Текст книги "Война. Часть 1 (СИ)"

Автор книги: Сергей Кротов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

– Даже если всё выбросили, тоже не проблема. Несколько сверлильных станков или там строгальных достать в Америке не трудно. Для начала стволы можно там же заказать, патроны.

– Патроны нельзя, – возражает Оля, но глаза её горят, – гильзы можно, а порох и пулю самим надо. Повозится с патроном придётся.

– Привлеку лучших специалистов…

– … И оптический прицел нормальный, – её глаза поплыли вверх, – а то ты видел, что стоит на вооружении? На солнце бликует во все стороны как девичье зеркальце, в сумерки не видно ни… короче, нужна просветлённая оптика.

– Так есть же такая. Мне академик Вавилов ещё год назад показывал в химической лаборатории в ГОИ (Государственный оптический институт) как они просветляющее покрытие на линзы наносят.

– Старение стекла методом обработки сернистым аммонием? – кривится подруга, – представляли они недавно в ГАУ прицел Емельянова с этим покрытием. В нём девять линз, получилось уменьшение коэффициента отражения на шестнадцать процентов. На глаз улучшение можно заметить, особенно если смотреть ранним утром или поздним вечером, но пятнами как-то выходит. В общем военные не в восторге.

– Слушай, а до скольки наша столовка работает? А то мне в любое время не спится, зато очень даже естся…

– До двенадцати, – Оля подносит к глазам часы, – успеем, ходу!

За счёт более длинных ног опережаю подругу метров на десять.

– Дашенька, – втискиваюсь в щель закрывающейся двери и становлюсь вплотную к фигуристой поварихе, – не дай помереть с голоду, осталось что-нибудь?

– Конечно, Алексей Сергеевич, – расцветает она, широко открывая дверь, – щи суточные, биточки и…

– И ещё что? – из-за поворота вылетает подруга и улыбка сползает с лица Даши.

– Больше ничего не осталось… – поджимает губы повариха, – стойте здесь, полы мытые, сейчас вынесу.

– Один справишься? – зло цедит Оля и бросается по аллее к нашему подъезду.

* * *

– Есть, – прерываю невыносимую тишину в комнате, – вспомнил, по просветлению…

Оля хмуро косится на меня.

– … в пятом классе в нашем Доме пионеров открылся астрономический кружок, там по рукам книжка ходила середины сороковых годов без обложки о просветлении оптики. Методы разные нанесения покрытий, теория простейшая, формулы, но в основном практические вопросы: описание конструкций лабораторных установок, состав реактивов, графики, номограммы… мы с пацанами решили свой телескоп построить, а то в кружке…

– Понятно, понятно, – затыкает меня Оля, – полезное для нас что-то есть?

«Не ну нормально так, ведь ничего не сделал, просто рядом с девушкой постоял».

– Очень даже много… например, на очищенное и отполированное стекло наносится два слоя: один – окиси титана, у него высокий коэффициент преломления, второй – диоксид кремния с низким. Такая двухслойная система позволяет снизить отражения в видимом спектре раз в пять-шесть, вплоть до 0.6 %. По номограмме можно найти толщину слоёв каждого покрытия в зависимости от длины световой волны и коэффициента преломления стекла для заданного коэффициента отражения.

– Хорошо, – мстительно улыбается подруга, – давай готовь техзадание и договор с ГОИ на осветление оптики прицела ПЕ, а я займусь мягким чехлом, колпачками, сотовой блендой и поляризующим фильтром… нет фильтром пусть тоже они… да и наглазник, конечно. Кто в ГОИ ведущий специалист по осветлению?

– Академик Гребенщиков вроде… Я могу доесть?

– Просто ненавижу когда ты слюни пускаешь при виде первой встречной б**…

– Что ж, принимаю эти твои слова как извинение, – накалываю вилкой целый биток и резко меняю тему, – кстати, кто сейчас в ЦК заведует отделом пропаганды, Стецкий?

– Стецкий, – зависает Оля.

– А Госкино кто руководит, Шумяцкий?

– Нет, Дукельский. Шумяцкого сняли за развал работы. А почему…

– Мне тут мысль в голову пришла… вокруг тебя же на Мосфильме много разных мужиков вьётся, сценаристы, рецензенты… «один-два крупных, три-четыре мелких»… они тебе, конечно, совершенно безразличны, ну не красней, так не использовать ли их «совместный труд для моей пользы»? Хочу провести пиар-компанию по продвижению образа молодой девушки-комсомолки – радистки в советском кино, типа: «девушки – на трактор»! Ну чтоб в каждом новом фильме если не главная героиня, то её подружка – радистка. Что скажешь?

– Пожалуй, – одобрительно кивает смущённая подруга, – не только медсестра, но и радистка, снайпер, зенитчица…

– Э-э-э, какой снайпер, какая зенитчица? – проглатываю биточек целиком, – овладеть радиоделом настоящим образом, а снайперами и зенитчиками пусть мужики становятся…

– Это ещё почему? – возмущается Оля.

– Потому что я заказчик этой кампании, а реклама должна бить в одну точку со всех направлений. Ещё бы для девушек в нормы ГТО ввести норматив на знание азбуки Морзе, на приём и передачу на ключе…

«Женщинам, конечно, не место на фронте, но что делать если мужчины не справляются… радистки хотя бы подальше от передовой, хотя… могут послать и за линию фронта».

– А почему это только девушек? – продолжает скандалить подруга.

«Критические дни, понимаешь»…

Москва, завод «Темп», улица Большая Татарская, 35.

15 декабря 1938 года, 9:00.

– Итак, товарищи, хорошие новости, – окидываю взглядом руководство Опытного завода и отдела Вычислительной техники, – в Рязани на заводе пишущих машин завершается строительство нового корпуса под наши эФВМ, с нового года начнётся установка оборудования, а со второго квартала организация их серийного производства. Таким образом, второй экземпляр машины, сборка которого ведётся здесь сейчас вашими силами, будет последним.

– Давно пора, – трясёт пышной шевелюрой начальник отдела Гутенмахер, – заела текучка, нет времени подумать.

– Даже не думайте расслабляться, Лев Израилевич, – взвивается Шокин, – всем отделом в новом году будете жить в Рязани пока не наладите там производство. Согласно плану завод должен до конца года изготовить, отладить и установить у заказчиков десять эФВМ.

– Десять?! Это нереально.

– Подумайте как лучше организовать учёбу, товарищ Гутенмахер, – понижаю я голос,-…

«Тихий голос и жёсткий тон часто убеждают лучше, чем крик».

– … советую начать приглашать сюда к нам наиболее смышлёных рабочих и всех инженерно-технических работников из Рязани, чтобы они не только смотрели на процесс сборки эФВМ, но и сами участвовали в ней. Не всех сразу, конечно, а побригадно сменами, скажем на месячный срок…

– И у себя в отделе создайте такие бригады, – рубит слова Шокин, – чтобы во время передачи производства обязательно кто-то из ваших там был. Мы в Рязани этом месяце открываем фабрично-заводское училище, составьте программу обучения, назначьте лекторов, прикрепите мастеров. Чем быстрее обучите местные кадры, тем быстрее ваши люди вернуться в Москву, но государственный план – это закон! Всё здесь сказанное касается и Опытного завода, а то, я смотрю, они затихли, будто не их дело. План обучения, списки людей предоставить до конца шестидневки.

* * *

– Совещание окончено, все свободны, – поднимаюсь из-за стола, – за исключением товарищей Лосева, Авдеева и Гутенмахера, вас я попрошу остаться.

Подхожу к глухой стене кабинета и отдёргиваю занавеску, мои ближайшие соратники с интересом разглядывают открывшийся чертёж.

– «Система управления мотором с системой впрыска лёгкого топлива в цилиндры», – голос Лосева дрогнул, – это что, шутка такая? Алексей, где мы, а где моторы?

– Заходите, товарищ Попов, – жестом приглашаю начальника отдела систем управления и игнорирую удивленные возгласы остальных, – итак, краткая предыстория вопроса: не так давно из Испании в Союз был доставлен новейший германский авиадвигатель с необычной системой управления впрыском топлива прямо в цилиндры. Наши специалисты испытали мотор, затем разобрали до винтиков и изучили его устройство. Их вердикт таков: новый двигатель имеет неоспоримые преимущества перед аналогичными карбюраторными, стоящими на вооружении Красной Армии, прежде всего в возможности резко поднять мощность мотора на 10–15 процентов и слегка – расход топлива. Кроме того, позволяет улучшить устойчивость работы двигателя на малом газе, приёмистость и другие характеристики. Достигается это использованием механической системой регулятора подготовки топливовоздушной смеси, индивидуальными для каждого цилиндра насосными элементами и рядом других устройств очень сложных в изготовлении и имеющих высокий класс обработки поверхностей. Понимая эти трудности, руководство наркомата авиационной промышленности решило поискать другие варианты, в частности изучить вопрос применения электрической системы управления двигателем, тем более что такие примеры существуют: в Италии один изобретатель применил подобный подход на моторе своего гоночного автомобиля. Он использовал электромагниты, которые по команде от релейного регулятора открывали и закрывали впрыскивающие форсунки. Система вышла довольно инерционной и мало надёжной.

«Молчат, слушают… без всякого энтузиазма».

– Я предлагаю резко увеличить быстродействие системы управления, применив сразу две новинки, – делаю эффектную паузу, – пьезокерамический элемент в клапане форсунки и контроллер на базе диод-ферритной логики, которую мы использовали в эФВМ…

– Максимальная рабочая температура германиевого диода только 60 градусов, – выпаливает Лосев, – а всего блока – 50!

– Значит применим кремниевый диод, – возвращаю мяч на его сторону, – у него 100 градусов, надо форсировать работы по нему. Температура Кюри для феррита – 150 градусов, бакелит держит 300. Не вижу почему не можем увеличить рабочий диапазон сборок с -50-ти до +100 градусов, кстати, титанат бария будет работать в этом диапазоне без проблем. Конечно, открытые лакированные блоки не подходят, нужно будет их герметизировать эпоксидной смолой.

– Техпроцесс для кремниевых диодов надо отрабатывать, – Лосев задумчиво скребёт скулу, – брака слишком много, быть может, для увеличения процента годных придётся уменьшить частоту по сравнению с германиевым.

– На сколько снизить? – вступает в разговор Гутенмахер.

– Минимум вдвое до ста килогерц.

– Постойте, товарищи, – подают голос молчун Авдеев, – а почему обязательно диод-ферритная логика? По габаритам стержневые лампы вполне могут на равных с ней конкурировать. Да и по потреблению…

– А по надёжности? – язвительно улыбается компьютерщик.

– С ресурсом двигателя в сто часов хватит на десять капитальных ремонтов, – быстро решаю я, – тогда поступим так, будем разрабатывать схему в двух вариантах: на ферритах и стержневых лампах. Здесь справа вы видите укрупнённую блок-схему устройства управления и таблицу переходов. По ней товарищ Гутенмахер занимается синтезом конечного автомата, мы с товарищем Поповым занимаемся системой анализом системы автоматического управления…

– Позвольте, Алексей Сергеевич, – даже подскакивает со своего стула начальник отдела САУ (систем автоматического управления), – это же…

– Правильно, Евгений Павлович, это будет дискретная система автоматического управления. Она, конечно, посложнее аналоговой, но в будущем более востребованная. Наша задача будет состоять в выборе периода дискретизации и анализе всей системы на устойчивость, просто надо использовать z – преобразование вместо преобразования Лапласа, я покажу как это делать. Доработкой форсунки под пьезокерамику займутся в КБ Пермского моторного завода, действующий образец двигателя М-82 под систему непосредственного впрыска ожидается в марте, то есть у нас на работу есть целых три месяца.

– Как под непосредственный впрыск? – Лосев встревоженно смотрит на меня, – Алексей, а если у нас ничего не выйдет? Мы двигателями никогда не занимались… большой риск…

– Не волнуйтесь, – излучаю уверенность и оптимизм, – этот мотор разрабатывается и с обычной карбюраторной подачей топлива, который является основным. Просто хочу подчеркнуть, что в добавок к тем преимуществам, что я уже перечислил, мотор с непосредственным впрыском и пьезокерамической форсункой будет работать на режимах мощности, равных мощности карбюраторных моторов, на топливе с меньшим октановым числом, примерно на десять единиц. Так что если у нас всё удастся, то колите дырки на лацканах пиджаков под ордена.

Ленинград, Биржевая линия дом 5, Государственный Оптический Институт.

16 декабря 1938 года, 10:00.

– Товарищи, – стоящий на трибуне директор института, пытается перекричать вдруг загудевший зал, – к нам на двадцатилетний юбилей ГОИ из Москвы прибыл нарком, депутат Верховного Совета товарищ Чаганов!..

«Долгие продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию, слышны крики: „Ура нашему великому Чаганову“! Нет, слава богу, пока до этого не дошло. Что-то Вавилов меня не предупредил что будет торжественное собрание, да и Фриш тоже, волновался, наверное».

– Прошу вас на трибуну, товарищ Чаганов, – дирижирует публикой Чехматаев, показывая, что сейчас надо похлопать.

«Сколько здесь людей? – обвожу взглядом заполненный до отказа зал, – человек двести, почти весь институт, могу и речь толкнуть, опыт публичных выступлений у меня уже не малый».

* * *

– Товарищ Чаганов, – на перроне при выходе из вагона к нам с Олей бросается мужчина лет сорока в темном пальто с меховым воротником и в, того же меха, шапке-пирожок, – я – учёный-секретарь Оптического института Фриш, мне поручено встретить вас.

– Здравствуйте, Сергей Эдуардович, – щёлкает что-то у меня в голове, – спасибо, помните, вы читали нам в ЛЭТИ курс общей физики в 1931 году?

– Не помню, – смущённо разводит руками профессор.

– Тогда будем снова знакомы, зовите меня Алексей, разрешите представить мою невесту, – получаю незаметный, но чувствительный толчок в бок, – Анну Мальцеву.

Услышав вчера о моём желании съездить на день в Ленинград, подруга со словами, что больше меня не отпустит одного в поездку в спальном вагоне и железным тоном довела по телефону до режиссёра своё решение о переносе батальной сцены со своим участием в фильме «Ошибка инженера Кочина» на более поздний срок.

– Очень приятно, – мило улыбается Оля, демонстрируя свои белоснежные зубы.

– Прошу вас, – показывает путь Фриш, – товарищ Чаганов, я должен вам рассказать о той чрезвычайной ситуации, которая сложилась у нас в институте при новом директоре Чехматаеве. Из ГОИ уходят лучшие люди во главе с академиком Рождественским.

Из сбивчивого рассказа профессора во время короткой поездки на «эмке» до Васильевского острова удаётся понять, что новый директор инженер – механик, «специалист по изготовлению винтов», не способный что-либо видеть за пределами ближайших задач, он «вытравливает ненужную в институте науку» и что «представить себе менее подходящего руководителя Оптического института трудно».

– Скажите, Сергей Эдуардович, – вклиниваюсь в возбуждённую речь Фриша, – а что по этому поводу думает академик Вавилов, он ведь заместитель ГОИ по науке?

– Для меня позиция Сергея Ивановича является загадкой, – сокрушается профессор, – ведь он хорошо понимает роль науки в развитии техники, он сам часто повторяет о необходимости «научного заделя», но вместе с тем сдаёт позицию за позицией. Рискну предположить, что он слишком стремится избегать конфликтов, а Чехматаев пользуется этим. Скоро Оптический институт окажется просто придатком ЛОМЗа…

– Понимаю вас, товарищ Фриш, – машина сбавила ход на аллее небольшого парка, перед главным зданием ГОИ, – давайте сделаем так, сегодня вечером встретимся с академиком Рождественским и поговорим об этом более подробно. Кстати, пригласите на встречу и других «оппозиционеров», где бы лучше это устроить?

– Я думаю, на квартире у Дмитрия Сергеевича, он здесь живёт рядом в другом здании института.

* * *

Мы с Олей и профессор Фриш приходим в квартиру академика последними.

«Большая компания, с нами шестнадцать человек».

– Товарищ Чаганов! – ко мне бросается благообразный старик с седой бородой, – вы меня не знаете, я…

– Здравствуйте, Алексей Васильевич, мы с вами познакомились четыре года назад на «Жизели» в Мариинском, там ещё был Валентин Петрович Вологдин. Я вам тогда ещё предложил создать технологию по вытягивания провода из расплава металлов.

– Так это были вы? – профессор Улитовский хватается за голову, – фамилию я вашу тогда тоже не запомнил, но позже она сыграла в моей судьбе счастливую роль…

– Как так?

– Все, наверное, помнят как год назад меня забрали в ГПУ, в «Большой Дом»? – Улитовский подбоченясь, обводит собравшихся весёлым взглядом.

В комнате повисла тревожная тишина.

– Это очень интересная история, бывая наездами в Москве, я останавливался всегда в одном и том же номере в гостинице «Москва» с видом на Манежную площадь, Исторический музей и Кремль. Так вот следователь, который вёл моё дело, понял, что того доноса, что на меня написали не хватает, чтобы засадить меня в кутузку основательно: подумаешь, демонтировал и снёс в подвал ненужную установку…

Один из собравшихся, хотел было возразить, но передумал.

– … и вот этот прохвост придумал такой ход: будто бы я хотел покуситься на товарища Сталина, используя гипноз. Вы все знаете, что мы с Володей Лосевым, – Улитовский берёт под руку стоящего рядом старика, – занимались у меня в лаборатории обнаружением гипнотических лучей…

«Похож, так вот как будет выглядеть Олег через тридцать лет».

– … придумал, но решил подстраховаться и накропал бумагу с вопросом возможно ли такое. Не знаю уж каким образом эта бумага попала к вам, товарищ Чаганов, но на счастье вы написали ответ, что гипноза не существует и всё это поповские выдумки…

«Было, помню… А что было делать? Написать, что это профессорские выдумки или что гипноз – малоизученная область науки? Выбирайте».

– … и рекомендовали отправить меня для отбывания наказания, мне дали полгода, по месту работы, сюда в ГОИ. Спасибо вам, товарищ Чаганов. Но, как бы то ни было, истина для меня всегда дороже, поэтому, зная что вы будете здесь, мы с Владимиром Ивановичем подготовили для вас небольшой гипнотический сеанс…

«Джордано Бруно, ни дать, ни взять».

– Что вы говорите, очень любопытно, – подхватываю из рук домохозяйки Рождественского большой самовар и ставлю в центр большого круглого стола, – можно мне, Владимир Иванович, выступить в качестве подопытного кролика?

– Конечно, я могу усыпить любого, – кривится Лосев, – но вы станете анализировать, сопротивляться. Будет трудно и вам и мне. Лучше иметь дело с людьми более непосредственными.

С этими словами медиум встаёт сзади домохозяйки, расставляющей чашки на столе, и вытянув руки, приблизил указательные пальцы к её вискам, не касаясь их. Девушка не замечает его. Лосев делает руками движение назад и девушка, следуя этим движениям, начинает падать на спину. Он подхватывает её и опускает в стоящее рядом кресло.

– Она спит! – все повскакивали с мест и сгрудились вокруг.

– Господа, прошу вас, отойдите назад, – с этими словами Лосев поднимает руку девушки, отстёгивает галстучную булавку и делает ей несколько уколов.

Она никак не реагирует, медиум отпускает её руку, рука безжизненно падает.

– Видите, она спит, ничего не чувствует, – не разжимая губ говорит Лосев, обходит кресло, направляет вытянутый палец к её переносице и резко тычет в неё пальцем, – проснись, будь добра, всё забудь…

– Что такое? Что со мной? Кажется мне стало дурно… – девушка тревожно оглядывается по сторонам.

– Ну что скажете теперь, товарищ Чаганов, – торжествующе смеётся Улитовский, – есть гипноз или это «поповские выдумки»?

«Что-то физиономия домохозяйки кажется мне знакомой, – напрягаю свою „программу распознавания лиц“, – так и есть, соседка Лосевых по коммуналке, что на Петроградке… Жалко старика, если его сейчас опозорю, то куска хлеба могу лишить… А с другой стороны, вон как на меня смотрят „доценты с кандидатами“, изо всех сил скрывая ехидные усмешки, выглядит как подрыв авторитета власти»…

– Дмитрий Сергеевич, – выговаривает мужу бледная сухонькая хозяйка дома, – чай стынет, приглашай гостей к столу.

– Всё же я, товарищи, относительно гипноза своего мнения не меняю, – в два глотка приканчиваю душистый напиток из чашки, – насколько мне известно, никакой физической основы под этим явлением просто нет…

– Точнее, пока она не обнаружена, – возражает Улитовский, – я пробовал детектировать гипнотические волны в диапазоне дециметровых волн, безуспешно, но ведь в природе существуют еще сантиметровые и миллиметровые.

– Изучено вдоль и поперёк, в том числе и в одной из советских лабораторий, – отрезаю я, – никаких гипнотических волн не существует.

– Что же такое мы сейчас видели, голубчик Алексей Сергеевич? – близоруко щурится академик Рождественский.

– Фокус.

– Но как? Почему фокус? Вы знаете разгадку? – посыпалось со всех сторон.

– Знаю, – улыбаюсь я, – но пусть о ней расскажет Владимир Иванович, я вам сам могу показать подобный и даже посложнее. Хотите поучаствовать в сеансе телепатии?

– Хотим! – как дети подались вперёд убелённые сединой и средних лет учёные.

– Пожалуйста, – встаю я из-за стола, – у нас с моей невестой установлен постоянный телепатический канал связи. Сейчас я выйду из квартиры, а вы сообща придумаете сообщение, которое Аня будет мысленно передавать мне. Потом я вернусь в гостиную, телепатические волны не могут проходить сквозь стены, и слово в слово воспроизведу ваше послание. Согласны?

– Согласны!

* * *

– С целью уменьшения коэффициента отражения света, падающего на поверхность стекла, – напряжённо слежу за руками подруги, нервно теребящими брошку, в отражении стеклянной вазы, – на неё наносится тонкая плёнка вещества с показателем преломления меньшим, чем показатель преломления самого стекла…

В гостиной полная тишина.

– … Это, как я понимаю, послание мне от профессора Гребенщикова, – нарушаю паузу, не поворачивая головы, – он ведь в ГОИ главный специалист по просветлению оптики?

– Как вам это удаётся?! – хором вопрошают собравшиеся.

– «Ловкость рук и никакого мошенства», – наслаждаюсь видом сбитых с толку профессоров, – в прямом смысле. Мы с Анечкой используем язык знаков, когда, например, надо передать личное сообщение в людном месте. То, что стороннему наблюдателю кажется простым разминанием пальцев, является передачей закодированного сообщения: на руке пять пальцев, который может два состояния, быть согнутым и выпрямленным. Итого на одной руке два в степени пять или тридцать две различные комбинации, что отлично подходит для кодирования русского алфавита. Руки Ани были мне отлично видны в отражении от вазы. Всё!

– Здорово вы нас провели…

– А теперь, товарищи, – встаю со стула и поднимаю руку, – давайте поговорим о вещах серьёзных. Не скрою, что я приехал в Оптический институт вовсе не для того, чтобы участвовать в ваших торжествах, а для предложения сотрудничества между моим Спецкомитетом и ГОИ. Но узнав о том раздрае, что царит в стенах института, засомневался стоит ли игра свеч…

– Товарищ Чаганов, моя фамилия Теренин, – вскакивает со стула молодой высокий широкоплечий мужчина лет тридцати, – я занимаюсь… пока занимаюсь атомной спектроскопией, в частности спектрами редких земель, новое руководство создало в институте невыносимую обстановку, закрываются фундаментальные научные исследования, нас хотят заставить выполнять, по сути, функции надсмотрщиков за соблюдением технологических процессов и рецептуры на оптических заводах. Несогласных целенаправленно выдавливают из института, не гнушаясь самыми низкими действиями. Например, группа наших сотрудников в связи с двадцатилетием ГОИ была награждена орденами, в их числе и новый директор Чехматаев, а имени академика Рождественского, создателя Оптического института в списке награждённых не оказалось… Это подло!

– Не это главное, Александр Николаевич, – останавливает ученика академик, – причём тут ордена, главное в том, что в Оптическом институте целенаправленно убивают науку.

– Ваша позиция понятна, – снова беру слово после того, как о том же, но своими словами, высказались почти все присутствующие, – перед поездкой к вам, я поинтересовался о состоянии дел на Ленинградском оптико-механическом заводе. Положение там катастрофическое. Почти вся продукция выпускается со значительными превышениями допусков параметров оптического стекла по преломлению и дисперсии. Каждая новая партия марочного стекла сильно отличается от предыдущей. Мой вопрос такой: является ли это только результатом нерадивости работников ЛОМЗа или тут присутствует влияние несовершенства производственного и измерительного оборудования? И второе: можно ли использовать такое стекло в каких-то оптических приборах или это окончательный брак?

– Кхм-кхм, ну давайте я что ли попытаюсь ответить, – берёт слово худой высоколобый мужчина лет сорока, – моя фамилия Слюсарев, я занимаюсь расчётами оптических систем. Однозначно ответить на первый ваш вопрос, товарищ Чаганов, нельзя. Все понемногу вносят свой вклад в это чёрное дело. Я не снимаю ответственности и с разработчиков оптических систем, порой мы задаём чересчур жёсткие допуски, потому что не в состоянии точно рассчитать их влияние на аберрации, особенно высших порядков. Физически не в состоянии, так как эти вычисления требуют десятков и сотен последовательных итераций. Зачастую марочное стекло с превышением допусков ещё можно использовать, но для этого необходим кардинальный пересчёт всей оптической, что может по времени занимать месяцы если не годы. Поэтому такое стекло идёт в брак.

– Понимаю, Георгий Георгиевич, а вы не пробовали производить расчёты на вычислительных машинах, тех, что производят в ЛФТИ?

– Пробовали, товарищ Чаганов, время вычислений действительно сократилось, но не настолько как мы ожидали, сказывается малое количество ячеек памяти и невысокое быстродействие машины. Расчёты будут продолжаться недели, что для производства неприемлемо, к тому же нам пока не удалось получить такую в своё полное распоряжение.

– То есть дело только в скорости вычислений? Это поправимо. С нового года в Москве начнётся выпуск новых, значительно более быстрых вычислительных машин с большей памятью: быстродействие и объём памяти ориентировочно повысятся в тысячу раз. Я могу посодействовать в выделении ГОИ одной такой машины.

– В тысячу раз! – выдыхают учёные.

– Приезжайте, смотрите, первая эФВМ у нас уже работает. На первых порах будем консультировать в составлении программ. Поймите, товарищи, обстановка в мире очень напряжённая, новая мировая война уже началась, только идёт она пока не в Европе, а в Азии. Уверен, что уже в следующем году пламя займётся и у наших границ. Это означает, что потребность в биноклях, артиллерийских и винтовочных прицелах, возрастёт многократно. Просветление оптики – важнейшая тема! Получены сведения о новых прорывных разработках в этой области в Америке, товарищ Гребенщиков, вы тоже приезжайте ко мне в Москву, там получите подробное описание техпроцесса. Надо немедля провести эксперименты с этими новыми просветляющими покрытиями. Сейчас не время для распрей, но руководитель, который не обеспечивает слаженной работы коллектива профессионально непригоден для этой работы. Уверен, что товарищ Чехматаев в скором времени будет снят с этой работы…

«По образованию директор ГОИ двигателист, будет просто организовать ему перевод в Ярославль или Пермь».

– И последнее, я лично обращусь к Клименту Ефремовичу и думаю, что он исправит ту несправедливость по отношению к академику Рождественскому.

* * *

– Сергей Эдуардович, – прощаемся с Фришем на перроне Московского вокзала, – что вы скажете на предложение возглавить ГОИ? Академик Рождественский уже в возрасте, ему будет не по силам заниматься наукой и административной работой. Оптический институт ведь относится к на наркомату оборонной промышленности? Я поговорю насчёт вас с товарищем Рухимовичем, думаю, он возражать не станет.

– Неожиданно, – вздыхает профессор, – вы ведь знаете, Алексей Сергеевич, что я – декан Физического факультета в университете. Боюсь, что если приму ваше предложение, то времени на научную работу совсем не останется.

– Так может быть вам лучше уйти из деканов и сосредоточиться на работе в Оптическом институте? Преподавательская работа в университете отнимает у вас много времени, ведь так?

– Но как же так, посредине учебного года? Меня ректор не отпустит. Да и у нас в институте есть много других более заслуженных учёных…

– Отпустит, Сергей Эдуардович, – прерываю его я, замечая, отмашку бригадира поезда своим проводникам, – приезжайте ко мне в Москву, я покажу вам нечто очень интересное, что кардинально изменит всю оптическую науку: генератор когерентного, монохроматического, поляризованного и узконаправленного излучения…

– Граждане пассажиры, прошу занять места в вагонах!

– Как-как вы сказали? – голубые, почти прозрачные глаза Фриша немигающе смотрят на меня.

– … генератор вынужденного когерентного, монохроматического, поляризованного и узконаправленного излучения, – быстро отступаю в тамбур спального вагона, – жду вас у себя, позвоните мне когда решите приехать, вас встретят на вокзале. И да, своим коллегам о нашем разговоре пока ни слова.

– Я приеду завтра! – кричит профессор вдогонку отходящему поезду.

* * *

– Слушай, «архангельские алмазодобытчики с шахты „Чагановская“, подняли на-гора первые тонны породы из кимберлитовой трубки „Мир“»… – подруга с полотенцем через плечо заходит в купе, – «и сразу огромная удача, добыт крупнейший в Советском Союзе алмаз весом 56 карат. Он получил название „Восемнадцатый съезд ВКП(б)“ в честь предстоящего съезда нашей партии»…

– Зазвучала наша фамилия, – хмыкает Оля, прижимаясь ко мне сзади, – ну пятьдесят шесть карат для обручального кольца, конечно, перебор, а вот два-три – самое то.

– Аполитично, рассуждаешь, слушай, – пытаюсь свести разговор к шутке, – не понимаешь политической ситуации!

«Кхм, отшутиться не получится, не выношу женские слёзы».

– Ну что ж, мужем так мужем, не такой уж и плохой вариант – невеста сирота. Тихо ты, железная лапа, задушишь брачующегося.

– «В Бактериологическом институте имени Мечникова в Москве, – через какое-то время возвращаюсь к кипе непрочитанных газет, взятых в дорогу, – в лаборатории профессора Захарова проходит испытания уникальное лекарство на основе горного воска под названием „Панацея“, способное излечивать воспаление лёгких»…

– Ну-ка, ну-ка, Захаров, – подруга повисает у меня на спине, заглядывая в газету, – он же муж Ермольевой, заведует там эпидемиологическим отделом… понимаю, операцию прикрытия Берия проводит… слухи о пенициллине давно по Москве гуляют.

– «Из Комитета по делам строительства при СНК СССР сообщают, – переворачиваю страницу „Известий“, – что на Урале недалеко от города Стерлитамак начато строительство крупнейшего в стране нефте-химического завода»…