Текст книги "Тур — воин вереска"

Автор книги: Сергей Зайцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 29 страниц)

– Не убивай его, пан Тур! – взмолилась. – Пощади!.. Или убей нас вместе...

Тур руку с оружием не опустил. Но и не ударял. Смотрел на Любашу, как будто опешив. Наконец сказал:

– Поднимись, девушка... Встань, панна. И подумай: за кого ты просишь? Он же враг.

Любаша, бледная, с неким лихорадочным блеском в глазах, прерывистым от волнения голосом сказала... или прошептала:

– Нет, пан Тур. Он не враг мне. Он мне муж. Я люблю его...

И тут глаза Тура, воителя грозного, славного, как будто смягчились. А как исчезла из взора его жёсткость, так и показались Любаше глаза этого человека знакомыми и даже... родными. И рыдание всколыхнуло ей грудь:

– Радим! Брат мой. Не ты ли это?

Оружие дрогнуло у него в руке. Он голову опустил, как бы смиряясь с чем-то, с чем не хотел смиряться. Потом и саблю убрал в ножны.

– Поднимись, панна... Встань, сестра. Не трону я шведского солдата, – и здесь Тур снял шлем. – Он сражался достойно. Честь – иметь такого благородного врага...

– О, Радим!.. – только и проплакала Люба.

Радим ей больше ни слова не сказал. Надев свой шлем, он опять стал Туром и направился к лесу. Шёл медленно, зажимал пальцами... рану в боку; шёл и удивлялся: как не заметил в пылу поединка эту рану? и не мог понять, когда он пропустил удар. Тянулся за ним по траве, по кустикам вереска, которые только начинали цвести, кровавый след... Не дойдя немного до опушки, приостановился – бросить последний взгляд на сестру. И увидел растерянность её: она, кажется, готова была сейчас подбежать к нему, кинуться ему на грудь и сказать «прости!» – за любовь свою к его недругу, – и сказать слова благодарности за его великодушие, но не хотела оставлять распластанного меж камней Оберга. Тур остановил её властным жестом.

Потом обратил он свой взор на шведских солдат, в молчании стоящих поодаль. Это были враги, уязвлённые, готовые драться, но послушные велению своего командира.

Тур крикнул им:

– Призываю вас на суд Божий. Мы встретимся там, – и он указал под облака.

Потом, развернувшись, пошёл прочь. Так огонёк, плывущий по реке, – огонёк по душе чьей-то, – или лебедь, летящий в бездонном небе: вот он здесь, вот он дальше, вот он уж совсем далеко, едва виден, и вот его уже нет...

Миртовый венок прими, герой

С тех пор Тура никто более не видел. Но о нём ещё долго говорили, в благодарности за многие справедливые деяния славили в народе его имя. Братик Винцусь и родители, не желавшие соглашаться с мыслями о худшем, питавшие надежды на вышнюю справедливость (эту твердыню и определённость в зыбкой, не постигаемой умом вечности), на возвращение Радима под кров родного дома – в какой-нибудь ясный солнечный день, лучший из дней, дарованных миру Господом, осиянных лазоревыми небесами, благословенных чудным пением птиц, – молились, молились, верили, любили, искали его и год, и два... но безуспешно. Мать Алоиза вечерами выходила на дорогу и смотрела вдаль – не покажется ли из-за леса, из-за высокой ржи, не идёт ли любимое чадо, первенец, отрада сердца?.. Отец Ян каждое утро раскуривал трубку на завалинке у ворот, полный веры и упования, ждал, не вернётся ли сын, первенец, надёжная в хозяйстве и делах опора?.. Добрый Винцусь на Конике своём верном заезжал в поисках брата всё дальше и дальше. Но будто в воду канул Тур, будто растворился славный Радим в своём лесу, в своём краю... или в своём народе.

...Однажды Винцусь наш, заехав на запад, в самые дебри, где отродясь не бывал, взобрался на холм и с вершины его подивился открывшемуся простору – на реку, на Днепр широкий и на заречье. И в том, что увидел он, в просторе безграничном, и в том, как ощущал, как видел он себя, а ощущал он себя уже мужчиной, полным сил, желаний и интереса ко всему вокруг, что мог объять взором и слухом, молодым обонянием, и видел он себя как бы путником в начале долгого пути – такого долгого, что, пожалуй, и бесконечного, – было в этом нечто схожее, и он, Винцусь, весь простор видимый и всю бесконечность жизни ощущаемую, словно некий узел, увязывал и объединял. Новая это была мысль для него, и не мелкая мысль, и потому она его взволновала, и он наслаждался ею, как и созерцанием простора – родного края – такого необъятного и милого сердцу.

Наглядевшись вволю и собираясь уж с холма уходить, опустил Винцусь глаза, и взгляд его тут наткнулся на большой камень-валун, частью замшелый, частью скрытый высокими травами... а на валуне этом увидел Винцусь шлем. Вздрогнуло чуткое сердце – не то от радости, не то от предчувствия печального открытия, неотвратимой беды. Тот самый это был шлем, острые турьи рога. Его невозможно было не узнать.

Винцусь долго стоял перед шлемом и смотрел на него – не с почтением даже смотрел, а с благоговением, как смотрят на божество, которое внезапно явилось. Потом взял Винцусь шлем брата уверенной рукой и на себя надел. И тут почудилось ему, что вдруг силы в него полились необыкновенные, волшебные, необоримые силы, словно сказочный это был шлем, словно силы тура самого, огромного быка, силы самой земли стали теперь его силой, стали бесценным даром навеки.

И безмерная отвага поселилась в сердце, которое и прежде не было боязливым, и душа его будто стала – крепость. И он поднял руки, как бы обнимая ими весь этот мир, этот дивный край, и окинул он ясным взором эту живописную местность вокруг себя, родину, – высокий и статный, широкий в кости и плечах, как и старший брат его. И был уж это не Винцусь, мальчик, к которому мы все, переворачивая страницы нашей книги, привыкли, а был это Винцент, могучий, благородный воин, рыцарь доблестный, защитник Отечества – Тур...

Эпилог

Деревья до неба не растут, и однажды кончаются войны. По правде говоря, этой войне, которой часть описывали мы, был ещё не близок конец, и продолжалась она, то как бы угасая, то вспыхивая и разгораясь вновь, ещё более десяти лет после событий, о которых мы здесь рассказали, и причинила разным народам много горя, и унесла много жизней, но всё это было уже далеко от тех мест, кои стали нам близки, и далеко же от многих наших героев.

Король Карл после поражения под Полтавой бежал, бросив армию, и этим постыдным действием своим привёл он в смущение своих оставшихся в живых солдат и офицеров, и большинство их, утратив всякое желание сражаться и считая себя после этого акта свободными от присяги, сдавались русским в плен, а иные, подобно королю, бежали – куда глаза глядят.

Капитан Оберг был не менее других раздосадован и даже разобижен на своё командование – на монарха, позабывшего о подданных своих, жертвовавших для него жизнью, и на генерала Левенгаупта, сдавшегося первым после бегства Карла; а может, и более других раздосадован и обижен был Оберг – поскольку с Адамом Левенгауптом состоял в дружеских отношениях несколько лет и почитал его как отца и как образчик чести, как пример служения долгу, безоглядно доверял ему, и вот оказался предан. После имевшего место краха капитан сделал то, что должен был сделать Левенгаупт, – он повёл домой оставшихся солдат, героев, избежавших смерти и плена, и вёл их на север, отбиваясь от неотступных казаков, преодолевая тяготы долгого пути по вражеским землям.

После памятного поединка у камней в вересковнике капитан продолжил путь к Риге. Любаша, верная любящая жена, была с ним – очарованьем глаз, отрадой сердца и поддержкой. Оберг выполнил долг, сдержал слово – вернул всех доверившихся ему домой. И хотя война продолжалась, сам он уж не хотел служить королю. Сменил жильё, изменил имя. Сняв мундир, Оберг спрятал его в самый дальний угол сундука, а из другого дальнего угла достал сумку с кистями и красками.

Худо-бедно кормился от живописи. А как наметилось прибавление в семействе, основательно призадумался наш Оберг – следовало искать понадёжней доход. Года не прожив в Риге, переехали Густав с Любашей в Могилёв. Понятно, что эта перемена случилась не без влияния Любы, которая сильно тосковала по родителям и братику, по родным местам. Здесь, на новом месте, где не было нужды скрывать своё имя от властей и опасаться стражи, которая придёт и схватит тебя, обвинив в дезертирстве, весьма пригодилось Густаву Обергу знание права, которое совсем в юном возрасте он несколько лет изучал в Уппсальском университете. Служба его была необременительна и достаточно доходна, но отчаянно скучна, и он не столько составлял бумаги, сколько перебирал их, не столько решал запутанные дела, сколько искал их, не столько помогал уважаемым ратманам принимать взвешенные и грамотные решения, сколько смотрел в окно из ратуши на отстраивающийся заново город. Он с грустью вспоминал былые времена – героические, славные; теперь он видел себя птицей с подрезанными крыльями, и, как уже вполне выяснилось – человек военный до мозга костей, вздыхал, вздыхал, вздыхал, не находил себе места.

И тут ему стало известно, что государь российский взялся активно создавать собственный флот; ходили слухи, будто не жалел Пётр денег на покупку кораблей и сам военные суда строил во множестве, главным образом гребные. Было это в 1712 году. Оставив семью в Могилёве, отправился наш Оберг в Петербург, где и записался офицером во флот – в морской полк[93]93
  Морская пехота, сформированная Указом Петра I от 16 ноября 1705 года.


[Закрыть]. Спустя полгода, обустроившись в молодой северной столице, прислал он за Любашей с детьми двоих слуг. Сколько к тому времени у Густава и Любаши было детей, мы в точности не скажем, так как история о том умалчивает, но полагаем, что уже не менее трёх.

В 1713 году Густав Магнус Оберг отличился в финской кампании: он участвовал в десанте под командованием графа Петра Апраксина – при занятии города Або. А в следующем году уже под командованием лично государя принимал Оберг участие в знаменитом Гангутском сражении, в котором российский флот одержал свою первую большую победу и захватил несколько кораблей. Приложил он руку и шпагу свою ещё в десятке славных дел, и дважды был ранен – не тяжело, к счастью.

30 ноября 1718 года при осаде города Фредриксхальда, что в Норвегии, погиб в передовой траншее король Карл... Не можем мы здесь не отметить любопытный каприз судьбы: покинув Стокгольм совсем молодым человеком, король Карл, державший в страхе всю Европу, побеждая в сражениях или проигрывая их, пройдя через множество стран, так в столицу своего королевства, шведской империи, больше и не вернулся, а вернулось на родину только тело его... с пробитой латунной пулей-пуговицей головой[94]94
  До настоящего времени нет ясности: была ли причиной смерти монарха шальная пуля или это была пуля наёмного убийцы. Существует легенда о том, что «бессмертного» и отважного короля-полководца можно было сразить только предметом, который принадлежал лично ему; злоумышленники похитили круглую полую латунную пуговицу с камзола короля, залили свинцом и её-то пустили ему в висок. Эта пуля-пуговица до настоящего времени хранится в музее шведского города Варберг. Любопытный факт: практика использования пуговиц вместо пуль была в старину весьма распространена, особенно во время продолжительных сражений, когда запас пуль иссякал; не иначе поэтому на мундирах тогдашних солдат было по нескольку дюжин пуговиц.


[Закрыть]. Трон заняла сестра его Ульрика-Элеонора. И как когда-то юный Карл ради блага страны своей оставил увеселения – попойки и женщин, так теперь Ульрика-Элеонора оставила общество портних и фрейлин, а также милых сердцу будуарных собачек, и, к чести её, надо сказать, дело брата она продолжала с такими решимостью и мужеством, каких и иным мужчинам порой не хватает. Северная война, или иначе – Двадцатилетняя война, истощившая многие страны и совершенно измотавшая Швецию, в которой практически не осталось мужского населения и в армию которой призывали подростков, продолжалась ещё три года.

Любаша, верная и любящая жена, ждала супруга из походов в Петербурге, в маленьком домике, что стоял на правом берегу Невы. И с каждым днём она всё более хорошела – так на пользу ей шло материнство, так украшала её любовь, и чада её нежные были ей весьма к лицу. На ассамблеях, которые с размахом устраивал царь всякий раз, вернувшись из победной кампании, и на которые неизменно приглашал лучших своих офицеров с жёнами, на маскарадах и иных торжествах Любаша среди прочих офицерских жён, среди фрейлин, графинь и княжон, среди этого сонма изысканных и благородных дам была поистине как роза в прекрасном саду. И можем мы с уверенностью сказать: была здесь Любаша определённо на своём месте, если правда, конечно, что розе, цветущей, благоухающей и пленяющей взор, в прекрасном саду – место.

Королева Ульрика-Элеонора, едва ступив на престол, принялась окружать себя надёжными, преданными людьми. К таковым она относила и генерала Адама Людвига Левенгаупта и хотела опереться на него – опереться хотела хитрая лисица на старого льва. Она приготовила для него должность государственного советника и пыталась не раз выменять доблестного генерала у русского царя. Однако у королевы ничего не получилось: Левенгаупт умер в Москве в 1719 году.

И хотя он десять лет пробыл в плену, человек деятельный, времени попусту не терял, не ронял старик слёз над ларцом с реликвиями своей молодости, не разбирал костлявыми, сухими пальцами пожелтевших писем, засушенных цветов и локонов волос; Левенгаупт в эти годы делал всё, чтобы как-то облегчить судьбу пленных шведских солдат[95]95
  Был главой администрации шведских военнопленных: можно сказать, таким образом, что своих солдат, в отличие от короля, Левенгаупт всё-таки не бросил.


[Закрыть]... и писал мемуары.

30 августа 1721 года между Швецией и Россией в городе Ништадте был заключён мир. Со стороны России договор подписали Я.В. Брюс и А.И. Остерман. К России по этому договору присоединялись Лифляндия, Эстляндия, Ингерманландия, часть Карелии и другие территории. Двумя месяцами спустя, царь Пётр принял титул Императора Всероссийского, Отца Отечества.