Текст книги "Война. Часть 1 (СИ)"

Автор книги: Сергей Кротов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

В отражении стекла замечаю Олю, на цыпочках подкрадывающуюся сзади, маленькие ладошки ложатся мне на плечи, я не поворачиваясь продолжаю смотреть в окно.

– Ну прости ты меня, – всхлипывает она, – девчонки с Лубянки наплели разное, а я как дура повелась… ещё поцарапки эти у тебя на животе.

– Что же изменилось за два дня? – холодно бросаю я.

– Я узнала по своим каналам. что эта сучка и тот прикреплённый комиссар Хрусталёв, – горячее дыхание девушки морозит мне спину, – ходят на одну конспиративную квартиру на Арбате… в общем Кобулова эта квартира.

– Секретно-политический отдел? – разворачиваюсь я на каблуках, – Почему? Я что троцкист какой?

– Нет думаю не это, просто он доверенное лицо Лаврентия Павловича, – глаза Оли загораются радостью, – развести он нас хочет, с каждым поодиночке ему проще работать будет.

– В уме и знании женской психологии ему не откажешь, – мстительно поджимаю губы.

– Ну прости, – тянется она ко мне, – говорю же, дура я.

– Ладно, куда тебя девать… – обнимаю подругу и тут же с усилием воли отстраняюсь от неё, – ты мне лучше скажи, что у вас в Международном отделе происходит и вообще в Особом Секторе. Я неделю назад свой отчёт сдал – ни ответа, ни привета.

– Сама ещё не разобралась, – хмурится Оля, – Игнатьев с полудня каждый день уезжает в Кремль на доклад. После того как пришло известие, что Гитлер пришёл в себя, назад на работу не возвращается. Утром приедет, вызывает к себе начальников секторов, сидит с ними совещаются, в десять приходит фельдъегерь…

– Это дешифровки от меня…

– Похоже, – кивает она, – ещё из Разведупра и с Лубянки доклады. Берзина, кстати, отстранили от обязанностей, но, думаю, скоро вернут. Чувствую не будет оргвыводов, на мой рапорт тоже никакой реакции. Эльзера с прикреплённым я вчера проводила на Казанском вокзале, будет жить в Энгельсе… с Альтой я пересеклась в Швейцарии, она там с больным мужем. У него туберкулёз. Оставила с ними Кузнецова, будут добираться до Союза через Турцию.

– Ясно, выходит легко отделались: ни головы в кустах, ни груди в крестах.

– Это да, – грустно вздыхает Оля, – не нашла я наших фамилий в списке награждённых за Хасан. Мошляку героя дали…

«А его спасительнице – фигу с маслом».

– Какие твои годы, – чмокаю подругу в щёку, – живи и радуйся. Смотри как хорошо мы эту сволоту в Мюнхене проредили и нам ничего за это не будет!

– Неплохо, – грустно улыбается она, – надеюсь, что посадили меня за написание аналитических докладов ненадолго. Занимаюсь сейчас германской промкой, встречаются очень интересные вещи. Насколько я понимаю, информация пришла от Лемана, он ведь в гестапо курирует оборонную промышленность, ездит по предприятиям и компаниям с инспекциями. Так вот, представляешь, в одном сообщении говорится, что в начале года один химик из ИГ Фарбен по фамилии Шлак синтезировал полимер, который назвал перлон. Его начальство к полимеру особенного интереса не проявило, и он накатал просьбу в гестапо, чтобы снять с темы гриф секретности. Подробное описание материала, технологию получения его из фенола приэтачил подробную, а наш гестаповец всё это аккуратно сфотографировал и переслал в Москву. Я стала разбираться – капрон!

– Советские женщины поставят тебе памятник, – приобнимаю Олю за талию.

– А параплан не хочешь? – упирается руками мне в грудь она, – или магазин для пулемёта, винт для самолёта, не хочешь?

– Всё хочу и уже давно.

– Только не здесь, едем домой, – легко ускользает из моих объятий подруга, – пожалеем людей, которые слушают нас сейчас. Слов-то они из-за твоей глушилки разберут, а вот…

– Думаешь, что они нас дома не слушают?

– Наши привыкли.

* * *

– Слушай, в чём это у тебя лицо? – вслед за Олей плюхаюсь на диван заднего сиденья ЗИМа.

– Где? – в её руках появляется зеркальце, любопытный глаз водителя появляется в зеркале заднего вида, – а, это пудра, я только что со съёмок из «Мосфильма».

– ??!

– «Ошибку инженера Кочина снимаем», – наслаждается подруга нашим с Костей изумлением, – кстати, по пьесе нашего друга Шейнина…

– Так вы артистка, товарищ Мальцева? – поворачивается к нам водитель.

– На дорогу смотри, – строго цыкает на него та, – ну не совсем артистка, я – дублёрша Орловой.

– Не может быть! – Костя поспешно поворачивается к совершенно пустому Садовому кольцу, хотя вам никто не говорил, вы очень на неё похожи. А о чём картина?

– Секрет, – польщённо улыбается она.

– Да ладно, – легонько толкаю её плечом, – мы с Костей никому не скажем, у нас с ним уже столько подписок отобрали, можем ещё одну дать. Давай, колись.

– Ну слушайте, только больше никому. Значит так, инженер Кочин – талантливый авиаконструктор. Однажды, чтобы поработать над проектом нового секретного самолёта, берёт его чертежи к себе домой… Его начальник, завербованный иностранной разведкой, сообщает об этом резиденту…

– Кому-кому? – ёрзает на водительском месте Костя.

– Ну, главному шпиону… А Кочин влюблён в свою соседку по коммунальной квартире Ксению, которую играет Любовь Петровна. Ксения, в свою очередь, тоже завербована этим самым резидентом…

– Что творится, – качает головой Костя, сжимая в кулаках баранку.

– … она по его приказу заманивает Кочина к себе в комнату…

«Надеюсь, Орлова сама справилась с этой сценой».

– … а резидент проникает в комнату Кочина и фотографирует чертежи самолёта. Представляешь, при этом пользуется магниевой вспышкой. Там такая дымина была на площадке, – поворачивается подруга ко мне, – ничего не видно, но Кочин, когда вернулся к себе в комнату, почему-то ничего не почувствовал. Я возьми и шепни об этом Орловой, меня услыхал ассистент режиссёра, стоявший рядом и зашипел, мол, что ты в этом понимаешь, фильм снимается по пьесе самого товарища Шейнина, а сценарий написал Олеша. Тут и Шейнин появился, приехал на съёмки для встречи с актёрами. С большим вниманием отнёсся он к моим словам и предложил сцену с резидентом переснять, ещё о чём-то пошушукался с режиссёром товарищем Мачеретом и тот предложил мне стать главным консультантом картины.

– Не может быть, – восхищается Костя и пролетает по Кремлёвской набережной мимо Большого Каменного моста.

– Стоп, – кричу водителю, – проехали, давай сворачивай на Волхонку… Костя с красными ушами крутит баранку.

– … а вот я не пойму, – поворачиваюсь к подруге, – ты там трюки какие-то будешь исполнять вместо Орловой?

– По первоначальному сценарию я должна была с моста под поезд падать…

«„По первоначальному сценарию“? Интересно»…

– … ну когда Ксению с него толкает резидент, когда она раскаялась и решила идти в НКВД…

– Помедленнее, – командую водителем, – а то это мы сейчас с моста полетим.

– … но я подумала, что лучше немного изменить сценарий: Ксения будет теперь не раскаявшейся предательницей, а лейтенантом госбезопасности, которая внедрилась в шпионскую сеть, раскинутую резидентом. В фильме будет много погонь, перестрелок и рукопашных схваток… Что ты на меня так смотришь? Всем мои идеи очень понравились, особенно ассистенту режиссёра, особенно после того как Любовь Петровна обняла меня, поцеловала и обещала поддержку нового сценария на самом верху. Сами понимаете каково ей было играть шпионку. Даже товарищ Жаров остался доволен хотя он по старому сценарию играл майора госбезопасности, следователя, который распутывает дело, а в новом – лентяя, проморгавшего у себя под носом врага, все мысли которого как бы быстрее со службы сбежать на охоту.

«Любопытное прочтение пьесы „Очная ставка“».

– А как же чертежи самолёта? – Костя резко тормозит у нашего подъезда.

– Чертежи? Чертежи были ненастоящими, – хлопает дверью Оля и берёт меня под руку, – и идеологически всё правильно: молодые кадры, приходят на смену старым, не справившимся с новыми задачами, и разоблачают коварного врага, причём предателей в картине нет, есть только совершившие ошибку…

– Ну а драки, погони и другие голливудские трюки зачем?

– Самбо и дзиу-до будем пропагандировать… война уже идёт.

Москва, Брюсов переулок, дом 6. Квартира академика Ипатьева.

20 ноября 1938 года, 14:00.

«Война уже идёт, война уже идёт», – рефреном звучат Олины слова в голове в такт стуку железных подковок на каменной лестнице.

– Алёша, прошу вас, – тревожно смотрит на меня жена академика Варвара Дмитриевна, провожая в кабинет мужа, – постарайтесь покончить с делами побыстрее, Владимиру Николаевичу нездоровится.

– Алексей Сергеевич, – радушно встречает меня хозяин, – наслышан о вашей поездке на шахматный турнир. Сами шахматами увлекаетесь? Может сыграем партию.

– В другой раз, Владимир Николаевич, – смотрю на умоляющие глаза его жены, – спешу очень, я буквально на минутку.

– Варечка, распорядись насчёт чая, пожалуйста, – кивает он на кресло напротив меня, – я так понимаю, вы с миссис Пост встречались в Амстердаме не только по поводу матча на первенство мира?

– Вы проницательны, Владимир Николаевич, – подо мной скрипит толстая кожа, – это я для неё возил образцы вашего полиэтилена. Переговоры прошли очень удачно, заказы на оборудование, что вы включили в список, она приняла, по срокам – от полугода до года. Главное, мы договорились о долгосрочном сотрудничестве, так что, надеюсь, поставки будут продолжаться. Но я здесь не за этими, прочтите, пожалуйста, вот этот научный отчёт, его нам удалось достать по своим каналам.

Варвара Дмитриевна, сама вошедшая в кабинет с подносом, бросает на меня укоризненный взгляд, заметив в руках мужа несколько отпечатанных на машинке листов.

«Как бы я персоной нон-грата у неё не стал, – добавляю в чашку молока, – говорить с академиком о смесевом ракетном топливе или отложить до следующего раза»?

Дело в том, что, пытаясь в прошлой жизни разобраться с этим вопросом, я выяснил, что одним из его компонентов, а именно горючим, является эластичный полимер с довольно хитрыми механическими и объёмными свойствами. Название полиуретаны, а особенно его циклопическая формула в справочнике, вызвали у меня тоску, и я отбросил тогда мысль о смесевом топливе, отбросил… до последнего времени.

– Любопытно, – академик отрывается от чтения, – многообещающий материал, эластичнее и прочнее шёлка, влагу не впитывает. Шлак… наверное из молодых, стариков в лаборатории профессора Байера я всех знал, работал у него в Мюнхене ещё до войны. Ну что ж, пока я вижу две основные трудности для немедленного запуска перлона в производство: первая – нужно создавать специальные машины, у нас с этим не очень, для вытягивания длинных нитей, ведь самая очевидная область применения для сего материала, что сразу приходит на ум, это – нити, верёвки, канаты. Впрочем, в первое время можно искусственную щетину производить…

«Попробовать в самом деле диски и магазины для пулемётов отливать»?

– … Вторая трудность, добыча фенола – основного сырья для перлона. Технология давно известная – из каменноугольной смолы, но тут масштабы не те. Сами посудите, сто грамм фенола на одну тонну угля, да и те уже расписаны между аспирином, эпоксидкой и салициловой кислотой.

– Что же делать, Владимир Николаевич?

– Как что, молодой человек, если нельзя добыть, то надо синтезировать. Это германцам деваться некуда у них нефти нет, придётся возиться с углём, а нас нефтью бог не обидел. Будем фенол из бензола синтезировать, правда серной кислоты понадобится много в соотношении примерно два к одному. Хотя нет, не обязательно. Я в бытность свою в Америке работал над высокооктановыми добавками к моторному топливу с низкой температурой замерзания и обнаружил, что очень хорошо для этого подходит кумол или, как они его называют, кумин. Его просто получить алкилированием бензола пропиленом, если продолжить реакцию с добавлением кислорода и небольшого количества серной кислоты, то на выходе получаем фенол и ацетон. Все процессы идут при небольших температурах и давлениях, я это проделывал в домашней лаборатории.

«Просто кладезь знаний… Спрошу, была не была».

– Владимир Николаевич, а вы слыхали о полиуретане? – отхлёбываю уже совершенно холодный чай.

– Не только слышал, но и в руках держал, – улыбается академик, глядя на моё вспотевшее от напряжения лицо, – я встречался в Чикагском университете с его создателем, тоже немцем, по просьбе моего заказчика, – он ловко обошёл патент Кэразэса на полиэстер и нейлон, но особого интереса, как волокно для тканей, полиуретан в Америке не вызвал.

– Меня интересуют пенополиуретаны, такие, которые можно получать непосредственно в в нужной конструкции: заливаешь в неё, она принимает её форму и полимеризуется в ней, термостойкие и небольшие по плотности…

Академик несколько минут задумчиво глядит на огонь в камине.

«Один глупец может задать столько вопросов»… – поглядываю на напольные часы и с опаской прислушиваюсь к шагам в коридоре.

– Действительно, тот немец из «ИГ Фарбен», его звали Отто Байер, он однофамилец профессора, показывал кусочек каучукоподобного материала, – Ипатьев поднимает на меня усталые глаза, – но мне кажется, что эта была не пена… явное литье.

«Это как раз не проблема, вспененный полиуретан в моей истории был открыт случайно, когда в реакционную смесь попала вода».

– Владимир Николаевич, я понимаю что вы очень заняты, но может быть посоветуете кого-нибудь специалиста, кто мог бы заняться этим вопросом? Очень большие перспективы открываются в области топлива для реактивных двигателей.

– Посоветую, – академик устало откидывается на спинку кресла, – и не какого-нибудь, а специалиста с большой перспективой: доктора наук Кнунянца, бывшего дипломника Алексея Евгеньевича Чичибабина…

«Почему он так испытующе смотрит на меня? Что, Чичибабин тоже просится в Союз? Всем работу найду»…

– Как здоровье академика? – задаю наводящий вопрос.

– Вот, Алексей Сергеевич, – неожиданно легко вскакивает с места Ипатьев и спешит к письменному столу, – письмо от него, я думаю его следует передать Сталину…

Дверь в кабинет открывается и на пороге появляется рассерженная жена.

– Уже ухожу, Варвара Дмитриевна, вот только письмо от Алексея Евгеньевича захвачу, – тоже поднимаюсь я, её глаза зажигаются радостным огнём.

«Кнунянц, ну как я мог сам не догадаться»?

Московская область, аэродром «Подлипки»,

21 ноября 1938 года, 10:30.

«Повезло, солнечный день сегодня. Идеальная погода для определения максимальной скорости самолёта на оптимальной высоте. Торопит Голованов. Его можно понять: первый И-180 разбит в дребезги Чкаловым, второй – скапотировал, когда за штурвалом был Супрун… и совершенно точно не может быть подан на испытания в НИИ ВВС до нового года. Яковлевский И-26 провалил статические испытания, поэтому тоже к первому января не поспеет. О Бартини и говорить нечего: итальянские основательность и неспешность уже вывели его из числа реальных конкурентов на победу в конкурсе».

– Высота четыре тысячи метров, – в динамиках раздаётся нарочито спокойный голос Галлая, – температура минус девятнадцать, начинаю работу.

Работники КБ, обступившие мой припаркованный у ангара ЗИС с открытыми дверями, возбуждённо заговорили, заглушая гул двигателя, несущегося с небес. Я специально включил радиостанцию в машине на приём, чтобы увести «болельщиков» от дверей радиорубки и не мешать руководителю полётов.

Работа испытателя в данный момент заключается в том, чтобы попытаться разогнать самолёт до максимально возможной скорости на прямолинейном участке над аэродромом, гоняя его взад – вперёд, провести так называемый «километраж». Подходить к искомой скорости лётчик должен постепенно, постоянно контролируя состояние машины, чтобы не допустить флаттера.

«Хотя сегодня Галлай может действовать увереннее, учитывая успех накануне»…

* * *

Вчера вечером потихоньку от всех Лавочкин м Люшиным уже провели «километраж» И-289-го… Пока после испытаний проверяли, обмеряли и взвешивали машину, вычисляли аэродинамическую поправку скорости, наступила ночь, поэтому решили порадовать меня утром.

«Пятьсот пятьдесят километров в час! Догнали „мессер“»!

На климовском двигателе, пушкой Дегтярёва в развале блока цилиндров (Шпитальный свою пушку не торопится присылать) и двумя макетами синхронных пулемётов, не считая радиостанции и кислородного оборудования…

– На ламинарном крыле? – чуть не раздавил телефонную трубку в кулаке.

– Нет-нет, на обычном, завтра с утра будем делать «километраж» с ламинарными консолями, приезжайте, Алексей Сергеевич, будем ждать.

«По теории, по самым скромным прикидкам, ещё пятьдесят километров в час можно выжать…»

* * *

– Шестьсот десять… – голос Галлая заметно дрогнул.

– Ура!! – Люда Сибиркина и другие девчонки из «девушковой бригады» бросились обнимать Наума Чернякова.

«Сколько может быть аэродинамическая поправка? – мысленно вглядываюсь в график поправок на изменение сжимаемости воздуха, – на высоте четырёх тысяч метров не больше десяти километров в час… и их надо вычесть из показаний прибора… В любом случае психологическая отметка превышена».

– Ура!! – присоединяюсь к девушкам.

– Баловство, – слышу краем уха чей-то голос, – ты видел, как они полировали эти консоли, как пылинки с них сдували? Кто этим в поле заниматься будет? Баловство.

– Техники будут, – возражает другой, – да и сами лётчики… когда поймут, что от этих километров их жизни зависят.

– Что празднуем? – из затормозившей рядом «эмки» появляются две высокие фигуры в военной форме.

– Рекорд, товарищ Голованов! – задорно отвечает скорая на язык Сибиркина.

– Слыхал, Александр Иванович, – ехидно замечает тот, повернувшись не к задравшему вверх голову спутнику, а к бойкой конструкторше, – второй день гуляют, не могут остановится.

«Как узнал? Вроде бы договорились с Лавочкиным сначала проверить ламинарное крыло, а потом уже докладывать наверх».

– Новый рекорд! – весело закричали все разом, видя что начальник не сердится, – шестьсот десять!

– Сколько-сколько? – главком и начальник НИИ ВВС недоверчиво смотрят на меня, я гордо киваю.

– Здравствуйте, товарищи, – запыхавшийся Лавочкин приветствует гостей, которые с интересом наблюдают за снижением истребителя, консоли крыльев которого были выкрашены в радикально чёрный цвет.

«Ещё одна проблема, которую надо решать: налаживание производства своей авиационной краски с микронным зерном. То, что удалось закупить в САСШ на первое время, конечно, хватит, но зелёной – совсем мало, не более чем на сто пар консолей».

А вообще, сегодняшний наш успех отнюдь не случаен: в КБ проведена большая научная работа: сняты километры профилограмм, исследована шероховатость поверхностей разных покрытий (ткань, дюраль) при разных методах окраски (кистью, пульверизатором), с грунтовкой и без. На дюралевых консолях, что сейчас стоят на ЛАГе, удалось добиться средней высоты бугорков в пять микрон, а при последующей полировке они были уменьшены до двух.

Очень помогли «нарукавники» для измерения давления на профиле крыла. С их помощью удалось экспериментально с высокой точностью построить распределение давления по контуру крыла и точку перехода (наличие отрицательного градиента давления) на крыле, когда течение в пограничном слое становится ускоренным, что способствует сохранению его ламинарности.

«Хорошо поработала „девушковая бригада“, не считаясь со временем… надо будет попытаться выбить для них премию. Хотя почему только для них… Стоп, чего-то я тороплюсь, до завершения испытаний ещё долго, одно пикирование чего стоит… А это чей ЗИС? Понятно, Хруничева».

* * *

– Всё правильно, товарищ главком, – полковник Филин отрывается от миллиметровки и бросает на маленький столик, заваленный бумагами, навигационную линейку, – шестьсот пять километров в час. Судя по барограмме при испытаниях самолёт шёл без пикирования, на одной высоте. Высота четыре тысячи метров. Приёмники воздушного давления поверены в измерительной лаборатории ГАЗ?1 (Государственный Авиационный Завод).

Все собравшиеся в тесной комнатке под аэродромной вышкой с облегчением выдохнули.

– Поздравляю, товарищ Лавочкин, – раскрасневшийся нарком с чувством жмёт руку главного конструктора, – товарищ Голованов, надо приложить все силы, чтобы завершить испытания до конца года…

«Хм, по условиям конкурса вроде как было сдать образец на испытания к первому января… впрочем, чем быстрее, тем лучше – „война уже идёт“».

– … Если всё пройдёт успешно, то буду ставить вопрос перед правительством об организации на заводе?1 производства вашего истребителя… – Хруничев старательно избегает моего взгляда.

«А затем тихой туда же и КБ, не дожидаясь истечения года, данного нам Сталиным. Прелестно, хорошо хоть не исподтишка, в открытую играет глава НКАП. Хотя с другой стороны, по сравнению с „Дуксом“ наш 289-й – кустарная мастерская, там до последнего времени ежемесячно выпускалось более сотни самолётов, сейчас в связи со снятием с производства И-15 – меньше».

Щёки Лавочкина побагровели от волнения.

«Его можно понять, получив такую базу как завод?1, ты сразу выходишь в высшую лигу… Такие предложениями делают раз в жизни… Крупнейший столичный завод на Центральном аэродроме».

Все, за исключением наркома, вопросительно смотрят на меня.

– Я не против, товарищи, – разом разряжаю создавшуюся напряжённую обстановку, – для меня дело превыше личных соображений. Вот только наш завод и аэродром «Подлипки» останутся в Спецкомитете. Это моя принципиальная позиция. Мы запланировали здесь большие работы по морской тематике.

– Это дело надо перекурить, – радостно объявляет Хруничев.

* * *

– Александр Евгеньевич, – ловлю Голованова за локоть, – не хотите задержаться ненадолго? Тут у меня запланирован показ для адмирала Петрова экспериментальной техники. Думаю вам будет интересно.

– Вот так и отдашь ему всё? – невпопад отвечает тот, глядя за отъезжающим ЗИСом Хруничева, – это же кругом твоя заслуга. Небось поехал докладывать об успехах наркомата…

– Моего вклада в этот самолёт не больше, чем его… А раздавать ценные указания может даже дрессированная шимпанзе в цирке. Так что, останетесь?

– Добренький ты, Алексей, – хмыкает он и поворачивается к начальнику НИИ ВВС, – поезжайте, товарищ Филин, я здесь задержусь…

– Доставлю вашего начальника куда попросит, – отвечаю его на немой вопрос в глазах.

– Так вот добренький ты, не боишься, что ототрут тебя от всех начинаний?… Не боишься, впрочем, я на твоём месте тоже бы не боялся…

– Нам туда, – машу рукой в сторону самого дальнего ангара, – Костя, скажешь адмиралу где мы.

– Хороший может получится аппарат, – кивает Голованов на бережно толкаемый механиками в полотняных перчатках истребитель. – быстрый… но надо ещё посмотреть каким он окажется на вертикалях. Хотя уже ясно, что не всякого лётчика посадишь за его штурвал, да и не каждого механика к нему подпустишь.

– Что верно, то верно, – легко подстраиваюсь под широкий шаг главкома, – подумал, что неплохо бы для внедрения самолёта в войска создать отряд из опытных лётчиков и механиков, хорошо бы испанцев… Чтобы не в строевые части передавать, а на первых порах только лучшим из лучших.

– И пути нащупать против германских наскоков, – горячо подхватывает Голованов, – свою тактику применения обкатать, а заодно пару вместо тройки попробовать. Я тоже подумал об особом отряде, затем, чтобы строевые части не изобретали велосипед, а по итогам боевого применения получили апробированные методики, закрепленные в уставе.

«В уставе… а до начала боёв на Халхин-Голе меньше полугода. Сказать – не сказать»?

– Вот вы говорили насчёт германцев, – решаюсь я, – только может так статься, что к лету нам придётся не только в Испании воевать. Не хотят, похоже, японские генералы успокаиваться в Маньчжурии после Хасана…

Сзади послышался шум мотора приближающего автомобиля.

– В общем, вы знаете что я делал в Испании, – Голованов молча кивает, – так вот, тем же самым занимаюсь в отношении Японии. О всех данных сказать не могу, но очень вероятно, что в конце весны начале лета начнутся боевые действия в Монголии… причём с японской стороны силами, большими чем на озере Хасан…

Увидев меня, Черёмухин и Миль начинают открывать высокие дощатые двери ангара.

– Я ничего по линии Разведупра не получал, – хмурится главком.

– Скорее всего перепроверяют сведения по агентурным каналам… Я советую вам, Александр Евгеньевич, без лишнего шума, иначе не сносить мне головы, начать инспекцию авиации Забайкальского военного округа, а заодно частей в Монгольской Народной Республике…

– Спасибо, что предупредил, да ты не волнуйся, Алексей, мы скоро в Чите открываем учебный центр с твоими авиа-тренажерами. Сам поеду, нет Будённый не отпустит…

– Вот это точность, – за спиной послышался знакомый голос Петрова, – ровно полдень, как на корабле!

* * *

– А кто на Ухтомском аэродроме остался? – Голованов и Петров мигом по военной выправке выделили Черёмухина из группы людей, стоящих у вертолёта, и забросали его вопросами.

– Там строится завод автожиров, – чётко отвечает тот, – директор Камов. Аэродром станет заводским.

– А вот я не пойму, – вступает адмирал, – в чём разница вашего аппарата и автожира?

– У автожира верхний винт в отличие от геликоптера работает в режиме авторотации, то есть мотор его не крутит и ему для вращения нужен напор набегающего воздуха. Автожир не может неподвижно зависнуть над какой-нибудь точкой на земле и взлетает он с разбега. Поэтому у него есть самолётный тянущий винт и часто крылья и хвостовое оперенье. По сути автожир – это самолёт, которому верхний винт помогает держаться в воздухе, когда его обычный собрат уже бы свалился ввиду потери скорости.

– Давайте, Алексей Михайлович, лучше покажем нашим гостям на что способен ваш аппарат, – предлагаю я.

– С превеликим удовольствием, – Черёмухин делает знак двум техникам, стоящим неподалёку.

Они берутся с двух сторон за состоящий из металлических трубок корпус и легко выталкивают на воздух, мягко покачивающийся на трёх больших велосипедных колёсах геликоптер. Один из техников помогает пилоту забраться в открытую всем ветрам кабину, а второй – уже катит тележку с крашенным красной краской баллоном для пневматического запуска двигателя.

– От винта! – хрипло выкрикнул Черёмухин.

Ожили раскручиваясь лопасти, зрители схватились за головные уборы. Вертолёт легко оторвался от земли и завис в воздухе в прямо над нашими головами. Сверху вниз летит оцинкованное ведро, с привязанной за дужку верёвкой, другой конец которой прикреплён к железному скелету аппарата. Смеющиеся техники, как униформисты в цирке, наполняют ведро водой. Новый подъём, винтокрылая машина делает разворот на девяносто градусов и неспешно движется по направлению к первому деревяному ящику из четырёх, расставленных в углах воображаемого квадрата со стороной в сотню метров.

– Этого ещё не хватало, – с опаской гляжу на полосатую кишку ветроуказателя, наполовину приподнявшуюся от порыва ветра.

Черёмухин уверенно работает ручкой управления дифференциальным шагом винта, парирует помеху, вертолёт висит над ящиком неподвижно, дожидаясь пока погаснут колебания ведра. Ведро касается ящика, новый поворот на девяносто градусов, подъём и полёт в другой угол квадрата. Гости широко открытыми глазами, не мигая смотрят на необычное представление, я то и дело на свои новые ручные часы. По возвращение в исходную точку техники сливают воду обратно, с гордостью демонстрируя первоначальный уровень воды: ни одна капля не пролита, а пилот плавно опускает машину точно в те самые выемки, что оставил на земле вертолёт при взлёте.

– Не скрою, Алексей Михайлович, – Петров крепко жмёт руку подошедшему лётчику, – я поражён. Такая точность управления при ветре в десять узлов, удивительно!

– Это что у вас, моторы М-2 стоят? – подходит к аппарату Голованов, – антикварная вещь, десятилетней давности?

– Так точно М-2, чем богаты, – разводит руками Черёмухин, – стараемся экономно расходовать их ресурс: высоко и быстро не летаем…

– Хотите МГ-31 форсированный инженера Коссова? Его Тушинский завод здесь по соседству выпускает и легче будет, и по размерам меньше, и на пятьдесят лошадей мощнее. Я это к чему, – Голованов в свою очередь пожимает руку пилота, – одноместный аппарат для нас с товарищем адмиралом бесполезен, лётчик будет постоянно занят управлением. Нам нужна по крайней мере двухместная, а лучше трёхместная машина с лётчиком-наблюдателем для целей разведки и корректировки огня, заодно и учебная, если продублировать управление…

– Да и скоростью узлов в пятьдесят-шестьдесят, ещё высота подъёма в пару километров тоже бы не помешала, – подтверждает адмирал.

– А почему бы нам не пройти в помещение, товарищи, – вступаю в разговор я, – обсудим всё подробно.

* * *

– Ну а теперь начистоту, – начинаю с порога конструкторской, после проводов морского и авиационного начальства, – что с Изаксоном?

– Его Петляков охмурил, – и не думает запираться Черёмухин, – уже неделю у него в бригаде работает, над высотным истребителем… Но вы не сомневайтесь, Миша справится с его работой…

– Нам бы ещё товарищей Виноградова, Леймера и Лаписова в коллектив, – Миль с надеждой глядит на меня.

«Высотный истребитель – это „Пешка“? Чёрт, не хотелось бы мешать Петлякову, хороший самолёт у него вышел… Быть посему, но за главу вертолётной бригады Изаксона, орденоносца, Хруничев мне заплатит».

– Хорошо пишите список, всех кого считаете нужными нам, включая техников и мастеров, – киваю я, – что ещё?

– Бальса нужна, – хором отвечают вертолётчики.

– Что это такое? – спешно пытаюсь найти информацию в памяти.

– Дерево такое, растёт в Южной Америке, – поясняет Миль, – для лопастей его на Западе применяют. Легче пробки, по прочности не уступает сосне, но в три-четыре меньше плотность…

«„Москито“, английский лёгкий бомбер из бальсы был сделан… растёт на юге Мексики и в Гватемале».

– …Понимаете, Алексей Сергеевич, – продолжает будущий главный конструктор вертолётов, – винт геликоптера – это самая важная его часть, даже важнее мотора. Подъёмная сила в большей степени зависит от ометаемой площади винта, чем от мощности мотора. Лопасти должны быть лёгкими и прочными…

– Я думал вы их из дюралюминия строите.

– Пытались, – вздыхает Черёмухин, – не вышло ничего. Вальцы для прокатки дураля узкие, приходится потайную клепку применять, но при вращении винта или от температуры листы начинают воздух травить с верхней плоскости на нижнюю… Пришлось возвращаться к деревянным нервюрам и клеёной фанерной обшивке, обтянутой полотном. Дуралевым остался только лонжерон. Ну а сосна тяжёлая…

– А форма лопасти у вас какая, НАСА номер двенадцать? – пытаюсь блеснуть эрудицией.

– Какой номер, Алексей Сергеевич, – сокрушённо машет рукой Миль, – лопасть плохо форму держит, отсюда вибрации, низкая подъёмная сила, большая нагрузка на ручку управления. Пришлось два соосных винта городить: один – большой, несущий, другой – малый, только для управления.