Текст книги "Полночный путь"

Автор книги: Сергей Лексутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

Завидя, что в обозе сплошь русичи, смерды опустили оружие и придержали коней. Скакавший впереди вожак, осадил лошадь перед Сериком, оглядел обоз. Между дремучей бородой и не менее дремучими лохмами на голове, блестели хитрющие глаза. Он, видать, нарочно медлил, хотел, чтоб путники поздоровались первыми. Но Серик равнодушно глядел поверх его головы и купчина тоже помалкивал. Наконец мужик проговорил:

– Здоровы будьте, путники. Куда путь держите?

– Купцы мы… – нехотя перевалил через губу купчина.

– Экое диво! – восхитился мужик. – Сроду в наших местах купцов не видали. Тут за товары не платят – так берут.

– Попробуй, возьми… – снова лениво перевалил через губу купчина. – Тут один пытался взять…

– А што за товары-то? – наконец поинтересовался мужик.

– Соль… – кратко обронил купец.

Мужик чуть с коня не упал. Тут же отскакал прочь, на пару десяток шагов, позвал своих. Не слезая с коней, они о чем-то недолго шушукались, наконец, вожак вернулся к обозу, сказал:

– Если сговоримся, мы у вас оптом возьмем десять возов…

– Об чем уговор? – равнодушно спросил купец.

– Очень простой: вы сразу свернете на полдень, в касожские земли…

– Ага… А ты, значит, тут нашей солью втридорога торговать будешь…

– Да нет… Сам пять… А чего ты хочешь? Коли такой фарт в руки прет…

– Ладно, по рукам. А то скоро снег выпадет – некогда в розницу торговать…

Серик помалкивал и мотал на ус. Вот оно как ловко можно наживу добывать…

Вскоре смерды подогнали десять телег, перегрузили мешки с солью. Серик было, заикнулся, что неплохо бы переночевать под крышей, но купец свирепо шикнул на него, помолчал, потом все же обронил коротко:

– Наутро можно не проснуться…

Еще не отъехали телеги с проданной солью, когда появилось несколько парней на хороших лошадях, в добротных доспехах, с мечами рязанской работы. Один подъехал к Серику, сказал степенно:

– Старшой повелел проводить вас; кабы не обидел кто…

Серик ухмыльнулся, и промолчал. Парни указали неприметную колею, уклоняющуюся круто на полдень и обоз потянулся по ней. Парни не отставали четыре дня, бдительно следя, чтоб обоз снова не свернул на полуночь.

С первыми белыми мухами выехали на берег Днепра. Купец проговорил устало:

– Хорошо подгадали; паром еще не успели вытащить на берег, а то бы пришлось тут ледостава дожидаться…

У Серика сердце кровью обливалось; даже с расстояния в две версты хорошо видны были проломы в стенах, разваленные стрельницы, целиком выгоревший посад, где все еще никто не строился. Дорога вилась по самому берегу. Был он необычайно пустынен, безлюден и уныл, из-за головешек посада. Серик погнал коня галопом в пролом, в который обратилась Боричева стрельница. Он мчался по пустынным улицам, сердце заходилось от беспокойства. Вот, наконец, и кузнецкий ряд. В ряду тынов тут и там зияли бреши; соседи растащили и тыны, и покинутые избы. На месте подворья поднялся густейший бурьян. Серик осадил коня, бурьян качался вровень с коленями. В отупении Серик водил взглядом по обширному подворью. Даже каменной подклети терема не было и следа. Серик не сразу сообразил, что причитает в голос:

– Как же это?! Што ж это?! Как же так?!

Неизвестно, сколько бы он так простоял, если бы в бурьяне не послышался шорох; привычка к опасности мгновенно вышибла горячечную оторопь, Серик подобрался, положил руку на рукоять меча. Могучие будылья раздвинулись, и показалась кошачья морда с настороженно вытаращенными горящими глазищами. Серик потрясенно выговорил:

– Мышата… Живой…

Услыша знакомый голос, кот взмякнул дурным голосом и одним махом вскочил на седло, а потом напористо, цепляясь когтями за края пластин юшмана, вскарабкался на плечо и замер. Серик растроганно повторил:

– Мышата… Живой… – погладил кота, ощутив шершавые комья репьев.

На душе сразу полегчало, возникла уверенность, что все живы, успели отъехать куда-то. Принялся осторожно выбирать репья из густой шерсти; кот рычал, но выглядело это как-то неубедительно, потому как он так и не двинулся, раскинув лапы, прижался мордой к шее под бармицей. Серик даже и не подумал, что если успели отъехать, почему кота оставили? Вдруг уверился, что живы, и все… Позади послышался шорох, Серик развернулся в седле – к нему крадучись подбирался Шолоня с шестопером. Увидя его лицо, Шолоня выронил шестопер, прошептал потрясенно:

– Серик? Живой?..

Серик ухмыльнулся, спросил:

– Ежели б вовремя не повернулся, шандарахнул бы шестопером по шлему, а?

– Шандарахнул, – честно сознался Шолоня.

Серик оглядел его; от пестрядиной рубахе ничего не осталось – заплатки налезали одна на другую и основы даже на подоле видно не было. Лицо осунулось, видать последнее время тяжко работал впроголодь. Серик спросил сочувственно:

– Тяжко приходится под Рюриком?

Шолоня мрачно насупился, пробормотал:

– Аки рабы трудимся за миску похлебки…

Серик помолчал, покивал сочувственно, наконец, спросил осторожно:

– А про моих чего-нибудь знаешь?

– Как не знать? Знаю… Ушли они в Северские земли. Знатно бились Шарап со Звягой, а с ними и Батута. Не могли они тут остаться, не простил бы их Рюрик…

– А куда они подались, в Северских землях? – еще осторожнее спросил Серик, боясь, что Шолоня не знает этого.

Шолоня долго молчал, буравя землю взором, наконец, не поднимая взора, медленно заговорил:

– Такая весть денег стоит…

Серик сорвал с пояса кошель, не глядя, отсыпал в горсть половецкого серебра, наклонился с седла, протягивая Шолоне. Увидя серебро, Шолоня просиял, принял осторожно в пригоршню, пробормотал под нос:

– Ну вот, теперь можно и сдернуть с Киева, коль он мачехой стал… – подняв голову, заговорил тихим голосом, будто поведывая страшную тайну: – По весне мимо проходил на ладьях знакомец твой, Торгом прозывается, так он поведал, что брат твой с Шарапом и Звягой на Москву подались. Есть такой городишко в Володимерской земле. А еще Торг поведал, что в обители под Новгород-Северском дожидается тебя дочка купца Реута.

Серик вздохнул тяжко, пробормотал:

– Поди, уж не дожидается; забрал ее купец Реут…

– Дожидается! Дожидается! – вскричал Шолоня. – Убили купца Реута. Сказывают, половцы, когда возвращались после осады Киева…

Мышата завозился, устраиваясь поудобнее на плече. Серик мимоходом погладил его, Шолоня сказал растроганно:

– Я хотел его приветить, да не давался. Думал, совсем одичал, а поди ж ты, признал тебя… Добрый котяра…

Серик спросил:

– Может, по-быстрому соберешься, да со мной? Со мной тебя ни Рюрик, ни его воевода не сумеют задержать.

– Да не, я уж сразу на Смоленск… Ты ж в обитель пойдешь, через черниговские земли, а князь черниговский тоже латинянскую веру принял, и заодно с Рюриком. А еще сказывают, к ним и князь рязанский откачнулся. Што грядет на Руси…

Шолоня побрел на свое подворье, а Серик, еще раз оглядев родное пепелище, тронул коня, направляя его к корчме, где договорились встретиться его воины для прощального пира. Мимоходом пожалел, что не попировали с Лисицей; тот ушел с татарами, намереваясь еще водным путем добраться до Владимира.

На просторном дворе корчмы Серик бросил поводья расторопному мальчишке-конюху, наказал задать побольше овса, хотел и кота ему поручить, но Мышата вцепился всеми четырьмя лапами в корзно и жалобно взвыл. Так и вошел в корчму с котом на плече. Дружинники весело загомонили:

– С приобретением!.. Друже Серик…

Серик молча сел к столу, сидевший рядом дружинник протянул руку к коту, намереваясь погладить, но кот свирепо шипнул и так молниеносно полоснул лапой, что дружинник не успел руку отдернуть – четыре борозды мгновенно засочились кровью.

Потрясенно поглядев на капли крови, он проговорил:

– Это ж дикий котяра…

Серик поправил:

– Это мой котяра, одичал за год. Теперь меня только признает… – достав из кошеля серебро за порубленных бродников, Серик подозвал корчмаря, протянул ему деньги, бросил: – Вина фряжского, на все…

Корчмарь потрясенно проговорил:

– Вы ж упьетесь… Да и нет у меня фряжского, теперь только латинянское…

Серик заинтересованно переспросил:

– Што еще за латинянское?

– А ты не слыхал? В царьградских землях нынче образовалось латинянское царство, теперь оттуда вино везут, потому как оно прямиком, без посредников, вот и дешевле фряжского…

– Во-она ка-ак… – потрясенно протянул Серик. – Латинянское царство заместо Царьграда…

Корчмарь вздохнул, совсем не весело, добавил:

– Рюрика сам Папа благословил владеть Киевской и Галицийской землей. Сказывают, даже королем его нарек…

– Ну-у… Королем… Эт ты уж загибаешь… Ладно, волоки вина. Да пожрать на всю ораву. А что упьемся – не боись, не столько выпивать доводилось. Да принеси хороший кусман сырого мяса моему коту. Отощал, пока тут ошивался на пепелище…

Корчмарь покосился на кота, пробормотал:

– По нему не скажешь, что отощал… Мой – и то тощее…

Принесенные корчмарем и двумя помощниками жбаны с вином на столе не уместились, расставили на полу, а стол заставили мисками со щами, духмяной мясной кашей. Кот ни за что не желал слезать на пол, согласился только слезть на стол, да и то, когда ему под нос Серик сунул здоровенный кусок мяса. Кот с рычанием жрал мясо рядом с Сериковой миской, а Серик поднял чашу с вином, проговорил:

– За павших, в трудном сибирском походе…

Воины молча поднесли чаши к губам, выпили. Вино вкусом ничем не отличалось от фряжского. Серику доводилось пробовать и благородное белое вино, а вот красных он перепил множество. Вот и это красное, как кровь, вино, было в меру сладким, в меру терпким, как первый день в родных местах… Молча принялись за трапезу. Сожравший мясо кот, перебрался на колени, устроился на кольчужном подоле юшмана, и отчаянно лизался, пытаясь языком выковырять репьи. Разговоры не вязались; видать всем было грустно расставаться, да и не хотелось вести речи о прошлом, о постигшей неудаче, а впереди был туман и неизвестность, никто даже и помыслить не смел о будущем, в так переменившемся настоящем. Съели обильный обед, и дальше пили молча, отчаянно, будто стремясь поскорее упиться до беспамятства. А может, так оно и было…

Наутро Серик проснулся в духмяном тепле конюшни, на пышном ворохе сена. Под мышкой спал Мышата, уютно посапывая носом. Верный конь стоял рядом, лениво выбирая из-под бока Серика клочки сена. В дальнем углу конюшни кто-то завозился. Серик пригляделся – там из громадного тулупа выбирался мальчишка-конюх. Продрав заспанные глаза, он проговорил:

– Ты, дядько, вчерась до того упился, что тебя дружки приволокли сюда и спать уложили, а сами дальше пить пошли…

Серик потянулся, встал на ноги, сказал:

– Ты пока оседлай-ка мне коня…

Он вышел из конюшни, был звонкий, холодный рассвет. Бывают такие рассветы, в предзимье – будто уже зима, морозит, а снегу еще нет. В корчме стояла тишина. Серик прошел сени, открыл дверь – внутри было, будто после жестокого побоища: все валялись там, где настиг хмель. Кто, сидя за столом и положив голову среди объедков и чаш, кто валялся под столом, а кто и вповалку тут и там по просторной горнице. Оглядев побоище, Серик проворчал под нос:

– А может так оно и лучше… – вышел вон и торопливо пошел к уже оседланному Громыхале.

Кот, приотставший по пути от конюшни, припустил за ним рысцой, жалобно мяуча. Серик подхватил его, посадил на плечо. Кот тут же успокоился и уютно замурчал на ухо. Мальчишка-конюх, с завистью поглядывая на кота, спросил:

– Уезжаете, дядько?

– Уезжаю… – протянул Серик.

– Далеко?

– Да-алеко-о… – откликнулся Серик, почему-то медля дать шпоры.

– Дядько, – жалобно захныкал парнишка, – подари кота… Я в конюшне живу, а там крысы… Страшно… Ночью бегают по мне, кусают… Нынче только спал спокойно, твой кот троих крыс задавил…

Серик с любопытством спросил:

– Дак у твоего хозяина есть же кот?

– Он в конюшню сам не ходит, а брать его хозяин не велит. Грит, припасы в подклети сторожить надобно, а меня, авось, крысы не съедят… А кабы и съедят – не велика потеря…

Серик с сожалением протянул:

– Не-е, брат, шибко уж дорогой это кот… Не деньгами, а памятью о прошлой жизни… Есть у тебя на примете котенок?

Глаза парнишки вспыхнули радостью, он торопливо закивал:

– Есть, есть котенок! У Збиньки, кожемякиного сына кошка аккурат весной окатилась. Последний котенок остался…

– Што просит?

– Да всего-то гривну… Да где ж мне ее взять?

Серик порылся в кошеле, выудил гривну, наклонился в седле:

– Держи.

Схватив серебро, мальчишка торопливо протараторил:

– Ты погоди, не отъезжай, я щас. Тут купец проезжал, каких-то заморских котят вез, корзину позабыл, когда котят продал за большие деньги, сказывают…

Парнишка умчался, вскоре прибежал, неся перед собой невиданную корзину, сроду таких не плели на Руси. С крышкой, овальная, со специальными ремешками; чтобы можно было и на луку седла повесить, и на возу надежно уместить. Серик принял корзину, с любопытством заглянул внутрь. Дно выложено пышным лисьим мехом. Серик засмеялся, сказал:

– Эт што же, царские коты тут путешествовали?

– Истинно, царские! – закивал парнишка. – Я только издаля подсмотрел – сроду таких не видал!

Серик осторожно снял Мышату с плеча, посадил в корзину, дождался, пока кот обнюхался, огляделся в корзине, только после этого накрыл крышкой и затянул ременную петельку. Кот тревожно замяукал, а потому Серик не стал вешать корзину на луку, а поставил ее перед собой на седло. Тронув слегка шпорой конский бок, Серик мимоходом пожалел, что с ним нет копья, обломалось оно в теле бродника, путь предстоит неблизкий, черниговцы и раньше татьбой промышляли, а нынче, приняв латинянскую веру, поди, и вовсе распоясались? Но покупать копье нынче в Киеве явно не безопасно; донесут воеводе, что явился брат знаменитого Батуты, да еще оружие покупает – мигом в поруб посадит, доказывай потом, что ничего не умышлял. Кот, наконец, перестал орать, только тревожно зыркал горящими глазищами сквозь переплетения прутьев какого-то невиданного кустарника.

Чтобы не привлекать внимания воеводских гридней, Серик ехал по улицам шагом. Сожаление, что покидает родные места навсегда, быстро ушло; город будто выталкивал его, своим разоренным видом, своими пустырями на месте многих подворий, своим, все еще не выветрившимся, запахом гари.

Видимо зря он поехал через проем, оставшийся от Боричевой стрельницы, надо было ехать окружным путем через Жидовские ворота. Они, видать, ждали его. Поискав в городе, и не найдя – ну кому придет в голову искать в конюшне?! – порешили подождать у ворот. Трое воеводских гридней заступили дорогу выйдя из-за полуразрушенной стены. Серик аккуратно повесил корзину с котом на луку седла, кот тут же тревожно заорал. Ну страсть как боялся снова потерять хозяина! Серик молчал, покойно держа лук в опущенной руке. Гридни тоже молчали. Наконец, все же не выдержали они. Старший спросил с показной ленцой:

– Далеко собрался?

Серик пожал одним плечом, не менее лениво обронил:

– А уезжаю я, насовсем…

– А с воеводой побеседовать не хочешь?

– Не об чем мне с ним беседовать…

– Да хотя бы за кражу кота вира полагается. И вернуть надобно кота…

Серик насупился:

– Это мой кот! – однако, ловко его зацепили, беспроигрышно. Попробуй, докажи, что это его кот? Мигом сыщется свидетель, который видел, как Серик коварно подманил кота рыбиной, словленной шапкой, да и засунул в мешок, или в корзину. Какая разница? Надо было действовать, причем быстро и решительно. Откуда ему знать, что уже не бегут сюда еще десятка три? Выдернув стрелу из колчана, он в миг наложил ее на тетиву и выстрелил. Гридень даже удивиться не успел: грянулся навзничь с торчащей в глазу стрелой. Второй успел удивиться, а третий даже меч вытащил наполовину – не хватило у дурака соображения, сигануть за стену, авось бы и спасся. Хотя, вряд ли… Серику уже так хотелось увидеть Анастасию, что он бы не раздумывая, проскакал по всем Рюриковым гридням, да и по старшей дружине тоже.

Кинув лук в налучье, он подхватил в руку корзину с котом, чтобы ненароком не побился на галопе, и дал шпоры. Громыхало с места сорвался в галоп, и Киев будто отпрыгнул от лягнувшего его коня. Серик нарочно свернул на путивльскую дорогу, и мчался по ней, пока не скрылся в лесу. Проскакав немного, перевел коня на шаг, внимательно присматриваясь к обочине. Наконец нашел, что искал – кто-то на пароконной упряжке съехал на обочину, а потом и завилял среди деревьев. След остался глубокий, четкий, и от колес, и от коней. Он проехал прямо по следу. Кто-нибудь, даже самый умный, подумает, что к телеге был привязан заводной конь. Он поехал по лесу, примериваясь выехать на берег Десны где-нибудь неподалеку от Чурилова капища, а дальше двинуться берегом Десны – самая простая и легкая дорога до Новгорода-Северского. Проще и легче, конечно, остановить ладью, потряся кошелем, но куда девать Громыхалу? Правда, путь идет через Чернигов, но кто ж там знает, кто таков, мирный путник с дорогущим котом в корзине?

Кот, наконец, унялся, обжился в корзине и, укачавшись на мерном конском шаге, заснул. По-крайней мере больше не сверкал шальными глазищами сквозь прутья.

Перед закатом, когда лесные птицы выбираются на кормежку из крепей, Серик достал лук, натянул тетиву, и вскоре был вознагражден – прямо из-под копыт коня, с шумом и громом вырвался тетерев. Мгновенно вскинув лук, Серик сбил его влет. Кот в корзине из-за неожиданного и необычного шума коротко взрыкнул, и притих, зыркая глазищами сквозь прутья. Спрыгивая с седла, Серик весело сказал:

– Ну вот и ужин нам подоспел, Мышата…

Пока Серик рубил дрова для костра, кот ни на шаг от него не отходил, то и дело настороженно вглядываясь, вслушиваясь и принюхиваясь к чащобе. Видать, что-то там таилось. И то сказать, места дикие, малолюдные; тут и рыси водятся, и волки, да и медведей порядком. Было морозно, но ясно, до настоящих снегов еще несколько дней. Разведя костер, и подождав, пока нагорят угли, Серик пристроил на вертеле тетерева, не удосуживаясь его ощипать, а, содрав шкуру вместе с перьями, оглядел ясное небо, проворчал:

– Вот и слава богам, коли дождя нет…

Кот сидел рядом, неподвижными глазищами безотрывно глядя то ли на костер, то ли на тетерева. Кот уже сожрал свою долю – могучую тетеревиную лапу. Пока птица жарилась – стемнело. Хоть Серику и удалось отыскать в дремучем лесу крошечную полянку, однако чащоба подступала слишком близко. Отложив птицу на траву, малость простыть, сграбастал кота, и, несмотря на его протесты, засунул в корзину. Рысь, зараза, может вовсе неслышно подобраться да и сцапать кота. Чурила рассказывал, был у него кот, так рысь его стащила прямо из избы. Серик еще и привязал корзину к луке седла, лежащего на земле. Громыхало пасся на прогалине, выщипывая скудную осеннюю траву. Ночь обещала быть студеной, потому Серик заботливо накрыл его попоной, а самому уж не привыкать – на голой земле. Правда, есть хорошая, просторная шуба. Съев половину тетерева, и улегся, укутавшись в шубу, положив голову на седло.

Ночь прошла спокойно, правда Мышата пару раз взмякнул дурным голосом, видать что-то почуял, или услышал в чащобе. Может, рысь бродила вокруг? Громыхало тоже тревожно фыркал, но быстро оба угомонились, и Серик снова спокойно заснул. Наутро, разделив с котом остатки тетерева, Серик оседлал коня.

На берег Десны выехал неожиданно; только была непролазная чащоба, и вдруг – торная дорога. Правда, дорога изрядно заросла, видать редко по ней теперь ездили. Поравнявшись с ручьем, на берегу которого стояла Чурилова изба, Серик долго раздумывал, наконец, свернул к броду. Когда выехал на поляну, совсем не удивился, увидя пепелище на месте избы. Дуб устоял, только половину кроны его начисто спалило. Серик быстро отыскал кострище, а рядом была аккуратная могилка, видать кто-то позаботился, зарыл обгоревшие косточки волхва. Серик медленно, будто повинуясь чужой воле, сложил в щепоть мизинец, безымянный и большой персты, и медленно осенил себя крестным знаменем, и тут понял, что должен окреститься, и как можно быстрее. Свои, православные, мирились с волхвами, а вот папежники пришли – и на костер. Кто поручится, что они и православных, не пожелавших принять ихнюю веру, не потащат на костер? Только общая вера может объединить разрозненный люд на Руси.

Серик скакал, не медленно, но и не быстро, чтобы не запалить коня. В этих глухих местах постоялые дворы часто стояли в двух-трех дневных перехода друг от друга. В Чернигов он даже и заезжать не стал, обогнул город полем. На постоялом дворе, о коем ходила дурная слава, остановился нарочно, предварительно пересыпав все свое серебро в седельные сумки, а в кошеле оставив лишь одну половецкую серебрушку, нещадно обкромсанную с краев. В избу ввалился нарочито нагло, заорал:

– Хозяин! Што ни есть в печи – все на стол мечи! А коню моему овса побольше!

Хозяин, страхолюдный мужик, по виду закоренелый тать, лениво оглядел Серика с ног до головы, нарочито надолго задержав взгляд на тощем кошеле, спросил, медленно переваливая слова через губу:

– А у тебя есть чем расплачиваться за снедь, да постой? Бесплатно я лишь в конюшню переночевать пускаю, без снеди, конечно…

Серик нарочито сбавил гонор, пошарил в кошеле, сконфузился, выудив оттуда жалкую серебрушку, но тут же гордо выпрямился, произнес важно:

– Сдачи не надо!

Хозяин хмыкнул, выудил из кармана на засаленном фартуке горстку резан и ногат, высыпал на стол перед Сериком не считая. Проговорил:

– Коня сам пойдешь кормить и обихаживать. За такую плату прислуги не полагается…

Серик торопливо ссыпал мелочь в кошель, сказал конфузливо:

– Я щас, ты пока на стол накрывай. Да и коту моему кус мяса приготовь…

Насыпав Громыхале овса, и бросив еще охапку сена, чтоб не скучно коню было ночью, Серик вернулся в избу. Миски со щами и кашей уже стояли на столе, рядом лежал маленький кусочек мяса. Серик спросил:

– Эт што, коту?

Хозяин спросил в ответ:

– А у тебя што, кот с заморского льва?

Серик проворчал:

– Да не, чуток поменьше… – расстегнул ремешок, кот вылез из корзины, потянулся, зыркнул вокруг настороженным взглядом.

Хозяин протянул:

– Да-а… Знатный котище… – сходил на поварню и принес оттуда хороший кус мяса, спросил: – Продай кота? Гривну дам…

Серик помотал головой:

– Не, не могу; брату везу, он у меня кузнец знатный, зажиточно живет, припасов всегда много, кот страсть как необходим.

Хозяин протянул руку, кот свирепо шипнул, аки змеюка, угрожающе поднял лапу с растопыренными когтями. Хозяин выпустил на свое смурное лицо скупую ухмылку:

– Ишь, зверюга… Ты его снова в корзину засунь, когда поест, не приведи господь мой явится со двора – порвет ведь, раз плюнуть… Купецкая порода, видал я таких. И верно, больших денег стоит…

Серик принялся поглощать щи, делая вид, будто оголодал нещадно. Хозяин как бы ненароком спросил:

– По виду воин, а кошель пуст?..

Серик охотно поведал:

– А я с Рюриком на сарацин ходил, да в полон попал. Щас родных навещу, и обратно к Рюрику. Уж тогда он мне серебра отсыплет…

Хозяин тут же потерял интерес к Серику, а тот изумленно подумал: "Это надо же, в сих местах имя Рюрика даже татей отпугивает…"

Однако он пошел спать на конюшню. Громыхало уже съел овес, и лениво похрупывал сеном. Поставив корзину с котом рядом с конем, Серик пошарил по конюшне, посвечивая себе масляной лампадкой, которую прихватил в избе. Вскоре нашел вешалку с тулупами, взял один, постелил в углу, на охапку сена, выпустил кота из корзины и завалился спать, зная наверняка, что интереса у татей к нему не будет; взять нечего, кроме кота, а огрести можно целый мешок неприятностей. Однако горящую лампаду пристроил на полочку возле дверей; угол, в котором устроился Серик, оставался в тени, а вошедший – был бы как на ладони. Конюшня была просторной, а лошадей в ней стояло мало, так что было едва ли теплее, чем на дворе. А потому кот, побродив по конюшне, вскоре заполз к Серику под тулуп. Засыпая, Серик погладил его, вновь ощутив уют родного дома, и провалился в душное тепло тулупа. Проснулся рывком, от дикого воя, взметнулся из-под тулупа с мечом в руке и кинжалом в другой – в свалке, в тесноте, лучшего оружия и не придумаешь. Вой несся откуда-то сверху, на голове зашевелились волосы, и тут Серик окончательно проснулся. Бросив меч и кинжал, засунул кулак в рот, чтобы унять готовый вырваться громовой хохот; это ж надо подумать, матерый воин, прошедший полмира схватился за меч от кошачьего ора! Подняв голову, он в сумраке высмотрел на балке под застрехой обоих возмутителей спокойствия. Видать хозяйский кот пошел перед рассветом на обычный обход своих владений, да наткнулся на Мышату, который конюшню считал своими владениями. Хоть и был хозяйский кот едва ли не вдвое меньше, однако без боя своего отдавать не желал – орал утробным, грубым мявом матерого котищи. Голос Мышаты ему не уступал, но Мышата превосходил размерами, а тут уж ни отвага, ни права не помогут. Наконец хозяйский кот решил, что жизнь дороже хозяйского добра, молнией метнулся куда-то вверх, и исчез, видать, там у него был тайный лаз. Мышата преследовать его не стал, слез на пол, и крадучись ушел в противоположный угол, видать решил подкрепиться, чем Бог пошлет.

Проснулся Серик на рассвете, тут же оседлал коня, намереваясь без промедления выехать. Но явился хозяин, добродушно позвал:

– Иди, позавтракай, чем Бог послал…

Серик сказал с подначкой:

– У меня ж всего-то, твоя сдача с денария?..

– Ничего, коли ты в конюшне ночевал, в счет ночлега…

– Ну, тогда ладно… – обронил Серик, направляясь к избе.

Хозяин окликнул:

– Кота прихвати…

– Ничего, пусть тут подождет. Он сытый, до утра кого-то жрал, я сквозь сон слышал… – откликнулся Серик.

На завтрак оказалась вчерашняя каша, да недельные щи – получалось, что хозяин угощал не от доброты сердечной, а убытки скидывал из-за отсутствия других гостей, все равно бы пропали и щи, и каша. Однако, не чинясь, Серик съел все, и пошел на конюшню. Хозяин с неторопливой ленцой кормил своих трех коней; отсыпал овес пригоршнями, подкладывал в ясли сено охапками. Видать был не скуп, но бережлив. Оделив последнего коня, потоптался, спросил:

– Можа продашь кота? Вон, в углу, четыре крысы валяется, а сколько сожрал – неведомо… За такого кота никаких денег не жалко. Мой-то мелковат, крыс редко давит…

Серик развел руками, и принялся взнуздывать коня. Хозяин не унимался:

– Где твой брат живет?

– А на Москве, – безмятежно обронил Серик, заведомо зная, что хозяин не знал, где это.

Тот протянул:

– Ну и што, на Москве котов нет?

– Таких – нету, – отрезал Серик.

– Да я для себя, што ли?! – озлился хозяин. – Тут неподалеку деревенька стоит, вся моя родня там живет. В прошлом годе зимой повадилась рысь по деревне шастать – всех кошек переловила. А мыши весь хлебушек попортили. Не столько поточили, сколько отравили пометом. Так веришь, еле-еле перебедовали до весны люди, чуть с голоду не поумирали. Летом скинулись всем миром, гонца аж в Чернигов за кошкой посылали. Дак теперь бы ей хорошего кота, вроде твоего… – хозяин мечтательно закатил глаза.

Серик непреклонно проговорил:

– Прости, не могу, – и принялся пристраивать на луку корзину с котом.

Но что-то ему не нравилось в лице хозяина; за простоватой страхолюдностью скрывалась и лукавая хитринка. Не удержался, заглянул в корзину; нет, Мышата был на месте, сонно лупал глазами. Вскочив в седло, Серик проговорил:

– Ладно, пошлю я тебе кота с оказией, за то, что приютил. Скажи, как звать тебя?

– А Шишом зовут…

– Ну и прозвание… – покрутил головой Серик, и дал шпоры.

В струях первой зимней метели Серик подъезжал к обители. Ветер был такой, что выдувал из-под шубы все тепло, как ни перетягивался Серик поясом. Кота пришлось упрятать за пазуху; не дай бог застудится на таком ветру. Кот согрелся сам и приятно пригревал Серика, угнездившись под мышкой.

Вопреки ожиданиям, ворота обители оказались запертыми. Серик постучал в створку рукоятью плети. И хотя со стены в него вглядывался страж, из-за ворот спросили:

– Кто там?

Серик не нашел ничего умнее, как ляпнуть:

– Свои!

Из-за ворот ехидно ответили:

– Свои по домам в такую погоду сидят, по лесам не шастают!

Теряя терпение, Серик заорал:

– Да Серик я! Серик с Киева! В позапрошлом годе гостил у вас!

Наконец в воротине открылась дверца, в окошке появились два настороженных глаза, красный от стужи нос, и покрытые ледяной коркой усы. Монах строго выговорил:

– А ну покаж лицо!

Серик откинул пышный ворот шубы, подвинулся поближе к воротине.

– Вроде Серик… – раздумчиво пробормотал страж, но тут же настороженно сощурился, и грозно вопросил: – А што за пазухой таишь?!

Серик не удержался, плюнул досадливо, распахнул шубу, и выпростал сонную морду кота.

Монах задумчиво пробормотал:

– Человек с котом злоумышленником быть не может… – ворота начали без скрипа растворяться. Рачительные хозяева монахи, всегда-то у них воротные петли смазаны.

Серик тяжело слез с коня. Ноги в летних сапогах замерзли нещадно. Потопал, разогреваясь, и тут на весь просторный двор резанул крик:

– Се-ерри-ик!! Вернулся-а!

От гостевых келий неслась Анастасия, в треплемом ветром простом сарафане, голова повязана черным платком. С разбегу она кинулась Серику на грудь, обхватила за шею руками, прижалась лицом к плечу и замерла. Серик не мог ощутить ни радости, ни каких других чувств; его разбирал почему-то смех. Зажатый под шубой Мышата, убежденный, что на хозяина напали, задушено рычал, царапался, рвался в бой. Наконец Анастасия опомнилась, отстранилась, изумленно глядя на Серика, спросила:

– Что это у тебя за пазухой возится?

Серик не успел ответить, кот вырвался из плена – торчал из-под шубы, растопырив лапы, и дико шипел, аки змеюка.

Анастасия отпрянула от неожиданности, и тут же весело расхохоталась. Серик смущенно пробормотал:

– Да вот, подобрал на пепелище дома своего – совсем одичал…

Глаза Анастасии округлились, она тихо спросила:

– Твои все?.. – не договорила, замерла.

Серик улыбнулся, сказал оживленно:

– Да нет, што ты! На Москву ушли…

От своей кельи в развевающейся рясе широко шагал настоятель, еще издали зычно заорал:

– Э-гей! Так не пойдет! Не позволю обниматься с многобожником! И венчаться по ихнему обряду не позволю! – и угрожающе потряс посохом.

Когда он приблизился, Серик примирительно проговорил:

– Да я што? Я не против креститься…

Грозный вид тут же слетел с настоятеля, он широко перекрестил обоих, спросил:

– Когда будешь креститься?

– Да хоть сейчас! – легкомысленно выпалил Серик.

Настоятель строго нахмурился, медленно, веско выговорил:

– Поскольку ты закоренелый многобожник, креститься будешь, как крестились первые русичи.

Серик пожал плечами; мол, тебе виднее…

Настоятель зычно гаркнул воротному стражу: