

– Анна Мальцева, – протягивает руку подруга, гость быстрым лёгким шагом подходит к ней.

– Рад встретиться, слышал много хорошего о вас, но не ожидал увидеть столь прекрасную юную девушку, – учтиво наклоняет голову Игнатьев.

– Я тоже рада, Алексей Алексеевич.

«Покраснела или мне показалось? Знает что-то о нём? Сразу видно военную косточку, бывший генерал»?

– Алексей Чаганов, – спохватываюсь я, чуть опоздав с рукопожатием. «Моя персона его сильно не заинтересовала»…

– Прошу всех садиться, – сам Сталин остаётся на ногах, – товарищ Игнатьев – бывший военный дипломат, в настоящее время руководит Международным отделом. Вы, товарищ Мальцева, будете работать под его началом. Докладывайте, Алексей Алексеевич…. (замечает нерешительность гостя)… При товарище Чаганове можете говорить обо всём, он у нас отвечает за радиоразведку, теперь вы будете напрямую получать от него дешифровки перехваченных радиограмм наших противников.

– Позвольте начать с последних событий, – Игнатьев разглаживает седые усы, – наш источник в Праге сообщил, что британский лорд Ренсимен, который выступает посредником на переговорах между правительством Чехословакии и судетско-немецкой партией Генлейна, окончательно встал на сторону гитлеровцев…