Текст книги "Война. Часть 1 (СИ)"

Автор книги: Сергей Кротов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Слушайте приказ Народного Комиссара Обороны Союза ССР?29 от 24 июля 1938 года. Город Москва.

Приказываю: в целях усиления мероприятий по оборонной подготовке Дальневосточного театра и улучшения управляемости войсками КДФ утвердить комкора Апанасенко заместителем командующего Краснознамённым Дальневосточным Фронтом, командующим Группой Войск в Приморье и подчинить ему в оперативном отношении 1-ю армию, Тихоокеанский флот и части Пограничные войск. Управление ГВП дислоцировать – г. Ворошилов, в состав включить Уссурийскую область, части Хабаровской и Приморской областей, разграничительная линия со 2-й армией по реке Бикин. Народный комиссар обороны СССР маршал С.Будённый. Начальник Генеральеого штаба РККА командарм 1-го ранга Б. Шапошников.

Блюхер под жёстким взглядом Мехлиса опускает голову.

– Данный приказ уже передаётся по фототелеграфу.

«Слово „фототелеграф“ уже вошло в состав „героических“ – выделено Семёном Михайловичем громкостью. Надеюсь и качество документа „героическое“ устройство обеспечит».

– Товарищ Будённый, Чаганов на проводе, – пользуюсь моментом, что все собравшиеся, кроме Блюхера, отходят к аппарату и наблюдают как на их глазах рождается документ. – вы помните, я послал вам записку о приборе оптической разведки «Алмаз»?

– Помню, – быстро отвечает он. – это которая на бомбовозе…

«Хорошая память, о таких системах ему наверное много довелось бумаг прочесть… Выделяет он меня, хотя с другой стороны и прибор прорывной – тепловизор на самолёте в хорошем разрешении пишет тепловой профиль местности, над которой он пролетает на обычную киноплёнку».

– …Так точно. Через месяц у нас намечены полигонные испытания «Алмаза» на Софринском полигоне. Самолёт ДБ-3 и прибор уже готовы и находятся у меня в Подлипках. Прошу дать распоряжение совместить эти испытания с войсковыми и провести их здесь в Приморье в боевой обстановке.

– Как же ты, Алексей, собираешься перегнать бомбовоз на Дальний Восток? Ты хоть знаешь сколько времени готовил Коккинаки свою «Москву» для перелёта?

– Товарищ маршал, я не предлагаю беспосадочный перелёт, пусть будет обычный с посадками по маршруту «Аэрофлота» дня за три-четыре.

– Не могу тебе ответить сейчас, мне надо с Головановым посоветоваться, но предложение хорошее. Молодец.

– И ещё, я знаю, что здесь в Приморье где-то находится один из «Подсолнухов». Неплохо было бы его тоже проверить в боевой обстановке. Хотел бы с вашего позволения поучаствовать в этом.

– Я тебе, Алексей, не командир, у своего начальства отпрашивайся, а со своей стороны дам распоряжение чтоб не препятствовали.

Уссурийская область, г. Ворошилов.

Штаб 1-й Армии, улица Чичерина 54.

28 июля 1938 года, 12:00.

«Новая метла», комкор Иосиф Апанасенко, отрывается от карты, проводит рукой по гладко выбритой голове и суровым взглядом обводит собравшихся, высших военных руководителей Приморья: дюжина комкоров, комдивов и флагманов (я со своим ромбом картины не портил) напряглась.

– Нет узкоколейки на юг в сторону границы? – Карие глаза замкомфронта буравят фигуру немолодого комдива, мгновенно взмокшего от этих слов. – Как же вы собирались границу прикрывать?

– От нас и от Владивостока к границе ведут две грунтовки… – Выдавливает из себя Кузьма Подлас, недавно назначенный командующим 1-й армии, и замолкает.

– Разрешите мне? – Подаёт голос Яков Смушкевич, комкор, поправляя орден Ленина на груди и дождавшись кивка Апанасенко продолжает. – Я получил приказ передислоцировать авиацию фронта поближе к театру боевых действий, было намечено несколько несколько передовых заранее выбранных площадок для штурмовиков и истребителей: в Новокиевке и заимке Филипповского. Самолёты на месте, но снабжение организовать не удаётся. Из-за дождей дороги раскисли, также с площадками отсутствует телефонная связь.

У Апанасенко над воротником гимнастёрки появилась красная полоса, которая, расширяясь, быстро поползла вверх окрашивая щёки, нос и лоб.

– Дальний Восток-крепость?! Граница на замке?! – Глаза командующего ГВП налились кровью а губы беззвучно зашевелились. – От кого? От нас с вами?

Собравшиеся втянули шею в плечи.

– Товарищ Молев, – краска начала сходить с лица Апанасенко, с места поднялся высокий худощавый комбриг лет пятидесяти, военный инженер из Ленинграда, с которым мы ехали в одном вагоне на Дальний Восток. – делай что хочешь, но чтобы вот эта дорога до Краскино через три дня была в порядке, понял нет? А чтоб твои подчинённые не заскучали, проложишь рядом с грунтовкой узкоколейку, понял да? Короче, неделю на подготовку, месяц – на строительство…

Молев, закусив губу, встревоженно смотрит на карту-километровку, что-то прикидывая в голове.

– … а ты, – командующий поворачивается к что-то записывающему Григоренко, сидящему не за столом для совещаний, а за приставным столиком. – первого сентября садишься на паровоз и дуешь в Краскино, оттуда мне звонишь. Еслм он не доедет, Молев, я не завидую твоей судьбе… Комдив хотел что-то возразить, но быстро передумал.

– … а список тех, кто виновен, что дорога не построена, имей в кармане. – Апанасенко делает эффектную паузу, вновь обводит нас взглядом. – Это твою судьбу не облегчит, но не так скучно будет там, куда я тебя загоню.

– Но я смотрю человек ты сурьёзный, – продолжает заботливым тоном комкор. – поэтому вот тебе мой совет: всем кто участвует в строительстве нарежь участки и установи сроки. Что нужно для стройки, составь заявку и веди строгий контроль. У меня на столе каждый день должна быть сводка выполнения плана и отдельно – список не выполнивших план.

– … Теперь с лётчиками, – Апанасенко встаёт напротив Смушкевича, покачиваясь с каблука на носок и обратно. – у вас, товарищ комкор, Новокиевка кажется на берегу в бухте Экспедиции находится, да-нет? Я б на твоём месте не ждал пока Молев дорогу починит, а договорился бы с моряками. Подсобишь, товарищ Кузнецов, своему товарищу, да-нет?

– Обязательно поможем, товарищ командующий, – с места встаёт Николай Кузнецов, флагман второго ранга, высокий статный красавец, недавно назначенный на Тихоокеанский флот. – тем более что одно наше судно уже готово туда к отплытию с грузом Чаганова.

«Опоздал, Иосиф Родионович, я первый догадался попросить своего знакомого по Испании Кузнецова перебросить „Подсолнух“ в Краскино по морю».

– Вот видишь, товарищ Смушкевич, какая молодёжь у нас шустрая, – подмигнул мне Апанасенко правым, подвижным глазом, левый же продолжал смотреть в сторону. – и ты тоже не зевай, попороси у Чаганова радиостанций, вот и выйдешь из положения со связью, понял нет?

– Сам хотел предложить, товарищ командующий, – подскакиваю со стула. – только вы меня опередили.

«Не слишком по лизоблюдски прозвучало? Я правда хотел».

– …Предлагаю разместить по одному взводу радиоразведки на площадках, про которые товарищ Смушкевич говорил. В отдельной роте их четыре штуки: один взвод оставить здесь в Ворошилове, а три где более всего нужны. Вот и товарищ комкор получит надёжную шифрованную радиосвязь с ародромами.

– Одобряю, действуйте… сам лично проверь связь. – Апанасенко оборачивается снова к Подласу. – А мы вернёмся к нашим баранам…

«Не похоже, что командующий цитирует средневековый французский фарс, скорее понимает фразу буквально»…

Глава 2

Приморье, район аэродрома «Новокиевский».

30 июля 1938 года, 11:00.

– Снижаюсь, не видно ни хрена… – в переговорной трубке раздаётся грубый голос майора Рычагова, командира истребительного авиаполка, сидящего за штурвалом У-2.

– В Краскино? Доставлю в лучшем виде, – Говорил он мне час назад на аэродроме близ Ворошилова, насмешливо улыбаясь и поглаживая орден Красного Знамени на своей груди. – мне самому туда с проверкой лететь. За час домчу.

«Домчит…. типа сто километров по прямой, да за час… Это ж какая средняя скорость выходит? А-а, понятно, летим на У-2».

Легко, как акробат, едва коснувшись фюзеляжа лётчик взлетает в кабину, одним движением застёгивает молнию кожаной куртки, явно привезённой из Испании, живо поворячивается назад с лукавым выражением на лице. Техник поправляет на мне лямки парашюта, помогает разместить в ногах радиостанцию «Северок», спрятанную в двух холщовых сумках (на стержневых лампах с фиксированными частотами, не тяжёлая, с батареей не больше шести кило), проводит краткий инструктаж по технике безопасности, мол вы, товарищ майор госбезопасности, крепче держитесь за сиденье и, довольный собой, спрыгнул с крыла.

– Выключено? – Хором спрашивают у Рычагова техник и моторист, подходя к винту.

– Выключено. – Отвечает он мгновенно посерьёзнев, те, упираясь, вместе начинают проворачивать лопасти по ходу. Послышались чавкающие звуки заливного насоса.

– Винт на компрессию, поздний угол опережения, от винта! – Полетели команды. Мотор заработал сразу, лётчик убрал газ, техники прыснули в стороны. Самолёт плавно стронулся и, покачиваясь на кочках, резво побежал по полю. Через пару минут он остановился, мотор заработал на полных оборотах и пошёл на взлёт.

Первая половина пути прошла довольно гладко: облачность высокая, под крылом неторопливо плывущего на высоте тысячи метров самолёта вьётся грунтовка, слева вдали – свинцовые воды Тихого океана.

«Хорошо, душа поёт».

Но потом что-то пошло не так. За пять минут с моря на сушу вылез мохнатый туман, видимость упала до ста метров. Лётчик невозмутимо, твёрдой рукой продолжает вести воздушный корабль к цели.

«Что это я забеспокоился, впереди за штурвалом сидит сам Рычагов – лётчик от бога. Мотор гудит ровно, запас высоты есть… но дай-ка включу рацию, прогрею на всякий случай»… Подключаю батарею, выпускаю потихоньку длинную проволочную антенну с тяжёлым наболдашником на конце и щёлкаю тумблером радиостанции, с которой не расстаюсь ни на минуту. Только с этим условием я был отпущен в Приморье – всегла быть на связи и… заранее предупреждать о всех своих перемещениях.

«Вот с этим хуже, о своём полёте в Краскино я Кима не предупредил. Время для его ежедневного отчёта Москве ещё есть, было… Подумал что свяжусь с аэродрома по прилёте». Застёгиваю шинель на все пуговицы, затягиваю ремешки лётных очков – стёкла быстро покрываются мелкой водяной пылью. На часах полдень – должны быть уже в районе аэродрома.

– Антошка вызывает Подсолнух, Антошка вызывает Подсолнух. Приём. – В наушниках слышится громкий шум и треск.

Каждую минуту вызываю РЛС, которая по идее уже должна была начать свою работу на Новокиевском аэродроме, что под Краскино. Краем глаза, привалившись к стенке кабины, смотрю вниз – не появится ли разрыв в сплошной облачности, окутавшей землю и самолёт.

«Тишина… Точнее, сплошной шум».

Скручиваю потихоньку антенну, вставляю другой кварц и перехожу на запасную частоту на коротких волнах: шум в наушниках немного поутих, но РЛС попрежнему молчит.

«„Северок“ – не самолётная рация…. те, что скоро мы начнём выпускать по американской лицензии на радиозаводе Орджоникидзе, будут с частотной модуляцией в КВ и УКВ диапазонах. Там, конечно, уровень помех, создаваемых двигателем, будет намного ниже… Но всё равно, надо поговорить с мотористами, что могут сделать они со своей стороны»…

Рычагов начинает делать плавные развороты «блинчиком», плавно снижаясь, тоже видно понял, что мы где-то рядом с целью. Туман по мере снижения реже на становится, сдвигаю с уха один наушник и наклоняюсь к переговорной трубе..

– Опущусь метров до ста, – разговаривает как бы сам с собой ас. – если видимости не будет то летим обратно.

– Подсолнух ответьте Антошке, Подсолнух ответьте Антошке. Приём.

– Я – Подсолнух, я – Подсолнух, – вдруг минут через пятнадцать сквозь завывания и карканье в эфире прорывается чей-то голос. – слышу вас, Антошка. Приём.

– Нахожусь в воздухе где-то над вашим районом, как поняли меня? Приём.

– Вас понял, вы в нашем районе, приём.

– Сплошная облачность… если вы видите нас, то сориентируйте по месту. Как поняли? Приём.

– Вас понял…. – в наушниках громко и отчетливо зазвучал голос майора Сергеева начальника РЛС. – переключаюсь на круговой обзор. Приём.

И тут я понимаю, что последняя фраза майора прозвучала чисто, без помех. Мы проваливаемся вниз, сердце йокает. Лихорадочно срываю наушники и сквозь свист ветра слышу окончание фразы Рычагова, сказанной невозмутимым голосом: «… отрезало. Падаем». Но ещё до того момента, как я понял смысл этих слов, самолёт вырывается из молочного марева на свет и в десятке метров под нами блеснула зеленоватая водная гладь и поросшие лесом сопки.

«Рация»!

Щёлкаю выключателем, не отделяя анодную батарею сую «Северок» в сумку, второй – пустой накрываю радиостанцию сверху.

– Держись! – Кричит Рычагов.

Ещё успеваю ногами прижать сумку к спинке сидения лётчика, согнуться вперёд, насколько позволила шинель и ремни парашюта, и упереться руками во что-то впереди. Сильный сдвоенный удар самолёта о воду подбрасывает меня вверх, дальше – непередаваемое ощущение свободного полёта, земля и небо во время него несколько раз меняются местами, и неожиданно мягкое приземление на спину, которое всё же выбивает из груди весь воздух.

На мгновение тёплая мутная, пахнущая болотом вода заливает глаза и рот, но тут же сильные руки поднимают меня наверх, а сила инерции всё тащит вперёд, но и она пасует перед сплошной стеной озёрного камыша. Ошупываю себя: руки-ноги целы, позвоночник гнётся, голова? Что с ней сделается – наверное уже привыкла к своему беспокойному хозяину…

Освобождаюсь от парашюта, удобно устроившегося в подколенных ямках, и по дорожке, проложенной моим телом, заправив полы щинели за ремень, быстро, как мне кажется, двигаюсь к самолёту. Шаг, другой, третий… ноги вязнут в белесых вывороченных корнях камыша, руки обжигают колючие верхушки осоки. Двигатель самолёта наполовину зарылся в бурую тину, на винт намоталась зелёная борода, хвост – слегка приподнят.

В кабине лётчика какое-то шевеление, хватаюсь за край кабины и на руках с усилием, едва не потеряв сапоги, с трудом вырываюсь из объятий трясины: она нехотя, с громким чавканьем, отпускает меня.

– Паша, ты как? – Вглядываюсь в его мутные глаза. Лётные очки на шее, его глаза заливает кровь, струящаяся из под кожаного шлема, и он непослушными руками никак не может расстегнуть ремни парашюта.

– Я – в порядке… – Хрипит он.

– Хорошо, хорошо, – с моей помощью Рычагов оказывается на притопленном крыле, стоит держась руками за фюзеляж и мотает головой. – ты погоди минуту, я за рацией. Перевешиваюсь через стенку пассажирской кабины, руками нащупываю сумку, выпрямляюсь и вешаю её на плечо.

– Аптечка, носимый аварийный запас есть? – Подхватаю за плечи, чуть не упавшего лётчика.

– Нет… ракетница там. «Я бы не вспомнил».

Едва успели отойти от самолёта на пять метров, как откуда-то сверху со стороны берега по самолёту ударил пулемёт, поначалу забурлила вода, затем полетели срезанные свинцом стебли и, наконец разлохматился перкаль, приподнятого хвостового оперения.

«Подальше отсюда…. хрен нас кто здесь в этих зарослях найдёт… до берега метров пятьдесят, сплошь камыш и осока на многие километры… прорвёмся».

Заметно, что каждый шаг даётся лётчику с трудом, но он, тяжело дыша и сжав зубы, продолжает, держась за мой ремень, упорно переставлять ноги. Пулемётчик, расстреляв ленту, делает паузу и начинает обрабатывать окрестности нашего приземления, но мы уже в сотне шагов оттуда. Удовлетворённый видом размочаленного хвоста самолёта, японский пулемётчик прекращает огонь, останавиваемся и мы. Паша стаскивает с головы, тыльной стороно кисти проводит по лбу, размазывая кровь.

– Погоди, дай посмотрю, – вешаю на шею сумку с рацией, споласкиваю руки в коричневой от взбаламученной нами грязи воде и отвожу наверх слипшиеся от крови волосы лётчика. – просто ссадина, ещё что-то болит?

– Бок… ударился об ручку управления. – С трудом выдавливает из себя Рычагов, держась за левый бок.

«Надеюсь ребро, а не разрыв селезёнки, в любом случае долго стоять он не сможет».

Стаскиваю шлем с головы и тут же надеваю его обратно: комары, мошки и слепни с высоким мерзким жужжанием бросаются в атаку.

– Как думаешь, Паша, где мы? Я пока мы падали по сторонам не успел посмотреть…

– Озеро Хасан…. западный берег… – шепчет лётчик, чувствуется, что каждое слово доставляет ему боль. – сели… у сопки Заозёрной.

«Как же нас сюда занесло? Хотя от Краскино до сюда по прямой всего лишь пятнадцать километров».

Вытягиваю шею, силясь за зелёной стеной разглядеть сопку.

– Не туда, Лёш, смотришь… у тебя за спиной…. а до другого берега Хасана отсюда километра два.

Сегодня утром японцы крупными силами вновь захватили сопки Безымянная и Заозёрная, откуда пять дней назад были выбиты нашими. В направлении границы который день по раскисшим дорогам идут войска, по моим сведениям настуаление планируется начать через два дня.

«Сумеем ли продержаться эти два дня? Будь я один, то утопив бы секретную рацию, тяжелючую генеральскую шинель и сапоги, в темноте белым лебедем переплыл бы эту мелководную лужу, говорят, что максимальная глубина здесь восемь метров. У берега совсем не глубоко, мне по… в общем, Паше по пояс будет. Но в сложившейся обстановке другого выхода, похоже, нет: придётся остановиться тут, принимать грязевые ванны, сдавать кровь летающим и плавающим кровососущим и загорать стоя, застегнувшись на все пуговицы и с гирей на шее»…

Рычагов начинает потихоньку заваливаться назад.

* * *

– Доложите обстановку, товарищ Мошляк.

Немолодой лейтенант-пограничник в забрызганной бурой грязью гимнастёрке и галифе, но на удивление чистых сапогах, попытался вскочить на ноги, но я его удержал. Через ча после нашей вынужденной посадки два рослых бойца, посланных Мошляком, отыскали нас с Рычаговым в камышёвых джунглях. Взвалив на спину лётчика и забрав у меня рацию в сумке, чьи ручки успели оставить на моей шее «странгуляционную» борозду, пограничники по камышам, обходя открытый всем взорам участок песчаного с галькой пляжа, быстро вывели нас на небольшую сухую полянку, сплошь поросшую высокой в человеческий рост травой.

В центре поляны на очищееном от растительности пятачке расположились трое бойцов во главе с лейтенантом, стены убежища переплетены травой наподобии плетня, сверху на срезанных прутках дубняка, который покрывает окрестные сопки, растянуты две плащ-палатки.

«Хорошо устроились, в десяти метров мимо пройдёшь не заметишь».

Рычагова напоили водой и уложили на подстилку.

– Обстановка такая, товарищ майор государственной безопасности, – суровеет его лицо. – сегодня ночью крупный отряд японских самураев вновь захватил сопки Безымянную, Заозёрную и высоту 62 и 8. Наши части героически сражались, но из-за того, что японцев было много больше вынуждены были отступить.

– Так вы не с Заозёрной? Как здесь оказались?

– Вчера ночью был послан командиром 118 стрелкового полка мойором Солёновым и комиссаром товарищем Бондаренко в разведку, – обстоятельно начал лейтенант. – во главе взвода разведки. Вы, говорят, товарищ Мошляк, местность хорошо знаете… А как не знать с 1934 года здесь на Хасане служу, каждый кустик знаю… Возьмите подразделение и отправляйтесь на правый фланг. Надо разведать дорогу, огневые точки противника. Под моим началом двадцать бойцов, есть два станковых пулемёта, гранаты…

«А жизнь-то, налаживается».

– … остальные в секретах, – поясняет Мошляк и неспеша продолжает. – ночь светлая была, лунная. По открытому месту идти нельзя – увидят. Мы свернули к озеру и зашагали прямо по воде, по прибрежным трясинам. Я хоть сапоги скинул, а в темноте не доглядел, как многие в сапогах по колено в грязи брели. Хорошо, тихо прошли самое узкое место – там до японских позиций не больше сотни метров. Помогло ещё. Что грохот боя стоял всю ночь. Утром послал дозоры: японцы начали укрепляться на вершинах сопок, вниз к озеру пока не идут: проволочные заграждения ставят, окопы роют, пулемётные точки всюду понатыкали. Вы разрешите, товарищ майор госбезопасности, отлучится? Секреты надо проверить, а то люди больше суток без сна, как бы как в фильме «Чапаев» не вышло.

– Ступайте, товарищ лейтенант.

«Мне тоже есть чем заняться. Надеюсь, что радиостанция выдержала жёсткую посадку».

И тут до меня доходит, что продолжаю стоять в шинели, с которой крупными каплями стекает грязная вода. Снимаю её вместе с «разгрузкой Вассермана», брезентовой жилеткой с множеством карманчиков разной величины, застегнутых на маленькие металлические пуговки. Пожилой лет тридцати старшина, хлопотавший возле Рычагова, увидев разгрузку одобрительно крякнул.

«Чёрт»!

Тяжёлый кирпич совмещённой анодно-накальной батареи оторвался от корпуса радиостанции, оставив на месте преступления несколько изломанных проводов, торчащих из нитяной оплётки, и сам получил приличную вмятину на боковой грани.

Старшина так и замер, неотрывно следя за тем как из жилетки наружу стали появляться разные чудесные вещи: пузатый швейцарский складной нож с белым крестом на чёрной пластмассовой ручке, целлофановые пакетики с таблетками сухого спирта тоже, к сожалению, иностранного производства…

«А почему? Уротропин Бутлеров получил ещё в прошлом веке, добавь немного парафина, вот тебе и сухой спирт – компактный мощный источник тепла. Не заинтересовало никого, чай не в пустыне живём, вокруг у нас всегда много дров»…

Чиркаю зажигалкой «Zippo» и ставлю паяльник на нагрев. Паяльником выступает медный цилиндр в форме крупнокалиберной пули с закруглённым концом. Лезвием с тупым концом отворачиваю винты, осторожно вытаскиваю из корпуса рации стальное шасси с лампами и прикрепленной к нему лицевой панелью. Мой намётанный и «усиленный» взгляд сразу отмечает что механических повреждений электронных компонентов нет. Осторожно возвращаю шасси обратно в корпус.

«Чтобы я делал в случае если хоть одна лампа разбилась? Рация совершенно не приспособлена для ремонта в полевых условиях».

– Фу-у-х… – облегченно выдыхаю и подношу к лицу обрывки проводов от клемм накала.

Язык почувствовал неприятное пощипывание – с накалом тоже всё в порядке. Быстро прикасаюсь руками к анодным клеммам.

«Напряжение имеется, но какое? Батарея 90-вольтовая, шестьдесят сухих элементов типа Лекланше, соединённых последовательно, но по крайней мере один из них поврежден – сквозь лопнувший цинковый корпус, как зубная паста из тюбика выступает серая деполяризационная масса вперемешку с зеленоватым желеобразным электролитом».

После получаса напряжённой работы: пайки лужёных медных проводов (перемычек на повреждённые сухие элементы анодной батареи), восстановления антенны, частью утерянной при пасадке, картина прояснилась: батарея сможет выдать напряжение не более шестидесяти вольт.

«Стержневые лампы, конечно работают при пониженном напряжении, но не все и не всегда».

– Ну как, товарищ майор госбезопасности, будет связь? – Напряжённо смотрит на меня лейтенант Мошляк, вернувшийся в штабной шалаш. – Возвратились дозоры с севера и юга, японцы вышли там к самому берегу.

– Будем пробовать! – Решительно поднимаюсь я с колен. – Товарищ лейтенант, нужна ваша помощь. Где тут поблизости самое высокое дерево? Надо антенну закрепить.

* * *

«В эфире на средних и коротких волнах работающих станций немного (в основном радиовещательные): инерция сознания, только вчера был отменён приказ прежнего руководства о запрете пользования радиостанциями из соображений секретности. Что удивляет, так это полная тишина на „моих“ частотах. Ни я, ни меня никто не слышит. Неужели до сих пор не хватились? Быть того не может, уже прошло часа три с момента последнего выхода на связь».

Напрягаю свой слух, но могу уловить лишь неразборчивый шорох на границе слышимости.

«Упала чувствительность приёмника и выходная мощность передатчика? Без всякого сомнения, что-то предпринять»?

«Сколько километров до Новокиевского? 12–15»…

Высота нашей и их атенны метров по пять… это даёт дальность около 18 километров по прямой. В режиме отражении от ионосферы, даже без учёта потерь на это – минимум 120 километров. Таким образом, не зная реальной выходной мощности передатчика и чувствительности приёмника, предпочтительнее иметь связь на прямой видимости. Но тут другая проблема – при прохождении радиоволны вдоль поверхности земли она испытывает дополнительное поглощение. Уже на расстоянии пяти километров между станциями надо учитывать кривизну земли, а учитывая длину волны моей станции (18 метров) и другие препятствия типа холмов и высоких деревьев.

«Первое, что приходит на ум – это поднять высоту антенны над землёй».

– Товарищ лейтенант, не добивает сигнал, – щёлкаю тумблером «Северка». – надо бы забраться повыше по склону, хотя бы метров на двадцать, попробовать там.

– Бобарыко, – лишь на секунду задумался Мошляк. – пулей к первому секрету, передай мой приказ сержанту Лукашенко: пройти вверх по тропе на сорок метров. Поможешь бойцам перенести пулемёт и сразу обратно. Выполнять. Васильев, на дерево сматывай антенну.

* * *

– Антошка, Антошка, ответьте Подсолнуху, приём. – Явственно, но очень тихо прозвучали в эфире долгожданные слова.

– Я – Антошка. – Закричал я в микрофон, краем глаза вижу как лейтенант хватается за голову. – Как слышите меня, Подсолнух. Приём.

Тридцать секунд проходят в томительном ожидании.

– Антошка, Антошка, ответьте Подсолнуху, приём. – Продолжает монотонно бубнить мой корреспондент.

«Не слышит меня»…

Отключаю микрофон и хватаюсь за телеграфный ключ и передаю вызов открытым текстом.

Почти сразу в наушниках зазвучала хорошо различимая морзянка – подтверждение приёма.

Кратко сообщаю, что мы с Рычаговым соверили вынужденную посадку у сопки Заозёрная, находимся в расположении взвода разведки под командованием лейтенанта Мошляка…

«А что скрывать, кто перехватит это сообщение, если даже на дальности, которая едва достигает 15 километров по прямой приходится работать на ключе»?

Напоследок передаю координаты некоторых огневых, обнаруженных разведгруппой, ставлю подпись и переключаюсь на приём.

«Опять молчание… Не факт, что радист с „Подсолнуха“ всё принял… Повторить»?

Тут откуда-то сверху послышались громкие крики, затем винтовочный выстрел и, наконец, очередью ударил «Максим».

– Васильев, спускайтесь с майором в лагерь, – в руках Мошляка тускло сверкнула воронёная сталь нагана. – ждёте меня там. Выполнять.

Где-то совсем рядом, зацокали пули и нам на головы посыпались срезанные ветки дубняка. Выдёргиваю из разъёма антенну, отбрасываю провод в сторону поднимаю к груди рацию и кручу головой в поисках сумки. В этот момент сильный удар вырывает железный ящик из рук, который на излёте пребольно токает меня в живот. Не шевелясь, потрясённо гляжу под ноги: пуля пробила одну тонкую стальную стенку корпуса радиостанции, оставив на второй внушительную вмятину.

– Тащ майор, бежим… – дёргает меня за плечо боец. – бросайте её!

«Как же, бросай… за утерю техники особой секретности по головке… хм… не погладят»!

Оторванная батарея летит под откос, железный ящик – в сумку, едва различимая козья тропа извивается по склону, ветки хлещут по лицу, мелкая каменная крошка плывёт по каблуками сапог. Вниз – не вверх, через три минуты мы с Васильевым врываемся в высокие заросли осоки, волнующейся под внезапно поднявшимся ветерком, и останавливаемся только в штабном шалаше, нас встречают стоящие старшина и Рычагов. Трое бойцов продолжают спать на песке, подлжив вещмешки под головы.

– Подвинь накидку, – командует лётчик, не обращая на нас внимания, морщась и держась за бок. – мои подходят…

Старшина убирает одну плащ-палатку с кольев, открывается небольшое участок синего неба… без единой тучки.

«Повезло нам с туманом»…

– … вот-вот, слышишь? И15-бис, мои сорок восьмой ипэ и ещё, кажись, штурмовики. Вместе со свежим воздухом и шумом камыша и звуком недалёкого боя в штаб проникло явственное гудение авиационных моторов.

– Ну сейчас мои ребята покажут япошкам!.. – Совсем повеселел Рычагов. На небе появились чёрные точки самолётов, разделённые на две группы машин по двадцать в каждой: первая шла выше и южнее, вторая со снижением – прямо на нас.

Через пару минут шум двигателей полностью заглушил все остальные звуки и невооружённым взглядом можно было легко разглядеть первую девятку атакующих бипланов с прямыми без «чайки» верхними крыльями. Ещё через короткое время от самолёта ведущей тройки отлелились десяток маленьких точек, быстро устремившихся к земле. Повторяя действия командира бомбы сбросила вся девятка.

– АО – десятые пошли… – Тоном комментатора начал Рычагов и вдруг заорал, неловко оседая на пол. – ложись!

Через секунду по всей округе загрохотали небольшие взрывы, поднимая в воздух заряды воды и песка. Мириады смертоносных осколков и гальки принялись косить осоку и камыш, пронзительно засвистели над нашими головами. Один из бойцов, отдыхавших после дежурства, спросонья пытается вскочить на ноги, но сильная рука старшины удерживает его внизу. Сверху на нас проливается грязный ливень из бурой тины, белых кореньев и жёлтого песка, забивающий глаза, уши, нос. Во вдруг возникшей тишине с трудом разлепляю глаза и прямо перед собой вижу крупного чебака, бьющего хвостом по земле.

– Никто не ранен? – Стою на четвереньках и трясу головой из стороны в сторону, как собака.

– Нет, нет, в руку… – как глухие, громко отвечают бойцы, старшина бросается к последнему.

Пошатываясь, поднимаюсь на ноги и поднимаю голову: истребители, выстроившись в большую карусель над плоской вершиной Заозёрный, по очереди срываются вниз в пикирование и поливают огнём своих пулемётов что-то внизу. Послышались хлопки японских зениток, но клубки разрывов видны значительно выше и в стороне. Бомбовый удар второй девятки И-15 пришёлся по склону сопки, метрах в сорока над нами, в сплошном зелёном лесном покрывале образовалась внушительная проплешина.

– Товарищ старшина, вы тут заканчивайте, – тот умело и споро бинтует руку раненому. – и на второй секрет, а мы с Васильевым на первый… Им может быть помощь нужна, последние бомбы куда-то туда упали.

* * *

Как выяснилось, одна из бомб упала на тропу, разделявшую наш секрет и позицию, где залегла цепь японских солдат, прочёсывавшая склоны Заозёрной и напоровшаяся на наш огонь. Этот взрыв прекратил атаку японцев, убив и ранив нескольких нападавших, не причинил никакого вреда нам, но к тому моменту в строю осталось лишь двое красноармейцев из пяти: был убит Бобарыко и тяжело ранен сержант и легко – ещё один боец. Лейтенант Мошляк встал за пулемёт и короткими точными очередями сбил на время боевой пыл самураев, но те перегруппировались и, подбадривая себя криками «банзай», бросились вниз на наши позиции.