Текст книги "Полночный путь"

Автор книги: Сергей Лексутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

И тут же, будто и не спал вовсе, услышал над ухом:

– Серик! Ну и спать же ты здоров!

Высунув голову из-под шубы, Серик сразу ощутил студеную прохладу, на траве лежал иней, работники уже разводили костры. Горчак продолжал:

– Ко времени доехали, скоро и первый снег ляжет. Как следует, успеем намолиться до санного пути… Серик, я слыхал, кроме купцов и ремесленный люд поголовно окрестился?

Серик пробормотал машинально:

– Я воин, и бог мой – Перун…

Горчак пожал плечами:

– Я тоже воин, но бог мой – Исус*. Как раз хороший случай представился окреститься… *До реформы патриарха Никона русские писали слово Иисус с одним "и".

– Не буду я креститься! – в сердцах выкрикнул Серик. – Батута уговаривает, теперь ты пристал…

– Да не пристал я… – обиженно протянул Горчак. – Не хочешь – не крестись…

Няньки быстро наварили кулеша. Пока ели – взошло солнце, и иней быстро истаял.

Горчак сказал:

– Хорошая нынче осень, погожая… Как бы печенеги не пришли…

Серик рассмеялся:

– Мне Шарап рассказывал, когда приходили прошлый раз, столько получили, что многие не унесли даже собственных ног!

Горчак покачал головой, выговорил осуждающе:

– Времена нынче иные. В Царьграде всерьез опасаются, что крестоносцы на город пойдут. А если Царьград захватят, то и до нас очередь дойдет. Хоть мы не особенно ладим с ромеями, однако ж – православные. А печенеги нынче – сплошь крестоносцы.

– Горчак, а почему печенегов печенегами зовут? – спросил Серик.

– Да потому, что в их стране вокруг каждого селения огромадные печи стоят. В них они железо варят. Слыхал я, там целые железные горы стоят – откалывай кусок, и в печь клади. Издревле они железо на все стороны света продают… – задумчиво проговорил Горчак, думая о чем-то своем.

Анастасия все утро была тихая и молчаливая, ни разу даже глаз не подняла на Серика. Только когда разобрались в привычный походный порядок, она все же подъехала к Серику, и поехала рядом, но так и не проронила ни единого слова. А у Серика сердце рвалось на части, и от этого он тоже не мог произнести ни единого слова.

На обед останавливаться не стали, только-только солнце начало склоняться к закату, потянулись возделанные поля, с густой щеткой стерни, а за ними – стены и башни пустыни. Ворота оказались открытыми. Да и кого бояться в этих глухих лесах? Пока обоз втягивался в ворота, настоятеля, видимо, оповестили; он степенно спускался с высокого крыльца своей кельи. Приглядевшись, вскричал:

– А не Анастасия ли это, Реутова дочка?!

Анастасия спрыгнула с седла, побежала к нему навстречу, настоятель протянул руки и принял ее в объятия, она тут же исчезла, только голова торчала над сомкнутыми руками – так огромен и могуч был настоятель. Расцеловав ее, он обратился к Горчаку с Сериком:

– Эт, вы что же, всю дорогу кольчуг не снимали? Досюда шибает вонью… А ну живо в баню!

Народу в обители было много, потому бань было аж четыре, да просторных. Они уже дымили. Видимо их затопили сразу, как завидели с башни обоз. Уводя в свою келью Анастасию, настоятель обернулся, бросил через плечо:

– Оружие снесите в оружейную, там иноки обиходят, кольчуги смажут, подкольчужные рубахи свежие получите… В обители нет нужды при мечах ходить…

Оружейная была просторная. На кольях, вбитых в стены, висело множество кольчуг, на полках из толстых плах, лежали мечи, боевые топоры, луки, с вязанками стрел. На отдельной широченной полке, лежали громадные ножные луки, с медными стременами. Снимая кольчугу, Серик вскричал:

– Эт что же, пустынь голыми руками не возьмешь?!

Два мрачных инока промолчали, Горчак откликнулся:

– Тут хватит и на всех обитателей, и если кто из окрестных жителей прибежит…

Сняв подкольчужную рубаху, Серик оглядел льняную исподнюю; она являла собой печальное зрелище, только что колом не стояла. Да и то по причине того, что намертво прилипла к телу.

Прихватив мешки с запасной одеждой, направились в баню. Там их уже ждали два могучих инока в кожаных фартуках. Баня топилась по белому, иноки разложили путешественников на просторном полке, и принялись наяривать каждый в два веника. Потом промяли, выкрутили, перекрутили, облили ледяной водой, и еще раз прошлись в два веника, и еще раз облили ледяной водой, потом облили теплой и вынесли в просторный прохладный предбанник.

Серик задушено протянул:

– Вот это ба-аня-а…

Он будто заново родился, тело было новым и свежим. Протягивая ему ковш с квасом, инок строго спросил:

– Почему креста нет?

Серик замешкался, принимая ковш, встрял Горчак, протянул тоненьким голоском:

– А он, видишь ли, воин, и бог его – Перун…

Инок не смутился, проговорил благодушно:

– Ну, настоятель быстро это исправит…

Горчак надел простую холщовую рубаху, портки из пестряди, обул свои походные сапоги, а Серик разрядился нарочито богато; в половецкие штаны из аксамита, красную шелковую рубаху, достал из мешка кафтан из дорогого германского сукна, обулся в мягкие сафьяновые сапожки. Наблюдая за ним с усмешкой, Горчак сказал:

– Настоятелю не понравится этакое богатство… Еще и пояс золотой! Экий ты гордец, Серик…

Серик пожал плечами, пробормотал:

– Я не монах… Почему князь, когда посещает пустынь, ходит в своих княжьих одеждах, а я не могу в своих ходить, честно добытых в полях половецких?

Горчак пожал плечами, поднялся с лавки, потянулся, сказал мечтательно:

– Щас попируем с настоятелем, и спа-ать… Двое суток спать буду!

В предбанник заглянул инок, сказал:

– Ну, коли напарились, владыко просит к столу…

Столы были накрыты в просторной горнице; два длиннющих – для братьев, один маленький – для гостей. Братья уже сидели за столами, настоятель сидел за маленьким столом, жестом пригласил гостей усаживаться. Рядом с ним сидела Анастасия, благоухая поповником, пижмой и росным ладаном. Из-под простого белого платка на плечи, и почти до пола, ниспадали еще не просохшие после бани распущенные волосы. Она не подняла взгляда, сидела неподвижно, дожидаясь окончания молитвы, которую творил настоятель. Наконец приступили к трапезе. Еда была простая, но сытная; хлебали наваристые щи, с крупными кусками мяса, заедая пирогами с капустой. На столах стояли блюда с солеными огурцами, грибами, румяными яблоками, тут и там стояли кувшины с духовитыми монастырскими медами. За едой молчали. А потому и Серик поостерегся вылезать со своим уставом. Наконец, все съели, и настоятель подозвал инока с кувшином, который и налил всем меда. Только после этого, настоятель спросил:

– Как поживает купец Реут? Как здоровье?

– Слава Богу, владыко… – тихонько выговорила Анастасия, так и не подняв взгляда.

Обращаясь к Горчаку, настоятель спросил:

– Как прошло путешествие? Благополучно ли?

– Вполне благополучно… – медленно наклонил голову Горчак. – В основном благодаря Серику. Знатного бойца нанял купец Реут, для сопровождения своей дочки… Владыко, а не нужны ли тебе доспехи воинские?

– Нужны… Доспех никому не повредит…

– Вон, у Серика, имеются доспехи на продажу, аж четыре полных доспеха. Только слегка попорченные…

– И с кого те доспехи сняты? – грозным голосом осведомился владыка.

– С татей сняты, с татей… С кого же еще? – быстро выговорил Горчак.

– Это что же, всех четверых Серик убил?!

– Он самый… – быстро закивал головой Горчак.

– А ты чего же?..

– А я Анастасию охранял, пока он рубился. Думал, вдруг, в кустах еще тати таятся?

Серик открыл, было, рот, но тут же чувствительно получил под столом по ноге.

– А Серик, стало быть, многобожник? – настоятель насмешливо прищурился, глядя на Горчака.

Тот отвечал ему честным взором, безгрешного ангела. И тут только до Серика дошло, если бы Горчак признался, что в добыче имеется и его доля, то пришлось бы два доспеха жертвовать обители бесплатно. Ох, и хитер же Горчак!

Скорее всего, так и не поверив Горчаку, настоятель кивнул:

– Хорошо, я возьму доспехи. Оружейники оценят их, ну и еще вычет починки, после такого острого Серикова меча. Глядя на него, и не подумаешь, какой он грозный воин… – пробормотал настоятель в бороду. Осушив чашу, он подставил ее иноку с кувшином, бесшумно расхаживающему у них за спинами, проговорил: – Слыхал, Реут посылал тебя в поход с Рюриком… Ну, и куда же сходил Рюрик?

Горчак беззаботно обронил:

– А он с латинами на сарацин ходил…

Настоятель выговорил задумчиво:

– Ох, знал ведь, что не крепок в вере Рюрик… Эт, что же получается? Он еще лет пять-шесть назад латинянскую веру принял?

– А его дружина тоже в вере латинянской, – добавил Горчак. – Хуже того, и мне пришлось в Мараканде молиться в латинянском храме! Иначе, быстро бы распознали Рюриковы дружинники, кто я есть, и для чего с ними.

– Грехи я тебе отпущу, завтра же… – задумчиво пробормотал настоятель, и добавил с глубоким вздохом: – Ох, не кончится это добром… Великая смута грядет на Руси… И для чего ж тебя посылал Реут с Рюриком? – спросил настоятель другим тоном.

– А разведать пути в Индию, да в страну серов…

– Все неймется Реуту… – пробормотал настоятель, и одним духом осушил вторую чашу. – Будто он один такой умный… И до него ходили на восход… И до него пытались половцев обойти на Великом Шелковом Пути… Ну, потрапезничали… Идите, отдыхайте. Намаялись, поди, не снимая кольчуг столько дней?

Увидев, что гости поднялись из-за стола, братья тоже встали, сотворили молитву и разошлись по своим делам. Иноки проводили гостей в кельи. По пути Серик сказал:

– Видал? Даже словом не обмолвился настоятель по поводу моей одежки…

– Еще обмолвится… – усмехнулся Горчак, и скрылся за дверями отведенной ему кельи.

На утро Серик проснулся от звона колокола, сзывающего братию на утреннюю молитву, отметил про себя, что обитель богатая, если обзавелась колоколом. В Киеве до сих пор в некоторых храмах колотят то в бронзовую доску, а то и в железную. Одевшись, он вышел во двор, и тут же нарвался на настоятеля, в раздувающейся рясе поспешавшего в храм.

Остановившись, настоятель проговорил:

– Иди в храм, отрок…

Серик выговорил, ясно и отчетливо:

– Я воин, и бог мой – Перун!

Настоятель грозно нахмурился, стукнул посохом в землю, выговорил, будто мечом по кольчуге проскрежетал:

– Я сказал – марш в храм!

– Не пойду! – твердо выговорил Серик, и, выпрямившись, дерзко глянул в грозные очи настоятеля.

Долго они мерились взглядами. Наконец, настоятель сдался, проговорил медленно:

– Крепкий орешек… – и зашагал дальше.

Серик смотрел ему вслед, пока он не скрылся в церкви.

И начались монастырские будни. Горчак не вылезал из церкви, видимо много чего натворил, чтобы не выделяться из Рюриковых дружинников, коли целыми днями грехи замаливал. Серик изнывал от скуки. Ему ни разу не удалось увидеть Анастасию, хоть он и сторожил у церкви и каждую заутреню, и каждую обедню, и каждую вечерню. Настоятель это понял так, будто Серика все же влечет храм; каждый раз останавливался, и медовым голосом расписывал, как страдал Исус за всех людей, как принял смерть за грехи всех, населяющих землю…

Серик не выдержал однажды, и в сердцах заявил, что он воин, и привык отвечать сам за свои поступки; если Перуну будет угодно, то он возьмет его в верхний мир, где пируют витязи вместе с богами. Ну, а если низвергнет в нижний мир – значит, плохим воином был Серик…

Настоятель тяжко вздохнул, протянул:

– Ох, и глуп же ты еще, отрок…

Это случилось перед вечерней. Серик был просто раздражен тем, что опять не увидел Анастасии, а утром опять вертелся возле церкви. Настоятель это опять понял по-своему, и снова принялся расписывать страдания Исуса, да как хорошо в раю. Голос его медовый обволакивал Серика, укачивал и убаюкивал, будто в люльке, и Серик уже начал подумывать, а не окреститься ли? Зачем расстраивать хорошего человека? Но опять упрямо мотнул головой, и выговорил:

– Я воин, и бог мой – Перун! Мой меч мне укажет дорогу или в верхний мир, или в нижний…

Настоятель опять тяжко вздохнул, с бесконечно добрым укором взглянул на Серика. Весь вид его был таков, будто он укорял не Серика, а самого себя, что не может убедить такого несчастного заблудшего ягненка.

В конце концов, чтобы не огорчать впредь хорошего человека, да и поняв, что Анастасии ему не увидеть до отъезда, Серик пристроился помогать в монастырской кузне, в первый же день поразив монаха-молотобойца своим умением бить одной рукой пудовым молотом.

Нагревая заготовку в горне, кузнец проговорил медленно:

– Вся обитель хохотала в голос, когда прознала, как Горчак с честными глазами впаривал настоятелю, будто ты один четырех татей зарубил… Теперь смеяться не будут. Это ж если ты так пудовым молотом машешь, как же ты мечом работаешь?

– А так же… – беззаботно обронил Серик.

– Может, после вечерни помашем мечами? Я тут считаюсь лучшим мечником…

– Ну и проверим… – усмехнулся Серик.

После вечерни они пошли в оружейную, обрядились в кольчуги, взяли тупые мечи. Глядя на Серика с подначкой, монах спросил:

– Чего щит не берешь?

Серик равнодушно пожал плечами:

– Щит нужен в строевом бою, в поединке он только мешает…

– Разбира-аешься… – протянул монах.

Они пошли на задний двор, где была устроена специальная площадка для воинских упражнений. Там стояли всевозможные деревянные чучела. К крепостной стене была пристроена специальная лестница с площадками для обучения лучников. Кто не знает, что стрельба со стен сильно отличается от стрельбы по окоему?

Встречный инок обалдело уставился на них, спросил шепотом:

– Эй, вы чего?..

– А ты чего подумал? – кузнец захохотал. – Да вот, решили с Сериком узнать, кто из нас лучший мечник…

Пока они шли до воинской площадки, за ними собралась почти вся обитель. Только они разошлись по краям площадки, как прибежал запыхавшийся инок, еще издали крича:

– Владыко приказал без него не начинать!

Вскоре пришел настоятель, для него принесли стульчик. Он обстоятельно устроился, перекрестил обоих поединщиков, сказал обыденно:

– Начинайте.

Они сошлись на середине площадки, и тут Серик с ужасом понял, что впервые в жизни может оказаться побежденным: у монаха не было видно ног! Ряса опускалась до самой земли. Любой опытный поединщик знает, что нога противника всегда подскажет, что он желает сделать в следующий миг, а ноги монаха даже не высовывались ни на миг из-под рясы! И Серику оставалось только уповать на свою быстроту. Первую атаку монаха он чуть не пропустил; монах нанес простой удар сверху, и тут же, оттянув меч на себя, присел, крутанувшись на месте, и ударил секущим ударом поперек туловища Серика. Тот едва успел отскочить. Он, было, попытался хотя бы по глазам предугадывать начало атаки, но при свете факелов в глазах невозможно было ничего разглядеть. А монах буквально сбесился; казалось, он нападает со всех сторон, и Серик ни разу не выбрал момента для ответной атаки, ему пришлось только защищаться. Вскоре он заметил, что в монахе нарастает изумление. Они бились так долго, что иноки уже по два раза заменили догоревшие факелы. Наконец, монах отступил, опустил меч, и потрясенно выдохнул:

– Мне тебя нипочем не одолеть!..

Вокруг стояла тишина, монахи с уважением глядели на Серика. Настоятель вдруг засмеялся, сказал:

– Послушай, Горчак, а ведь я всерьез заподозрил тебя в грехе лживости…

Горчак проговорил самодовольно, будто это он сам вырастил и воспитал Серика:

– Я уж не стал правду говорить… А то бы уж точно на смех подняли, но Серик зарубил семерых татей… – при этом он скромно умолчал, что зарубил пятерых остальных.

Наконец ударили настоящие морозы, и Серик повеселел; скоро в путь, и снова можно будет каждый день видеть Анастасию. Через несколько дней по санному пути пришел обоз с паломниками, они то и сообщили, что лед на реке достаточно крепок, чтобы выдержать не тяжелый обоз. Купцам-то еще несколько дней надо подождать. И Горчак с Сериком принялись собираться. Осмотрели сани, которые им предоставлял настоятель, придирчиво осмотрели тулупы; не попорчены ли молью? А то наплачешься в дороге, морозя бока. И хоть монахи надавали им в дорогу всякой снеди, в санях было просторно. Серик обратил внимание, что работники загрузили сани только сеном, мешками с овсом, да припасами для людей. Все привезенные тюки и короба остались в обители. Это ж какого размера подвалы у батюшки настоятеля?! К парам лошадей подпрягли еще и по верховой, получились быстрые тройки.

Морозным утром обоз стоял во дворе обители. Наконец вышла Анастасия с няньками. Коротко зыркнув на Серика, и зардевшись, она с помощью нянек закуталась в тулуп и устроилась в санях. Вышел настоятель, за ним инок нес большой кошель. Взяв кошель, настоятель протянул его Серику, сказал:

– Тут за все четыре доспеха. Так себе доспехи оказались, плохонькие. Потому и порубили вы татей… – он прищурился, спросил: – Сколько ж татей вы порубили?

Серик, открыто глядя ему в глаза, честно сказал:

– Я семерых порубил.

Настоятель вздохнул:

– Ох, хо-хо… Грехи наши… Что ж, помолюсь за вас… Вы молоды, серебро вам еще нужно…

С Анастасией он, видимо, простился еще в келье. Широко перекрестив обоз, раскатисто крикнул:

– Тро-огай!

Зимами тати обычно не шалят; холодно по лесам, да и выследить легко, поэтому Серик с Горчаком ехали без кольчуг, закутавшись в тулупы. Было тепло и уютно, будто дома на печке. Хорошо думалось под скрип полозьев. Серик мечтал в полудреме: вот они подъезжают к Киеву, а под стенами половцы, или печенеги. Дождавшись ночи, они с Горчаком на лихих конях врываются в стан, опешившие враги мечутся, ничего не могут понять, а они, рубя их несчетно, прорываются к шатру воеводы, рубят растяжки, шатер падает на сонного воеводу, Серик выдергивает из снега знамя и мчится с ним к воротам, а оттуда уже выходит княжья дружина… А потом князь прилюдно жалует Серика боярством. А потом… У него захватило дыхание, и дрема прошла, от промелькнувшей мысли.

Метелица начала переметать проторенную паломниками дорогу, но просека была сильно заметна в лесу, поэтому они не боялись заблудиться. Было одно неудобство; до ближайшего постоялого двора – два дня пути, даже и на тройках. Конь, конечно, может за день пройти пятьдесят верст, но потом ему необходимо хотя бы сутки отдыхать и отъедаться, так что, после двадцати пяти верст придется заночевать в лесу.

Смеркалось, когда Серик приметил две сухостойных сосны неподалеку от дороги. Свернув в лес, они остановились на небольшой прогалине. Пока Серик рубил сосны, работники утоптали снег. Чтобы уместиться всем у огня, развели два костра. Няньки принялись варить кулеш, разогревать пироги и другую снедь, которой в изобилии снабдили их монахи. Зимой снедь в дороге не пропадает, но горячего кулеша похлебать не мешает, не то замерзнешь ночью и под двумя тулупами.

Ели долго, обстоятельно. Неподалеку хрупали овсом кони, то и дело опуская морды с надетыми на них торбами, к земле.

Насытившись, Серик взял чашу с горячим медом, отхлебнул, сказал раздумчиво:

– Хорошо вятичам живется; к ним зимой ни половцы не доберутся, ни печенеги… Нечем коней кормить в ихних лесах. До них никаких запасов овса не хватит. Мне Шарап рассказывал, когда печенеги приходили зимами под Киев, за их войском несметные обозы с овсом тянулись…

Горчак ухмыльнулся:

– В вятичских лесах и летом коней кормить нечем… Их только пойменные луга и спасают. Бывал я там…

Серик тайно надеялся, что сумеет втянуть в разговор Анастасию. Но она выпила чашу горячего меда, зябко запахнула соболью шубку и ушла в свои сани. Няньки заботливо укутали ее в два тулупа, и она притихла.

Горчак пробормотал:

– Пошли и мы спать. Лучше завтра раньше выедем. Подозвав работников, он строго сказал:

– Стражу стоять по двое! Не спать! Если без коней останемся, тут же и замерзнем. Волки нынче голодные…

Серик удивился:

– Сейчас волки семьями охотятся, в стаи они только к марту собираются…

Горчак проворчал:

– А тебе легче будет, если они только одного коня зарежут? Остальных-то они разгонят так, что мы их потом не соберем… – и, обращаясь к работникам, добавил: – Первым будите Серика. Он из лука бьет без промаха…

– Знаем, видали… – откликнулся один из работников.

Серик закутался в тулуп, положив под руку лук в саадаке и полный колчан стрел. Тепло, набранное от кулеша и горячего меду, быстро согрело тулуп изнутри, и он уснул. Ночь прошла спокойно. Не зря, видать, у всех монахов в кельях одеяла из волчьих шкур. Наскоро позавтракав, запрягли и поехали. Дорогу уже перемело так, что казалось, будто едут по девственному снегу. Если бы не затесы на деревьях, давно бы уже уверились, что заблудились.

До Новгород-Северского тракта осталось всего ничего, уже пошли поля, даже видели дымы селеньица, которого не заметили на пути в обитель. Надо было, во что бы то ни стало добраться до постоялого двора; кони заморились так, что шли только шагом, даже на короткое время не могли переходить на рысь. Не мед пробивать дорогу в снегу чуть ли не по колено. Хоть и часто меняли головную упряжку, но всем пришлось не по одному разу пробивать снежную целину. Ехали то ли через поле, то ли через большую поляну, когда Серик заметил по ее краям серые пятна, целеустремленно двигавшиеся параллельно обозу. Горчак крикнул:

– Видишь их?!

Серик откликнулся:

– Вижу! Но для семьи – слишком много! Это – стая! Быть того не может…

Сани Горчака пошли на обгон обоза, он на ходу перескочил в сани Анастасии, встал над нею с мечом в одной руке, и с длинным кинжалом в другой, заорал:

– Серик! Близко не подпуска-ай!..

Достав лук из саадака, Серик быстро натянул тетиву. Чуя волков, кони фыркали, плясали, но перейти на рысь уже не могли. Да-а… Придется дневать на постоялом дворе, пока они отдохнут после такого пути… А волки тем временем, не спеша, сжимали круг; и впереди и позади маячили серые пятна. Серик оттянул тетиву до уха, и пустил первую стрелу – серый волчище, перекувырнувшись через голову, замер на снегу. Подумал, накладывая на тетиву следующую стрелу: – "Интересно, кто вожаком в этой неправильной стае? В марте-то – волчица. Если правильно угадаешь, убьешь ее, стая разбегается. А кто в этой верховодит?.." Он не додумал свою мысль – волки бросились со всех сторон. Послышался отчаянный вопль Горчака:

– В кру-уг!

Кони, поняв, что жизнь их зависит от людей, перестали биться и послушно встали мордами друг к другу. Так что, оказались защищены санями, в которых уже стояли работники с мечами и топорами в руках. Снова послышался отчаянный вопль Горчака:

– Се-ери-ик! Ради Христа! Ты только стреляй, не переставай! Эй, кто там у него возницей? Хоть одного зверя допустишь к нему – самолично голову снесу!..

Оскаленные пасти надвигались со всех сторон. Серик превзошел самого себя – тетива так быстро щелкала по защитной рукавичке, что, казалось, он не стреляет, а играет на луке, будто на гуслях. Ему с трудом удавалось пересиливать себя, и стрелять по кругу, а не только останавливать тех волков, что мчались на сани Анастасии. Совсем рядом послышался хриплый рык, возница скатился с саней, заорал:

– Се-ери-ик! Ты стреляй! Оборо-оню-ю-у!..

Перед санями катался серый клубок, а Серик не переставая вертелся по кругу, рассылая стрелы во все стороны. Но, что это?! Пасти исчезли, только мотались какие-то тряпки, исчезая в сумерках. Серик цапал у себя за плечом пальцами, и никак не мог ухватить стрелы. Наконец понял – стрел не осталось. Это ж надо, целый колчан расстрелял! Сколько же было волков?!

Подошел Горчак усталой походкой, на ходу вытирая меч, оглядел валяющихся поблизости порубленных мечом трех волков, сказал медленно:

– Молодец, справился… Реуту скажу – чтоб пожаловал…

Работник осматривал продранный полушубок, проговорил:

– Сам понимаю, что живыми остались только благодаря Серику.

Серик проговорил:

– И чего их собралось столько?

Оглядывая побоище, Горчак раздумчиво вымолвил:

– Мне дед рассказывал, что перед лихолетьем и в само лихолетье, волки рано в стаи сбиваются, задолго до марта… – после чего зычно крикнул: – Шкуры снять! Стрелы собрать!

Пока работники ловко снимали шкуры с убитых волков, Серик с Горчаком развели большой костер. Усадили Анастасию у огня. Она зябко куталась в шубку, испуганно прислушиваясь к звукам за стеной черноты. Работники при свете факелов снимали шкуры, изредка прибегали к огню погреться.

Горчак засмеялся, сказал:

– Ох, и поход у нас! Туда ехали – кошель серебра заработали. Обратно едем – опять прибыток. За эти шкуры, пожалуй, поболе получишь, чем за железные…

– Почему – я получу? – удивился Серик. – Давай тоже поделим?

– Нет уж, давай так; порубленные и поколотые – пусть достанутся работникам, а тебе все стрелянные…

Снятые шкуры еле-еле в трех санях уместились. Загасили факелы и поехали. Кони немножко отдохнули, и теперь бодро рысили. Оно, конечно, факелы здорово бы помогли, если бы волки повторили нападение, но зимними ночами лучше ездить без факелов. Потому как, при факеле, видно только под ним, а весь остальной мир прячется за стеной тьмы. А без факелов – неплохо видно и дорогу, и окрестности. Стрелы работники собрали, но нескольких недоставало, да десяток оказались сломанными. Серик пополнил колчан из запаса, так что, было чем отбивать новые нападения.

Вскоре кони еще больше оживились, а потом и люди увидели огонь, горящий над воротами постоялого двора. Сонный хозяин, по привычке ругаясь, открыл ворота, прищурясь, спросил:

– Кто такие? Купцы, што ль?

– Купцы, купцы… – брюзгливо проворчал Горчак, вылезая из саней. – Дневать у тебя будем, кони сильно притомились. Снедь своя…

– Эт, как же вы прошли ночью?! Вторую неделю волки шалят, днем проходу не дают…

– Отшалились… Эвон, трое саней шкур…

– Ну, вы и круты-ы… – покрутил головой хозяин постоялого двора.

Отдохнув сутки на постоялом дворе, выехали на укатанный Новгород-Северский тракт, который вскоре свернул на лед Десны, и дальнейшее путешествие было спокойным. Серик пристрастился спать, под скрип полозьев. Его угнетало лишь одно; Анастасия была молчалива, и будто избегала его. Но потом подумал, что отче настоятель и не в такую тоску может вогнать своими речами.

Сани не телеги, а тройки не пары; иногда проходили и по два перегона, так что, Киев завиднелся раньше сроку.