Текст книги "Тур — воин вереска"

Автор книги: Сергей Зайцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

Вечный жид

Нам думается, что не все знают, кто такой Вечный жид. Для тех, кто не знает, писаны нами нижеследующие странички. А те, которые знают, могут эти странички и не читать.

В Европе Вечный жид был известен не только под именем Агасфер, но и под другими именами. Знали его под именем Картафилус, что означает Привратник; знали этого человека и под именами Иосиф, Григориус. В Бельгии его называли Исаак Лакедем; в Бретани[69]69
  Регион на северо-западе Франции.


[Закрыть] – Будедео, что с бретонского переводится как Толкнувший Бога. Под небом Италии Агасфера звали Джиованни Слугой Божьим; откликался он в этой стране также на имя Джиованни Боттадио, но иногда поправлял назвавших его так: не Боттадио следует правильно говорить, а Ботте-Иддио – то есть Ударивший Бога. Менее известное его имя – Эспера-Диос, или Надейся-на-Бога.

Есть несколько вариантов легенды, повествующей о встрече этого человека с Иисусом и объясняющей, за какое деяние человек этот был наказан...

Так, в одном из вариантов говорится, что в то время, когда вершился неправедный суд над Христом, человек этот служил привратником претории Понтия Пилата и назывался Картафилусом. Было ему тридцать лет. После возглашения приговора Иисусу евреи возбуждённой, торжествующей толпой потащили осуждённого к месту казни. И едва Иисус переступил порог претории, Картафилус, который, как и все прочие евреи, считал Спасителя преступником, даже хуже преступника – лжепророком, возмутителем народного спокойствия, потому весьма опасным вредителем, и был убеждён, что Его надлежало как можно скорее казнить, ударил Его кулаком в спину и, усмехаясь, презрительно бросил: «Иди же, Иисус, иди скорее! Чего ты так медлишь?». Спаситель, обернувшись и строго взглянув на Картафилуса, ответил: «Я-то иду, а ты подождёшь, пока я не вернусь».

Только много позже Картафилус, обидчик Христа, понял значение этой фразы. А в тот чёрный день он совсем разозлился, ибо был уверен, что ко дворцу римского наместника осуждённый больше уже никогда не вернётся. И Картафилус, запирая ворота, крикнул евреям, которые вели Иисуса на смерть: «Подождите меня, я тоже пойду с вами посмотреть, как распинают лжепророка». Ему было скучно, хотелось развлечься.

Другой вариант легенды, пожалуй, наиболее известный, гласит следующее...

Во время суда над Спасителем Агасфер жил в Иерусалиме и промышлял сапожничьим ремеслом. Сапожником он был хорошим и в деле своём преуспевал. Поэтому была у Агасфера семья, и дом его стоял на одной из центральных улиц. Когда Понтий Пилат отдал осуждённого «лжеучителя» горожанам, Иисуса, несущего на спине свой крест, должны были провести как раз возле дома сапожника Агасфера. Узнав об этом, Агасфер поторопился домой и сказал своим домочадцам, чтобы они вышли на улицу – поглядеть, как поведут на казнь преступника, долгое время смущавшего умы честных, законопослушных людей.

Потом он взял на руки своего ребёнка, вышел из дома, стал возле дверей и дожидался, когда процессия, двигавшаяся к Голгофе, приблизится. Вот прошли шумной толпой зеваки, затем стражники-варвары, и наконец появился сам осуждённый, несущий на спине тяжёлый кипарисовый крест. Проходя мимо дома Агасфера, сгибаясь под тяжестью креста, Спаситель остановился, чтобы немного отдохнуть, и остановился Он почти у самых дверей дома сапожника и прислонился плечом к стене. Однако Агасфер, преисполненный к преступнику злобы и снедаемый желанием выделиться из среды своих соседей, таких же верноподданных ремесленников, рвением, желанием услужить властям за их щедроты и благоволение, принялся прогонять Иисуса. Агасфер толкнул Его и сказан, что «он должен идти туда, куда лежит его путь». Тут Христос, подняв на него усталые, слезящиеся глаза, произнёс: «Я хочу здесь стоять и отдыхать. Ты же должен будешь ходить до второго Моего пришествия...»

При этом Агасфер, как будто околдованный, потерял дар речи. Он опустил ребёнка на землю и, не в силах более оставаться на месте, отправился вверх по улице за процессией и присутствовал при Его распятии, и час за часом стоял в толпе, взирая на Его бледный лик, на сочившуюся из ран кровь и будучи свидетелем того, как Он страшно страдал и тяжко умирал.

После того, как народ разошёлся с места казни, Агасфер ещё долго стоял у распятия. Голос возопившего перед смертью Христа ещё как бы звучал в ушах, в голове и не давал ему покоя; кажется, пробудилась у Агасфера совесть. И ему стало так страшно возвращаться домой, что он, обойдя свою улицу далеко стороной, пошёл из Иерусалима прочь, в ночь, во мрак и в полное одиночество... Сам не зная зачем, Агасфер отправился странствовать. В родной город он вернулся только по прохождении многих-многих лет, но не нашёл там уже ни своего дома, ни кого-нибудь из близких или просто знакомых людей, и Иерусалим показался ему совсем чужим. Город изменился так же, как изменился весь мир и как изменился он сам; было его не узнать.

Ещё в одном варианте этой легенды Иисус попросил разрешения у Агасфера отдохнуть возле его дома и прислониться плечом к стене. Но Агасфер не позволил, ударил Спасителя сапожной колодкой и сказал с издёвкой: «Иди, на обратном пути отдохнёшь». Зная в общих чертах содержание некоторых проповедей Иисуса, он намекал ему на чудо воскресения: ты, дескать, Сын Божий, и когда, воскреснув после казни, пойдёшь с Голгофы обратно, тогда и отдохнёшь. Иисус понял его намёк, сказал: «И ты будешь идти вечно, и не будет тебе ни покоя, ни смерти»; и понёс крест дальше...

С тех пор из столетия в столетие ходит Агасфер по земле, по разным странам и городам, и нигде не задерживается более чем на три дня. Он принял веру Христову, он каялся, плакал, пускался в паломничества, пробовал истязать себя, надеясь самоистязанием восстановить справедливость, он искал облегчения своей судьбы то в уединении, в отшельничестве, то в толпе людей, творя добрые дела, вылечивая болящих, произнося назидательные и душеспасительные речи и рассказывая всем о своём тяжком преступлении, о величии Доброго Пастыря и об истинности веры в Него, он искал сочувствия у людей и часто находил его, но не находил он сочувствия у Бога и даже в самой многочисленной толпе оставался одинок... Он был проклят невозможностью обрести прощение Господне и вожделенный мир в душе, невозможностью лечь однажды в гроб и обрести покой в могиле – до тех пор, пока Бог не придёт в Иосафатскую долину судить живых и мёртвых... Агасферу всё в жизни опостылело: и каждодневная многовековая суета – всегда одно и то же, одно и то же, – и беды, и лишения, и боль, и холод, и бесприютность, и тяжкая необходимость всё это терпеть, понимая, что нет и не будет чего-то иного, до самого исхода, более полутора тысяч лет назад предрешённого Спасителем, и необходимость преодолевать и себя, и этот коварный, зыбкий, призрачный мир, прикладывать к тому вечные, опять одни и те же, усилия, когда даже маленькие радости (больших радостей у обидевших Бога не бывает), повторяясь и утомляя одинаковостью, обыденностью, уже как будто и не радости, а торжества уж как бы и не торжества. Вся жизнь его была сера, убога, была сплошным страданием: идти, идти, идти, будучи уверенным в одном – конца этого пути проклятья не предвидится; и самое страшное мучило, потрясающе страшное: ничто в твоей бесконечной жизни уже не имело смысла... И не раз бывало, что где-нибудь в пустынном месте, среди скал или холмов, на диком берегу холодного моря, во мраке ночи, или стоя посреди дороги, или взобравшись на голый утёс, оставшись один на один с Небом, издавал Агасфер полный жалобы, смятения и многовековой тоски пронзительный вопль: «Уж скоро ли вернёшься ты, Человек с крестом?..»

Когда Агасфер пустился в свои проклятые скитания, ему было тридцать лет. Как и другие люди, он стареет; однако всякий раз, достигши столетнего возраста, он заболевает неизвестной болезнью, в течение которой переживает некое потрясение и даже впадает в состояние исступления, а когда болезнь проходит... Агасферу опять становится тридцать лет, как и в день встречи его с Иисусом. Поэтому он, не знающий смерти, и получил своё прозвище Вечный жид.

Вечная жизнь, бессмертие – мечта человечества. Самые состоятельные из людей без раздумий и сожалений расстались бы за бессмертие со всеми своими сокровищами; властолюбцы, глазом не моргнув, уступили бы власть; самые отчаянные и бесчестные пошли бы ради вечной жизни на любые страшные преступления и обман, на бесчинства и плутни, они терпели бы любые лишения, согласились с любыми потерями. Возможно, и честные пожертвовали бы разок честью, и гордые оставили бы гордыню, а верующие усомнились в вере и отреклись от неё, надёжные предали бы, поклявшиеся нарушили бы клятву, иные отказались бы от отца и матери, от детей, от любимых... И почитали бы таковые за счастье день за днём, из века в век, тысячелетие за тысячелетием встречать рассветы, любоваться звёздами, вкушать ароматный хлеб, пить вино, дышать, обонять, осязать, наслаждаться музыками и плеском волн, шумом ветра и сладкоголосым пением птиц, и постигать науки, и писать прекрасные стихи, и предаваться любовным утехам, зная, что им не будет конца, ибо ты всегда будешь молод и привлекателен, и не потускнеют твои глаза, не поседеют волосы, и кожа твоя будет вечно нежна, и красны, свежи губы, и ясен ум, и весел будет твой нрав, ведь позабудешь ты о боли, о болезнях и смерти... Но в случае с Агасфером эта тысячелетняя мечта многих, очень многих поколений была обращена в наказание, в гнёт, в бесконечное духовное страдание... Не остроумно ли, не божественно ли насмешливо столь изящное возмездие?

Люди видели этого человека в разных местах: в Англии и Шотландии, во Франции, в Германии, Италии, Испании, Венгрии, Польше, в Московии, в Ливонии, а также в Дании, Швеции, в Армении, в Персии и других странах.

Он скитается по миру один или с попутчиками; он всегда ходит быстро и иногда, если ему докучает общество, становится невидимым, чем приводит в великое смущение всех, кто в это время оказывается возле него. Известно, что одевается Агасфер плохо, всегда на нём ветхий плащ с клобуком; стан свой он опоясывает простой верёвкой; чаще всего обходится без обуви, а иной раз удивляет окружающих тем, что носит всего один башмак или один сапог, другая нога у него босая. Не имеет Агасфер ни сумы, ни кошелька, однако Господь явно не оставляет своего давнего обидчика без внимания: у Агасфера всегда имеются пять монет, которые позволяют ему не испытывать ни голода, ни жажды, и он всегда может заплатить за ночлег, ибо эти пять монет как бы неразменные: расплатившись ими, он снова обнаруживает у себя в руке... пять точно таких же монет.

За жизнь свою бесконечную Агасфер постиг множество наук и ремёсел, познал немало истин, и видывал столько и был свидетелем (а может, и участником) стольких событий, был знаком со столькими великими людьми, влияющими на судьбы всего человечества, сколько не видывал и со сколькими не был знаком, по понятным причинам, ни один смертный, и потому собеседник он всегда преинтересный, причём в равной мере интересный и академическому учёному, и художнику, и лекарю, и ремесленнику, и строителю, и священнику, и историку – любому человеку. В общении Вечный жид очень прост, держится скромно, взор его смирен; когда при нём упоминают Господа, истово крестится, но если имя Господа упоминают всуе, Агасфер сердится и может сделать выговор. Если его не расспрашивают, он много не говорит; но если заговаривает, то людей интересующихся просто-таки потрясает знаниями. Было не раз, что учёные-историки пытались выявить в нём хитрого шарлатана, только выдававшего себя за современника и почти ровесника Христа, и задавали ему каверзные вопросы. На эти вопросы о разных временах, событиях и известных исторических личностях Агасфер давал учёным такие исчерпывающие ответы, посвящал их в такие никому не известные, но явно правдивые подробности, что восхищенные вопрошающие, оставив сомнения, быстро поднимали руки и спешили всё рассказанное им себе в дневники и в хроники записать. Так, благодаря Агасферу, люди узнали и немало бесценных деталей из жизни, учения и крестной смерти Иисуса Христа... Но всегда, когда Вечный жид заговаривает о Спасителе, он начинает плакать – он раскаивается. Однако раскаяние его не есть путь к достижению прощения, его раскаяние по воле Христа оказывается... частью наказания. Впрочем, эти тонкости мало кто понимает и даже мало кто в них вникает. Обычно Агасферу просто сочувствуют. Или втайне завидуют, – но то, согласимся, не от большого ума...

Ещё замечательный штрих к портрету Агасфера: ему хорошо известны не только все основные языки, но и диалекты их, и местные говоры – во всех тонкостях. Не секрет, что даже жители двух соседних деревень могут говорить по-разному, и знаток сразу скажет: этот человек из этой деревни, а тот – из той. Что уж говорить об отличиях в языке жителей далеко отстоящих друг от друга местностей!.. Так вот Агасфер с каждым говорит на его языке, как будто в его местности родился и всю жизнь там прожил; и с этим крестьянином из этой деревни говорит он на этом языке, а с тем мужиком из той деревни – на том языке. И очень располагает этим к себе собеседников, ибо лестно каждому, что его говор известен во всех особенностях этому совершенно незнакомому человеку.

В конце сей главки мы хотим заметить, что не только Агасфер живёт вечно. Есть и другие. Счастливчики они или нет – о том судить трудно, не побывав в их шкуре. Можем назвать здесь, к примеру, врача и философа, колдуна и чернокнижника Аполлония Тианского. Бессмертием своим он обязан не проклятию Божьему, а собственному гению, позволившему ему вызнать у самого бога Асклепия многие секреты медицины, а также добыть философский камень и эликсир бессмертия. Жив ли он ныне, мы в точности не знаем, но в XVII—XVIII столетиях иллюминаты[70]70
  Иллюминаты – члены тайного религиозного ордена в Европе; орден иллюминатов был основан на немецкой почве Адамом Вейсгауптом; деятельность их была направлена главным образом против иезуитов.


[Закрыть] уверяли, что Аполлоний был ещё жив и жить он будет до скончания мира.

Ничего не страшись, если Бог зрит тебе в сердце

Пока человек, назвавшийся Агасфером, рассказывал крестьянам байки о Христе, многоопытная, мудрая Сара недоверчиво, а в иные минуты и с злой насмешливостью поджимала свои полные яркие губы, вызывающе громко вздыхала и с укоризной качала головой. Забрав у мужа котелок, она чистила его бока песком и громко им о корытце постукивала. На супруга своего Иосию поглядывала она не без сожаления и некоего материнского покровительства (и снисхождения же!): вот ведь какой он пустой мечтатель! вот ведь, подобно этим тёмным мужикам, убогим простакам, склонен верить ловкому проходимцу, уж и уши развесил и всё норовит поближе к говорящему стать и уловить в общем шуме суть разговора... А тот всё врёт!., врёт!..

Сара фыркнула:

– Напрасно ты прислушиваешься к ихней болтовне, муж! Никакой он не Агасфер, а один из отъявленных еврейских мошенников – обманщиков и морочил, достойных крепкой нахлобучки, – коих сотни и тысячи бродят ныне по всей полунищей Европе и дурят головы честным людям.

– Но никакого имущества, заметь, – многозначительно бросил наблюдательный и сметливый Иосия. – Прояви к человеку доброе участие, Сара. Не поскупись и на вежливое слово. На всякий случай... Мой тебе совет!

Недовольно молвила себе под нос многоопытная женщина:

– Доброе участие – это для священников. Вежливое слово – для господ. А мне надо думать о том, чем детей накормить и во что их одеть.

– Он тебе дал золотой. И накормишь, и оденешь...

– Золотой-то, золотой, – язвительно улыбнулась Сара. – Да какой-то он не настоящий. Я таких никогда не видывала.

Иосия ей не ответил, ибо внимание его было приковано к тому, что говорил человек, назвавшийся Агасфером.

А бранчливая бабёнка Сара ещё долго не могла угомониться:

– Что за трепливый этот старик! Или не старик... Кто его ведает! Так и заливается – ну чисто безглазый соловей!..[71]71
  Должно быть, говоря это, Сара имеет в виду обычай птицеловов выкалывать соловьям глаза, чтобы те постоянно пели. Нельзя здесь к месту не вспомнить слепого поэта Гомера, оставившего в мировой литературе вечную прекрасную песнь.


[Закрыть] Продувной плут. Его бы попотчевать лозою! Вот правда!..

Сценка эта, милая сельская картинка, полная романтизма, достойна была кисти какого-нибудь из искусных, затейливых фламандских художников: в тёплом, мерцающем мягко и уютно красновато-медном свете очага повествующий о событиях тысячелетней давности Агасфер, из деяний седой древности выводящий нравоучения – для тех, кто нравоучения ценит и ищет, вокруг – внимающие ему простолюдины; чуть в отдалении – хозяин корчмы, вытирающий руки о засаленный фартук и склонившийся ухом к компании за столом; и сварливая, раздражённая корчмарка с чёрным котелком в толстых красных руках, поглядывающая на всех грозным, придирчивым оком. Хозяин корчмы сомневается в истинности слов Агасфера, но что-то себе имеет в виду, корчмарка чуть не в открытую насмехается над Вечным жидом, а крестьяне, добродушные дети своего времени и своей земли, поверили ему сразу и слушают жадно – ни слова из сказанного не пропускают. Право, чудная получилась бы картинка!..

Вдруг пропел петух и громко «захлопал крыльями». Никто и не заметил, как вошёл в корчму Певень, как он шапку снял и взъерошил пятерней свой петушиный «гребень». Потянулись прочь боязливые – может, те, кто чувствовал, что совесть нечиста, кто опасался, что могут призвать к строгому ответу и вот тут, у очага, отсечь ухо, или нос, или располосовать, обезобразить за проделки щёки. Но многие – из тех, что уж, кажется, поняли Тура и уверились: честному человеку он не причинит зла, – остались; хотя и попритихли, попрятали от греха подальше глаза.

Славный Тур, неспешный и молчаливый, со степенностью, придающей значительности каждому его движению, занял место за столом в углу, какое обычно занимал, чтобы не быть на виду, несколько в отдалении от гуляющей, шумной дружины его. С ним был, как тень, мрачный человек в маске волка.

Агасфер, сидя у очага и глядя на огонь, кивал каким-то своим мыслям; он будто продолжал только что прерванный разговор, не заметив, что слушатели вдруг без видимой причины оставили его. Кто глядел на него сейчас, мог подумать, что сидит у очага блаженный; а другой, повидавший на своём веку, хватанувший лиха и коснувшийся чудес, мог иное подумать: смотрит в огонь мудрец из мудрецов и говорит сам с собой, ибо во Вселенной этой, кроме Господа, ему говорить не с кем – так глубоки, а может, высоки и проникновенны его мысли, что не выразить их никакими словесами.

Иосия, стараясь угодить новым гостям, кликнул музыкантов. Бубен сразу застучал, и все увидели, какое у мальчишки, у юного бубенщика, румяное лицо. Справившись с одышкой, раздув большой мех, загудела на три голоса волынка. У волынщика щёки раздувались двумя шарами, будто спрятал музыкант за щеками по яблоку. Им подтянула затейливая, пронзительная скрипка. Старик, играющий на скрипке, уверенно держал смычок сухой, жилистой рукой.

Несколько мужиков подсели к Туру с трёх сторон.

– Слышьте, пан Тур, а пан Тур!.. – с оглядкой в сторону очага поведал один. – Говорит, что зовут его Агасфер...

– Говорит, что ему тысяча семьсот пять лет... – доложил другой.

– Говорит, много в жизни повидал, пан Тур, – поделился громким шёпотом третий.

– Говорит, ничему уже не удивляется. Правда ли? – опять подал голос первый.

Вдруг они замолчали. И в изумлении раскрыли рты. Не было у очага Агасфера... Только что был, смотрел на огонь, кивал сам себе с блаженной улыбкой, предавался мыслям... глазом моргнули, а его уж и нет. Чудеса из чудес! Расскажешь кому – посмеётся в лицо; станешь доказывать – в тебя плюнет.

А Агасфер, оказалось, уж среди них сидит – как будто с самого начала он здесь сидел.

– Не прогоните бедного путника, пан рыцарь?

Тур безмолвно кивнул.

Молча и потрясённо потеснились мужики.

Подошла тут Сара. С её приятного лица можно было масло снимать, её улыбкой можно было целый вечер любоваться.

У Агасфера в руке блеснули пять золотых. Покатилась одна монета по столу в сторону корчмарки.

– Вкусное у тебя вино, Сара...

Когда Сара ушла, уплыла лебедью за другим корчажцем, Тур нарушил молчание. Голову несколько склонив, дабы скрыть в тени шлема и нижнюю часть лица, и разглядывая пристально, с нескрываемым интересом Агасфера, он молвил:

– Если вы, пан, тот, о котором так много говорят, о котором я и слышал, и читал, то что же вы делаете здесь, в наших пустынных палестинах, в нашем Богом забытом углу? Здесь война и смерть...

При упоминании Бога Агасфер трижды перекрестился:

– Где же мне быть, пан рыцарь? Здесь сейчас вершится история. Что может быть занимательнее – наблюдать и предугадывать, догадываться и провидеть, и восхищаться... тысячу раз восхищаться непостижимым, неизъяснимым промыслом Божьим!.. – он опять перекрестился. – Как изящно Господь судьбы людские и деяния плетёт!.. – тут он снова перекрестился. – И сейчас, согласитесь, все великие здесь – шведский король и русский царь. И с ними все герои, и даже чернокнижник Брюс, напускающий на противника чары. Как они решат, так и будет. От этой точки новая история рекой потечёт...

– Мудрёно говорит, – покачали головами и заскучали мужики.

Но продолжал Агасфер:

– Судьбы мира решаются в ваших палестинах, как было сказано; сам мир заново делится здесь, будто по дороге, на которой стоит эта корчма, прошёл мировой Землемер.

– Я понимаю, о чём вы говорите, пан, – кивнул Тур. – Землемер этот много где ходил – от начала истории. Но вам-то что от того? Вы смотрите, но не решаете...

Очень приязненно улыбнулся Агасфер.

– Люблю поговорить с умным человеком...

Сара принесла корчажец вина и, молча поставив его на стол, удалилась. Певень бросился разливать вино по кубкам. И Туру в первую голову налил, и мрачному человеку в маске волка, что сидел рядом с ним и молчал, во вторую голову, и Агасферу плеснул, и себе не пожалел, бухнул до краёв, и другим – по капле.

– Жизнь очень скучна, мой юный господин, – продолжил Агасфер. – Особенно такая длинная, как моя. Всё, что было когда-то впервые и внове, повторяется, повторяется... Нужна немалая выдумка, чтобы находить или устраивать себе новые развлечения. Вот, убегая от скуки, я иногда за великими и хожу... А в этот угол, как вы изволили заметить, позабытый Богом, – перекрестился Агасфер, – я завернул исключительно для того, чтобы поглядеть на вас, пан рыцарь, доблестный Тур.

– Я скромный человек, – кивнул Тур; он даже не сумел скрыть, что удивлён. – Внимание ваше, пан Агасфер, большая честь для меня, хоть вы когда-то и оттолкнули Бога и должны быть за то презираемы и гонимы. Но не достаточно ли того, что гонит вас Он?

– За этим лбом высоким я вижу недюжинный ум, – утёр пальцами набежавшую слезу Агасфер.

Усомнился Тур:

– Как же вы, добрый пан, чело моё под шлемом разглядели?

Агасфер пригубил вина.

– Внутреннему взору многое видно. Я даже имя ваше знаю, пан Тур, и лицо ваше благородное, что вы прячете, склоняя голову, мне известно. И вы знаете, что я знаю... Согласитесь: кто доверяется глазам, тот глуп; кто видит только то, что видят его глаза, тот слеп...

– Соглашусь. Об этом в хороших книгах написано.

– Я по скудости разума своего и по молодой горделивости отвернулся от Бога и в тот чёрный день даже оттолкнул Сына Его, когда Он во мне нуждался. Значит, и я внёс свою лепту в это сумасшествие – в истязания и казнь Иисуса. Поэтому я не могу найти себе спасения на земле. Надеюсь найти его на небе, когда пройду свой бесконечный путь – по прекрасному миру адовый путь... Чем больше моя вера, тем труднее мне смотреть в глаза Всевышнему. Это что-то да значит, правда? Не самый ли это верный для меня путь к прощению? О, да простится мне!.. Но не оставлю ваш вопрос без ответа: сюда я пришёл, чтоб сказать: вы повёрнуты к народу своему, пан Тур, – лицом, которое пусть и прячете; не отворачивайтесь от народа своего и будете спасены, ибо вы нужны своему народу, вы его герой – плоть от плоти, кровь от крови; ваш народ – это ваш Бог, не оттолкните его равнодушием или презрением, не ударьте сапожной колодкой. И тогда ваше спасение я вижу так же ясно, как сейчас вижу эту корчму... И сам я хочу спросить: что поддерживает вас, на что опираетесь, идя по своему пути? кто возвёл несокрушимую крепость у вас в душе?.. – тут Агасфер взмахнул рукой. – Нет... я сам и отвечу: конечно же Он. Но вам ясно ли это?

Не долго раздумывал Тур.

– Были у меня сомнения, добрый пан. Они и ныне иногда являются ко мне, – когда приходится вершить суд, когда приходится искать истину. Кто я такой, чтобы судить, чтобы карать или миловать?.. Я искал опоры в проповедях священника, я искал опоры в мудрых старых книгах, в речах отцов и дедов, в железных доспехах, по наивности – в старинных, проверенных латах опоры искал... Я нашёл, однако, опору у себя в сердце. Когда чувствуешь, что в сердце твоё смотрит Бог, отмети любые сомнения – все твои дела хороши... Только Бог поддерживает меня, но мне этого достаточно, – при этих словах Тур улыбнулся светло. – Бывает оглянусь: сплошь надёжные плечи вокруг – не предадут, не выдадут. Но не в моём обыкновении на них опираться. Не умею и не хочу просить. Всегда – сам. А Его просить не надо; Он всегда смотрит в сердце и знает, кто чего достоин, кому чего нужно, кто верит или нет... и нужна ли кому истина. Несу столько, сколько могу. И много, и мало.

– Ах, пан рыцарь! Как искренне, как славно и как верно! – воскликнул растроганно Агасфер. – Я бы жизнь отдал за то, чтобы иметь возможность сказать так.

Тут мимо проходила Сара и, услышав Агасфера, фыркнула:

– Жизнь отдавать за слова! Фу! Какая глупость!..

– Я в добрых делах ищу искупление, – продолжал между тем Агасфер. – Но вот наказание – не получаются у меня и добрые дела...

– О каких добрых делах говорит пан? – наклонил голову Тур.

– Я не мелочь всякую беру в расчёт. Накормить голодного, заплатить за крышу над головой для нищего, подбросить соломку под падающего, вылечить болящего... это я могу. А вот нечто соизмеримое с моим грехом, с моим деянием чёрным сделать не в силах.

– Например... – вдруг подал голос Певень, опрокинув свой кубок; он, стало быть, краем уха прислушивался к разговору и, верно, кое-что из него понимал.

– Например? – Агасфер задумчивым взглядом окинул сидящих в корчме, потом перевёл взгляд на Сару, Иосию. – Например, научить свой народ жить по чести – не обманывать там, где есть возможность обмануть, не обирать тех, кого есть возможность без страха наказания обобрать, не обижать тех, кто не может защитить себя... направить народ свой по прямому пути непорочности и благонравия. Вот это было бы доброе дело, какое помогло бы мне вернуть доброе имя моё, которое я никому не называю, – имя того законопослушного иерусалимского сапожника, что ещё не умер во мне.

– Да уж!.. – совсем по-птичьи выпучил глаза Певень, которому весьма удавалась роль застольного шута. – Это было бы доброе дело, за какое бы я с утра до ночи согласился кукарекать. Взять, к примеру, Иосию с Сарой... Они думают, что обхитрили всех, а сами даже не знают, что будет с ними завтра.

Лик Агасфера при этих словах просто-таки повеселел (что, заметим, весьма не свойственно для Вечного жида, столетиями являвшего собой образ вселенской тоски).

– Это так же верно, как то, что прямо у тебя над головой спрятана их кубышка. Третья доска от стены...