Текст книги "Полночный путь"

Автор книги: Сергей Лексутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

Лишь миновали Казань, солнце начало ощутимо пригревать, снег по бокам зимника напитался водой, на самом зимнике в колеях появились лужицы. Ехали лежа на шубах в одних рубахах, млея на солнце. Ночами лужицы насквозь прохватывал мороз, образуя тоненький ледок, весело звеневший по утрам под полозьями саней. Серик каждое утро, озабоченно глядя на прозрачное лазурное небо, вопрошал:

– Успеем ли?

Горчак с привычной скукой ворчал:

– Итиль в апреле вскрывается, а нынче март еле-еле середину перевалил…

Ехали уже не от постоялого двора, до постоялого, а сколько получится. Овес да сено для коней покупали у селян, получалось дешевле, чем на постоялых дворах. На подходе к устью Самарки погожие дни кончились, с неба повалили крупные хлопья мокрого снега, и после полудня разыгралась настоящая метель, так что едва не проехали мимо крепостцы. Хорошо Сериковы глаза не подвели; углядел-таки серые бревенчатые стены сквозь белые струи.

Серик было, направил свои сани в незапертые ворота, но в проеме встал страж, с бердышом наперевес, и заорал:

– Ку-уда?! В крепости не протолкаться от саней! Становитесь вон, под стеной!

Серик не стал спорить, погнал коней на подветренную сторону крепости. Здесь, в затишке, распрягли коней, поспешно смели снег с их спин, и торопливо накрыли их попонами. Только после этого дружинники принялись на оглоблях натягивать рогожи, для защиты себя от мокрого снега и пронизывающего ветра. Серик с Горчаком отправились в крепость. В воротном проеме стоял воевода Туркан в шубе нараспашку поверх кольчуги, и уныло глядел на подходящих друзей. Весь вид у него был, как у увядшего, сморщенного осеннего мухомора. Даже могучий когда-то живот его, казалось, увял и бессильно обвис до колен. Левый глаз воеводы заплыл ядреным лиловым фингалом.

Горчак весело поздоровался:

– Здорово, Туркан!

Туркан глянул сумрачно, исподлобья, проворчал, не здороваясь:

– По твоему наущению буйствуют эти разбойники?

– Какие разбойники? – изумился Горчак, хотя ясно было, о чем речь; со стороны постоялого двора неслись разухабистые песни.

Воевода плаксиво проныл:

– В первый же день устроили такую пьянку, такое учинили охальство… Я пытался их унять – да вот что получилось… – и воевода нежно погладил свой фингал. – Дак они, тати этакие, и мою дружину споили! Вон, все там, сидят, с утра бражничают…

Серик с Горчаком направились в сторону постоялого двора, воевода плелся следом. Столы были накрыты под навесом, так что валивший с неба снег не мешал бражникам. Сколько народу сидело за столами – трудно было сообразить; кое-кто уже похрапывал под столами на соломе. Серик подошел к одному концу стола, подбоченился, оглядывая пиршество. Из-за стола поднялся невысокий, чуть только повыше Серика, плечистый воин, с огромным ковшом в руке, шатаясь из стороны в сторону, но глядя абсолютно трезвыми глазами, вопросил:

– Кто такие? – и тут же заорал: – А ну к столу!

Серик медленно выговорил:

– Завтра с утра выступаем, до распутицы нам надобно успеть к истокам Самарки…

Воин буквально на глазах опьянел еще больше. Куражась, выписывая ногами кренделя, он двинулся к Серику, заорал:

– Да кто ты такой, сосунок?! Я тебя щас в ковше с брагой утоплю!

Но Серик уже понял, что он не так пьян, как из себя корчит, и с легкостью увернулся от целого водопада браги, хлынувшего ему в лицо, и тут же пришлось уворачиваться от быстрого и меткого удара, нацеленного в скулу. Перехватив руку, он дал подножку, и вояка покатился в белый, свежий снежок. Но тут же, извернувшись как кошка, вскочил, и повторил атаку, но уже не так размашисто. Серик сделал обманное движение правой рукой, но засветил прямо в челюсть с левой. Воин рухнул в снег, будто сноп, полежал немного, потом перевернулся на живот, встал на четвереньки, помотал головой, сказал, поднимаясь на ноги:

– Ну и ручонка у тебя, парень… – протягивая Серику руку, сказал: – Меня Чечуля зовут…

Серик проворчал, пожимая протянутую руку:

– Чечуля, ты и есть Чечуля… Чего в драку полез?

– А интересно стало, почему это пацан хвост задирает… Так ты и есть Серик?

– Он самый… – обронил Серик. – Так ты понял, завтра же выступаем?..

– Понял… Чего не понять? Разобранные телеги – на санях. Припасы закуплены, лежат в амбаре; овса на двести коней, пшена и солонины с копченостями – на двести людей. Садись за стол… – повернувшись к Горчаку, спросил: – А это никак Горчак?

– Он самый… – хмуро обронил Горчак. Ему явно не нравилось это разухабистое пьянство. Впрочем, казанцы ничем не отличались от наемников русичей; те тоже пользовались малейшей возможностью пображничать.

Нехотя Горчак уселся за стол, принял в руки деревянный ковш с медом. Серик остался стоять, Чечуля подал ему ковш с медом. Оглядывая застолье, Серик спросил:

– Тут все свои?

Чечуля ухмыльнулся, сказал:

– Туркановы дружинники уж давно под столом храпят…

Тщательно подбирая слова, Серик заговорил:

– Я ваш походный вождь. Если кому не по нраву – может седлать коня и отправляться назад, либо занять мое место. Но только сегодня; меч, кулаки, да хоть на ковшах с медом! Завтра – ни слова поперек не потерплю! – он обвел взглядом притихших воинов.

Те переглядывались, поглядывали на Чечулю, но тот помалкивал, наконец, встал один, за ним другой, вскоре поднялись все, подняли ковши, загомонили:

– За Серика! За нашего походного вождя!

Серик поднял свой ковш, выговорил медленно:

– За Полночный Путь… – и одним духом осушил ковш.

Серик с Горчаком, пользуясь моментом, основательно подкрепились, пока казанцы допивали. В сумерках разошлись; казанцы ушли к своим возам, Серик с Горчаком вышли за ворота. Несмотря на разгулявшуюся метель, походный стан под стеной был оживлен; на кострах жарились целые туши баранов, дружинники, разлегшись на свежей соломе, и, укрываясь шубами, попивали меды и брагу, коих в жбанах натащили во множестве жители городка. Серик не стал ругаться; как-никак последний привал в обжитых местах. Посидел у костра, принял из рук Лисицы хорошо прожаренный бараний бок, и хоть был сыт, с удовольствием поглодал нежные ребрышки. Испив ковш меду, завернулся в тулуп и завалился спать в санях.

Наутро еще до рассвета стан зашевелился. Пока завтракали, да запрягали, со скрипом раскрылись ворота крепостцы, и оттуда стал вытягиваться санный обоз. Сани были загружены разобранными телегами, так что возницы шагали рядом. Серик прошел к воротам, и провожал взглядом каждые сани, придирчиво осматривая и поклажу, и возницу. Подошел Чечуля, встал рядом, проговорил:

– Не верю я Туркану… Как бы не послал гонца в Белую Вежу…

Серик проворчал:

– А что поделаешь? Если мы его своей волей повесим – князь может нас и не похвалить…

Тут послышался глухой, весенний скрип снега под тяжелыми шагами, подошел Туркан, встал рядом, мрачно повздыхал. Чечуля весело сказал:

– Слышь, Туркан? Серик тоже знатный воин… Мы тут договорились, коли половцы нас где-нибудь в степи повстречают, один из нас обязательно должен в живых остаться, чтоб сюда вернуться и твои кишки, тебе же на шею намотать…

Туркан промолчал, только глухо засопел. Серик кивнул Чечуле:

– Пошли в мои сани, там как раз для троих место есть.

Триста верст до последнего ногайского селения на Самарке покрыли за неделю. Солнце едва клонилось к закату, когда из-за поворота речки завиднелся серый тын. Там вдруг заполошно заколотили в железную доску. Копошившиеся на берегу люди, сломя голову кинулись к воротам. И когда путники подъехали к селению, вокруг уже никого не было, а тын ощетинился копьями и рогатинами. Серик слез с саней, подошел не торопясь, вразвалочку, к воротам, поднял голову, спросил:

– Эгей, не узнали, што ль?..

Из-за тына высунулась голова, настороженные глаза вгляделись в Серика, голова нерешительно произнесла:

– А кто тебя знает?..

– Да Серик я! Летом и осенью у вас гостил!

– Што, так по нраву пришлось, что и всех друзей собрал? – язвительно проговорила голова.

С саней слез Чечуля, подошел, разминая ноги, рявкнул по-ногайски:

– А ну открывай ворота!

– Ехали бы вы… – плаксиво проныла голова.

Тут из-за тына высунулся Унча, радостно просияв, вскричал:

– Никак Серик явился?! – повернув голову к воротному стражу, проговорил: – Открывай, дурья башка! Их две сотни; если б захотели, давно бы тын в щепки разнесли…

Ворота со скрипом растворились, за воротами обнаружилась сконфуженная толпа жителей селения, вооруженных до зубов. Серик насмешливо оглядел их, сказал:

– Чего это с вами? Осенью прощались, вы, вроде бы, просили возвращаться? – народ переминался с ноги на ногу, конфузливо переглядывался. Серик сообразил, что кто-то сдуру ударил сполох, люди всполошились, толком не разглядев гостей, а теперь им самим стыдно. – Ладно… – протянул Серик, – нам лошадей нужно, голов четыреста… Платим серебром… – люди оживленно задвигались, загомонили.

Вперед вышел старец, у которого в прошлом году сторговали коней, торопливо затараторил:

– Я полторы сотни даю! Полторы… Ковка за мой счет…

Подошедший Горчак язвительно проговорил:

– А те пятнадцать, что в прошлом году тебе продали за полцены, опять продашь нам за полную цену?..

Старик тут же сориентировался, выкрикнул:

– Скидку даю! И ковка за мой счет…

Ударили по рукам. Еще трое или четверо ногайцев, кинувшиеся было к путникам, почтительно ждали. Когда старец с юношеской прытью куда-то умчался, и эти подошли. Кряжистый селянин средних лет, проговорил степенно:

– Остальных – мы даем… Только ковка – за ваш счет…

Чечуля проговорил по-русски:

– Я полагаю, Серик, мы в степи идем?

– Точно, в степи… – обронил Серик.

– А тогда на кой нам ковать коней? Через четыре месяца их перековывать надо будет, а найдем мы там кузнецов, чтобы подковы снять, копыта подрезать, да снова подковать? Да и зачем летом в степях кованые кони?

Серик почесал в затылке; что ни говори, а он об этом и не подумал. Проговорил раздумчиво:

– А што, Горчак, есть ли кузнецы в Сибири?

Горчак проговорил уверенно:

– Акын сказывал, нет в Сибири кузнецов. Далеко-далеко, на восходе, возле высоких гор, вроде бы обитает племя, которое умеет железо ковать. Но там мало железа, на ножи, да наконечники стрел его едва хватает…

Тут подошел Унча, за ним шел высокий, стройный, красивый парень. Только глаза с легкой раскосинкой выдавали в нем касожскую кровь. Серик воскликнул:

– Эт, кого ж ты нам привел, Унча? Ты ж своего сына обещал послать с нами…

– А это и есть мой сын! – гордо выговорил Унча. – Алаем зовут. Он и пойдет с вами.

Горчак усомнился:

– А не молод ли он?

– Ничего не молод… – обидчиво насупился Унча. – Он и по-русски разумеет, и по-половецки. Уже четыре раза с моим товаром ходил в Асторокань…

– Ну, ладно, ладно… – примирительно проговорил Горчак. – Пусть двух заводных коней возьмет с припасами в общий кошт.

Выступили на рассвете. В селении прикупили овса, так что пришлось всем идти пешком, рядом с санями. На купленных у ногайцев коней никто не решился сесть. Хоть снег, покрывавший лед речки, и стал шершавым и ноздреватым, не кованые кони то и дело поскальзывались и падали. Только подкованные боевые кони, запряженные в сани, уверенно шагали по подтаявшему, напитанному водой снегу, превратившемуся в рыхлый лед.

Чечуля, шагавший рядом с Сериком, озабоченно оглядывая берега, говорил:

– Поспешать надо. Тепло. Вот-вот вешние воды на лед хлынут, сразу придется лагерем становиться, а место тут неудобное, надо бы на водораздел выйти, там уже и свежая трава появилась. Пока бездельничаем, кони хоть подкормятся…

Последний день шли от рассвета до темна, еле-еле высматривая речушку, истончившуюся до ручейка. И дошли-таки! Уже на закате увидели пологие скаты, обращенные на полдень, снег с которых давно стаял. Впятером ухватывались за постромки, вцеплялись в оглобли и втаскивали сани на травянистый склон. Кони зло фыркали, косили налитыми кровью глазами, видать здорово устали за последние дни. Тут же на сухом склоне и стали лагерем. В темноте за дровами идти до ближайшего перелеска было бестолку; на ощупь, что ли, рубить сучья? Поели копченого мяса с сухарями, и завалились спать, завернувшись в шубы, оставив лишь одного караульного. Наутро поднялись чуть свет. Небо над головой распахнулось такое просторное и прозрачное, что страшно было нечаянно споткнуться и свалиться с тверди земной, на твердь небесную. Кони разбрелись по всему склону, щипали молоденькую травку, вместе с оставшейся прошлогодней. Посреди склона верхом на коне торчал караульный, опершись на копье, и неподвижным взором глядел на восход. Серик понимал, что в этом месте придется задержаться не менее чем на две недели; собирать телеги, и ждать, когда сойдут снега. Он только открыл рот, чтобы распорядиться, что кому делать, но уже несколько человек с конными упряжками пошли к лесу, черневшему вдалеке, по гребню откоса, другие принялись разбивать шатры. Серику не осталось ничего другого, как заняться тем же самым. Вместе с Лисицей они поставили шатер для себя, Горчак уже неподалеку разбил свой маленький шатер. Его половчанка хлопотала у костра; видать не дожидаясь, пока привезут дрова из лесу, успела нарубить сухостойного ивняка в лощине, в которую превратилась долина речки.

После завтрака к Серику подошел Чечуля, сказал:

– Серик, мы тут и без тебя управимся… А ты бы сходил в лес, а? Солонина обрыдла – сил больше нет! Киевляне сказывают, ты охотник не плохой…

Серик проворчал:

– И то верно… – мимоходом посетовав про себя, что сам не додумался, побаловать свою дружину свежатинкой.

Неделя пролетела незаметно. Несмотря на застаревшую вражду, не случилось ни единой ссоры между русичами и ногаями. Северские, правда, позадирались, было, на киевлян, но Серик пригрозил, что если случится поединок – повесит оставшегося в живых. Разрешил выяснять отношения только на кулаках. Но если и тут случится смертоубийство, оставшегося в живых все равно повесит. Дружинники весело, с шутками-прибаутками собирали телеги, Серик ездил в лес за оленями, коих тут водилось несметное количество, будто в собственную кладовую. С каждым днем становилось все теплее и теплее, и вот по лощине помчался бурный, грязный поток. Выждали еще неделю, и колеей Унчи двинулись в путь.

Водораздел миновали с легкостью, берегом Яика тоже прошли без особых усилий. Усадьбу Яхно миновали без остановки; вряд ли в его погребе хватило бы медов и браги на такую ораву. Пришлось здорово попотеть на переправе через Яик, а потом снова пошло, как по маслу. Только пошли медленнее; ради экономии овса, проходили не более двадцати верст в день, остальное время пасли коней. Когда вышли к месту первого кочевья касогов, встреченных в прошлом году, оказалось, что степь первозданно пустынна; ни стойбища, ни табунов и отар.

На недоуменный вопрос, Алай коротко бросил:

– Не прикочевали еще…

Горчак хлопнул себя по бедрам, воскликнул:

– Дак надо этим воспользоваться! Пройти, как можно больше, пока не прикочевали, а то потом замучаемся пировать!

Ближняя дружина, Чечуля да Лисица, изумленно взирали на Горчака, ничего не понимая.

Глава 9

Шарап со Звягой стояли в тенечке, под стеной Святой Софии и сумрачно поглядывали на толпу, волновавшуюся на площади. Гонец, принесший дурную весть, стоял в сторонке, устало понурившись. Конь его стоял рядом, устало пристроив голову на плечо хозяина; на конских боках медленно истаивали клочья пены.

Звяга проговорил:

– Может, пойдем, все же в поля половецкие? Чего нам Рюрик? И без нас отмахаются киевляне… Велика ли сила – два меча?

– А семьи?.. – сумрачно обронил Шарап.

– Што семьи? Нешто мы сможем их вывести, коли город падет?.. – проворчал Звяга. – Да и, небось, не тронут; взять с них нечего, а с нами даже Рюриковы дружинники поостерегутся связываться, да и семьи можно к Чуриле отправить… – проговорил Звяга с нарочитой уверенностью в голосе, но Шарап явственно услышал нерешительность.

– С Рюриком половцы идут… Аль ты не слыхал?

На лобное место взобрался Шолоня, известный борец за справедливость и говорун. Он что-то орал, размахивая руками. Отсюда слышно не было, но толпе пришлось по нраву; все принялись размахивать руками и поддерживать Шолоню радостным ревом.

– Ишь, раскудахтались… – проворчал Шарап. – А как обороняться? Князь оставил на весь город две сотни стариков да калек, а воеводой над ними и вовсе никчемного вояку… Всех бояр с собой забрал, одни старики немощные остались…

Престарелые бояре стояли тесной кучкой, в тенечке церкви, опираясь обеими руками о тяжелые посохи, хмуро и осуждающе смотрели на толпу горожан.

Без особой надежды в голосе Звяга сказал:

– Может, летом князь придет? Достаточно будет пару месяцев продержаться…

Шарап вздохнул, сказал:

– Чего судить да рядить? Так и так нам в сторонке не отсидеться… – и двинулся к лобному месту, раздвигая толпу массивными плечами. Звяга последовал за ним. Взобравшись на возвышение, Шарап отстранил Шолоню, который тут же замолчал, мрачно, исподлобья оглядел толпу. По мере того, как он обводил толпу взглядом, гомон утихал. Когда уже вовсе стихло, Шарап заговорил: – Вы тут много орали и кудахтали, будто куры в курятнике, в который забралась лиса, кто-то предлагал идти в чистое поле… Только полоумные могут такое предлагать! Вы же слышали; конница идет берегом, пешцы плывут на ладьях. Где и как встречать войско Рюрика? Как ни встречай, пешцы все равно сумеют в тыл ударить. Но это я к тому говорю, если бы вы были путными воинами. Да как же из вас строй построить?! Вы толпа, толпа и есть! А любую толпу обученная сотня вмиг разгонит! – толпа загудела, раздались возмущенные крики, кто-то даже предложил Шарапу прогуляться за стену. Но он поднял руку, и вскоре опять все унялись. Шарап продолжал: – И в поле идти, и оборонять город – дело одинаково безнадежное. Но если мы запремся, и выдержим пару месяцев, есть надежда, что князь Роман из ляхов подоспеет. Я думаю, стоит попытаться. Если мы даже и без боя Рюрику ворота откроем, все равно он отдаст город на разграбление, за прошлогоднюю обиду… – Шарап оглядел толпу, увидел стоящего рядом с возвышением Батуту, спросил: – А ты, Батута, что скажешь?

Батута взобрался на возвышение, оглядел толпу, пожал массивными плечами, сказал:

– А я – как все… Порешите биться – все мечи и кольчуги, что у меня в кузне лежат, отдам миру. Порешите открыть ворота – все это Рюрику отдам… – и слез с возвышения, тяжело опираясь о выщербленный камень. Старики рассказывали, будто это лобное место сложили еще во времена Святослава.

Шарап, было, собрался слезть, как вдруг из толпы вывернулся юркий мужичонка, вспрыгнул на возвышение, заверещал фальцетом:

– Да как биться-то?! Купцы со своими работниками и караванной стражей разбрелись во все концы земли! Почитай половины ополчения Киев лишился! Открывать ворота надобно!

Шарап молча примерился и саданул мужичонку кулаком в ухо. Того будто вихрем с возвышения снесло. Толпа весело заржала. На том и порешили; встретить Рюрика на стенах, а там будь что будет.

По всем прикидкам, гонец Рюрикову рать обогнал не на много; дня через два ладьи должны были появиться на стрежне. Княжий воевода наотрез отказался командовать ополчением, расставил своих калек и стариков на стенах и башнях детинца, и затаился там. На следующее утро, на торжище собиралось ополчение. Пока народ не спеша сходился, Шарап со Звягой обходили отряды, осматривали оружие. Хоть они и опасались, что большинство ополченцев явится с дрекольем, опасения не оправдались. С дрекольем да косами пришли окрестные смерды, еще со вчерашнего дня начавшие сбегаться за стены, как только весть о приближавшихся половцах облетела окрестные селения. Горожане были неплохо вооружены; все в кольчугах, у многих самострелы.

Оглядывая воинство, Шарап сказал:

– Ничего, Звяга, повоюем… Глянь-ка, у каждого пятого самострел, у остальных – луки. Да еще в стрельницах изрядный запас ножных луков…

Звяга скептически цыкнул зубом, проворчал:

– Даже Серик из ножного лука стрелять не умеет, а чего ж с этих взять?..

– Нужда научит… – протянул Шарап, впрочем, в его тоне не было особой уверенности.

Когда к полудню народ перестал прибывать, Шарап со Звягой принялись сбивать более-менее организованное войско; порешили принять старый строй: самое маленькое подразделение – «копье», потом – «знамя», в «знамени» от трех до пяти «копий», три-четыре «знамени» – составляют полк. Правда, у Шарапа со Звягой и «копья», и «знамена» получились шибко мелкими. Так что, кое-какие полки и до сотни не дотягивали. Еще не закончилась разбивка по полкам, когда набежали бабы из всех концов города, притащили обед своим ненаглядным ратникам. Разом плюнув в землю, Шарап со Звягой было, принялись ругаться, но тут же и осеклись – рядышком шагали их ненаглядные женушки с объемистыми узелками в руках. Пришлось расположиться на обед тут же на торжище. После обеда Шарап со Звягой принялись расставлять людей по стенам. Стену и воротную башню, выходящие на берег, доверить решили полку кузнецкого ряда; народ был самым стойким, и лучше всех вооружен, а для приступа стена была самая удобная; рва тут не было, пологий взвоз достигал самой стены. Самый слабый полк горшечников расположили на стене, стоящей над Щекавницей; тут приступа вообще можно было не ожидать: мало того, что довольно полноводная речка прорезала кручу, тут время не затянуло рвы, выкопанные еще во времена Ярополка окаянного. Жидовские ворота, и стену, к ним примыкавшую, взялись защищать жиды, живущие тут с незапамятных времен. Шарап только тяжко вздохнул, оглядев их богатые кольчуги, с золотой чеканкой, из-под которых выпирали объемистые животы, или, наоборот, кольчуга еле держалась на хилых плечах. К вечеру только управились с расстановкой людей. Во всем войске нашлось лишь пара десятков человек, кто кое-как, с горем пополам мог стрелять из ножных луков – их распределили по стрельницам.

Когда, уже в темноте, Шарап со Звягой сытно отужинав в караульном помещении воротной башни, сидели у бойниц, и, поглядывая в поля, затянутые прозрачной весенней мглой, попивали мед из деревянных кружек, Шарап проговорил:

Одно хорошо; на каждое знамя пришлось по опытному бывшему дружиннику. Хоть и старики, но дело знают; можно не опасаясь храпеть до утра…

Звяга проворчал:

– Если б они еще и мечи могли поднимать…

– А это не требуется… – обронил Шарап. – Лишь бы управляли умно своим воинством… Эх, Серика с нами нет!

– Да уж… – проворчал Звяга. – Без Серика трудно будет уйти из захваченного города… Как бы не сложить тут буйные головушки…

– Еще и враги не подошли, а ты уж думаешь, как бы сбежать… – добродушно ухмыльнулся Шарап.

– А чего зря головы класть?! – обиженно вскинулся Звяга. – Ну, ладно; князь Роман хороший был, сильный государь, под ним нам вольготно жилось. Да сгинул он в земле ляхов! Нужен нам другой князь. Так пусть же и правит по праву! А чего он сюда с половцами лезет? Пришел бы без половцев, погомонили бы, покричали, да и сел бы он без крови на киевский стол. Дак нет же, половцев привел, теперь просто так их не отпустишь, с ними же расплачиваться надобно…

Шарап хмуро пробурчал:

– Не нами заведен этот порядок, не нам его отменять… Помнишь, что Горчак говорил? Вот бы хорошо было, если бы всей Русью один царь-государь правил…

– Толку-то, с одного царя-государя… Вон, ромеями один царь правил, никакого княжеского самоуправства у них не было, а поди ж ты, пришли латины и с легкостью повоевали Царьград… – Звяга тяжко вздохнул, отхлебнул меду из кружки.

Шарап спросил:

– А чего ты князя Романа уже схоронил? То, что давно не было от него вестей из ляхов – еще ничего не значит.

Звяга раздумчиво проговорил:

– Дня три назад, будто один купчик болтал на базаре, что князь Роман пал в сече, только никто его тела не видел…

– Вот то-то и оно, что болтал… – пробурчал Шарап. – Смотри ты не болтони, а то вся наша оборона разом рухнет… Не верю я, будто князь Роман может погибнуть в ляхах! Его дружина едва ли не сильнее всего войска ляхов…

Со скрипом отворилась тяжелая дубовая дверь, в проеме стоял Батута, в сверкающем, начищенном юшмане, с мечом у пояса и самострелом в руках. Шарап проворчал:

– Тьфу ты, не могли петли смазать; дверь визжит, будто свинью режут…

Оглядев караулку, Батута прошел внутрь, сел к столу, прислонил самострел рядом к стене. Звяга протянул руку, благоговейно потрогал его юшман, прошептал:

– Ба-а… Такой юшман и князю не по карману…

Юшман, и правда, был богатый; колечки меленькие, пригнаны так, будто рыбья чешуя, один к одному ложатся, булатные пластины, защищавшие грудь и живот, покрыты тончайшими узорами. Батута проворчал устало:

– А я и делал его князю Роману. Да ничего, князь не осудит, коли я его в сече испытаю…

Он налил из жбана меду, отхлебнул, проговорил медленно:

– В Десятинной всенощную служат о даровании победы…

Шарап тяжко вздохнул:

– Эх, хе-хе-е… Лучше бы служили о скорейшем пришествии князя Романа из ляхов… А о победе и думать нечего, даже если ваш Бог с небес спустится, и будет биться вместе с нами на стенах…

– Не богохульствуй! – строго выговорил Батута.

Шарап ухмыльнулся:

– А я и не богохульствую, потому как мой бог – Перун… Ты, Батута, свою казну, да Серикову, заховал уже в схрон, или на что-то надеешься?

– Захова-ал… У меня хороший схрон, еще дед копал, белым камнем выложен… – протянул Батута гордо, намеренно утаив, что в старом схроне сложено только немного ненужной утвари, пара криц железа, да кошель, набитый одними ногатами да резанами. Все остальное добро, нажитое дедом, награбленное отцом и Сериком, и нажитое собственным тяжким трудом и мастерством, уже надежно упрятано в новый схрон, о котором даже мать и жена не знают.

Звяга допил мед из своей кружки, потянулся, сладко зевнул, сказал:

– Последняя ночка перед хлопотными деньками… Пойдемте-ка по домам, да отоспимся как следует!

Шарап озабоченно сказал:

– Надо бы с утра за стеной вешки выставить, да чтоб стрельцы по ним пристрелялись…

– Вот с утра и выставим. Рюрик к городу подойдет либо завтра к вечеру, либо послезавтра. Так что, успеем… – беззаботно протянул Звяга. – Да и стражу бестолку идти проверять – дует меды да брагу наше доблестное воинство…

– Пускай дует… – беззаботно проворчал Шарап. – Пусть хоть один день почувствуют себя доблестными витязями, пусть побахвалятся друг перед дружкой… Все равно серьезный приступ мы не выдержим. Надо будет время тянуть, разговоры разговаривать, забалтывать Рюрика. Для того неплохо бы выманить из детинца Романова воеводу… Как его зовут, запамятовал я чего-то?..

– Да вроде Чудилко… – обронил Звяга.

– Чудилко… Чудилко… Чего-то не припомню… – пробормотал Шарап. – Ладно, пошли по домам…

Батута спросил:

– А я?..

– А если ты уйдешь, то завтра нам опять придется до вечера войско собирать, – назидательно промолвил Шарап. – Во-он, в углу, две охапки соломы и шуба; ложись и спи до утра.

Наутро, чуть свет, Шарап шел к воротной башне, лениво позевывая, хоть и тяжело был нагружен; через плечо на лямке висел мешок с самострелом, луком, запасом стрел, там же покоились боевой топор и чекан. На плече лежали связка сулиц и тяжелая рогатина. По своему немалому опыту, Шарап знал, что на стене рогатина – лучше некуда; ею можно и врага хорошо употчевать, а при нужде и лестницу отпихнуть. Взобравшись в караульное помещение, Шарап с грохотом свалил на пол свою ношу, в углу из-под шубы заполошно вскочил Батута, продрал глаза, проворчал:

– Кому война, а кому – мать родная… Лет двадцать уже столько не спал…

Открылась дверь, ведущая в караулку с заборола, сунулся стражник, сказал:

– Под стеной целый табор стоит…

Шарап вышел на забороло, поглядел вниз; весь взвоз, до самого берега был усеян телегами, с поднятыми оглоблями, распряженными лошадьми, на телегах и под телегами спали люди, завернувшись в шубы. Оглядев людство, Шарап спросил:

– А чего раньше Батуту не разбудил? Когда этот народ только подходил?..

– Дак я не видел… – и вояка смущенно потупился.

Шарап оглядел стену с внутренней стороны, место под стеной; тут еще царило сонное царство. Народ дрых в самых разнообразных позах, тут и там валялись пустые жбаны, надо полагать из-под медов и браги.

– Та-ак… Воинство… – протянул Шарап. – А если бы это Рюрик подошел?

– Так ты же сам сказал, что Рюрик раньше сегодняшнего вечера не появится?.. – на помятой после вчерашнего бражничанья физиономии что-то особого раскаяния не замечалось.

– Эх, хе-хе… – вздохнул Шарап. – Зря я не потребовал, чтобы воеводой избрали; а то нет у меня права за такое нераденье голову снести… Ну, да ладно – после первого приступа, если выстоите, сами воеводу изберете… – свесившись за стену, он зычно заорал: – Э-гэ-гэ-эй! Просыпайся народ!

Под стеной зашевелились, полезли из-под телег, продирая глаза. Наконец отцы семейств сгрудились под воротной башней, стояли, выжидательно задрав головы. Вперед выступил пожилой, степенный мужик, в добротном опашне, не снимая шапки, спросил Шарапа:

– Ты воевода али так?..

Шарап лениво обронил:

– И воевода, и али так… У кого на возах нету по два мешка овса на скотью голову, может прямо сейчас заворачивать оглобли, пока Рюрик не подошел. Хлеба в городе достаточно, а вот корму скотине маловато…

Старик почесал голову, слегка сдвинув шапку на ухо, спросил:

– А нельзя ли с воеводой перемолвиться?..

Шарап зевнул, обронил:

– Я тебе и воевода, и князь… Не устраивают условия – запрягайте коней, и валите подальше. Половцы вас обдерут до нитки, сами знаете… А мне в городе ни к чему, чтобы скотина от голода дохла. Так что, давай, выстраивай очередь, и чтоб без обману…

Вскоре внизу зашевелились, закричали, загалдели. Взобравшийся на стену Звяга, свалил с плеч принесенное оружие, встал рядом с Шарапом, сказал:

– Может, надо было выйти, и навести порядок?..

– Пускай сами наводят… – лениво обронил Шарап. – Их сюда никто не звал. К тому же, для них безопаснее было бы, если б они попрятались по трущобам, да по лесам. Вояки из них никакие, только под ногами мешаться будут… – повернувшись к Батуте, Шарап сказал: – Ты, Батута, иди к воротам, и следи за порядком; ты у нас самый представительный, и доспехи у тебя прямо-таки царские… Ну, а мы делом займемся…

Шарап свесился с заборола, кликнул нескольких отроков, толкавшихся под стеной с самого рассвета, в надежде, что им дадут оружие и позволят биться на стенах. Радостные, довольные, на стену взбежало с дюжину мальчишек. Шарап им растолковал:

– Бегите на взвоз, вырубите десятка два вешек, в рост человека, вбейте поглубже в землю, пять вешек в двухстах шагах от стены, пять – в четырехстах, и остальные в пятистах и шестистах, к каждой привяжите по мешку шерсти. Шерсть возьмете у суконщиков. Я щас грамотку напишу…