Текст книги "Крымская война"

Автор книги: Сергей Семанов

НАЧАЛО ПУТИ

Излагать биографию всякого героя, как мы убеждены, следует последовательно от первого дня до заключительного итога. Так вот: четвёртого июня 1798 года в семье генерал-майора князя Михаила Алексеевича Горчакова родился сын Александр. Мать новорождённого Елена Васильевна была куда менее знатного рода, но тоже из потомственных дворян – дочь армейского подполковника барона фон Фрезера, из семьи давно обрусевших православных немцев.

По отцу семья Горчаковых принадлежала к старинному дворянскому роду; в XVIII веке Горчаковы занимали высокие должности на государственной службе. Родители будущего канцлера Российской империи не были очень богаты, тем не менее знатность происхождения и покровительство влиятельных родственников создавали молодому Горчакову достаточно высокое положение в обществе.

В одном из своих юношеских писем будущий дипломат писал: «С молодости я никогда в родительском доме не знал, что такое нужда, однако к роскоши не привык». Так было заведено в служилых русских семьях ещё со времён Петра Великого и традиции эти сохранялись долго: и единственного сына, и четырёх его сестёр воспитывали в строгости, трудолюбии и послушании, никакого баловства в таких семьях не допускалось, оттого и последствия воспитания оказывались, как правило, положительными (вспомним семьи Волконских и Ростовых из «Войны и мира», там изображается как раз данное время).

Александр Горчаков получил блестящее для своего времени образование. Благодаря заботам матери он рано стал читать, с молодых лет превосходно изучил английский, немецкий и французский языки. В 1811 году успешно выдержал экзамены в Царскосельский лицей.

Горчаков стал одним из первых его воспитанников.

Царскосельский лицей создавался как привилегированное учебное заведение для детей потомственных дворян. Здесь их готовили для высшей государственной деятельности, они должны были стать широко образованными сановниками Российской империи. На экзаменах в Лицее проводился тщательный отбор учащихся, а список первых лицеистов был лично утверждён императором Александром I. За всю столетнюю историю этого своеобразного учебного заведения его первый набор отличался поразительными по дарованию учениками, многие из которых составили и составляют славу России.

Лицей отличался высоким уровнем преподавания. За шесть лет лицейского курса воспитанники изучали русскую и иностранную литературу, философию и логику, алгебру, тригонометрию и физику, несколько европейских языков. Не были забыты и «изящные искусства», а также «гимнастические упражнения»: фехтование, верховая езда, плавание и танцы: всё же готовились не только будущие имперские сановники, но и великосветские дворяне...

Лучшие воспитатели и педагоги Лицея оказали огромное влияние на своих учеников, стремясь развить их природные способности, воспитать в них положительные гражданские идеалы. Воспетый Пушкиным профессор «нравственно-политических наук» А.П. Куницын уже в первом своём выступлении перед лицеистами в день открытия занятий страстно призывал юношей: «Любовь к славе и отечеству должна быть вашим руководителем!». Куницын и другие лучшие профессора и создавали тот самый «лицейский дух», под влиянием которого «в садах Лицея» выросло немало выдающихся деятелей России.

В этой благоприятной обстановке Александр Горчаков сумел достичь выдающихся успехов в учении. С самых ранних лет он отличался большой серьёзностью, целеустремлённостью и сильно развитым честолюбием. 30 сентября 1813 года гувернёр Чирков в своих заметках «Свойства и поведение воспитанников императорского лицея» дал такую характеристику Горчакову: «Отличительные его свойства: самолюбие, ревность к пользе и чести своей и великодушие». Профессор русской и латинской словесности Н.К. Кошанский считал, что Горчаков – «один из немногих воспитанников, соединяющих многие способности в высшей степени. Особенно заметна в нём быстрая понятливость... которая, соединяясь с чрезмерным соревнованием и с каким-то благородно-сильным честолюбием, открывает быстроту разума в нём и некоторые черты гения. Успехи его превосходны». Заметим, что характеристики в той обстановке делались без преувеличений...

Из многих предметов, преподававшихся в Лицее, Горчаков больше всего увлекался русской литературой и историей, усердно изучал иностранные языки. Как и многие другие лицеисты, Горчаков пытался и сам заняться литературным творчеством. Эти первые опыты не сохранились, однако в течение всей жизни его отличало и в деловой и в частной переписке непринуждённое изящество слога. Многие ноты, написанные впоследствии Министром Горчаковым, стали образцом дипломатической стилистики, и этим он, несомненно, в большой степени обязан Лицею.

Среди лицейских товарищей Горчакова были А.С. Пушкин, В.К. Кюхельбекер, А.А. Дельвиг, И.И. Пущин и многие другие, чьи имена получили широкую известность в русской истории и литературе. Среди лицеистов Горчаков пользовался всеобщим уважением и бесспорной репутацией одарённого человека. Однако он не принадлежал к «вольнодумной» части лицеистов, не разделял радикальных настроений многих из них и был далёк от «лицейской республики» Пушкина и его друзей. Горчаков мало интересовался идеями «просветителей» минувшего века, говорил, например, что не понимает Руссо.

Обратим внимание: это было смело со стороны будущего дипломата, ибо высшая смелость на свете – идти вопреки общепринятому мнению. Напротив, Горчаков ещё подростком чувствовал глубокую склонность к культуре корневой, сугубо русской по духу. В 19-м году он проявил сочувственный интерес к литературным произведениям знаменитого филолога, в прошлом боевого адмирала, Александра Семёновича Шишкова. Это было отнюдь не общепринято в среде тогдашней образованной молодёжи, но патриотическое чувство юного Горчакова было столь же искренним, сколь и сильным. Но он всегда имел широкие интересы, ценил всё истинно даровитое. Так, он знал и сочувственно цитировал (в письмах к родственникам) популярные среди лицеистов сатиры и эпиграммы, часто весьма резкого характера. Списки многих из них Горчаков всю жизнь бережно хранил среда своих бумаг, причём ряд произведений того времени стал нам известен только из его архива, порой много-много лет спустя.

Пушкина и Горчакова в течение долгих лет связывали дружеские отношения. Горчаков, по его собственным словам, любил и высоко ценил Пушкина. Его высказывания и в лицейских письмах, и в беседах на склоне жизни проникнуты глубоким уважением и любовью к поэту. Пушкин видел в Горчакове блестящего и одарённого человека, которому судьба готовит большие успехи на государственном поприще, но в то же время тонко чувствовал различие их душевных устремлений.

Впрочем, сюжет Горчаков – Пушкин будет особо разобран чуть дальше, как очень важный, а пока сделаем безусловный вывод: влияние «лицейского духа», бесспорно, сказалось на Горчакове. С юных лет сохранил он независимость характера, отвращение к лести, угодничеству и интригам, что делало его в нравственном отношении на голову выше других высокопоставленных чиновников царской России, сплошь и рядом равнодушных космополитов.

Георгий Чичерин: «Таким образом, кн. Горчаков с ранней молодости оказался в центре русского литературного движения. Всю жизнь он сохранял литературные наклонности и тонкий вкус; можно почти сказать, что он остался литератором в душе; он с любовью отделывал свои депеши, как истый беллетрист, ценящий красоту человеческого слова и любующийся изящными его оборотами; среди французов он обнаруживал своё основательное знание французской литературы; в России он внимательно следил за развитием отечественной литературы, принимал горячо к сердцу её судьбы, был её знатоком и почитателем, старался сохранить связи с литературными критиками. Итак, литературное воздействие лицейской среды было одним из важнейших явлений его молодости».

«Гроза двенадцатого года», когда русские полки шли к Москве мимо Царского Села, произвела неизгладимое впечатление на всех без исключения лицеистов. Юность Горчакова была овеяна победами русского оружия, и гордость за отечество переполняла его сердце. Молодой Горчаков ещё глубже и острее полюбил культуру своего народа, его язык, славное героическое прошлое. В 1815 году он писал своему дяде сенатору А.Н. Пещурову, что очень любит французский язык, но тут же добавлял: «Но я к нему не пристрастен до той степени, чтобы пренебречь отечественною словесностью. Нет, я не столь ослеплён, чтобы не чувствовать всех достоинств языка, обильнейшего, благозвучнейшего, богатейшего; люблю подчас заняться нашими писателями, восхищаться их вымыслам, научаться их наставлениями, и нередко французская книга принуждена уступить в руках моих место русской». Характерно, что эти строки писались юношей в то время, когда многие великосветские дворяне гордились французским акцентом в русской речи! (Вспомним одного аристократа из «Войны и мира», который говорил по-русски как «француз, год проживший в России».)

Задолго до окончания Лицея Горчаков твёрдо определил род своей будущей деятельности. В апреле 1816 года он писал А.Н. Пешурову, что военная служба его не привлекает: «Без сомнения, если бы встретились обстоятельства, подобные тем, кои ознаменовали 12-й год, тогда бы и я, хотя не без сожаления, променял перо на шпагу. Но так как, надеюсь, сего не будет, то я избрал себе статскую и из статской, по вашему совету, благороднейшую часть – дипломатику».

Да, молодой выпускник Лицея серьёзно готовил себя к дипломатической службе. «Заблаговременно теперь стараюсь запастись языками», сообщает он в письмах. Кроме уже известных ему иностранных языков стал усиленно изучать итальянский. Не довольствуясь этим, Горчаков стремился уже в Лицее приобрести, по его словам, «практические знания» в области дипломатии. Поощряя интересы своего воспитанника, директор Лицея Энгельгард приобрёл в архиве Министерства иностранных дел дипломатическую переписку с прусским правительством. Горчаков и ещё несколько лицеистов стали практиковаться на этих документах, писать депеши, вести журнал переписки и даже изготовлять особые конверты для дипломатической почты («будто мы в настоящей службе», писал он родным с истинно юношеской горделивостью).

9 июня 1817 года в торжественной обстановке состоялся первый выпуск Лицея. Профессор Куницын зачитал постановление о выпуске. Лицеистам объявили назначения на службу: князь Александр Горчаков определялся в Министерство иностранных дел. Всем присвоили чины, Горчаков сделался титулярным советником. Чин этот ныне принято считать мизерным (по известному романсу Даргомыжского «Он был титулярный советник, она генеральская Дочь»). Это неверно: по табели о рангах данный чин точно соответствовал тогдашнему армейскому капитану (по современному – майору), а это, напомним, в 19 лет. Хорошо начал свою карьеру будущий канцлер! Поначалу задание ему выпало не очень ответственным, зато крайне полезным: изучать историю внешней политики России по документам секретного министерского архива (то есть быть в том же положении, как Георгий Чичерин восемь десятилетий спустя).

Каковой же была общая обстановка, когда молодой титулярный советник Горчаков начал службу на дипломатическом поприще? В то время русское Министерство иностранных дел по сути имело двух руководителей: первым статс-секретарём МИД был К.В. Нессельроде, вторым – И.А. Каподистрия, ведавший вопросами восточной политики. Оба статс-секретаря обладали одинаковыми полномочиями и к тому же находились между собой в крайне враждебных отношениях, что ещё более затрудняло руководство внешней политикой страны.

Иоанне Каподистрия, грек по происхождению, состоял на русской службе уже двадцать лет, и ревностно служил России. Но восточной политикой он руководил сравнительно недолго, уже в 827-м его вынудили уйти в отставку. Руководство внешней политикой России на целую треть века перешло к Нессельроде. О нём необходимо сказать несколько слов.

Внешняя политика Российской империи при Александре I (после Отечественной войны) и Николае I во всё время его долгого царствования исходила из сугубо классовых дворянских интересов, находившихся в противоречии с подлинными национальными интересами страны и народа. В течение полувека царизм огромные силы и средства направлял на подавление народных движений в разных странах, поддерживая реакционные правления, и даже тогда, когда это полностью противоречило бесспорным, казалось бы, выгодам для собственной державы. Пресловутый легитимизм, этот дворянский космополитизм XIX века, ставил интересы «законных» правителей выше интересов родины, интересов отечества.

Идеальным исполнителем для подобной космополитической политики был Карл Васильевич Нессельроде. Отечество у него было, разумеется, придуманное, а происхождение – самое нелепое: исторический писатель Юрий Тиняков, неплохо изучивший ту эпоху, острил, что Нессельроде родился от немца и еврейки на палубе английского корабля, шедшего в Лиссабон... О том же писал и совсем не любивший шутить П.А. Валуев – Министр середины прошлого века, очень осведомлённый человек; он добавил лишь, что Нессельроде был английского вероисповедания и похоронен в Петербурге по английскому обряду.

1780 года рождения, он поступил в 1801 году мелким служащим российской миссии в Берлине, а затем сделал немыслимо быструю карьеру (русского языка не удосужился выучить толком до конца дней своих, а скончался уже на девятом десятке). Считают, что главную роль тут сыграло его присутствие в свите Александра I во время заграничных походов русской армии 1813—14 годов. А вот почему русский император избрал доверенным лицом именно этого авантюриста, а не иного, можно только гадать... Никак нельзя делать упор тут на немецкое происхождение Нессельроде: вспомним того же Каподистрию, да разве его одного! В ту пору в российской дипломатии и в вооружённых силах служило множество лиц иностранного происхождения, и большинство на совесть, а некоторые – даже замечательно (имена известны всем в истории армии и флота, дипломатии, науки, культуры и т.д.). Не в родовом происхождении было дело, а в том, что для Нессельроде и ему подобных равно безразличны были интересы России или Франции, русский народ или германский. Выгоды европейской космополитической элиты – вот тут главное.

Именно этот человек сделался высшим начальником Александра Горчакова в течение почти четырёх долгих десятилетий.

Как водится, свою службу на дипломатическом поприще молодой Горчаков начал с самых низких ступеней, «клерком», так сказать. Сперва поработал в министерском архиве, потом старательного и образованного служащего начали использовать в делах более ответственных. В сентябре 1820 года Горчаков был назначен в сопровождение министра иностранных дел Нессельроде на втором конгрессе Священного союза, который собирался в Австрии, в небольшом городке Троппау, а затем сопровождал Нессельроде на конгрессы Священного союза в Лайбахе (1821 год) и Вероне (1822 год). Разумеется, никакой самостоятельной роли Горчаков там не играл, занимаясь всякого рода бумажной рутиной, которой так много в профессии дипломата. Но от самых скучных поручений не отлынивал, служил старательно. Известно, например, что только из Троппау им было отправлено за три месяца... 1200 донесений в Петербург! Никто, видимо, этих творений никогда не читал, но старательного клерка поблагодарил сам начальник канцелярии МИД: «Немногие из служащих имеют вашу силу знаний и воли». Ну, что ж...

Сметливый клерк не утонул в бессмысленной переписке, он наблюдал, приглядывался, подмечал. Конгрессы Священного союза были в ту пору средоточением мировой политики. На этих ультрареакционных ареопагах пытались решать судьбы мира, а средством стало утопическое стремление остановить всякое движение, навечно сохранить сиюминутный порядок. Как всякая утопия, это было столь же недостижимо, как и вредно.

Не сохранилось никаких сведений, что и как думал молодой Горчаков относительно происходившего. Опыта у него было мало, но талант политика, несомненно, имелся, он впоследствии сумел доказать это. Нельзя не предположить, что молодой дипломат не мог не увидеть пагубных для России последствий политики Священного союза. Когда армия бурбоновской Франции подавляет революцию в Испании, а войска Австрийской монархии – народные движения в Италии, это, так сказать, «их дела». Но вот весной 1821. года началось восстание греческих патриотов против турецкого ига. Греки обратились к России за помощью. После некоторых колебаний Александр I всё же не решился нарушить легитимистские принципы Священного союза и поддержать греков, восставших против «законного государя» – турецкого султана: больше всего император и его окружение боялись дальнейшего распространения революционной «заразы».

Отказ Царского правительства оказать помощь греческим повстанцам нанёс большой удар престижу России на Балканах. А ведь антитурецкая борьба в Греции шла под монархическим флагом, а во главе патриотов стоял не кто иной как Каподистрия – давний и стойкий друг России! Неудивительно, что вскоре вследствие антирусских интриг этот замечательный деятель пал жертвой заговора. В угоду космополитическому «легитимизму» правительство Александра I – Нессельроде вредило национальным интересам страны. Учитывая будущие действия Горчакова на посту главы русской внешней политики, нельзя не признать, что он не извлёк отсюда никаких уроков.

В декабре 1822 года, вскоре после Веронского конгресса, Горчаков был назначен в Англию на должность первого секретаря русского посольства. Это назначение было крупным успехом двадцатичетырёхлетнего дипломата: представительство в Великобритании было одним из самых ответственных. Достаточно сказать, что в ту пору чрезвычайные и полномочные послы России находились только в двух городах – Лондоне и Париже.

В ту пору, по вольности дворянства, служили без особенного напряжения – петровские традиции были основательно забыты. В 1824 году Горчаков получил длительный отпуск «для поправки здоровья», затянувшийся до полутора лет (сложения он был не атлетического, нередко прихварывал, но тут всё же видится больше баловства, чем необходимости). После длительного лечения на германских курортах Горчаков в сентябре 1825-го вернулся в Россию. Тут состоялась его последняя – и знаменитая! – встреча с Пушкиным. Вернёмся же к «пушкинскому сюжету».

Как известно, сохранились три послания Пушкина к Горчакову: 1814, 1817 и 1819 годов. Уже в первом, шутливом, и особенно во втором, написанном в год окончания Лицея, Пушкин отмечает разность их судеб:

 
...Удел назначен нам не равный,
И розно наш оставим в жизни след.
Тебе рукой Фортуны своенравной
Указан путь и счастливый, и славный, —
Моя стезя печальна и темна...
 

Вскоре после окончания Царскосельского лицея жизненные пути Горчакова и Пушкина разошлись, хотя оба они начинали служить в Министерстве иностранных дел. Горчаков быстро проявил свои способности и интерес к дипломатической службе и добился первых успехов. Пушкина не прельщала чиновничья карьера. Он целиком отдался литературному творчеству, сближается с будущими декабристами. Однако симпатии и взаимный интерес лицейских друзей не ослабевали.

После долгой отлучки приехав в Россию, Горчаков ненадолго отправился отдохнуть в имение своего дяди «Лямоново» в Псковской губернии. В дороге он простудился и по приезде слёг в постель. Поблизости, в селе Михайловском, в то время томился опальный поэт. Услышав о лицейском товарище, Пушкин сразу же отправился навестить его. Они провели вместе целый день, вспоминая друзей, прошлое. Пушкин читал свои стихи (он работал тогда над «Борисом Годуновым»), В эпоху аракчеевщины встреча с сосланным поэтом была отнюдь не безопасна для начинающего дипломата, и Пушкин писал в прекрасных строках стихотворения «19 октября»:

 
Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе! – фортуны блеск холодной
Не изменил души твоей свободной.
Всё тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись,
Но невзначай просёлочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.
 

Георгий Чичерин: «... Мы встретились и братски обнялись». На самом деле их встреча не была так сердечна. Разные судьбы обоих успели наложить на них свой отпечаток... Итак, бывшие товарищи стали в значительной степени друг для друга чужды. Сам Горчаков рассказывал в последствии Гробу, что во время ссылки Пушкина в село Михайловское он поручился за него Псковскому губернатору и что при прочтении ему Пушкиным «Бориса Годунова» он заставил поэта выбросить слово «слюни», которое он хотел употребить из подражания Шекспиру».

Точное и довольно тонкое наблюдение! Великодушный Пушкин в своём «19 октябре», этом истинном шедевре поэзии, щедро рассыпает свои щедроты прежним товарищам – ради создания образа вечной лицейской дружбы, ради верности чистым юношеским идеалам. Что из того, что где-то он преувеличил и даже прибавил? Ведь не летопись лицеистов он писал, а оду дружбе! Конечно, магия пушкинского стиха завораживает, и мы порой более верим поэту, чем холодному историку. Так, но история тоже имеет свои права. Встреча Пушкина с Горчаковым, действительно, «была не так сердечна», ныне это хорошо выяснено знатоками. Да и трудно предположить иное – слишком разные встретились люди, а были они уже взрослые и вполне сложившиеся.

И всё же светлая пушкинская звезда всю жизнь мерцала над канцлером царедворцем Горчаковым, она светила ему своей высшей правдой, была для него «неподкупным голосом русского народа». Сдержанный и замкнутый, он на склоне жизни осторожно приоткрыл свои чувства. Вот как рассказал об этом Георгий Чичерин (но сперва два кратких пояснения); по преданию, Мольер все пьесы читал предварительно своей кухарке, прислушиваясь к её суждениям; Пушкин якобы в черновике «Бориса Годунова» в отношении одного из героев упомянул текущие изо рта слюни; и ещё: Я.К. Горт – крупнейший русский литературовед прошлого века). Итак:

«8 мая 1880 г., перед поездкой в Москву на открытии памятника Пушкину, Грот посетил кн. Горчакова. «Он был не совсем здоров, я застал его в полулежачем положении на кушетке или длинном кресле; ноги его и некоторая часть туловища были окутаны одеялом. Он принял меня очень любезно, выразил сожаления, что не может быть на празднике в честь своего товарища, и прочитал на память послания его «Пускай, не [...] с Аполлоном»... Между прочим, он говорил, что был для нашего поэта тем же, чем la cuisimieoe de Moliere[22]22
  Кухарка Мольера.


[Закрыть] для славного комика, который ничего не выпускал в свет, не посоветовавшись с нею». Тут князь рассказал, что однажды помешал Пушкину написать дурную поэму, разорвав три пачки её; рассказал и про слово «слюни», выброшенное из «Бориса Годунова», и про своё поручительство за Пушкина псковскому губернатору. «Прощаясь со мною, – продолжает Грот, – он просил меня передать лицеистам, которые будут присутствовать при открытии памятника его знаменитого товарища, как сочувствует он окончившемуся благополучно делу, и как ему жаль, что он лишён возможности принять участие в торжестве...»

Три года спустя не стало и последнего из лицеистов первого выпуска».

После свидания с Пушкиным – оказавшегося для обоих последним – Горчаков к исходу 1825-го отправился в Петербург. Здесь-то и застало его восстание 14 декабря. Разумеется, Горчаков хорошо знал многих декабристов, особенно близко – своих лицейских товарищей Кюхельбекера и Пущина. Со стороны членов тайного общества, несомненно, делались попытки привлечь в свои ряды молодого дипломата. Об этом много лет спустя рассказывал и сам Горчаков, и некоторые современники. Попытки эти оказались напрасными: Горчаков ответил, что «благие цели никогда не достигаются тайными происками».

Всё тут естественно и логично: он с юности придерживался консервативных воззрений, был убеждённым монархистом, революционные действия полностью отрицал. Натура цельная, он остался таким от начала до конца своей долгой жизни, и от принципов не отходил никогда, даже политической тактики ради. При этом Горчаков – опять же с юности, от лет лицейских – всегда решительно чурался реакционеров, скопившихся вокруг Николая I, всегда стоял за либеральные преобразования, причём не чурался и осторожно перенимаемого иноземного опыта, хотя твёрдо был русским патриотом и православным христианином. Немаловажно отметить и оценку Горчакова «тайных происков». В первой четверти прошлого века в русском образованном сословии распространились масонские ложи (увы, сам Пушкин не избежал этого соблазна в провинциальном Кишинёве). Горчаков ни малейшей склонности к этой полутайной бесовщине не имел, так что приведённые выше его слова следует понимать очень широко.

К тому же личные связи с будущими декабристами рано прервались, а долгое пребывание за границей и болезнь окончательно оторвали его от старых друзей.

Не удивительно, что утром 14 декабря Горчаков, по собственным словам, «ничего не ведая и не подозревая», поехал в Зимний дворец «в карете цугом с форейтором». Его внимание не привлекли даже «толпы народа и солдат» на улицах Петербурга. Только прибыв во дворец и обнаружив там полную растерянность и панику, он узнал, наконец, что происходит. В рассказах Горчакова о событиях 14 декабря звучит бесстрастие стороннего наблюдателя: одинаково хладнокровно описывает он и свой туалет в этот день, и пушечную стрельбу на Сенаторской площади.

Итак, Горчаков и декабристы «разошлись» – и лично, и политически. Однако сам факт знакомства использовался Бенкендорфом и Нессельроде для опорочивания молодого способного дипломата. Горчаков знал, что долгое время в списках III Отделения против его фамилии следовала помета: «Не без способностей, но не любит России». Известно, что означала «нелюбовь к России» в понимании реакционеров-космополитов! Они сами так «любили Россию», что привели её вскоре к военной и политической катастрофе. Но о том в своё время.

В начале 1826 года Александр Горчаков возвратился в Лондон, но служба его в посольстве продолжалась недолго. У молодого дипломата сложились плохие отношения с начальником. Русским послом был тогда князь Х.А. Ливен, ничем не выдающийся дипломат, имевший, однако, большие связи в придворных кругах. Как-то в частном разговоре с одним сослуживцем

Горчаков обронил неосторожную фразу: «Вы не можете себе представить такое положение: быть живым, привязанным к трупу». Вскоре этот нелестный отзыв стал известен Ливену. Тот обратился в Петербург с требованием отозвать Горчакова из Лондона. Нетрудно предположить, что окружение Нессельроде не отказало себе в удовольствии подставить ножку русскому дипломату-патриоту.

Один из очень осведомлённых современников так охарактеризовал отношение тогдашнего министра иностранных дел к Горчакову: «Нессельроде не любил его за русское знатное имя за русские чувства, за отсутствие искательства в начальстве и г сильных людях и более всего ещё не любил по влиянию князя Меттерниха». Нессельроде не оставил просьбу князя Ливеня без последствий, и вскоре Горчаков был переведён первым секретарём русской миссии в Риме. Это было формально не понижением в должности, но по сути так: в ту пору «вечный город был дипломатическим захолустьем Европы.

Как всякий молодой честолюбец, Горчаков остро переживал случившееся. Сам он объяснял это следующим образом: «Начал я свою карьеру служебную под покровительством и руководством знаменитого впоследствии президента Греческой республики графа Каподистрия. Но этого покровительства было достаточно, чтобы вызвать ко мне нерасположение Нессельроде, который был смертельный враг Каподистрия. Неприязь эта рано отразилась и на меня». Наивное объяснение, говорящее о малом ещё политическом опыте будущего канцлера Российской империи. Дело тут совсем не в Каподистрии, которой давно уже выжили с поста одного из руководителей внешне! политики страны, а в сознательном, так сказать, «подборе кадров» тогдашнего МИД. Ограниченный и малообразованный человек, обладавший весьма малыми дипломатическими способностями, ярый реакционер, Нессельроде упорно стоял на страже интересов Священного союза. Его кумиром был австрийский канцлер Меттерних.

Об этой знаменитости, ныне забытой, ставшей символом космополитической европейской реакции первой половины 19-го столетия, стоит сказать несколько слов. Тем паче, что петербургский авантюрист Нессельроде был лишь его провинциальной копией, хотя состоявший, естественно, на много граду сов ниже по принятой в тех кругах табели о рангах.

Австрийский аристократ по происхождению, он был по сути творцом европейского космополитического легитимизма. Человек по своему одарённый, не имевший никаких моральных устоев, он дал пример полного цинизма в политике, оставшись непревзойдённым мастером беспринципной дипломатии. «Основой современной политики, – писал Меттерних ещё в 1817 году, – должен быть покой». Этот принцип стал основой реакционнейшего Священного союза, а слово «покой» тут, безусуловно, сделалось синонимом слова «смерть» – прекратить в человеческом мире всякое развитие, любые совершенствования его устройства.

Во имя чего же? А для того лишь, чтобы сохранить на веки вечные классовые привилегии реакционного космополитического дворянства. Примечательно, что Меттерних, немец по происхождению и гражданин Австрийской монархии, где немцы в ту пору занимали главенствующее положение, в итоге своего долголетнего политиканства привёл древнюю монархию к полной политической катастрофе. На склоне жизни, в семидесятипятилетнем возрасте, он вынужден был бежать из страны, проклинаемый народом.

Параллели Меттерних – Вена, Нессельроде – Петербург слишком очевидны, чтобы можно было этого не заметить. Нессельроде благодарил своего наставника и слушался его советов больше, чем указаний Российского императора. Что-то их связывало, хоть точных данных нет. Как говорится, счастье брать– в велико спрятать тайну глубоко; видимо, тайна тут имелась. Чет сомнений, что Горчаков уже в ранние годы своей политической деятельности кое-что тут понимал...

Но служба есть служба: неприязнь обожаемого Николаем I министра, друга Бенкендорфа, и в дальнейшем сказывалась на дипломатической карьере Горчакова: Нессельроде долго держал его в тени, на второстепенных постах, и очень нескоро природному русскому князю удалось получить достаточно широкое поле деятельности, где он смог во всей полноте проявить вой способности, знания и опыт, а главное – политический талант.